(рассказ)
На переменах в лекторских (если долго по европам в разных институтах работать), чего только не услышишь!..
Сегодня, например, говорили, что в Тюбингене профессор теологии на доске объявлений умудрился повеситься, как будто из-за разногласий с коллегами о загробной жизни. В Майнце беременная лаборантка с третьего этажа выкинулась. В Берлине турок-информатик во время Дня Открытых Дверей ректору по голове пивной кружкой с криком «джихад» заехал, когда тот в одну из этих открытых дверей входил. А у нас, оказывается, вор повадился из раздевалки спортзала женское белье лямзить (но и мужским не брезговал, как показала тайно установленная камера). Садовником кампуса оказался: крыша поехала на почве девичьих задов, которые день и ночь мимо него фланировали, когда он клумбы резал. Трусики-колготки тащил к себе в шалаш, там всё это использовал как-то по-своему и в мешке из-под удобрений хранил. На суде много не дали: запрет на работу с молодежью и мелкое хулиганство с возмещением убытков, хотя убытков там – кот наплакал…
– За что вообще его сажать? В Японии, говорят, есть автоматы, где можно нестиранное женское белье, в пакетик запечатанное, купить!
– Да и кому оно сдалось?.. Той, что в нем была, там уже нет…
Посмеялись – разошлись. В конце семестра люди веселые. Да и погода располагает – июльская теплынь. Уже не о суффиксах с лексемами, а о пляжах с пиццами думается.
Выхожу после лекции в коридор и вижу – возле своей аудитории стоит г-жа Бибикова (фон Бибикофф, из самой первой эмиграции); студентки выходят; какие-то все возбужденные, встревоженные, покрасневшие.
Бибикову студенты любят, как дети – няню в детсаде. Она добрый, отзывчивый, мягкий и душевный человек. Её предмет называется «страноведение» (не путать со «странноведением»). Так как каждый доцент тут – бог и царь, занимается, чем хочет, то и Бибикова на лекциях в основном изучает со студентами свое генеалогическое древо, перемежая это историей дома Романовых, семейными байками и тихим «Боже, Царя храни». На кружке она читает с ними Библию, поет псалмы, играет в «цветочный флирт» и лото, учит вышиванию на пяльцах, приготовлению браги и селедки «под шубой»... Дело доходит до туесков и резных ложек. Кружковицы на Рождество обязательно наряжаются, чтобы колядовать под аудиториями, на Пасху пекут куличи, красят яйца по рецептам Александра Освободителя и угощают секретарш и уборщиц.
Бибикова взволнованно вполголоса говорит:
– Дорогой коллега, может быть, вы можете нам помогать?
– А в чем дело?
– Да вот, понимаете ли, такие конфузы лопнули...
Зная, что идиомы (как впрочем, и некоторые другие разделы речи) не являются сильной стороной милой коллеги, я попытался понять:
– Что лопнуло?
Она зашептала:
– Понимаете, появлялся один типок. Ах нет, типчик… Вот, вот он идет! – сделала она большие глаза (студентки зашептались активней, сгрудились плотней).
Из аудитории последним с неторопливым достоинством вышел человек с бородой как у Льва Толстого, в вязаной лыжной шапочке, в каком-то странном одеянии – то ли халат, то ли ряса с пуговицами, с золотыми шитыми бортами. Под этим плотным, как попона, кафтаном – ряд кацавеек, курточек, маечек, друг на дружку. Из-под халата виднелись ноги в рейтузах, банных шлепанцах и шерстяных носках.
Держа в руке объемистую папку, оглядываясь из-под бровей, важно поглаживая бороду, он прошествовал к выходу.
– Вот, смотрели его? – зашептала Бибикова.
– Ну, видел. И что? – без интереса ответил я. – Нас здесь демократия научила и не на таких клоунов смотреть, этот еще не худший. Ко мне, например, вчера студентка в купальнике пришла. Да-да. Когда я заметил ей, что, насколько мне известно, тут поблизости моря нет, она сказала, что прямо из университета должна ехать на озеро, а переодеваться негде. И всё, аргумент железный. А другая столько браслетов нацепила и они так при письме бренчат и брякает, что колокольный звон идет и креститься тянет…. – Видя, что Бибиковой не до моих рассказов, я спросил: – А кто это такой был? Что за типок?
– Он нам всякий воздух испоганивал! – воскликнула, покраснев, она.
– В каком смысле? – удивился я. – Он что, антисемит? Фашист?
– Нет, вы не понимали. В прямых смыслах.
– Как так?.. Ветры пускал?.. Er furzte
1 ? – уточнил я по-немецки.
И без того красная Бибикова зарделась (как и все немцы, которым много лет приходилось с экранов и в эфире произносить фамилию «Фурцева», звучащую по-немецки весьма непристойно. Впрочем, и Фурсенко не лучше… Странное совпадение: как культура и наука – так какая-нибудь фука…).
Она собралась с силами и выпалила:
– Нет, он сам просто как есть вонюет как свинья! Он, наверно, год себя не мыл! В июне он являлся первый раз на лекции, сказал, что он вольнослушающий из Булгарии, зовут его то ли Борин Боринов, то ли Борис Борисов, и он интересует славянской историей. Сел, открыл свой дурацкий халат – и начало злоухание…
Дальше она рассказала, что студенты начали переглядываться, перешептываться, она сказала: «Откройте окно!» А он сказал, что нет, окна открывать нельзя, потому что он простужен и боится заболеть серьезно. Они попытались дальше продолжать – как раз разучивался пятый псалом книги Давида – но…
– Соглашайтесь, коллега, такая обстановка не расположена к пению… Какое пение, когда запах шел, как от падучей... – (от волнения вал ошибок нарастал).
– Падучая? Он эпилептик? У него был припадок? – не понял я.
– Ах, нет. Ну это… Что умирает, падает…
– А, падаль…
– О, да, да, пада́ль!.. Что мертвое, упадало... Тягучий запах! Тягун! Одна студентка выходила, другая… У другой спазм на горле был… Остались мы с ним, два. Он закрыл тетрадь и ушел.
– И вы ему ничего не сказали? – удивился я. – Надо было сразу принимать меры. Почему вы ему раньше ничего не сказали? Не вывели из аудитории? А если б студентки перемерли? – удивился я долготерпению страстотерпицы.
– А что я умею ему сказать?.. Боже, как конфузливо все это!.. – покраснела Бибикова. – А вывести… – она махнула рукой. – Это не Совдепия… Здесь просто так никого не выведешь… Или изведешь?.. Как правильно?..
(Всем было известно, что историю России она доводила только до октября 17 года, когда, по её словам, «люмпен-орды, стаи вандалов и стада крестьян силой схватили власть и разнесли в клочки Матушку-Русь, а все приличные люди покинули этот скорбный край»; потом в Большевистском Стане «приправлял усастый тиран, а мужики пили водку не отходя от кассы»).
– Да, в Совдепии решили бы этот вопрос, общими силами. И вывели бы, и извели, – согласился я. – Очевидно, он явился вновь?
– Да, после недели. Опять всё повторялось, вся история с окном… Запах был более страшнее…
– Ну еще бы – ведь неделя прошла!
– Вот-вот, – Бибикова протерла очки. – А вы видели его типун?
– А что, показывал?.. – опешил я.
– Конечно! Он же в нем ходит!..
– Подождите, как ходит?.. Что вы имеете в виду?
– Ну, этот, как его… – она повела плечами.
– А, зипун!.. Имеете в виду его халат? Рясу? Шинель? Мантель?
– Ну да, рясу, будь она совсем ладна… Она же черная от сала… Сальце-шмальце… Зеркальце, скажи…Ох, что-то всё перемешивается в своей голове… – потерла она лоб и виски. – Ну вот… Одной девочке стало дурно, тошно… Я могу её понимать, я сама была как пристолбняченная от этого смердеца… Но что я могу делать? Я намекала ему, что если вы, дескать, соизволите болеть, то лучше садитесь дома. Он ответил, что нет, может ходить на лекцию… Тогда я предлагала студентам переходить в другой аудиториум. Мы взяли наши вещи, переходили в аудиториум рядом, а он – за нами, как ни в чем не былый… Сел, заново распахнул свой тюфяк, снял кокошник, и опять всё такое же… Идите, идите! – махнула она студенткам, стайкой желавшим знать, будет ли сегодня кружок. – Нет, не до кружка, и так голова кругом кружается… Ну и что, что вы Гоголя выучили?.. Следующий раз!.. У нас будет вечер, они будут мелодекламировать … – объяснила она мне. – Знаете, это… Эй, тройка, куда, постой... не спешите, колеса… Бедная птица не долетит до средины Кремля…
«Эге…» – подумал я и сказал:
– Соберитесь с мыслями, коллега!
Она оглянулась, как во сне:
– Да-да. Собираюсь. И он опять являлся, и ситуация нагрета до границ. Я спросила, правильно ли у него работают органы носа… А он ответил, что он заплатил денег и ходить на лекции без помех ему вполне возможно. Я предложила ему приватные уроки, лишь бы он не приходил в аудиториум… Подняла огонь на себя. А что делать? Пусть буду страдалица я одна, чем все. Так учили меня в семье. Вы, наверно, знаете, мой папа был княжеского рода, по матери из тех самых князей Зубатых, что имели поместья в Лифляндии… Нет, Борис поблагодарствовал и сказал, что коллектив ему понравится…
– А почему вы не сказали ему, что он коллективу не очень нравится со своими смрадными ногами?..
– Если б только ноги… Понимаете, коллега, у нас демократия… А ногам демократия не написана… – грустно усмехнулась Бибикова. – А так человек он не глуп, вопросы задает и по-русски хорошо знать может… Но я этого так не оставляла – студентам поручила играть в лото, а сама решительно пошла в Экзаменационный Отдел, рассказала всю историю, от А до О…
– Надо бы до Я, лучше поняли, – не сдержался я.
– Ах, ну да, это Альфа и Омега, по-греческому… Фрау Штумм позвонила в ректорат, те ответили, что сочувствуют, но убрать смердеца из аудиториума может только суд…
– То есть – подать на него в суд и ждать разбора дела? А если за это время все студенты передохнут? – не понял я. – Тут суды медленные. И кто будет подавать? Вы? Или коллектив? Дескать, такой-то плохо пахнет? Ведь запах – вещь весьма относительная, по нему экспертов раз-два и обчелся… Дорогонько сядет приглашать!.. Суду факты нужны, а где они?.. Придет этот Смердяков на суд красивый-чистый-мытый-бритый – и все, иди докажи… Кстати, говорят, что Микеланжело тоже никогда не мылся…
Бибикова миролюбиво шикнула на студентку, которой обязательно надо было знать количество петель на кружевах:
– Ну, милочка, кто ж не знает подобной безделицы?.. Конечно, 48, с узелками… Нет, кружка сегодня нет… И он не Микельанжело… Микельанжело – гений, ему всё возможно. Притом и поживал Микельанжело в какой-то ныре, а не так, где люди… Но про суд вы правы. И фрау Штумм из Экзаменационного отдела, вы её знаете… – (Бибикова многозначительно мигнула), – тоже сказала, что без суда по возрасту, расе, полу, запаху или виду никого дискриминизировать запрещено. Да… На запах и цвет товарища нет…. Вам можно с ним по-мужскому поговорить? – неожиданно завершила она пассаж.
Я удивился:
– По-мужски? Что вы имеете в виду?.. Избить его?.. А кто только что о демократии пекся?..
Бибикова замахала руками:
– Нет, боже сохраняй! Почему так экстремально? Ну, так намекать ему, как мужчина мужчине, чтобы он бы хотя бы ноги бы выкупал бы…
– А может, он просто садист? – предположил я. – Мучает студенток, приводя их в такое состояние… анти-нирваны, что ли… и на этом ловит свой кайф?
– Что ловит?
– Ну, удовольствие, сетисфекшн., эйфория… Какой-нибудь фетишист? Вуайер?.. Садо-мазо?.. Гомо-би?..
– Кто знает. Очень может бывать. Сейчас много таковых. Я сама в детстве в Булонский лес много смотрела… – сказала она с непонятным вздохом.
– Ладно, попробую, – пообещал я. – Сейчас его уже нет, в следующий раз.
– Мы будем вам искренне повязаны.
– И накормите куличами?
– Обязательно! На кружке мы будем варить окрошку по рецептам поваров графини Белозерской-Черноморской. Окрошка – всему голова! Приходите!
Неделя пробежала незаметно. Надо было готовить зачетные тесты, где студенты крестиками-ноликами могли бы выявить свои глубокие знание в области филологии и всех других наук.
Слависты и русисты – народ особый. Это весьма отчаянные и самоотверженные люди – ведь всегда неизвестно, чего с Востока ожидать?.. Поэтому в Германии шутят: «Учиться на славистике могут себе позволить или богачи, обеспеченные люди, или такие бедняки, которым и терять нечего»…
Да, славистика тут – мозаика, калейдоскоп, витраж: всяк доцент свое болото хвалит, по принципу: «славянских стран много, всего не ухватить, по кусочку бы отщипнуть». Но кусочков этих вместе никто не складывает, на это никогда часов не хватает. Поэтому знает студент-дипломник много о хорватских средневековых хоралах, чуть поменьше – о польской новелле 19 века и постпрефиксах в старо-чешском, немного о казни Яна Гуса на костре, еще чуть-чуть – о валашских междоусобицах и князе-вампире, совсем малость – о роли глагола в черногорских балладах, крохи – о болезнях летописца Нестора и всякую мелочь про царя Гороха, Иванушку-Дурачка и синонимии в закарпатских наречиях…
Девушки после учебы устраиваются, как правило, секретаршами, ассистентами, делоуправами. А редкие особи мужского пола болтаются в неприкаянном виде, пока волны не выбросят их на какой-нибудь берег, чаще всего весьма далекий от славянства. Некоторые по 20 семестров учатся, до посинения, и ничего. Народ веселый, хороший, душевный, неунывающий.
Хотя вот, правда, в прошлом году накладка произошла: студент-историк, который 36-ой семестр доучивался, лектору в живот выстрелил, когда тот ему зачета не давал. И правильно сделал, честно говоря, ибо где твоя интуиция и человечность, лектор, если ты видишь, что человек 18 лет мучается?.. Зачем усугублять?.. Это то же самое, что не давать зачета беременной или слепому. Есть же золотое правило: когда видишь на сносях с животом или инвалида с притопом, то расспроси о здоровье, поставь хорошую оценку и отправь домой, а то проблем не оберешься…
Слава богу, со студентом-дуэлянтом закончилось хорошо: пистолет оказался прадедушкин, дуэльный, 19 века, лектор, как человек 20-ого века, был в кожанке, и вялая пуля далеко не пошла, в аппендиксе застряла. Лектора спасли, заодно и слепой отросток удалили (что на суде было зачтено, как позитив). Студента определили туда, где время не на семестры порублено, зачеты ангелы в белых халатах раздают, а у дверей черти в зеленых погонах похаживают.
Хотя и раньше, казалось бы, можно было понять, что к чему, без отзыва психиатра, который на суде объяснил, что студент заучен до галлюцинаций, а данный профессор просто случайно угодил в его бред: «Всё было без умысла. Виновата система образования». На ядовитый вопрос прокурора, откуда тогда пистолет взялся, адвокат доходчиво объяснил, что пистолет его подзащитным был принесен для показа лектору – у них уже третий год семинар по теме «Дуэли в мировой литературе» идет. Вот и дрогнула правая рука, вслед за левым полушарием… А его крик перед выстрелом: «Я вызываю вас на дуэль, негодяй!» – это просто цитата из романа, которую студент никак не мог выучить наизусть…
Впрочем, понимать-то, может, и понимают, но тотальная демократия учиться разрешает вплоть до кончины или до такой вот черной кручины, что некоторые и делают (надо только вольнослушателем записываться и сборы платить). Разные казусы случаются, вплоть до вопроса, где такая-то, и ответа – умерла еще в прошлом семестре, на каникулах похоронили, в зимнюю сессию 40 дней будет…
В среду я стоял на лестничной площадке и караулил Борисова-смердеца. Он появился в своей плотно-плетеной шерстяной шапочке, лицом – копия Льва Толстого, включая бороду, нос картошкой и брови такой же ворсистости. На этот раз он был одет в какой-то чапан, сапсан, азям – в общем, что турки болгарам в наследство оставили. Эта хламида была оторочена сальной сусальной канвой. Из-под неё выглядывали майки, свитерки и тельняшка под горло. На ногах – банные шлепанцы и высокие, до колен, вязаные гетры.
– Добрый день! – сказал я ему как старому знакомому. – Как дела, Борис?
– О, добрый день! Хорошо, спасибо.
– Покурим? – предложил я ему сигарету, ибо запах, правда, был крепок (сам я тоже поспешил закурить).
Он нерешительно поежился:
– Нет, к сожалению, не могу – горло болит.
– А что такое, в чем дело?
Он придвинулся, чтобы что-то доверительно сообщить, что заставило меня отшатнуться.
– Да вот болен все время, простужен, никак не могу в нормальное состояние прийти. – (Говорил он чисто, как носитель языка).
– И поэтому не купаешься?
– Да. А что делать? – он поджал бороду.
– Но сейчас жара, а ты в этих армяках, шушунах… – по-дружески шутливо начал я.
– Как вы сказали – «шушун»? – переспросил он и что-то записал ручкой на ладони, синей от каракулей.
– Ну да. Шушун. А может, и зипун, армяк. Но не в этом дело. А вот скажи ты мне – каким это образом ты так хорошо по-русски говоришь?
– Мама и бабушка русские. В детстве в России жил. Потом в разных местах…
– Понятно... Вопрос второй: почему не купаешься?
– Боюсь простудиться.
– А ты вытрись, прежде чем из душа выходить. И голову феном высуши.
– Пробовал. Не помогает. Фен опасен. Я и волос не стригу…
– Почему?
– Потому что это опасно для волос, если стричь…
– Ах, да?.. Почему? И кому опасно? Волосам или тебе лично?
– Волосам. Они живые. Им больно.
– А ногти? – посмотрел я на его бурые от грязи ногти, которыми он ковырялся в бороде. (Постепенно стало доходить, в чем дело…).
– Ну и ногти, – сказал он. – Это тоже мое… Им холодно.
– А ты когда из больницы выписался? – в лоб спросил я.
Он нерешительно из-под кустистых бровей прикидывал, можно ли мне довериться. Вылитый Толстой. Мне стало жутковато.
А он ответил:
– Полтора месяца назад.
– Здесь больница была? Или в Болгарии?
– Здесь, здесь, у германцев.
– А почему ты в больнице оказался? Что сделал? – («Если это чистый псих, то, возможно, у Бибиковой найдется право выставить его без суда»).
– Да вот… Ничего не сделал. Просто жил в квартире, и все вещи, которые покупал, не выкидывал, а собирал…
– А, понятно… И вся квартира превратилась в мусорную яму? – Я вспомнил передачи по этой теме (этих людей-плюшкиных зовут «месси», их становится всё больше).
– Это они говорят, что мусор. А это всё нужные вещи… Я их собирался увезти в Болгарию.
– Сейчас уже поздно в Болгарию западный мусор возить, прошли те времена… Пластики от йогуртов тоже собирал?
– А что? Из них можно сделать хорошие пепельницы…
– Ты уверен? Пепельницы из пластика? Чтобы плавились на столе? – с сомнением покачал я головой. – Боря, а ты из больницы со справкой вышел, или так… сам… из дверей… раз – и за угол?..
– Нет, нет, со справкой. Там написано, что терапию прошел и социально не опасен, – важно заявил он, разглаживая толстовскую бороду.
«Ну все, – подумал я. – Бибиковой конец. Если справка есть, что социально не опасен, то никто тронуть не посмеет… Пока опять что-нибудь не сотворит и в разряд социально опасных не попадет».
– Боря, вы умный и образованный человек, вас все хвалят, – перешел я на «вы», – чтобы не разводить тары-бары-растабары…
– Как-как? Повторите еще раз! – переспросил он и опять записал что-то на тыльной стороне ладони.
– Это выражение такое, народное… Так вот, Борис, хочу сказать следующее: там сидят студенты, вы месяц не купались…
– Полтора, – деловито уточнил он. – Как из клиники вышел. Да. А что делать?
Живот у него выпирал, как у беременной бабы. Волосы завились от грязи, космы вылезали из-под лыжной шапочки, лоб блестел.
– Полтора месяца не купаться! Да от этого одного заболеть насмерть можно! – встревоженно сказал я.
– Да? – насторожился он. – Почему?
– Как почему? Доступа кислорода к тканям нет!.. Начнутся пролежни, просидни, простойни… гангрена, отслойка сетчатки, клетчатки… воспаление тройчатки... Надо это вам?
– Нет, совсем не надо! – серьезно ответил он.
– Ну вот, видите… Так сделайте нам сюрприз: выкупайтесь, постригитесь, забудьте про то, что волосам больно, а ногтям – холодно, в них нервов нету. Постригите ногти. Вы же такой умный, симпатичный, видный парень!.. Сколько вам, кстати, лет?
– 88,– ответил он, переминаясь с ноги на ногу.
– А выглядите как столетний старик! – машинально договорил я и запнулся: – Сколько?.. 88?.. Я не ослышался?..
– Нет. Я и прошлую жизнь считаю… – неопределенно повел он широким рукавом, откуда, как из рога изобилия, понесло смрадом.
– Вон оно что… Ну, это отдельная тема… – удивился я, отодвигаясь и пытаясь понять, что бы это значило. – В общем: снимите с себя все эти тельники, азямы, кафтаны…
– А «кафтан», между прочим, слово арабское, к русским через турков пришло, а русские говорят, что русское… – вдруг вставил он и поскреб крокодильим ногтем по папке. – У меня всё записано. И «кафтан», и «сарафан»…
– Да? Не знал, право, всегда думал наоборот, – польстил я ему.
Он залоснился в улыбке, а я продолжил тему:
– Бороду побрейте, приведите себя в норму, выкупайтесь, отлежитесь в ванне, в пене…
– Да, я так мечтаю о ванне! – подтвердил он, пригорюнившись.
– Так в чем же дело? Нет ванны?
– У меня только душ. И там завелись змеи. Никак не вызову сантехника, чтоб прочистил трубы, – сообщил он.
«Вот оно что! Змеи!.. Ну кто же под змеями купаться рискнет?!» – подумал я и, вспомнив благородство Бибиковой с её приватными уроками, предложил:
– Хотите, ко мне приходите, в моей ванне отлежитесь?.. Нет?.. А представьте, как будет интересно – вы придете чистым, бритым, мытым!.. Как на вас будут девушки заглядываться!..
– Девушки?.. – Он вдруг повернулся и, не прощаясь, пошел по коридору к аудитории, откуда с надеждой выглядывала Бибикова. (Увидев его, идущего, она в ужасе скрылась).
– Борис! – сделал я последнюю попытку, уже в спину. – Зачем вам вообще ходить на лекции, если вы язык лучше всех, там сидящих, знаете?
Он остановился и ответил, не обернувшись:
– Я историю люблю. Новую карту мира составляю.
– Зачем? Какую?
– Чтоб все царства на ней сразу вместе были, – бросил он на ходу вполоборота.
После лекции Бибикова сообщила, что мой разговор возымел, очевидно, какое-то действие, потому что Борис открыл окно и сел подальше от девочек. Таким образом, лекцию кое-как можно было провести, и он даже активничал: когда Бибикова дошла до южно-болгарской ветви своих предков по линии Свиньиных-Утятиных, он рассказал о Великой, от океана до океана, Болгарии, о мудром царе Борисе, при этом хитро улыбался и карандашом многозначительно указывал на себя. Потом раздал студенткам по конфетному фантику, а единственного юношу – заморенного очкарика – пригласил в цирк. Попрощался на каких-то языках и ушел. И как раз вовремя ушел, потому что «начинамый ветерочек из оконца понес тошный запах мертвины».
– Может быть, к следующему разу помоется, – предположил я.
– Если всё бывает хорошо, то с меня засчитается за этого Толстого… То́лстого… – заключила Бибикова.
– Причитается, хотите сказать?
– Да, да. Причитается. На чай. Причается.
– Сделал, что мог. Но когда человек конкретно говорит, что вышел из сумасшедшего дома…
– Ах, вот как?.. – всплеснула она руками. – А чего же вы молчаете?
– Я не молчу. Он был в клинике за то, что он – месси. Вышел со справкой, что социально неопасен, – коротко пересказал я суть дела.
– Понимаю, понимаю. Месси. Это кто квартиры мусорит?.. Вы думайте только! – покачала она головой. – Ну все, пропадали! Это не лечится. Во-вторых, если справка – то никакой-нибудь суд поможет… А если он сюда всякую падалину тащить начинает?..
– Вполне возможно.
Бибикова нервно играли дужками очков, висящих на веревочке на шее (она была известна рассеянностью и поэтому вешала очки, ключи, ручку, веер и прочую мелочь на ленточках на шею). Потом сказала:
– Сейчас, спасибо богу, уже конец семестру, оставалось пара лекций. Будем потерпеть. И фрау Штумм тоже советовала ждать-подождать, не делать с ним борьбу. Может, замена Савла на Павлом? И он придет чист?
– Дай-то бог. Но с вас причитается в любом случае.
________________
[1] От: furzen (нем.) - испускать газы
скачать dle 12.1
