* * *
Высказаться? – не хватает слов,
Выспаться? – но не хватает сна.
Вырваться – но из каких оков?
Опуститься – до какого дна?
Дно – оно не в люке на дворе,
Нужные слова – не в словаре,
Сон – это не шторы на окне.
А оковы, где они? – во мне.
* * *
За то, что несу я, как правило,
Стихоподобный вздор,
Сама себя в ссылку отправила,
В этот лесной затвор.
И я новоселье здесь справила,
Созвав на него весь двор,
И славка меня восславила
Под резкий синичий хор.
На свет жилья одинокого
Пришел и бесхозный пес
И песню свою принёс, -
Он тоже творенье богово, -
Ни будки, ни поводка,
А жизнь, будто кость, сладка.
* * *
Из дому ни ногой,
Курю одну за другой,
Гоню строку за строкой.
А за окошком двор,
Где осени мертвый сор
Выносит мне приговор:
С ветром держу пари,
Что до второй зари,
Как черные фонари,
Глаза погаснут твои!
В САНИТАРНОЙ КОМНАТЕ
Надо же так засидеться на месте одном,
Чтобы в больницу залечь, как будто бы в рай -
Сколько окон и людей за больничным окном, -
Так что кури в санитарной и жизнь наблюдай!
Здесь, на кушетке с клеенкой для процедур,
Возле гальюна, у кафельной этой стены,
Длится получасовый мой перекур.
В кольца табачного дыма пропущены сны
О восьмилетней давности наших встреч
В этой же комнате, где ты меня заставал
За сигаретой и, чтобы розы сберечь,
Ножиком перочинным шипы срезал.
Ах молчаливые чайные розы твои -
Сколько они говорили моим глазам,
Так изъяснялись мне розы в твоей любви,
Будто бы ты, молчун, изъяснялся сам.
Кардиология - место больных сердец,
А у меня наследный предсердья стеноз.
Небо в окне как лазоревый тайны ларец,
Где облака, как закладки меж солнечных роз.
НА БОЛЬШОЙ ПИРОГОВКЕ
Александру Недоступу
И в сердце хворь. И над страною хмарь.
И снова я в стенах родной больницы
Смотрю в окно, как муха сквозь янтарь, -
Там говорят в бессоннице столицы
Звезда с звездой и с фонарем фонарь.
В церквушке прибольничной причастилась,
Но столь горда я и преступна столь,
Что сласть причастья превратилась в соль.
И всё-таки покаяться я тщилась, -
И свет фонарный, словно канифоль,
Умащивает так смычок метели,
Так чисто скрипка снежная звучит,
Что даже ангел смерти мимо цели -
Мимо меня и родины летит,
И ангел жизни с нами говорит.
* * *
В не замоленных грехах
Привкус счастья.
У священника в руках
Крест причастья.
Перед ним мой путь отверст
Узкой дверцей,
Я целую этот крест
Прямо в сердце:
Верх земли и неба верх,
Свете сущий,
Пусть один мне будет грех
Не отпущен!
Разреши грехом грешить
Своенравным, -
В тайне явное хранить,
Тайну в явном.
В ДРУГОЙ КЛИМАТ
Ах, дорогой мой Файл, рыжий мой новозеландец,
У вас не погода, а вечнозелёный глянец,
Рванул не за тем ли ты в теплую зону мира,
Чтобы забыть, как в России зимою сиро?
Бывший мой Федя, мне нравится твой характер,
Легкий, как ветер, А у меня – что кратер, -
Выбросит лаву и сделает пеплом критерий:
Не горевать и не считать потери.
Еще я живая. Лишь мертвые страха не имут.
От страха я все наши беды пытаюсь свалить на климат.
Как же наладить нормальную жизнь в отчизне,
Если полжизни тьма и зима полжизни
А для убийств и краж это ли не погодка?
Так говорю, поскольку я патриотка.
Так и пишу из холодной в теплую зону мира,
Где ты не виршами занят, а варкой сыра.
Рыжий мой Федя, мой Файл, заноза, зазноба,
В климатах разных, и всё же – по эту сторону оба.
* * *
Зелёным лаком ногти я налачу,
Пускай сулят все десять лепестков
Еще одну весну, да и удачу, -
Как из снегов, мне вылезть из долгов.
Я задолжала всем, кого жалею,
Приблудной кошке, мудрому слепцу,
И плачущему светом Водолею,
И стрелы потерявшему Стрельцу,
Да и тебе, испившему всю чашу
Любви моей, но лучше промолчу,
Иначе и ногтей я не накрашу
И не понянчу вербную свечу.
* * *
Чтобы не терять сознанья
На излёте лет,
Задала себе заданье
Накатать сонет
О моменте мирозданья,
Слушая нет-нет,
На сосновом фортепьяне
Аккомпанемент, -
Дятел чёрен, дятел красен
И частично бел,
Он не зря потел:
«Не горюй – январь прекрасен –
Даже изо льда
Выпорхнет звезда!»
СОН
И вот ещё привет один
Из моего затвора,
Где сон – и раб и господин,
Но пеплом станет скоро, -
Швырну, как свой архив, в камин,
Как свой ларец – Пандора!
Не ждал он от моих седин
Такого коленкора, -
Сон думал, что душа – есть дом,
А око он считал окном.
Но в этом доме – пекло.
Но сон и вечным может быть, -
Душе – пылать, а телу – стыть,
Чтоб он восстал из пепла.
ГОЛОЛЕДИЦА
Хранитель певчих сил и памятных примет,
Носитель легких крыл и стоптанных штиблет,
Ты так меня забыл, как будто меня нет
Среди живых и мёртвых.
Но это не упрек, а оторопь на льду,
Где, не жалея ног, как время я иду,
В котором и самой себя я не найду
Среди живых и мёртвых.
* * *
Тихие дни и тихие вечера.
А в телевизоре – взрывы, убийства, война.
Тихие дни и тихие вечера.
А в интернете – безумные письмена.
Тихие дни и тихие вечера.
А в телефоне тревожные голоса.
Тихие дни и тихие вечера.
Плюнь мне в глаза, и отвечу: божья роса.
ПЛАЧ СКИФИЯНКИ
Мы, насельники бедной страны,
Не от алчности ли бедны?
Грехи ненасытны.
Мы не помним своей вины -
И тем беззащитны.
Мы – насельники скифских мест
С обрывами тока:
Лишь забуду запомнить текст,
Как компьютер заплачку съест
О жизни жестокой, -
О голодных наших грехах,
Загребущих наших глазах, -
Сквозь снежные чащи
Зрящих злато и в бычьих рогах
Европу хранящих....
Что бы нам в орлином крыле
Не беречь своих оберегов?
И выходит из строя реле
На охочей нашей земле
До краж и набегов.
* * *
Распрощался со мной, а я песню шлю
Вслед шагам твоим,
Глупый мой, покуда тебя люблю,
Ты будешь живым!
Не считай ни чужих, ни своих седин,
Ни морщин на лице,
Ты живой – покуда необходим
Хоть паршивой овце!
Ты живой – покуда нужен зерну
И тайне корней,
Ты живой – покуда не меришь длину
Оставшихся дней.
Ты живой, покуда не ждешь барыша -
Был бы хлеб на столе,
Ты живой, покуда не знает душа
О своем крыле.
КРИСТАЛЛ
В глазах, перенасыщенных разлукой,
Как бы в перенасыщенном растворе,
Кристаллы выпадают слёз, -
Меж нами соль и йод – как ни аукай -
Ты не ответишь, нет в далеком море
Богини Эхо – лишь глухой утес.
В душе, перенасыщенной любовью,
Далекий мой, внезапно выпадает
Кристалл глагола – огненный кристалл,
И ты его увидишь в изголовье
Морской скалы, когда едва светает.
Он и в глазу дельфиньем засверкал.
* * *
После жизни прошу меня не сжигать -
Пусть насытится червь, насладится малинник.
После жизни не стану я вспоминать
Ни сиротских лет, ни душевных клиник.
После жизни сама с собой помирюсь
И увижу всю музыку в ре-мажоре, -
И тебя, меня приютившая Русь,
И тебя, моя зыбка – азийское море.
Нет малины на кладбище в той стороне,
Ну а в этой песчаного нет покрывала.
После смерти? – Но это не обо мне,
А о той, что ни разу не умирала.
ЖИЗНЬ СМЕРТИ
Но если о смерти? – я с нею накоротке.
Я жизнь её прокрутила в своем котелке,
Заначила ключик её в своем кошельке.
Вся прибыль её – это наш перед нею страх
Из глины привычной уйти в неизвестный прах.
Я тоже боялась смерти на первых порах:
В одежде на вешалке мстился её силуэт,
В кустах облетевших маячил её скелет,
Но всё это было ещё до военных лет.
А после я столько видала её затей
И столько от мёртвых своих получала вестей
О жизни иной в пределе иных скоростей,
Что стало не страшно.
_________________________________________
Об авторе:
ИННА ЛИСНЯНСКАЯ
(1928-2014)
Родилась 24 июня 1928 года в Баку. Публикует с 1948 года оригинальные стихи и переводы из азербайджанской поэзии. Участвовала в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1979), вместе с Семеном Липкиным и Василием Аксёновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Лауреат Премий журналов «Стрелец» (1994), «Арион» (1995), «Дружба народов» (1996), «Знамя» (2000), Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999) — «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания», премии «Поэт» (2009).
Последние годы жила в Хайфе. Умерла 12 марта 2014 года. Похоронена в России на кладбище в Переделкино, рядом с мужем Семёном Липкиным
В этом номере печатается третья часть писем Инны Лиснянской к дочери (2001 г.). Мы публикуем цикл «Из писем Файлу», о текстах из которого идёт речь в этой части (Прим. ред.). скачать dle 12.1
