Алексей Слаповский – один из наиболее известных российских писателей, успешный сценарист и популярный драматург, лауреат и финалист многочисленных литературных премий, член редколлегии литературного журнала «Волга». В 2020 году увидела свет его новая книга, в которую вошли роман «Ксю» и два рассказа – «Дерево» и «Авария». Роман повествует о дочери высокопоставленного чиновника, которая выпадает из высшего общества и спускается на грешную землю, после того как её отец оказывается за решёткой по сфабрикованному делу. Центральный персонаж рассказа «Дерево», вступив на путь самосовершенствования, неожиданно начинает мучиться чувством вины. Действующие лица коротких рассказов из цикла «Авария» переживают одну и ту же автокатастрофу, которая служит метафорой текущей пандемии. Алексей Слаповский поделился своими мыслями о том, как в нашем обществе соотносятся так называемая элита и народ, о русском индивидуализме и судьбе национальной идеи, о современном книгоиздании и книжном маркетинге, а также о тех факторах, которые формируют сегодня читательскую и зрительскую аудиторию. Беседовала Ольга Бугославская.
– В последнее время в литературе чрезвычайно актуализировалась тема справедливости и воздаяния за преступления. Как в личном, так и в государственном и даже в общечеловеческом плане. На неё в конечном счёте выходят почти все произведения о нашем историческом опыте и преступлениях советского режима, за которые так никто не ответил. Этой теме недавно посвятили произведения Лев Гурский (Роман «Арбитман») и Валерий Бочков («Горгона»). У вас же на месте идеи торжества всего хорошего над всем плохим присутствует мысль о том, что добро и зло взаимодействуют по принципу сообщающихся сосудов. То есть баланс как раз существует всегда и выравнивается автоматически: если где-то добра, справедливости и счастья прибавляется, то где-то в другом месте всего этого становится меньше. То есть бороться за торжество чего бы то ни было совершенно бесполезно, можно только тянуть или не тянуть одеяло на себя. Верно ли я вас поняла? В этом ли, на Ваш взгляд, кроется причина провала всех утопических проектов, рисующих счастье для всех? – Перетягивать одеяло – тоже борьба, поэтому о бесполезности я бы не говорил. Больше того, считаю, что в ближайшем будущем многое будет решаться не революциями и бунтами, а упорным противостоянием. Добро должно брать зло на измор. Посмотрите на белорусов, они впереди планеты всей, они показывают, как это делается. Уже сейчас ясно: как бы там ни кончилось, по-прежнему – не будет. Не дадут. И пусть в результате добру будет чуть теплее, а злу чуть холоднее. Уже прогресс. А счастье для всех – да, утопия. И равенство – утопия. Нигде его не было, нет и не будет. Уже потому, что оно противоречит человеческой природе. Что же касается темы персональной ответственности за преступления советского прошлого, то поезд ушел, момент упущен. Да и как мог тот же Хрущев судить и сажать всех сталинских активистов, если начать пришлось бы с себя? Как коммунисты Горбачев и Ельцин могли посягнуть на бывших товарищей по партии? Предполагаю, что и нынешние преступники уйдут от суда и следствия, ибо на их место сядут вчерашние подельники, помощники, приближенные. А когда придут другие, нынешние уже вымрут.
Но зря я увлекся этими рассуждениями, книга не об этом, совсем не об этом.
– Герой рассказа «Дерево» Константин Субботин – опустившийся пролетарий, алкоголик и неудачник, которого судьба толкает на путь исправления. Однако, поняв, что его растущее благополучие и здоровый образ жизни пагубно сказывается на окружающих, пролетарий начинает переживать и метаться. В конце концов, чтобы перестать становиться лучше, делая кому-то хуже, он прячется от всех соблазнов в психиатрической клинике. Существует ли для человека с таким взглядом на вещи какая-то позиция, которую можно было бы назвать этически верной? – Субботин – новообращенный мыслящий люмпен. Жил себе, жил, и вдруг начал задумываться и улучшаться. А когда задумывается и улучшается человек, не имеющий к этому привычки, последствия могут быть непредсказуемыми. На самом деле, мне кажется, я сумел вас обмануть, вернее, герой вас обманул. И себя заодно. Логика с виду есть: я стал лучше, а другие начали страдать и гибнуть. Вывод: я виноват. На самом деле не так. Мои любимые герои – люди движущиеся. Типа хомо мобилис. И вот он начал двигаться, понимаете? А другие остались на месте. И ему кажется, что он их бросил. Но гибель других с этим не обязательно связана. Просто герой начал сопрягать происходящее вовне с самим собой, чего не делал раньше. Ну, и совесть заговорила. Когда в человеке мысль не шевелится, то и совесть спит. Шевельнулся – проснулась. Короче говоря, жить активно намного труднее и вреднее, но интереснее. Не полезешь на дерево – не упадешь. Я вот, кстати, хожу каждый день в парке мимо дерева, которое послужило для меня прототипом того, что в тексте, и гложет меня угрызение: героя-то загнал на вершину, а сам-то не залезешь!
Посмотрим. Может, еще залезу.
– Ваши произведения, как, наверное, любое объёмное изображение, допускают разные трактовки. Кто-то из читателей сочтёт, к примеру, что Ксю очень повезло с приёмной семьёй, а кто-то решит, что наоборот. Одни читатели подумают, что Ксю погибла из-за накала страстей, а другие сочтут её смерть свидетельством того, насколько низко у нас ценится человеческая жизнь, и как легко поэтому любой конфликт доходит до смертельно опасной стадии. Кто-нибудь, возможно, сочтёт Субботина в буквальном смысле помешанным. И так далее. Как вы относитесь к тем интерпретациям ваших произведений, которые не соответствуют вашему собственному видению и замыслу? – С интересом. Иногда замечают то, чего я сам в своем тексте не видел. Иногда то, чего там и нет. Нормально. Представьте кино, которое проецируется не на ровный экран, а на поверхность со сложным рельефом. Вот и с любой книгой так же, она разная в глазах разных читателей, это всегда проекция на причудливый рельеф. Иначе говоря, нет одной книги, есть столько книг, сколько людей ее прочли.
–
«Ксю. Потусторонняя история» – роман, можно сказать, мистический, послание с того света. Его главная героиня после своей смерти рассказывает о событиях и чужих поступках, которые привели к её гибели. Она смотрит на свою жизнь из другого измерения и начинает видеть и замечать то, чего раньше не видела и не замечала. В старые-добрые времена призраки являлись и рассказывали истории своей жизни и смерти для того, чтобы потребовать справедливости, воззвать к чьей-то совести, кого-нибудь проклясть или засыпать угрозами, то есть как-то расшевелить оставшихся в живых. Ксю ничего не требует, никому не угрожает, никого ни к чему не призывает. Она вообще обращается исключительно к самой себе. Это можно интерпретировать как признак безысходности?– У Ксю и в самом деле открылись глаза. Тут один из базовых сюжетов, о которых любит порассуждать Дмитрий Быков: гибель Отца, Бога. Не обязательно физическая. Уничижение авторитета. Раньше папа подсказывал, как жить, теперь – все сама. И о других сама, и о себе сама. Это не безысходность, это исследование мира, в котором исчез основной указатель. Раньше было, как в навигаторе: «на светофоре поверните налево, через сто метров поверните направо, прямо два километра». Теперь – жить без навигатора и даже без карты. Для меня это самое интересное в героине. Я вместе с ней всматривался и вслушивался в людей, и типажи превращались в характеры, и обнаруживалось, что чужая жизнь не менее загадочна, чем твоя. А судить отца она не считает нужным. Он исчез, его нет, какой смысл судить того, кого нет? «Надо двигаться дальше», – любимая фраза «мылодраматических» американских сериалов. Что ж. Даже мыльные оперы отражают реальность, пусть и в радужных пузырях.
– Как вы думаете, современный читатель или зритель будет сочувствовать дочери чиновника, пусть даже попавшей в переплёт и рано погибшей? Или его должны зацепить не главная героиня и сопереживание ей, а сюжет, красиво выстроенная композиция, прототипы персонажей и так далее? – Сюжет играет роль, но надеюсь, будет интересна и сама Ксю. То, что она дочь чиновника, быстро забывается. Главное – как она теперь пробует жизнь на вкус, на цвет, на ощупь. Будто спавшая царевна, для которой все теперь открывается заново. Рассчитываю, что читателям будет интересно следить за этим процессом. И за перемещением в другой мир – легко увидеть контраст между важной Москвой, где решаются судьбы страны, но все как-то скучновато и банально, и городом Саратовом, где люди просто живут, но для Ксю открываются прямо-таки бездны, в которые она раньше не заглядывала. Неправда, что «большое видится на расстоянье». Я о людях, не о стране. Люди у нас всегда лучше и глубже, чем страна.
– Во всех собранных в книге произведениях действие распадается на «до» и «после» какого-то поворотного события, которое неожиданно сваливается на головы главных действующих лиц. В романе таким решающим моментом является арест приёмного отца Ксю, в рассказах – история с деревом и автодорожная авария. Несмотря на то, что Ксю вполне может быть охарактеризована как девушка с характером, большая часть событий, определяющих в романе её судьбу, инициированы не ею. В какой степени, на Ваш взгляд, в реальной жизни человек распоряжается собой и является «хозяином собственной судьбы»? – Я оптимистический фаталист. Я знаю, что жизнь большинства – одна и та же дорога, с которой никто не может свернуть. Хоть страну смени, хоть пол и сексуальную ориентацию, хоть вероисповедание, хоть что. Есть по бокам твоей дороги такие бордюры, отбойники и даже стены, за которые не выедешь. Но. Но на этой дороге много полос. И вот тут выбор есть – ползти ли по крайней полосе вдоль обочины или перестроиться. А еще в жизни много чего бывает: в тебя врежутся, ты врежешься, не впишешься в поворот. Или, как в случае с Ксю, вдруг видишь, что за рулем никого нет. Приходится на ходу хвататься за него. Да, мы обречены ехать своей дорогой, но от нас зависит, как ехать. Ксю едет робко, надо же осмотреться и понять, куда попала. Вот она и осматривается. А другим приходится принимать быстрые решения. Хозяева ли мы жизни в целом? Не уверен. Хозяева ли ситуации? Часто все-таки да.
– Ксю – приёмная дочь состоятельных родителей. Её взяли в семью из элитного дома малютки, Дома Детства, куда отбирали сирот по определённым параметрам. Девочка соответствовала тем стандартам, которые позволяли ей дополнить картину счастливой семейной жизни своих усыновителей. Точно так же, то есть по определённым параметрам, когда-то глава семьи выбирал себе жену. Иными словами, герои заняты построением не счастливой жизни, а фасада счастливой семейной жизни, проще говоря, показухой. Правильный фасад – это свидетельство силы, устойчивости, неуязвимости. Верно ли, что для героев ощущение собственной силы и есть счастье? – Всем нужно ощущение своей силы, хотя не всегда оно гарантирует счастье. Каждый находит подтверждение своей значительности в чем-то своем. Тут вместо того, чтобы теоретизировать, я позволю себе привести несколько строк из романа «Недо», который выйдет через пару месяцев. Так уж получилось: две книги писались несколько лет попеременно, а поспели почти к одному сроку. В этой книге один из героев говорит довольно прямолинейно, зато наглядно:
«Я однажды в Кремле был… Встреча была там с представителями творческой интеллигенции. Не с Путиным, с Медведевым, он тогда заигрывал с нами. Но дело не в этом. В атмосфере дело. Человек двести нас там было, и он перед нами, Медведев, и я смотрю по сторонам – такие все умаслившиеся, довольные. Всех распирает от чувства своей значительности. Выделили, позвали. Да и он тоже – на устах улыбочка играет, говорит запросто, как со своими, но меня не проведешь, я вижу – тоже прется от своей значительности. Вот это, Миша, и есть для нас главное, и для них – чувствовать свою значительность. Для нашего верховного утратить ощущение своей значительности хуже смерти, поэтому и нужны гарантии, что при жизни не тронут. И его шобла того же боится. И тоже тащится от своей значительности. Деньги, особняки, яхты, самолеты личные, все для этого – кормят свою значительность. Подтверждают!»
– Как Вы полагаете, в нашем обществе элита противостоит, условно говоря, народу или она является его естественным продолжением и зеркальным отражением?– Элита, конечно, противостоит народу, но она, конечно, является его отражением. Не всего народа, и не всего в народе, а худшего, что есть в каждом народе – жадности, властолюбия, беззакония и т.п. Есть такая книга Михаила Восленского – «Номенклатура». Но новая, но там как раз об этом, о том, что в российском и советском, особенно советском, обществе всегда существовали два класса. Вернее, две неравные социальные группы, два сословия: те, кто распределяет ресурсы, заодно пользуясь ими, и те, кто работает, пашет. Меж ними – вечно мятущаяся интеллигенция, которая либо обслуживает номенклатуру, либо воюет с ней. А золотой середины, пресловутого среднего класса, у нас не было и нет. И вот парадокс: как только человек из низшего сословия переходит в высшее, ему будто кровь меняют, он становится совсем другим. У Восленского все внятно, а я не политолог, лучше объяснить не сумею.
– Константин Субботин рассуждает в числе прочего о русском индивидуализме: «Не коллективный мы народ, я заметил. … Да у нас любого твоя община сдаст, продаст и ноги вытрет. При Сталине где твоя община была? Людей хватали днём и ночью, кого в ссылку, кого на расстрел, а община молчала в тряпочку и утиралась». Согласны ли Вы со своим героем? На Ваш взгляд, разобщённость, если она имеет место, это одно из обстоятельств, которые обусловили террор, или одно из последствий террора?– Общинность сел и деревень, которая когда-то была (если была), не имеет ничего общего с национальной общинностью, она у нас лишь своя, местечковая, все прочие для местных – чужие. Да, я согласен с героем. Мы становимся нацией только отражая врага и в моменты революционной эйфории. В остальное время сами за себя. Власть кряхтит и тужится, пытаясь скрепить народ виртуальными скрепами. Иногда ненадолго удается – Крымом или чемпионатом мира по футболу. Но Крым и футбол – не идея, а идей у них нет, кроме того патриотизма, который на Руси всегда был и сводился к тому, что холопы должны любить своих господ и ту территорию, на которой располагаются господские (не их!) земли. Общенациональную же идею они не выдвинут, потому что она – угроза их карману и их самодержавию. Они не дураки, себе вредить не будут.
Может, я ошибаюсь, но я вижу в этом глубокие исторические корни. Когда слышу, что нам надо следовать историческому пути России, ее традициям, меня оторопь и ужас берут. Одна из главных исторических традиций: свои грабили своих. Я не так давно написал сценарий о временах Ивана Грозного, рабочее название «Кромешники», там не Грозный главный герой, мне вообще надоели сериалы про царей и цариц, про игры престолов, а – обычные люди. Тема: как опричнина привела к тотальному доносительству, предательствам, братоубийственным сварам и склокам. Грозный расширил и объединил Россию, но рассорил и разъединил людей, разломы шли по семьям, по родам, по землячествам. Он нравственно искалечил зарождающуюся нацию. Именно в этом психологическое начало Смуты, которое через десятилетия так резко проявилось в войне своих со своими. И эта война продолжается до сих пор. Разве нет? Вот недавно мы с вами и с другими обсуждали в сети интервью милейшей и толерантнейшей Галины Юзефович с Захаром Прилепиным. «Интервью с вампиром», как это кто-то уже назвал, с чем я не согласен, как и с уничижительными характеристиками его как писателя. Он талантливый человек. Но он мой враг, потому что вместе с единомышленниками играет в исторические реконструкции, пусть даже теоретически, и если идти по этому пути, то развитие страны, без того не быстрое, еще больше замедлится. А это на руку тому самому Западу, который Прилепин на словах горячо ненавидит, фактически ему помогая. Он и его сторонники вредят будущему, моим детям, поэтому они, повторяю, враги моих детей и мои враги. Звучит пафосно и, следовательно, глуповато, но куда деваться, война вообще дело глупое.
– По Вашим впечатлениям, число людей, разделяющих взгляды Захара Прилепина, сейчас растёт?– Многовато мы говорим о нем. Но это уже не просто человек, это персонаж, явление, отражающее парадоксы времени, поэтому понимаю ваш интерес. Скажу так: во-первых, «взгляды Прилепина» – громко сказано, у Евгения Николаевича ничего особо оригинального, очередной извод имперского большевизма плюс православие и народность – в кавычках, конечно. А во-вторых, количество его сторонников никогда не будет значимо большим, это маргиналы и не очень умные люди. Я как-то заглянул на его сайт. Поразили тысячи фотографий, отражающие каждый миг жизни большой личности. Даже завидно, насколько деятельно, подробно и нежно человек умеет себя любить. Но самый эффектный раздел – «Стихи Захару». Оды, панегирики, послания. Все страшно бездарно, глупо, но иногда очень смешно, графомания бывает забавной. Видимо, адресату дорого обожание, от кого бы оно не исходило. Создается образ такого гуру и образовавшейся вокруг него тоталитарной секты. Там никогда не будет слишком много сторонников, нет от нее и большого вреда – только самим ее адептам, которых искренне жаль.
Вот сказал и понял, что соврал. Не жаль. Не умею я жалеть дураков. Потому что, дойди до дела, они меня уж точно не пожалеют. Мне возразят: там не секта, а целая партия. Ну да. Оппозиционно-провластная. За правду как бы. Знаем мы эту правду: «Ваше величество, прямо в глаза вам скажу, не побоюсь, хоть расстреляйте: вы – гений!» Тьфу, даже говорить тошно.
– В цикл «Авария» входит рассказ о любовном треугольнике: девушка до смерти влюблена в юношу, который женится на другой. Девушка бросается во все тяжкие, ревнует, страдает, яростно ненавидит соперницу… Но некоторые психологи утверждают, что современные люди, включая самых молодых, избегают сильных чувств, оберегая себя от травм и негативного опыта. Не говоря уже о том, что мы все находимся в состоянии перманентной усталости, а это тоже мешает разгуляться сильным эмоциям. Не выпадает ли любовь и всё с ней связанное из актуальной повестки? Не выглядят ли Ваши герои людьми из прошлого?– В моем окружении четверо детей. Старшей дочери сорок, младшей десять. И два парня, одному 16, другому 27. Есть за кем понаблюдать. Меньше всего меня интересуют типические черты поколения, учитывая, что в каждом поколении десятки разных поколений – и ментально, и социально, и всяко разно. Мне интересны люди взволнованные. А они во все времена волнуются одинаково. Хотя заметно, что нынешние берегутся, да, согласен. Но, когда человек бережется, то о нем и не напишешь, правильно? Любила девушка парня, он выбрал другую, она такая: «Да ладно, не один ты на свете!» И нашла тут же другого. Ей хорошо, мне, автору, плохо – писать не о чем. Так устроена литература. Независимо от времени и эпохи.
– Описанная в цикле рассказов автомобильная авария, служащая метафорой текущей пандемии, производит болезненный, но в то же время целительный эффект. В экстремальной ситуации герои проявляют свои лучшие качества: альтруизм и готовность рисковать собой. Вы действительно полагаете, что, условно говоря, хорошее и доброе в человеке первично, или только надеетесь на это? – Хорошее в человеке не первично и не вторично, оно просто есть. Там же, где и плохое. Рядом. «Авария» – что-то вроде современной сказки, все должно кончиться хэппи-эндно. Сказка, как всегда, ложь, но в ней, как всегда, намек. Говоря до противности научно: проявление человеком альтруизма и героизма есть реализация социального инстинкта и понимание, что ради спасения даже одной особи иногда приходится рисковать. Во имя сохранения вида. Мы об этом даже не думаем, но это в нас есть. К счастью. Мне просто хотелось напомнить, что все будет хорошо, хотя и не для всех. Вид не вымрет.
– Если позволите, задам один вопрос о положении дел в области книгоиздания. Является ли, на Ваш взгляд, «Эксмо-АСТ» монополистом в этой области? Если да, то тормозит ли это развитие отрасли? Или, может быть, монополизм вообще неизбежен, так как предопределён нашим, простите, пожалуйста, менталитетом: у нас есть Царь-пушка, Царь-колокол, соответственно, должны быть Царь-писатель, Царь-издатель и так далее?– Тут я задумался. И понял, что у меня нет ответа. Монополист ли «Эксмо-АСТ»? Ведь внутри этого холдинга куча издательств, и не уверен, что они все каждый день бегают к высокому начальству, чтобы скоординировать политику. В частности, «Редакция Елены Шубиной», где выйдет «Недо», все решала сама. С другой стороны, «Ксю» вышла в издательстве «Время», оно меньше, но столь же авторитетное. Наверное, было бы лучше, если бы небольших издательств было больше. На мой взгляд, важнее не как и где издают, а как продают. Монополия книготорговцев гораздо серьезнее, но это монополия не организационная, не картельная, а вкусовая, вкусовщинная. То есть – кому бы ни принадлежали магазины и виртуальные торговые площадки, они ориентируются на одну и ту же моду. Преимущественно попсовую. Товаровед – главное лицо книжного бизнеса. Он решает, куда выложить книгу – на уровень глаз или на уровень плинтуса.
И с критикой проблема. В нулевые и десятые ушли многие критики, занимавшиеся своим делом профессионально и квалифицированно. Сменили род деятельности, перешли на другую работу, причин много. По счастью, не все. И есть новые. Но мало. Часто бал правят люди, ориентированные на хайп и самопиар. Они без передышки строчат свои тексты, создают спрос. На самом деле это не критики, а, перефразируя товарища Ленина, «отзывисты». Прочесть по вертикали, в режиме проматывания, и отозваться, высыпать на читателей кучу восторгов или, напротив, язвительных реплик, без вникания в текст и мало-мальски серьезного анализа – и все на этом. Маркетология. Вот где зарыты собаки, которых, если отрыть могилки, там и нет. Для меня это область загадок и догадок. Я не понимаю, как это устроено. Меня это мало заботит, если честно. Мне некогда, у меня, кроме книг, еще театр, телевидение, кино, теперь еще и платформы… Но читателей я люблю больше, чем зрителей, и признателен тем критикам, кто пытается помочь им разобраться в многофигурной и многостраничной современной литературе. Я и сам пытаюсь разобраться, потому что не тот чукча, который писатель, а не читатель. Пока еще читаю.
– Как Вы полагаете, Ваши читатели и Ваши зрители – это разные аудитории? До какой степени, по Вашим представлениям, они пересекаются?Зрителей, допустим, 5 миллионов, а читателей 5 тысяч. Максимум тысяча и смотрит, и читает. Так я предполагаю.
– В советское время, когда внутриполитическая жизнь была заморожена, литература, театр и кино отчасти брали на себя те функции, которые в условиях политической свободы выполняют политические партии, представительные органы власти, пресса и прочие институты, организующие общественную дискуссию. По Вашим наблюдениям, не прослеживается ли сегодня та же тенденция?– Увы, нет. Роль литературы, театра и кино в массовом сознании как никогда ничтожна. Один Дудь, берущий интервью у одного критика, популярней и авторитетней, чем все литераторы и киношники вместе взятые, а этот один критик, в свою очередь, авторитетней и популярней всех режиссеров и сценаристов. Такова реальность. На первом месте не те, кто создает смыслы, а те, кто их трактует, обсуждает и умеет себя подать.
– На Ваш взгляд, удручающе малый объём отечественного книжного рынка – показатель уровня культуры или индикатор временных финансовых проблем? Ваши оценки общего положения дел в отечественной культуре скорее оптимистичны или пессимистичны? – Это индикатор социальных движений. Людям не до чтения. Бедные бьются, чтобы прожить, средние хотят стать богатыми, богатые покупают яхты. Недосуг им. Но всегда в обществе сохраняется круг, пусть и узкий, людей, интересующихся культурой. А человеку творческому, если он нормальный, нужна не всенародная слава, а признание понимающих и близких людей. Жена похвалила – уже счастлив. Друг одобрил – на седьмом небе. Незнакомый человек написал в личку пару добрых слов – чувствуешь себя именинником. Главное – не ощущать себя тем, кто кричит в пустоту, не слыша ни отклика, ни даже эха. Пока эхо есть, жить можно.
– Благодарю Вас за беседу. Успеха Вашей новой книге.скачать dle 12.1
