Существует проблема демаркации критики: на профессиональную и любительскую. Дискуссии об этом время от времени, обычно совпадающее с премиальными активностями, выходят за пределы кружков и устраиваются на публичных площадках. Сейчас нетрудно начать выражать мнение, спич-контроль на входе в коммуникативное поле практически отсутствует. Читай и критикуй — правило прямого действия. То есть так делать может каждый читатель. Собственно, эта возможность и реализуется на сайтах книжных магазинов и библ- аудиохранилищ в виде комментариев-отзывов. Из подобной массы выскакивают блогеры, обозреватели, диванные критики. Всем нужно место. И… это нормально. «Надо» — нейронный движок, стукнуло в голову и понёсся. А на чем быстрее доедешь? На адреналине. Где его брать в бегемотных дозах?
Правильно, в экспрессии и провокации. Отрицательная критика поставляет и первое, и второе.
Рецензии, рассказывающие о недостатках книги (текста/фильма/спектакля и пр.), на которую обращено внимание экспертов, вызывают более сильную реакцию, чем похвалы расточающие. Имею в виду аргументированные критические работы, разумеется. По степени анализа и адекватности они зависят от знаний, таланта и нравственных ориентиров пишущего их человека. Аксиоматично ещё и то, что формально никто не гарантирует успех критика из-за разлома авторской брони. Но заметят точно. Вознегодуют, как положено, и возьмут в разработку.
Почему? По философии. Отрицательная критика работает громче и продвигательней, потому что и здесь уместен критерий Поппера. То есть критический текст
не должен быть
принципиально неопровержимым. Наличие энных положительных рецензий не может считаться признаком «качества» (как уровня) книги. Это, запараллелим, фальсифицируемость критики, то есть способность сталкиваться с опытом, а именно, систематически проверять, подвергать сомнению состоятельность объекта критики как произведения искусства и результатом проверок опровергать её. Следуя «принципу фальсификации», получается, что критика эффективней тогда, когда находит преимущественно опровергающие «качество» книги факты. Однако, безусловно, полная уверенность в безошибочности трактовок критика-
отрицатора исключена ввиду субъективизации нашего сознания. И если домысливать дальше, полемичность критики — это следствие ее фальсифицируемости.
Понимаю, что едва удерживаю смысл сказанного в связном порядке, ибо это мысли из разряда питательного бреда. Скорей всего, этот тезис-конспект будет размолочен в труху специалистами. И поделом. Замечательна сама возможность философски подойти к вопросам критики, нестандартной транстерминологизацией прояснить для себя спорные нюансы.
И как картины маслянистым дёгтем предлагаю вспомнить портреты читателя, гениально снятые с натуры М. Е. Салтыковым-Щедриным в «Мелочах жизни». Страннейшим образом салтыковские читатели напоминают мне современных типических персонажей в критике и около неё. Стоит заменить читателя на критика и катятся слёзы узнавания. Я выбрала метко характеризующие цитаты. Сравните. Даже если уже сто раз сравнивали. Вспомнить не грех. От классики не уйти, нас давно написали.
***
I. ЧИТАТЕЛЬ-НЕНАВИСТНИК (=
критик-хейтер)
Это читатель самый ревностный и неизменный. Он не просто читает, но и вникает; не только вникает, но и истолковывает каждое слово, пестрит поля страниц вопросительными знаками и заметками, в которых заранее произносит над писателем суд, сообщает о вынесенных из чтения впечатлениях друзьям, жене, детям, брызжет, по поводу их, слюною в департаментах и канцеляриях, наполняет воплями кабинеты и салоны, убеждает, грозит, доказывает существование вулкана, витийствует на тему о потрясении основ и т.д. Словом сказать, всякий новый труд писателя приводит читателя-ненавистника в суматошливое неистовство.
<…>
С наступлением ожиданного момента ненавистник-читатель пробуждается. Пробуждение это ужасно не только по намерениям, но и по своей безысходной бессмыслице, по тому изумительному доверию, с которым эта бессмыслица принимается. Слышатся вопросы: дождались? убедились? Приводятся цитаты, делаются соответствующие толкования: атмосфера насыщается сквернословием и клеветою; злоба принимает такие деятельные размеры, что все живое прячется и исчезает.
<…>
Встречаются такие ненавистники, которых даже прочие собраты по ремеслу инстинктивно чуждаются, из опасения не поспеть за ними и быть сопричисленными к разряду неблагонадежных. Особи этого рода действуют в одиночку, капризно и неожиданно; при появлении их всё смолкает. Напротив, большинство ненавистников действует дружно, сообща. Они устраивают сборища, совещания, соглашаются насчет образа действий и вообще ведут противообщественную атаку довольно правильно.
<…>
Ненавистничество не довольствуется, впрочем, улицею, но проникает и в писательскую среду. Ненавистник сам становится в ряды писателей и мало-помалу овладевает литературой всецело. Положение обостряется; припоминается прошлое, истолковывается настоящее, столбцы наполняются инсинуациями и обличениями. Самые скромные идеалы, стремления самые законные, даже описки, опечатки - все служит поводом для угроз. Отпора не допускается на точном основании пословицы: что написано пером, того не вырубишь топором. С обеих сторон вырублено топором: и со стороны обвиняемой, которая и не пытается защищать себя, и со стороны обвинителей, которые не имеют ни малейшей надобности доказывать. Топор так топор.
<…>
Вся задача тут в том состоит, чтобы попасть в тон минуте и извлечь из нее все личные выгоды, которые она может дать. Чтобы убедиться в этом, стоит только обратиться к торжествующей прессе нашего времени. Что она представляет собой, как не случайный сброд задач и задачек, не связанных между собой руководящею мыслью и не допускающих никакой проверки? От первой строки до последней все здесь произвольно, ничем не обусловлено и исполнено противоречий. Сегодняшнее утверждение сменяется завтрашним опровержением без перехода и без малейшего опасения быть изобличенным.
2. СОЛИДНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ (=
обозреватель-колумнист)
Читатель этой категории следует непосредственно за читателем-ненавистником. Они связаны узами общежития, хлебосольства и называют друг друга кумовьями.
<…>
К чтению солидный читатель не особенно пристрастен и читает не столько вследствие внутренней потребности, сколько вследствие утвердившейся привычки. Притом нельзя же и не знать, что на свете делается: без этого никакое деятельное участие в общественной жизни немыслимо.
<…>
Не ограничивается одними мелкими известиями, но прочитывает передовые статьи и корреспонденции, – в особенности последние. Но так как оживление бывает в том или другом смысле, то и он вникает всяко: и в том и в другом смысле. Тем не менее, приступая к процессу вникания без подготовки, он некоторое время бывает слегка ошеломлен. Все ему кажется новым: и необычность приемов, и содержание читаемого.
<…>
Он мысленно обращается к прошлому и припоминает. Все тогда так говорили, именно все.
<…>
Да, мало, чересчур мало нужно, чтобы поселить в солидном человеке уверенность в его непогрешимости и водворить в его душе безмятежие и ясность. Два-три случайно попавших на язык слова - и он, счастливый и довольный, гордо несет их напоказ.
3. ЧИТАТЕЛЬ-ПРОСТЕЦ (=
литблогер)
Читатель-простец составляет ядро читательской массы; это – главный ее контингент.
<…>
Он - подписчик и усердный чтец; следовательно, его необходимо уловить, а это дело нелегкое, потому что простец относится к читаемому равнодушно и читает все, что попадет под руку, наблюдая лишь за тем, как бы не попасть в ответ.
<…>
Глаза его пристально следят за строками, но в лице ни один мускул не шевельнется. Изредка он сунет в рот палец - это одно до известной степени свидетельствует о душевном движении. И ежели вам удастся в эту минуту заглянуть в развернутый лист, то вы убедитесь, что движение это произошло исключительно по поводу встреченного в газете знакомого имени.
4. ЧИТАТЕЛЬ-ДРУГ (=
идеальный критик)
<…>читатель-друг несомненно существует.
<…> подобно убежденному писателю, и читатель-друг подвергается ампутациям со стороны ненавистников, ежели не успевает сохранить свое инкогнито.
<…> не существует непосредственного общения между читателем и писателем. Покуда мнения читателя-друга не будут приниматься в расчет на весах общественного сознания с тою же обязательностью, как и мнения прочих читательских категорий, до тех пор вопрос об удрученном положении убежденного писателя останется открытым.
Как видите, зримы и угадываемы типажи наши. Но обойдемся без фамилий. Без распальцовки. Бригадный рефлекс пора перебороть. Потому что набирающая силу cancel culture даже не остракизмом пахнет, а тоталитарностью. Исключение заинтересованным обществом любой фигуры, заметной, популярной, из культурной жизни становится инструментом управления массовым мнением, что автоматически прописывает в коллективном сознании нужные кому-то лозунги и создаёт «врагов культуры». (А драматическая судьба британского хореографа Лиама Скарлетта явно намекает уже и о «культжертвах».) Профсоюзные и комсомольские товарищеские суды невероятно трансформировались, не правда ли? Посему давайте осторожнее с порицанием. Только опровержение во подтверждение.
скачать dle 12.1
