Антон Прозоров. АПОЛОГИЯ АВТОКОММЕНТАРИЯ

Сатира I «На хулящих учение. К уму своему» Антиоха Кантемира состоит из 196 стихов, на которые, помимо предуведомления, приходится 69 авторских комментариев (1). Этот корпус дополнительного текста именуется Кантемиром «Изъяснениями». Короткое предисловие, которое он предпосылает произведению, содержит указание на год создания, на возраст автора при написании (2), на общий смысл сатиры (адресаты насмешки), на отсутствие изначальных публикационных интенций (3), и, наконец, на историю одобрения сочинения Феофаном Прокоповичем и архимандритом Кроликом (4). Что касается текста последующих авторских примечаний, то он фактически превосходит по объёму текст самой сатиры. В некоторых местах плотность автокомментирования достигает предельных значений — примечанием снабжается каждая строка. Кантемир комментирует всё: среди примечаний мы можем встретить сведения по древнегреческой мифологии, импровизированные биографии упомянутых в тексте личностей (исторически значимых и не очень (5)), а также уточнения смысла, в котором употреблены отдельные слова (6). Но — и это может показаться самым удивительным — Кантемир в примечаниях многократно разъясняет даже работу использованных им тропов (аллегорий, метонимий), т.е. делает то, что с расхожей современной точки зрения совершенно недопустимо. Практика автокомментирования является для Кантемира частью авторской стратегии: мы обнаруживаем тот же принцип тотального комментария во всём корпусе дошедших до нас сатир и в некоторых других произведениях автора. Спрашивается, что мы можем сказать об этой культуре автокомментария? Почему подобное авторское поведение может позволить себе Кантемир, но в дальнейшей истории словесности — да и по сей день — оно носит маргинальный (7) характер? Какие представления о стихосложении — об авторстве, о способе бытия стиха (и шире, произведения искусства), о функционировании текста при встрече с читателем — стоят за негласным запретом на автокомментирование? Комплексу указанных вопросов посвящён текст.

В качестве предварительных соображений можно сформулировать исторически безответственное восприятие практики Кантемира: её можно увидеть как а) архаическую — Кантемир работает на заре становления отечественной словесности, ощупью устанавливает правила и возможности поэтической речи и тут же дидактически разъясняет их читателю, б) графоманскую — игнорирующую общепринятые нормы, лишенную профессионального вкуса и чувства меры, и в) авангардистскую — сознательно ломающую традиционные установки, деконструирующую принятые представления и, тем самым, расширяющую возможности письма. Нетрудно заметить, что указанные дефиниции, различаясь оценочно, оказываются структурно схожими. В некотором смысле, Кантемир является одновременно и первым, и вторым, и третьим: архаическим графоманствующим авангардистом. Но что это за правила, за пределы которых выламывается письмо Кантемира, и откуда они исходят? Что именно ставит данную практику вне закона? Можно несколько условно разделить причины такого положения вещей на эстетические, этические и метафизические.

Прежде всего, следует констатировать, что формат автокомментирования, используемый Кантемиром, не закрепился в истории отечественной словесности в качестве устойчивой формы. Являясь следствием негласного табу, такое положение вещей является одновременно и самоподдерживающей причиной. Можно представить себе весь спектр растерянности: от издательской (как классифицировать подобный материал, к каким типографским решениям прибегнуть) до читательской (как это читать) и критической (что и в каких границах является здесь предметом анализа). Стоит особое внимание обратить на отсутствие соответствующей стратегии чтения. Если разнообразные предуведомления и послесловия, расположенные относительно «основного» текста последовательно, не нарушают привычного линейного времени чтения стихотворения, то построчный комментарий ставит перед читателем серьёзные задачи координации линейного времени текста и ветвящейся структуры примечаний. Вместо романтического сквозного чтения, предположительно приносящего инсайт, читателю необходимо погрузиться в работу по сложности напоминающую практику переводчика, да и в чем-то с ней буквально совпадающую. Текст должен быть разобран и заново собран, и даже это описание не ухватывает сложности и разнонаправленности процесса чтения. Неслучайно именно в среде переводчиков можно периодически наблюдать прорыв блокады (8,9). Впрочем, деромантизированной практики чтения, так или иначе, требует сегодня большинство представляющих интерес текстов.

Однако, важно заметить, что вопрос уместности автокомментария (даже в самой простой форме авторского предисловия или послесловия) никогда не решается исключительно в эстетической плоскости. Автокомментирование прежде всего воспринимается в качестве постыдного неприемлемого поведения. Полагается, что на такой поступок автора толкает нехватка, что за автокомментированием стоит авторское желание и его самоудовлетворение. Представление о постыдности самокомментирования произрастает из общего представления о неприемлемости самоудовлетворения, истоки и легитимность которого мы здесь обсуждать не имеем возможности (10). Но даже если согласиться рассматривать автокомментарий как связанный с нехваткой, следует заметить — и это принципиально важно — ни к какому удовлетворению он не ведёт. Делается ли автокомментарий для облегчения понимания сказанного или для иных целей (11), он сам по себе не способен гарантировать их достижение, но лишь повышает ставки. В этом отношении его стоило бы уподобить, скорее, процедуре самоучреждения, как её прочитывает Жак Деррида у Ницше в предисловии к «Ecce Homo» (12). Прибегая к практике автокомментария, автор как бы залезает в долги перед самим собой, берет кредит у самого себя, но расплатиться по этому кредиту сможет только Другой. Только читатель способен прийти и удостоверить весь корпус текста со всеми его уточнениями, пометками, ссылками, предуведомлениями и постскриптумами. Таким образом, автокомментирование — это не уютное замыкание авторского желания на самого себя, но, напротив, эскалация риска, того риска, которым является само изначальное взятие на себя речи и первые символы появляющегося текста.

Прежде чем перейти к центральному вопросу касательно тех метафизических посылок, которые конституируют запрет на автокомментирование, стоит проследить легальные формы миграции автокомментария, которые нам повсеместно встречаются. С автокомментированием в духе Кантемира можно столкнуться крайне редко (13). Чаще мы наблюдаем два противонаправленных движения: а) миграцию автокомментария вглубь «основного» текста, делающую в переделе несостоятельным само структурное различие на комментируемое и комментарий, и б) радикальное вынесение автокомментария вовне, например, в интервью, книгу воспоминаний и пр. (14). Нетрудно заметить, что обе тенденции направлены на то, чтобы избежать опасной структурной двусмысленности, которую мы встречаем у Кантемира: текст имеет отчётливое внутреннее членение, но в своей тотальности объемлет и собственно себя, и своё-как-бы-внешнее. Структура автокомментария, взятая как целое, несёт в себе опасную весть о радикальной и изначальной неполноте всякого сказанного. Структура этой неполноты, реализуясь в отношениях комментируемого и комментария, предполагает как пространственное разнесение на поверхности листа, так и откладывание, временную задержку. Именно предъявление этой специфической имманентной формы разрывности (15), делает практику автокомментирования недопустимой с точки зрения метафизики, которую вслед за Деррида можно определить как метафизику присутствия.

Первый тезис «95 тезисов о филологии» Вернера Хамахера звучит так: «Элементы языка объясняют друг друга. Они договаривают за уже сказанное то, что осталось недосказанным; они говорят как филологические добавления друг к другу. Язык — это архифилология» (16). Стало быть, восполнение сказанного является не одной из возможных риторических фигур, но самой логикой языка. А это значит, что нам нужно вновь и вновь пытаться уйти из-под власти представления о полной речи — представления о том, что идеальное высказывание, совершенное произведение — это то, что не нуждается ни в каком дополнении. Напротив, стоит отказаться от претензии на полную речь, на речь, которая говорит ровно то, что собирается сказать, ни больше ни меньше. Жест уточнения, дополнения, трансформации сказанного, не должен быть скрываем, но, напротив, может и должен быть предъявлен. Однако, сколь бы ни была изгоняема метафизика полноты самоприсутствия смысла, она всякий раз возвращается, поскольку запакована в самих понятиях идеала, совершенства, состоятельности и самостоятельности, воплощённости произведения. Отказаться от этих понятий означало бы пойти на риск неустранимой неконсистентности эстетической мысли, если только не пытаться возвращать указанные понятия в некотором диалектически переработанном виде, что в конечном счёте ведёт к тому же результату утверждения более «правильного» и более «изначального» смысла полноты. С другой стороны, поддаться соблазну полноты — осуществить предательство языка, его конечного бытия (17), а вместе с ним и предательство бытия говорящих. Таковы теоретические ставки. Но ясно одно: автокомментарий более не может рассматриваться как частная литературная форма и непозволительная практика. Автокомментирование есть само движение языка. Всякая речь прежде всего является комментарием к собственному молчанию. Всякий текст уже является текстом сноски, которая повисла на пробеле-ничто.

1) Подсчёт произведён по окончательной редакции Сатиры I (Антиох Кантемир. Собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. стр. 57-65.) Первоначальная редакция (там же, стр. 361-367, 503-505) содержит дополнительные комментарии, не вошедшие в окончательную редакцию.

2) Является ли ссылка на свой двадцатилетний возраст простой констатацией личных обстоятельств написания, или это просьба о снисхождении, адресованная читателю, либо же просьба о снисхождении является лишь данью хорошему тону — жестом, означающим похвальную скромность автора? Для ответа на эти вопросы требуются дополнительные (авто)комментарии. Мы обращаем внимания на это обстоятельство в связи с тем, о чем планируем говорить в дальнейшем: автокомментарий, являясь ответом на незаданный вопрос, практически никогда не выполняет функцию окончательного разъяснения, но, напротив, рождает новые вопросы.
3) См. примечание 2.
4) Похвальные стихи архимандрита Кролика также сопровождали издание Сатиры I (там же, стр. 442-443).
5) Так из примечания к ст. 111 мы узнаем о славном московском сапожнике Егоре и о Вергилии, из примечания к ст. 112 — о славном московском портном Рексе и о Цицероне, а в примечаниях к первоначальной редакции можно встретить справку о Платоне.
6) Эти уточнения смысла использования слова далеко не всегда носят сужающий конкретизирующий характер. Напротив, часто Кантемир предупреждает читателя, что слово следует брать в самом широком значении, не буквально. Порой его разъяснения, прочитанные из сегодняшнего дня, носят комический характер, например, в комментарии к ст. 1 он пишет «Тут наука значит наставление, действо того, кто другого кого учит». Иногда в его уточнении слышится осторожная оговорка, например, в примечании к ст. 4 мы читаем «Творец — то ж, что сочинитель, или издатель книги, с латинского — автор» — не является ли эта очевидная из контекста оговорка необходимой в связи с происходящей эмансипацией стихосложения из-под власти церковной стихотворной традиции?
7) Маргинальность — нахождение на полях — отсылает нас обратно к теме комментария.
8) Например, в последние годы поэт и переводчик Алёша Прокопьев публикует на своей странице в Facebook переводы Тракля, Рильке и других поэтов с подробным комментарием, а также выступает с медленными чтениями-лекциями Целана, Транстрёмера, на которых он построчно комментирует прочитанное. Остается только надеяться, что однажды мы увидим бумажную версию этих выступлений во всей их полноте и структурной сложности. 
9) Нетрудно понять, почему переводчику до некоторой степени легче выступать публично с разъяснением мельчайших деталей принятых решений — эта возможность поддерживается как культурой перевода, так и более двусмысленным отношением с авторством, которое позволяет проводить переводчику ряд тонких растождествлений.
10) По вопросу автоэротизма в связи с интересующим нас далее концептом «восполнения» мы может отослать к «О грамматологии» Жака Деррида (Часть вторая. Природа, культура. Письмо. Глава вторая. «Это опасное восполнение…». От ослепления к восполнению).
11) Следует с подозрением относиться к представлению, что автокомментарий служит в первую очередь — а то и исключительно — облегчению понимания, разъяснению, раскрытию смысла. Напротив, функциональная роль авторского комментария заранее не задана: он может смещать или трансформировать смысл «основного» корпуса, может вступать с ним в контрапункт, запутывать читателя etc.
12) Сравни с Жак Деррида. Слухобиографии. Стр. 49-66. Академический проект. 2002. Перевод В. Лапицкого.
13) В частности, один из немногих примеров, которые нам известны, это «Велимирова книга» Владимира Гандельсмана. В сообщении, на свой странице в Facebook, он пишет: «Несколько лет тому назад я написал «Велимирову книгу», состоящую из 4-х частей. В первой части 22 стихотворения, к каждому из которых есть примечания. Они, за редким исключением, являются равноправной частью книги, то есть это не формальные пояснения, но нечто, существующее на равных правах со стихами.»
14) На полях стоит отметить, что несколько иначе дело обстоит в визуальных искусствах и перформативных практиках, где автокомментарий давно легализован. Существенным отличием ситуации здесь является то, что в указанных случаях задействованы сразу несколько медиумов (изображение и текст, акция и манифест, и пр.), что снимает структурную напряжённость автокомментария, позволяя произведению проходить по ведомству синтетического высказывания. Нас же здесь интересует та радикальная ситуация, когда «слово комментирует слово», то есть не тогда, когда можно говорить о взаимодополнительности медиумов (например, в духе дополнительности Нильса Бора), а когда единственный медиум обнаруживает свою неустранимую неполноту и дополнительность по отношению к самому себе.
15) Деррида схватывает это разнесение-откладывание как differance.
16) Вернер Хамахер. Minima philological. Издательство Ивана Лимбаха. Стр. 27. Перевод Анны Глазовой.
17) В «Материалах к «Меридиану»« Пауль Целан пишет: «MM 845: Стихотворение: обломок ставшего смертным языка — языка, который ступает на путь, ведущий в Ничто, и таким образом создает вакантное место, придающее форму Новому, Следующему-за-ним» и «MM 856: 28.IX Оно <говорение языка: Sprache — Т.Б.> строит, со стороны смерти, Противо-Космос смертных.» (Пауль Целан. Стихотворения. Проза. Письма. Ad Marginem; перевод раздела, включающего ММ, принадлежит Т.Баскаковой).

скачать dle 12.1