Январь 2010 года, гастроли в Петербурге. Вбегаю в здание Московского вокзала, покупаю билет и спешу на электричку. Нужно как можно скорее оказаться на полустанке, где останавливается далеко не каждый поезд. Зимний вечер, двадцатипятиградусный мороз, стоящие на приколе молчаливые поезда с темными окнами. Пробираюсь по наметенным сугробам в полной тишине, ищу «Красную стрелу», прибывшую утром. Я одет не для прогулок — из гостиницы в БДТ выехали на такси. Не стал утепляться, зная, что сегодня по улице ходить не буду. Пока стояли в пробках, администратору позвонили: утром в поезде артист забыл гитару, а ему играть на ней во втором действии «Женитьбы Фигаро». Администратор просит меня сгонять за гитарой, и я соглашаюсь, не зная, чем обернется поездка.
Нужный поезд нахожу быстро; проводник, улыбаясь, выдает гитару в футляре. Спешу обратно на полустанок. Скоро обратный поезд. В назначенное время электричка не останавливается. До следующей минут двадцать. Дико холодно. Белые звезды в вышине точно шепчут: «Не дождешься, околеешь». Как-то дожидаюсь электрички, возвращаюсь в город. У вокзала ждет водитель, везет в театр. С торжествующим видом, не опоздав, привезя гитару вовремя, вхожу в гримерку к тому самому артисту, забывшему гитару.
Борис Григорьевич Плотников, виновник моего приключения, сидит с инструментом, одолженным у кого-то в БДТ. Моя «жертва» — поездка — оказывается чуть ли не напрасной. По правде, в тот момент я злюсь, меня трясет от холода — никак не могу отогреться. А он сидит с той, другой гитарой и делает вид, будто подвига я не совершал…
Конечно, он был мне благодарен, я понял это по его лукавому взгляду. Тому самому, плотниковскому, знакомому всем, кто его знал.
Парадокс: с Борисом Григорьевичем мы никогда не знакомились, хотя я знал его с ранних лет. Он просто появился в моей жизни, когда я учился в младшей школе. Они работали с моей мамой на «Мелодии». Она — режиссер, он — артист, чтец.
Борис Григорьевич приезжал репетировать к нам домой. Читал стихи и прозу; родители вели с ним долгие разговоры. Я же сновал туда-сюда, занятый своими делами. Усидеть у себя и не мешать им я не мог — комнаты были смежные. Я помню Бориса Григорьевича тогда: высокий, тонкий, полный спокойствия. Он не совершал ни одного резкого движения. Его голос звучал мягко и вызывал полное доверие. Я слушал его на маминых работах, и он мне нравился. Сейчас, пока пишу эти строки, в голове звучит его голос, читающий «Кроткую» Достоевского. Ничего лучше я не слышал.
Мне лет девять или десять. Передо мной лестница, ведущая к внушительной колоннаде ЦАТСА. Мы проделали долгий путь от метро (тогда еще не открыли метро «Достоевская», и идти к театру нужно было вдоль трамвайных путей от «Новослободской»). Мы входим в театр, раздеваемся, берем программку. Список артистов ни о чем мне не говорит, но одно знакомое имя есть: Б.Г. Плотников — Александр I. Один из первых моих визитов в театр, ставший, наверное, главнейшим театральным впечатлением. В тот вечер давали «Павла I» по Мережковскому. Павла играл Олег Борисов — столп, величина. Забыть его игру невозможно. Конгениален ему Борис Григорьевич. Феноменальные работы двух актеров, всей труппы.
В следующий раз «Павла I» я увидел, когда театр стал именоваться Театром Российской Армии. Уже не было в живых Борисова, и заглавную роль играл Валерий Золотухин. Но я шел на Плотникова. В своей жизни я много раз ходил на Плотникова. После спектакля — удивительное везение — мама ведет меня в святую святых, в закулисье, к артистическим гримеркам! Капельдинер не сразу, но впускает нас. Словосочетание «Мы к Борису Григорьевичу…» звучит для нее чарующе.
Гримерка большого артиста оказывается не такой, как я представлял: какие-то невзрачные стены, бельевая веревка, разрезающая помещение пополам, какие-то носки и чулки на ней. Протягиваю Борису Григорьевичу программку, и он оставляет мне надпись: «Плотников — Александр I».
Мои друзья, мои товарищи по дворовым играм не ходили в театр, и мне трудно было хвастаться перед ними своими знакомствами в театральном мире, незачем было перечислять людей, приходивших в гости к маме. Но как-то раз по телевизору показали «Собачье сердце», и вышло так, что все друзья его посмотрели. И на следующий день я объявил: «А я знаком с доктором Борменталем!» Вскоре во дворе и в классе знали, что я вожу дружбу с Борменталем. Что, конечно, некоторым образом возвышало меня в глазах товарищей.
Эта кинороль широко известна. Но вершиной был не Борменталь, а Сотников в «Восхождении». Кинодебют никому не известного актера из свердловского ТЮЗа. Я смотрел эту работу множество раз, и только одного не могу простить Ларисе Шепитько: того, что озвучил Плотникова Александр Демьяненко. Вероятно, у режиссера были на то свои причины, но голос Александра Сергеевича не идет этому персонажу…
Видевшие «Восхождение» никогда не забудут лица и глаз Сотникова — Плотникова, его крупных планов, его волевого, полного решимости лица. Не забудут сцены допроса у следователя, сыгранного Анатолием Солоницыным; не забудут финала. Готовясь к роли, актер вел серьезную внутреннюю работу: отгородился от мира, читал только повесть, ни с кем не общался…
Серьезность отношения к ремеслу, к работе над ролью всегда была отличительной чертой Бориса Плотникова. Внимательный, скрупулезный, въедливый, иногда до раздражения дотошный, он искал зерно для своих персонажей и каждый раз находил что-нибудь необычное, неочевидное. Получив роль, обкладывался книгами и изучал, изучал, изучал… На первую читку приходил подготовленный, обо многом знающий, готовый поделиться находками с режиссером и коллегами. Но делился не всегда — только когда требовал момент. Иногда хитро намекал, что знает кое о чем, но сейчас не расскажет — быть может, позже. Этим он мог подтолкнуть других к собственному поиску, словно бросал вызов: я нашел, так найдите и вы!
Василь Быков, автор «Сотникова», скептически относился к экранизациям своих повестей, всегда оставался недоволен результатом, но «Восхождение» ему понравилось. Колеся по Беларуси летом 2019 года, мы с другом заехали в деревню Бычки Ушачского района Витебской области. Здесь Быков родился. Крохотным домом-музеем заведует его племянник. Мы разговорились. Разговор зашел и о картине Шепитько. Племянник Быкова сообщил, что Василю Владимировичу очень нравился актер, сыгравший Сотникова. Приехав в Гродно, в конечный пункт нашего маршрута, я позвонил Борису Григорьевичу и рассказал о недавней встрече. Слова о том, что Быкову нравился его Сотников, были ему очень приятны.
В ЦАТРА я бывал не раз и видел почти все работы Плотникова. Мышкина в «Идиоте», Барона в «На дне», Яго в «Отелло», Гарпагона в «Скупом». Как он был гибок и пластичен в спектакле по Мольеру! Сколько сил у него уходило на эту роль! Играл он ее долго, даже тогда, когда перешел работать в МХТ. Бесконечно занимался йогой, чтобы оставаться в форме, чтобы продолжать быть Гарпагоном.
Если бы не Борис Григорьевич, не знаю, когда впервые мне бы довелось побывать в Театре Олега Табакова. В 1997 году он пригласил нас на свою первую премьеру в «подвальном» театре — он был Гольдони в «Прощайте… и рукоплещите!» Зрелище произвело на меня сильное впечатление: игра, костюмы, сама атмосфера театра, ютящегося в подвале. После ЦАТРА все казалось таким странным, необычным.
Через десять лет я снова оказался в «Табакерке» — Плотников выпускал «Процесс» с Константином Богомоловым. А еще через два года я пришел работать в этот театр. О том, что я могу работать в театре, я никогда не задумывался. Не было никаких предпосылок. Я пришел в Подвал совершенно случайно, по стечению обстоятельств. Накануне первого рабочего дня смотрел «Женитьбу Фигаро» — предпремьерный показ. Плотников играл Базиля, учителя музыки. Базиль разговаривал с героиней Ирины Пеговой в назидательной манере, играл на гитаре и пел. Роль была небольшая, но залу нравилась — пел Борис Григорьевич прекрасно. Еще один из множества его талантов.
Признаюсь: я ждал момента, чтобы предстать перед ним в театре.
Он всегда входил немного рассеянный, погруженный в какие-то мысли, и, бывало, не сразу замечал людей. Когда же видел их, вспыхивал — появлялась улыбка, он здоровался. Так было и со мной: он вошел, почти прошел мимо меня, но, повернув вдруг голову, замер, не понимая, кто я. Когда же он понял, в глазах загорелся вопрос: «Как? Почему? Что вы здесь делаете?!» И я ему обо всем рассказал. Новость поразила его.
Мне кажется, все время, прошедшее с того дня в 2009 году, он немного удивлялся, что я работаю в театре. Не знаю, почему так. Каждый раз он справлялся о том, как у меня дела, не обижает ли меня начальство, не перегружает ли работой. Моя судьба была ему небезразлична.
Мне нравилось спускаться к нему в гримерку перед спектаклями. Мы обсуждали последние новости. Он часто бывал в курсе всего. Каким-то странным образом информация стекалась к нему. Скажешь ему об одном — он уже знает, о другом — он качает головой. При этом он никогда не хотел оказаться в центре событий: в каком-то смысле он от многого в театре обосабливался, в чем-то намеренно не принимал участия. Прежде всего в интригах, сплетнях, закулисном перемывании костей коллегам. Он всегда был выше этого, ставя на первое место ремесло, в котором был неподражаемо искусен. Театр интересовал его исключительно как та самая кафедра, «с которой можно много сказать миру добра». Этим он и занимался, выходя на сцену. Каждый раз. Невзирая на обстоятельства, на самочувствие, болезни. Помню, однажды заглянул к нему: лица нет, руки дрожат. «Что с вами?» — «Ерунда! Плохо себя чувствую!» Но никому ни слова — играл Чебутыкина, роль трудную, непростую… Но когда ему доставались другие? Дядюшку Андрея в «Дьяволе» он превратил в первостепенного персонажа. Брагин в «Жене» запоминался, пожалуй, не меньше героев Пеговой и Угрюмова.
Его герои, как и он сам, были интеллигентами до мозга костей, до последнего вздоха. Интеллигентами удивительно разными: ищущий правду, служащий науке Борменталь; чувствительнейший, ранимый князь Мышкин; язвительный и уязвленный жизнью Барон; опытный, рассудительный доктор Дорн; тонкий набоковский Бруно Кречмар; остро чувствующий проходящую мимо него жизнь, ощущающий жизненную несправедливость Войницкий… Никогда не забуду воспоминание одного из партнеров Бориса Григорьевича по «Камере обскура». Кречмар в финале слепнет. Плотников играл слепца так, что у партнеров возникало полное ощущение, что это и вправду так, что он лишился зрения. Им становилось страшно.
Он не любил много говорить о себе, были вещи, которые он скрывал от большинства своих знакомых. Не потому, что чего-то стыдился, просто думал, что всем не нужно об этом знать. Только в день его семидесятилетия я узнал, что он уже три года ведет актерский курс в стенах ГИТИСа. В тот день в его честь играли «Дьявола», и зал наполнили его студенты. Как хорошо, что он успел доучить и выпустить этих ребят. Но теперь груз их ответственности перед мастером невероятно велик — они единственные его ученики, и судить о Плотникове-педагоге станут по ним.
Когда-то он написал автобиографическую книгу «Моя надежда, мука и награда…» Он крайне деликатен (еще одна его черта) и, рассказывая о событиях в своей непростой творческой судьбе, сглаживает углы. Чтобы никого не обидеть, чтобы не оказаться ввязанным в ненужные диалоги. Ему важнее было ремесло.
В конце ноября 2020 года, узнав, что Борис Григорьевич тяжело заболел, я невольно стал по несколько раз открывать новостные заголовки. Про себя я молился: лишь бы не мелькнула в них знакомая фамилия!.. Так было и три года назад, когда в больнице оказался Олег Павлович: лишь бы поправился, лишь бы не было печальной строки заголовка…
Олег Павлович многое сделал для Плотникова: пригласил во МХАТ, давал роли и там, и в Подвале. Причем в Подвале намного больше. Именно поэтому Бориса Григорьевича на Чаплыгина всегда считали своим. Он никогда и ни для кого не был «приглашенным артистом». Его любили, его слушали, его совета искали и молодые, и взрослые.
Табаков называл его Борей, как мало кто. Разве только Наталия Дмитриевна Журавлева, с которой он крепко дружил, звала его так же. Почти для всех он был Борисом Григорьевичем.
Борис Григорьевич многое сделал для Табакова: обогатил репертуар двумя десятками ролей, был верен, никогда не отказывался от работы.
В день, когда Бориса Григорьевича не стало, я долго не мог уснуть: не шел из головы образ из спектакля Миндаугаса Карбаускиса «Дядя Ваня». Героиня Ольги Барнет идет вдоль дома с потемневшими окнами, из которого с отъездом Серебрякова словно ушла и сама жизнь. Только что бодрая и молодая духом, она превращается в старуху; кажется, уже ничто не воскресит этот дом. В одном из темных окон дома мне виделось лицо Бориса Григорьевича — он молча смотрел на меня. Нет, не на меня, а куда-то вдаль позади меня.
Я счастлив, что видел его последнюю работу в театре — он сыграл судью Уоргрейва в «И никого не стало». Говорят, что нас судят по тому, насколько хороша наша последняя работа. Последняя работа Плотникова была хороша, и он мог ею гордиться, хотя, как и всякий большой мастер, наверняка сомневался в себе и в результате.
Появление Бориса Григорьевича всегда приковывало общее внимание. Так случилось и на репетициях «И никого не стало». Студенты Школы Табакова сразу попали под его обаяние, не отходили от него, слушали его рассказы. Один из них даже сходил на дипломный спектакль, поставленный Борисом Григорьевичем в ГИТИСе. Ребята приглашали его на свой декабрьский показ в школе…
Каждый раз, прощаясь, он просил передать привет «нашей общей знакомой», имея в виду мою маму. Если это происходило при свидетелях, он хитро прищуривался, и тогда мы оба становились похожими на каких-то заговорщиков. Мне ужасно нравились эти моменты — у нас была своя крохотная тайна.
В 2009 году на премьере «Женитьбы Фигаро» мне поручили дежурить в актерском фойе и вылавливать актеров после поклонов, чтобы те расписались на афише. Ее делал фестиваль «Черешневый лес» и указал имена только четырех исполнителей, а остальные были обозначены как «и другие». Когда Борис Григорьевич подошел по моей просьбе и взял из моих рук фломастер, он оценивающе взглянул на афишу. «И другие — это я», — не без сарказма произнес он и, немного подумав, расписался.
Он был другим. Всегда и во всем. Ушел большой артист. Для меня — выдающийся. И поверить в это я по-прежнему не могу.
_________________________________________
Об авторе:
ФИЛИПП РЕЗНИКОВРезников Филипп Александрович. Прозаик и журналист. Родился в 1981 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар прозы С.Н. Есина). Автор книги «Московский театр Олега Табакова. История в тридцати сезонах» (2017). Публиковался на страницах журналов «Наш современник» (Москва), «Нёман» (Минск), «Независимой газеты». Лауреат премии Олега Табакова (2014). С 2009-го — руководитель издательского отдела Театра Олега Табакова.
скачать dle 12.1
