Редактор: Сергей Пронин 
Блеск и нищета проекта Галы ПушкаренкоЧестно говоря, в сугубо чистом и дискурсивно незапятнанном виде Гала Пушкаренко просуществовала не так уж долго. Всего-то с октября 2018 до начала марта 2020 года. Конечно, хотелось бы, чтобы побольше, но тотальная проницаемость и всеобщая проницательность быстро сделали свое гибкое дело.
По сути, единственной сольной книгой ее стал сборник «Кто убил Лору Палмер?» («Русский Гулливер», 2020) с роскошными приветствиями на клапанах Алеши Прокопьева, Елены Фанайловой и Ильи Кукулина – редко какой дебютный сборник удостаивается столь восхищенных оценок авансом. Потому что «Матрица Э. Диксон» («InВерсия», «Кабинетный ученый», 2020), второй сборник Галы хотя и выпущен, целиком и полностью от ее лица, содержит уже не только обязательное для этой поэтической серии послесловие Виктории Файбышенко, но и понятие «гетероним», невзначай залетевшее в аннотацию и особенно на себе не настаивающее (и пока что дающееся в кавычках).
Издательство «Кабинетный ученый» сдало в печать книгу Пушкаренко четвертого марта 2020 года, а за день до этого сборник «Invalid Acid: Недопустимая кислота» отправил в печать книжный проект журнала «Воздух». В центре обложки его значится фамилия Олега Шатыбелко, выступающего с двумя большими и развернутыми поэтическими циклами Галы Пушкаренко. Именно «Арабески: боязнь пустоты» и «Храм Афродиты Катаскопии», явили апогей творческого метода поэтессы.
Последовавшие далее «Карниз воды» (предисловие А. Романовой, Free Poetry, 2021) и «Федератив» (ЛитГОСТ», 2021), содержащий пять циклов Галы Пушкаренко, оформлен еще более «спокойным» титульным листом – на нем констатация того, что Олег Шатыбелко представляет тексты своей поэтической маски является уже общеизвестной информацией, не несущей никакого скандала.
Его, впрочем, не было и с самого начала, несмотря на то, что утечка имени подлинного автора стихов Галы вышла, как гласит филологическая легенда, случайной: говорят, что редактируя сборник, Шатыбелко забыл перелогиниться, отправив редактору очередной книги фейсбучный комментарий Галы от лица Олега. Ошибка эта (уж не знаю, насколько сознательная) и стала, в конечном счете, необратимой.
Скандала, впрочем, не могло быть по определению поскольку творения Галы Пушкаренко представляли и продолжают представлять как бы квинтэссенцию и обобщение современного поэтического творчества. Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит. Именно поэтому, как кажется, остроумному Шатыбелко однажды понадобилась женская маска и псевдоним – чтобы выделить из себя и отделить (отдалить) от себя антологию/хрестоматию актуальных приемов. Заострить прием. Шкловский не отдыхает.
В самом деле, гендер здесь не при чем: Гала не имеет ничего общего со стратегией, например, Александра Анашевича, сочиняющего стихотворные плачи от женского имени (хотя, местами, последний сборник его «блаватская: на ахинейском языке»
(маленькая буква и написание авторское) (2021) и перекликается с дискурсивной жесткостью некоторых циклов Пушкаренко): перемена авторской личности необходима Шатыбелко, кстати, весьма несправедливо оставшемуся со своим «оригинальным» творчеством в тени собственного гетеронима, для проговаривания острых и важных, особо колючих моментов, «она же женщина».
Девочка стыдного за себя: девочка поэзииДевочка тела: девочка-триггер Девочка духа: девочка философииДевочка искупления: социальная девочка Девочка-концепт: девочка революции Девочка жертвы: приношение прозрачномуДевочка развёртывания: мальчик говорящий из нехватки Они поняли: Израиль убиваетПалестина убиваетРоссия ла ла лаАнглийский язык будет убивать Русский язык будет убивать Дело тут не столько в политически некорректных высказываниях (хотя и в них тоже: цитаты легко наковыриваются из любых ее тонкокожных сборников), сколько в метарефлексии: резко, с места и тут же в карьер, родившаяся якобы в Донецке (1978), а начинающая с оммажей и пастишей, Гала уже очень скоро начинает восприниматься пародией. Причем, весьма едкой.
Цель ее яда – не какие-то конкретные имена и фамилий, хотя приемы, дискурсы и общие места легко персонифицируются с присвоившими их людьми. Гала гонит волну на саму эту демонстративную и бесстыдную имманентность современной российской поэзии, забродившей на своих фестивалях, чтениях и всяческих биеннале до окончательно неконвенционального уровня.
Когда нет в этом бескрайнем потоке ничего обязательного, вменяемого, нужного. «А я – художник слова, я так вижу и все тут».
Может он хочет найти своё желание?: герменевтика?:Нет, не так: может он хочет найти своё желание, Герменевтика?:закрыв глаза девочка видит из-под воды:облака, листья на воде и офелия переходят друг в другаЧерез толпы рифмующих и жующих несвежие тарталетки на чтениях, презентациях и фуршетах давно не пробиться. Рядом с ними можно только молчать или по волчьему выть, пропуская вой сквозь ряды двоеточий.
Собственно, само существование нового поэта и интенции, вызвавшие Галу к жизни, имеют четко концептуальное задание – разложить, причем изнутри, на составляющие contemporary poems. Внутри contemporary art’a (если говорить о пластической его части) подобные проекты принято именовать «институциональной критикой», а проблема текущей поэзии в том, что нет в ней ни авторитетных институций, ни внятных критериев качества/мастерства.
Токсичная графомания любого сорта награждается премиями и без малейшего напряга возводится в статус безусловной «современной классики», требующей не просто подчинения, но поклонения и подражания. Поэтический процесс, оторвавшийся от всех пределов, эволюционирует в непонятном направлении тотальной деконструкции всего, что только можно. И, как это показывает опыт Галы Пушкаренко, того, что, казалось бы, деконструировать нельзя, не можно.
Тексты ее ведь и есть постоянная возгонка приема, идущего к полной своей обесмысленности – неслучайно любимым знаком поэтессы является двоеточие, похожее в многочастных циклах то ли на удары бича, то ли на кольца, объятые недопустимой кислотой.
Автор, спрятавшийся за ширмой, прогоняет сквозь этот цирковой антураж поэтические мизансцены любой длины и степени осмысленности. Ап: и тигры у ног ее сели:
Солдатики нарциссизма трахают перформанс:изгнанные из языка: вложившие персты во психоанализ:любовь внутри переноса: сказать как говорит сын отцу:университетское тело: схлопнутая консервная банка: амбидекстркак говорит отец сыну: аза-низа-маза, деткаСборники Галы Пушкаренко – попытка (рекомендация практически) «сделать как надо», как и что в этом сезоне модные люди «носят», но, помимо этого, прицепом, еще и личный дневник, план-конспект его. Чтобы лирика, сублимированная до состояния бульонного кубика, номинально оставалась в центре повествования, отбрасывая глубокую суггестивную тень и на все остальное содержание, придавая скелету конспекта объем.
А еще это высказывание о невозможности личного, настолько, де, нынешняя поэзия изгваздалась в бесчеловечности своих лабораторных экспериментов. Кому как, но для меня проект Галы Пушкаренко, прежде всего, разговор о методе, по разным причинам оказывающийся невозможным от первого лица. Таким странным, нетипичным образом и вскрывающего прием – через донос на самого себя. На превращение текста в подтекст, в тайну, нуждающуюся в разглашении, в сплетню. В чреду подмигиваний, актуализаций высказывания и каминаутов, которые легко разглядеть, зная одну из правд.
: вечером я нашла убежище в Симоне Вайль:её постраничное пограничное тело разложило меня нагильгамеша и серебро г-даВнутренняя динамика развития сборников Галы (вчера она прислала мне новый цикл «Когнитивный Вьетнам», постепенно разворачивающийся в новую книгу и, видимо, новый, более щадящий, приоткрытый читателю, этап мета-рефлексии) показывает смещение акцентов от теории (самые важные циклы ее первых сборников и есть спокойное и весьма взвешенное объяснение собственных задач, своего метода, если читать их внимательно и под определенным, «профессиональным», углом зрения) к чистой, беспримесной практике.
Ибо, по всем формальным признакам (то, что Михаил Бахтин называет «памятью жанра») являясь поэтическим высказыванием, на самом деле, оно им не является. Скользит вхолостую. Насухо.
Для чего, уже на втором этапе вочеловечивания виршей, дорастания их до чего-то «серьезного», возникает подлинное имя настоящего автора, укрепляясь не только на обложке, но и в прорастании формальных сдвигов (Пушкаренко становится менее суха и колюча, менее яростна, более поэтична, в традиционном понимании этого слова) и постоянных обновлений.
Проект с Галой был бы мертворожденным концептуальным крючкотворством, как это произошло с другим поэтическим трикстером последнего времени – лейтенантом Пидоренко В. П., если бы не драма кукловода, остающегося за кулисами. Мы не видим его действий, но слышим, как сдерживая рыдания, похожие на судороги истеричного смеха, он давится клюквенным соком. Наворотив, куча мала, сто пудов лишнего, он все-таки сказал то, что хотел. Смог.
«…
ты не можешь ничего запомнить или записать: у тебя отрезаны пальцы…»: в поисках места под солнцем поэт много блуждал, а вышел к людям, так получается, через женскую уборную? Ведь просто так Гала, превращенная отцом-основателем в портрет Дориана Грея, теперь не отвяжется, ее запомнят, уже знают и, значит, запомнили, несмотря на всю разницу.
Изучение «оригинальных» сборников Олега Шатыбелко позволяет различить свойства подходов: Олег более повествователен и менее радикален, он нарративен сплошь, а не в качестве исключения, в нем гораздо меньше ругани и мата, сексуальной озабоченности и эротического подбоя. Шатыбелко человечнее и, что ли, уступчивей. Ему не сложно сделать шаг навстречу читателю, раскинуть руки в стороны и сказать: «Нам по пути с тобой!»
Сам себе персонаж, он, как и Гала, тоже строит фабулу из составляющих, дискурсивно и стилистически не несовпадающих друг с другом, однако, стыкует их оправдано и наглядно, без насилия и принуждения, скорее, прячет эмоции, чем выставляет их на продажу.
Интересно, что много лет назад, совсем в другом мире, критик Данила Давыдов так заканчивал предисловие к сборнику Олега Шатыбелко «Кстати, преодоленный» («Современная поэзия», 2009): «
По сравнению с предыдущей книгой Олег Шатыбелко, представляется, сделал принципиальный шаг: вышел из поля неразличимости дабы познать границы тождественности собственному лирическому герою…»
… и этот нелепый в своей абсолютной разорванности момент когда Пётр Разумов интервьюирующий поэта АукцЫона Дмитрия Озёрского читает ему стихотворение Василия Бородина а поэт АукцЫона давится отвращением непониманиемсмртьюдипломатично отказываясь его комментировать цитируя Бориса Пастернакацитируя Бориса Пастернакацитируя Бориса ПастернакаСукровица лирики начинает сочиться и цвесть из бедного невежества былого в трещине и зазоре между «Галой Пушкаренко» и «Олегом Шатыбелко» на полосе нейтральной («…
топографически блуждающая метафора…»), но ближе, все-таки, к вполне реальному опыту Шатыбелко.
«
Структура: обрушение структуры: скольжение между…»: циклы Пушкаренко (отдельных произведений в сборниках почти нет – умозрительному, лабораторно чистому, внутренне статичному нарративу нужно движение, иначе не возникнет эффекта развития) напоминают мне мгновенные ментальные снимки ментального полароида.
Словно автор на наших глазах вытаскивает из себя стенограмму текущего момента. Что на сердце, что под сердцем, что к сердцу прижмет, что к черту пошлет. Новые главы разомкнутых циклов отталкиваются, во-первых, от очередной интеллектуальной вспышки внутри поэтической головы, от которой в этот момент и начинают расходиться в разные стороны, во-вторых, всевозможные ассоциации.
Принципиальна асимметрия этих кругов (они ничем не заканчиваются, подвисают, подобно трамвайным дугам, лишенным электричества, тогда как традиционная, «обычная» поэзия «для людей» симметрична как раз и обычно настаивает на этом свойстве, требующем дополнительного творческого усилия и даже, не побоимся этого словосочетания, «творческого мастерства»); их сбивчивость, алогичность и разнородность – как жанровая, так и стилистическая, лингвистическая и фонетическая, словно бы выдернутые из разных уровней сознания, психологических полей, бытовых и эмоциональных («она же женщина») потребностей, напоминая беспорядок в сумочке, выглядя со стороны практически идеально.
Подобия пазлов, намеренно набранных из разных наборов и даже разных «настолок», никогда не сойдутся, не сложатся в осмысленную фигуру (если только в иероглиф, в изо-образ стиха на странице), ибо им не сойтись никогда.
о, зебальдо, де садо, стокгольмо, римо, парижо, гаммельно, делёзПринципиальна непроницаемость контента, который, конечно же, является конспектом (планом-конспектом) или же наброском стихов или же попросту набором реакций, но никак при этом не расшифровывается. И это несмотря на зашкаливающее для поэтической привычки количество имен собственных, названий, топонимов и чего угодно, вплоть до книг и фильмов, коммерческих брендов, марок парфюмов и алкоголя.
Когда-то поименованная у Анны Ахматовой «Чакона» Иоганна-Себастьяна Баха сбивала мое поэтическое либидо сверхплотным ассоциативным тромбом на ноль, на грани технического фола разрывая упоминанием конкретного опуса мерную гладкопись скольжения классической строфы.
Периоды циклов Пушкаренко взрываются реалиями, брызжущими в разные стороны, как какая-нибудь интеллектуально озабоченная социальная сеть, вроде Фейсбука.
Для чего Пушкаренко чаще обычного использует каламбуры, ритмические повторы, различные виды перечислительной интонации, оставшиеся ей (как, впрочем, и всей текущей лирике) от Иосифа Бродского, ассонансы и аллитерации, внутренние рифмы. А иногда все это вместе и разом – рассыпающий повествовательный поток (каждая новая глава цикла заводит его с нуля, как бы заново) нужно уметь сдерживать и чем-то скреплять.
Часто после спаривания самка-тарантула убивает самца впрыскивая яд:самец никогда: не может поднять на потомство жало(сть)дом ест спит танцует высказывается болит работает выбирает чтитчитает занимается любовью войной красотой: исчисляемый леньюМешая все в одну кучу, путая и заметая следы, важно проговаривать серьезные материи, но так, чтобы этого никто не понял и лучше, если б вообще никто не заметил. Так птица отвлекает охотника от гнезда с птенцами, так поэтесса вспоминает г-да да бывшего любовника, чтобы отвести беду от того, что действительно его волнует.
Замкнутое на себя содержание, не желающее раскрываться (Пушкаренко не прилагает для этого никаких усилий, словно бы совершенно не учитывая читателя), может быть прочитано, тем не менее, и как сверхплотное, и как совершенно пустое. Зависит от читательского настроя.
Равнодушному потребителю без желания вникать, волны опусов Галы выглядят полой звукописью, глоссолалией для скольжения взглядом, слалома зрачка, просматривания соотношений деталей и целого, но если захотеть (представим себе исследователя-структуралиста или, тем более, постструктуралиста, а то и деконструктивиста) вникнуть в ее сочинения «по настоящему», всегда найдется логика валентности всех элементов между собой. И тогда сборники Пушкаренко, как по волшебству, способны обернуться сверхплотным письмом, где буквально за каждым словом и даже синтаксическим оборотом возникает густой интертекстуальный (и какой угодно), практически непроходимый лес.
Тайнопись летописи приватных авторских впечатлений (несмотря на многочисленные опорные сигналы, ссылки, намеки и подмигивания знаточеской среде или «своим», кем бы они ни были) принципиально недешифруема. Особенно если 9/10 контекста этого интровертного айсберга находятся в холодной воде непроницаемого контекста.
Нечитаемость реалий, начинающих переполнять творения Галы уже выносом на обложку, от Эмили Диксон до Лоры Палмер, вполне возможно, логически замотивированная Пушкаренко или Шатыбелко (наблюдать за тем, где они слипаются до неразделения, а где расходятся друг от друга максимально далеко – еще одно бонусное удовольствие от этих текстов), но почти всегда неочевидная для читателя и даже для пристрастного болельщика, делает культурные реалии, упоминаемые в циклах, почти абстрактными, в духе поллаковского дроппинга (живопись действия), материями, знаками знаков и полых референций, выцветшими конструкциями без какого бы то ни было воплощения их в реальности.
Словно бы названные (написанные) поэтом, они появляются на мгновение в читательской голове во всем своем цветовой и смысловой яркости, чтобы затем, почти мгновенно превратиться в тень, со всех сторон замацанную масскультом и сниженными, демонстративно травестированными, значениями.
Чем больше вариантов излечения предлагается пациенту тем меньше у него шансов на выжить. Как правило, барочный избыток явления идет от экзистенциальной недостаточности (см. об этом недавнюю книгу Вячеслава Дягтерева «Барокко как связь или разрыв»), от невозможности сделать окончательный, «правильный вывод». Особенно если находишься в самом центре циклона.
Когда сюжет только обозначается неразрешаясь: извините, обозналась:создай из этого стратегию:доведи до абсолютного совершенства:бесконечное количество разрывов: сашечка-сашечка-сашечкаКажется, что, помимо прочих профессиональных метавопросов, Гала ищет еще и место для применения избытку информации, в котором существует каждый современный человек. Даже не будучи интеллектуалом, последовательным серфером новостей или глотателем пустот, генетически предрасположенным к потреблению ненужных информационных потоков, каждый из нас вынужденно плавает каждый день в океане лишнего шума, без продыху потребляемого даже во сне (вчера, например, мне Ольга Бузова приснилась, извините).
Наука забывания себя имеет много гитик и требует от нас массы [чужих] усилий, не приближая нас к пониманию или к истине (что бы это ни значило в одном и в другом случае), но ровно наоборот, затушевывает зрение и отдаляет от «правильного решения», путает, мешает, сбивает с пути…
Время здесь тяжёлое как просевший асфальт Слои: сломленные: будто все ходят по улицам голые ивсех постоянно немного тошнит друг от друга будто я опять беременна не помню от кого…но, с каким-то удивительным, немыслимым (!) упорством, не известным даже животным, мы продолжаем объедаться фрагментами информационного избытка, его кусками.
Можно заводить архивы для вырезок (я так и делал, кстати, пока носитель «бумага» только и была в ходу), папки и папки, а можно, когда таланты позволяют, структурировать информационные избытки в книги, вроде «Записи и выписки» Михаила Гаспарова, а можно наводить порядок в голове с помощью лепки текстов в поэтическом духе. Сбрасывая в них все накопившееся лишнее. Весь жир, гной и сало. Раз уж девушки так, все ведь практически, одержимы желанием похудеть, войти в форму.
Вот и героиня цикла «Оттолкнуться от пустой ступеньки» (еще не вышедший сборник Олега Шатыбелко «Дневники Галы Пушкаренко. Таргет-пауза», 2021) придумала программу, стирающую из новостей все имена и названия. Понятно же, кому все эти стирания, извлеченные из федерального да альтернативного контента, предназначены.
Обезличенная и обездвиженнаяона стояла чувствуя молчаниена краю: федерации: неба: историине понимая : она внутри или снаружикрика: тишины: одиночества: кровиИнновационное достижение Олега Шатыбелко – в выстраивании многоуровневой, сложно (изощренно) устроенной системы зеркал и отражений, соединенных густыми интонационными и интенциональными соплями.
Чтение, порождающее веер беглых ассоциаций, включающих у читателя мгновенную творческую активность, это – правильно, может быть, единственно верно примененная суггестия.
Таким образом, мы получаем не дополнительную Черубину де Габриак, но полноценную текстуальную инсталляцию, выходящую за рамки литературного поля, поскольку главное в проекте с Галой – не то, что там, на бумаге, ну, или же, «в ваших интернетах» на самом деле написано, а то, как все это, шаг за шагом, устроено хотя бы в первом приближении. Кстати, пространственные метафоры в этом месте проступают совершенно неслучайно: «
мессидж это расстояние…»
Если честно, то эта статья как раз и выросла из порывов рефлекторного письма, которые я попросту не смог обуздать: читать тексты Галы Пушкаренко означает писать о них.
Жаль, конечно, что культурная рефлексия гуманитарного поля за три года Галиного существования так и не породила вала параллельных или перпендикулярных интерпретаций этого проекта, так как лично я совершенно не представляю, как же, как еще можно прочитать (воспринять) все эти тексты? Да и возможна ли теперь иная какая-то трактовка проекта Галы Олеговны?
скачать dle 12.1
