Редактор: Сергей Пронин
(О книге: Лера Манович. Прощай, Анна К., Рассказы. — Нур-Султан, Фолиант, 2021, — 336 с.)Лера Манович - поэтесса, прозаик, магистр математики, выпускница Воронежского университета и ВЛК при Литинституте им. Горького, ныне проживает в Москве и имеет за плечами публикации в литжурналах и даже театральную постановку по рассказу из своего нового сборника «Прощай, Анна К.». Вышел он в издательстве «Фолиант», которое в последнее время радует интеллектуальной прозой малых форм.
…Здесь старость едва поспевает за юностью, уводя читателя в лес, кишащий комарами, и в столовую санатория советской эпохи, в которой время будто свернуто и спит в одном из чайников, варварски пронумерованных краской. Юности кажется, что она мудра без опыта, что жизнь можно прожить, играясь с другими и посмеиваясь над неведомым: «Я сижу и рисую человечков. Всяких королей и принцесс c трагической судьбой. Рядом пририсовываю их детей, которые быстро вырастают, быстро женятся и быстро сходят в могилу». Но, словно в неправильной сказке, жертва вдруг обернется хищником и из обертки
необязательной любви вырвется монстр, который проглотит детство целиком. Захочется бежать обратно к столовским котлетам, и к дурно пахнущим бабушкиным мазям, - куда угодно, только бы назад к утраченному ощущению: что жизнь так же безобидна и контролируема, как игра.
Что из этого автобиография, автофикшн, наконец, тотальный художественный вымысел, - и не захочется разбирать; ведь как отмечал Достоевский в «Бесах», чистая правда доверия не вызывает. Лера Манович ведает об этом и, поднимаясь выше, выше в фантасмагорических мечтаниях героев, в какой-то момент обнажает перед читателем конструкции вымысла, но этим не отторгает. Театральная податливость текста, его способность в любую секунду сорваться и унестись куда угодно по прихоти писательницы живо ощущается, и, вместе с тем, ей подвластны остановки-вглядывания в глубокую заводь человеческой души. «Под утро Валерка задремал, и ему приснилась река, заросшая лилиями. Будто он сам выходит из воды, вынося на руках отца и мать. Они совсем молодые и такие маленькие, что каждый помещается на сгибе локтя. На отце соломенная шляпа, девичью грудь матери прикрывает ожерелье из лилий. И Валерка знает, что сейчас усадит их на берегу, напоит прохладным лимонадом, и все-все будет хорошо. Но когда он выходит на берег, руки его пусты».
Благодаря акварельной легкости и способности ухватить одним-двумя мазками малозаметные, но, по ощущениям, правдивые вещи («неестественно медленно, как дрессированное животное», «в столовой аппетитная духота»), писательница может писать да хоть о бедности, о больных домашних животных, адюльтере и недосмотренных детях, - и делать это, не рискуя раздавить читателя всей тяжестью случившегося. Мрачноватый юмор: «Чувствовала она себя абсолютно нормально. Не считая ядовито-фиолетовой пены, засохшей вокруг рта». Замаскированное под сарказм неверие лучшей доле: «Надо выходить замуж за человека, в котором тебя ничего не смущает, и тогда, если повезет, ты сможешь прожить с ним всю жизнь, а не тратить силы на поиски любви». Всеволод Сахаров писал о жестоком реализме грустного рассказчика у Чехова, а у Манович грусть и жестокость еще больше подкручены сообразно времени.
Если выводить среднестатистическое в этой прозе, то им окажутся: частая безжалостность мужчин к женскому социальному потенциалу и таланту; безжалостность самого автора к женской внешности и стремлению молодиться, чтобы красотой одной или ее подобием держать за поводья мужской мир; инфантилизм и неспособность мужчин к быту; взаимоотношения с домашними животными/птицами как наиболее верный и подчас единственный маркер наличия эмпатии у человека. И последнее наблюдение приводит к наиболее жутким моментам осознания в прозе Манович: вот еще вчера, к примеру, деревенский дед строил шалаш и угощал тебя ягодой - а сегодня оказалось, что ради сохранности урожая он мучил птицу; добрый – зачеркнуть, монстр – подчеркнуть...
В рассказе «Прощай, Анна К.» вороне уготована более сложная, не дуальная и не жертвенная роль: то ли предвестник, то ли последыш, а то и вовсе двойник трагедии, да и трагедии ли, ведь горе неминуемо должно бы оставить незаживающий след в человеческой судьбе, а здесь – ничего этого нет. И странное чувство не покидает, а есть ли что-то за фасадами фэйсбучных улыбок, есть ли брезгливость за долларовой зарплатой в сомнительных конторах, или их все всегда устраивает и у них, быть может, – нет чувств; так мыслью существуешь или же ощущением?
Впрочем, только часть эмоций рассказчицы обнаружим на поверхности, горевание происходит почти всегда за кулисами, казалось бы, простых слов не об этом: «— Мишка где? Мы Мишку забыли! Тормози! — Да вот он! На коленях у тебя сидит. Отец будто только сейчас увидел Мишку и потрепал его по голове: — Вот ты где... Маленький какой, я тебя и не заметил…» В мире, где все если не стремится тебя ранить намеренно, но может задеть ненароком, обостренное чувство справедливости и сострадания приходится скрывать, по привычке, наверное, и от себя самого, впрочем, этот прием позволяет Манович сжимать сердце неравнодушного читателя еще сильнее. Значительная часть современной прозы таким образом «недоговаривания» изучает скрытые, еще не прорвавшиеся (или наоборот, подавленные) эмоции, тогда как оставшимся прозаикам остается прямо противоположное – чуть ли не стенографирование чувств и фантазий, которое подается как новая открытость. Проза Леры Манович идет смешанным путем и то оглашает скрытые эмоции, то предпочитает свернуть в кустистый кювет молчания перед опасным перекрестком нарратива, оставляя читателя порой еще в большем замешательстве, чем если бы он явно созерцал все психологические последствия и ответвления случившегося.
И хотя автору удобнее дробить большое на малое, особенно притягательными выглядят ее относительно большие вещицы; их так и представляешь себе на сцене. Хотелось бы верить, что в таком амплуа воплотится не только история о русской (не совсем благополучной) семье, решившейся принять у себя немца-подростка по программе обмена, но и другие. Хотелось бы ждать воплощения и прочих ее рассказов на сценических подмостках. Это иное видение мира интересно, в первую очередь, благодаря своей трудноуловимой инаковости, где даже Смерть, играющая в поэзию, притворяется открытым окном, которое некому выкрасить.
…«И ты чувствуешь, что вся земля тут пропитана этой бабьей яростью. Всходят на ней поля, краснеют помидоры, гнут ветки яблони и вишни. И подо всем этим проступает заскорузлость, изможденность и какая-то вековая спекшаяся мука людей и растений»…
скачать dle 12.1
