Пенсионер наш собрания поначалу посещал, но ни к одной из партий не примыкал, никакого определённого мнения не высказывал, был ведомым и податливым, как князь Багратион в день Шенграбенского сражения, каким его описал Лев Толстой. Сам Толстой в том сражении не участвовал, более того, появился на Свет спустя, без малого, двадцать три года, но участвовал он в других сражениях, да и воображением обладал незаурядным, битву так вывел, что даже если дела обстояли иначе, то это совершенно неважно, до того пробирает. Если бы были среди дачников знатоки Толстого, то он бы непременно отметили, что однажды багратионовская податливость пенсионера-бетонщика сменилась Багратионовской же выверенностью действий и бесстрашием. Но Толстого читали мало, прямо скажем, совсем не читали, хоть отдельные тома его и даже полные собрания на многих дачках валялись среди ненужного барахла и продуктов мышиной жизнедеятельности. Да и никто за пенсионером не наблюдал, кроме одинокой пожиловатой внучки третьего зама председателя забытого минтяжгормашпрома, толстухи с волосатыми ножищами. Но и эта Толстого не читала, а читала газету "Тайная власть” и временами "Анжелику” по не помня какому разу. Будь она посообразительнее, не толстоведка даже, то заметила бы, что туманность и неактивность приглянувшегося ей пенсионера на общих собраниях говорит лишь об одном – в человеке зреет нечто, возможно, пустячное, а возможно, что и такое, что всё вверх тормашками перекувырнёт.
Посещая собрания садоводов, вслушиваясь в бюрократические формулировки, исторгаемые официальными ртами, озвучивающими все достоинства нового мира отъёма и компенсаций, и означающие для него потерю единственного жилья, пенсионер вперёд не лез, но выбор свой сделал. А когда сделал, собрания забросил. Исчезновения его никто, кроме неказистой внучки третьего зама, которая туда только ради него и ходила, не заметил. Уединившись в саду, пенсионер проинспектировал плодоносящие деревья, которые сажал когда-то с родителями, и которые теперь обещали оценить по рыночной стоимости. Замазал трещины, образовавшиеся после зимы, побелил стволы, удобрил разведённым куриным помётом. Обошёл дом, которому несколько лет назад, ещё до отказа от доли в квартире, сделал с помощью двух подсобников-таджиков новый монолитный фундамент. Теперь, спустя десятилетия весенних перекосов, дом стоял ровно, на ворочающейся после зимней спячки земле.
Две спаленки первого этажа, кухня, совмещённая со столовой, и чердак были порядочно захламлены. За десятилетия существования дома его фаршировали всем ненужным в городе, что было жаль выбросить. Кроме того, после отказа от квартирной половины он перевёз сюда все личные вещи, письменный стол, книги. Его небогатое имущество дополнило два старых, похожих на обмылки, холодильника, три буфета, два из которых в своё время отдала склонная к частой смене мебели городская соседка Райка, разбитная мотовка, бойкая медсестра, привезённая с фронта видным военачальником. Кресла виновато разевали продавленные, подранные местами, заваленные хламом, сиденья, рожки и висюльки люстр мохнатились пылью, чашки темнели дурно отмытыми от чайного налёта лонами.
Выдвигая ящики стола, перебирая старые бумаги, свои дипломы и аттестаты, охотничьи патроны, оставшиеся от сданного по доброй воле куда следует в годы государственного запрета, ружья, старые пропуска и фотографии, импортный вонючий бумажник свиной кожи, дарёный отцом, огрызки карандашей со срезанным точилкой до середины словом "Архитектор”, отцовские награды, которые невестка хотела зажать, но младший её заткнул, читая давнишние, почему-то сохранившиеся открытки и неразборчивые рецепты, силясь вспомнить абонентов ветхих записных книжек, хозяин этой без пяти минут изъятой собственности уже знал будущее.
Скрупулёзно подсчитав сбережённые остатки невесткиной подачки, он взялся за расчёт кубометров пространства дома и пустоты под ним. Залезши в оставленный для ремонтных нужд проём в фундаменте, он ползал под полом, где вскоре соорудил надёжную ячеистую конструкцию из арматуры. Железные пруты перевязывал проволокой, оставшейся ещё от литья первых фундаментных свай. Тогда он волок проволоку от станции, надев на шею венком, который вполне бы мог стать похоронным, такая тяжесть. Но допёр, с детства любил преодолевать трудности, всё хотел героев отцовских фронтовых баек перещеголять, особенно тех, про кого отец после двух по пол-литра бурчал мрачным шёпотом человека повидавшего, но непричастного и совестливого, про смертников из штрафбатов. Когда армирование подпольной пустоты было завершено, он вызвал бетономешалку и заполнил пространство серой гущей самой крепкой, какую смог достать, тысячной марки. Водила бетонного миксера удивился, решив, что старикан того, пошатнулся умом, но получив оплату дело сделал, сунул заляпанный жёлоб в отверстие лаза и в две ходки устроил под домом монолитную, полуметровой высоты плиту.
Увидев столь нерациональное, на фоне грядущего сноса, вложение, граничащие с пенсионером собственники решили, что он свихнулся, и оставили его в покое и только на продолжающихся собраниях вспоминали иногда, что старичок с пятьдесят шестого участка, решил на склоне лет перевести сбережения в бетон. Возрастная внучка третьего зама чесала жирные волосатые икры и грустила. Недавно она придумала повод познакомиться с пенсионером и приволокла ему саженцы осенних цветов, но не решив постучаться в калитку, просто приткнула клубни с культями стеблей возле забора.
Слух о дороге, тем временем, вспыхнул и угас, никаких инициатив строители не проявляли, уполномоченные к садоводам не являлись, официальные уведомления не поступали. И людям стало казаться, что ничего не случится, что всё отменилось и государство про них счастливо забыло. Такое бывает перед бурей, когда порыв ветра рванёт листья, опрокинет садовый зонт и вдруг стихнет, и когда сбитые с толку обманчивой тишиной божьи твари высунутся из своих нор, гром сотрясёт мир и небо разразится затопляющими потоками. Так и случилось, когда взбаламученный слухами посёлок стал затягиваться гладью привычного уюта, на доске объявлений появился плакат с утверждённым планом дороги и сроками.
Пенсионер на душевные метания не отвлекался. Он закупил внушительный ворох арматуры сантиметрового сечения, завалив железными вермишелинами лужайку, заказал ещё проволоки, лопат и прочих инструментов, а главное завёз множество мешков с прочнейшим, с проверенного завода, цементом, песок, гравий и оранжевую электрическую бетономешалку. Внимательно пересчитав и любовно ощупав мешки и прутья, он расплатился с темноликими грузчиками и на следующий день приступил.
Чтобы испытать покупки и оживить в памяти рецепты, он замешал сначала немного и заполнил ящики Райкиного комода. Ничего не вытащил, плюхнул поверх своих, сохранённых матерью, школьных дневников и прочего сентиментального сора. Бетон застыл быстро, превратив комод в недвижное многокилограммовое тело. Пока заново разворошённые плакатом жители посёлка собирали подписи, покорно паковались или пили по углам сорокаградусную, он стал потихоньку нарезать арматуру на куски нужной длины и наполнил железной клетью одну из спален, бывшую комнату младшего, заколотив предварительно окна. Мысленно одобрив результат с комодом и уточнив немного пропорции в сторону сокращения доли песка, он, с помощью лично сконструированного жёлоба, затопил спаленку через оставленное в окошке отверстие. По мере поступления смеси в недавно ещё обитаемое помещение, доски стали трещать, стенки распирало, через щели пробивалась серая вода. Пол проломился, но снизу его надежно подпирала предусмотрительно устроенная плита. Пенсионер замешивал и заталкивал серую массу в проём до тех пор, пока спаленка брата не превратилась в сплошной куб, вмуровавший в себя мебель, люстру, половики и давно пылящийся под кроватью эмалированный со сколом ночной горшок.
Когда бетон перестал помещаться в дыру, а стал, наоборот, лезть наружу, пенсионер огляделся в поиске, чем бы заделать. На глаза попалась старая, рыжая с тёмными пятнами, хлебная доска. Он взял её за рукоять и невольно всмотрелся, кажется, ещё мать покупала. Иссечённая, с впадиной, образованной тысячами и миллионами порезов. Он смотрел на поверхность доски и на секунду показалось, что перед ним зеркало и видит он своё отражение.
Прихватило спину. Несколько дней валялся, не мог разогнуться. Встав на ноги, поехал в город, купил электрический массажёр и продолжил заполнять пустоты своего жилища быстро твердеющей, широко применяющейся ещё древними римлянами строительной смесью. Так появился книжный шкаф, заполненный вместо книг рассечённым полками блоком, гардероб, в котором материнские платья и отцовский китель потеснил застывший параллелепипед. Один из двух обмыленных холодильников тоже послужил прекрасным вместилищем для ноль восемь куба и лежал теперь обесточенный и слегка удивлённый, словно подавившийся едок.
Со времён незапамятного детства, которое в эти летние дни замесов и заливок всё чаще всплывало в памяти, пенсионер всё время сопротивлялся чему-то, но не так чтобы ожесточённо. Материнской опеке, надеждам, возлагаемым на него отцом, общественным нормам, но в основном самому себе. Не то что бы особенные фантазии его обуревали, но он себя постоянно одёргивал: охотничье ружье сдал, едва только вышел запрет, увлечённо читал о парусном спорте, да так книгами и ограничился, каждый год в отпуске отращивал бороду и каждый год сбривал накануне первого рабочего дня, избегал ярких и своенравных любовниц, чтобы не нарваться на скандал, за матерью ухаживал, хоть было и противно. Его воспитание входило в существенный конфликт с его сутью. В другую эпоху он бы стал монахом-скопцом, отшельником, китобоем, но замещение свелось к обливаниям холодной водой, лыжам и тщетной ежегодной переделке фундамента. Жизнь его была половинчата, проходила не происходя, будто рождение на середине широкой реки мешало твёрдо стать на выбранный берег. Но как и невидимое глазом течение водной глади питает громадную электростанцию, так и застоявшиеся в нём стихии, оказались слишком сильны, чтобы кануть, не найдя выхода. Смертельный диагноз и роковая автомагистраль замкнулись и выбитая искра привела в действие дремавший годами потенциал. Надо ли говорить, что вскоре и вторая, бывшая родительская, ныне хозяйская спаленка, заполнилась аккуратными секциями арматурной решётки, напоминающей кристаллическое устройство чрезвычайно твёрдого природного элемента. Решётку эту, а вместе с ней и комнату вместе с обстановкой поглотили кубометры безупречно смешанного бетона. Июнь подходил к концу, со дня получения диагноза прошло три месяца.
На прилегающем заброшенном колхозном поле, куда пенсионер каждый вечер ходил гулять, начались строительные работы. Разнотравье быстро превращалось в ямы и кучи, стройка, подгоняемая предвыборными обещаниями президента, наступала на посёлок, прогулки делались короче, он увеличил выработку. Соорудив простейший подъёмник, выпустив арматуру через отверстия в потолке, чтобы увязать монолиты, он залил ту часть чердака, которая располагалась над спальнями. Проверяя крепость получившегося, он так развеселился, что съехал по лесенке, не касаясь ступенек, опираясь одними руками на перила.
К середине лета после нескольких недель нескончаемого тяжкого труда он упал по пути в продуктовую лавку. Вызвали бригаду СМП. Прикатили неспешно, но все реанимационные мероприятия осуществили добросовестно. Неделю пролежал на капельницах, вышел под подписку - беру на себя ответственность, врачи предупредили и так далее. Соседи успели решить, всё, кончился тронутый. Внучка третьего зама плакала, запершись, и заедала горе печеньками курабье, пихая их в, розовеющий под кокетливым воротничком усов, рот.
По возвращении на бетонный фронт узнал, что по участкам шастают юристы дорожной конторы под охраной штатских крепышей и полицейских толстунов. Пенсионер обошёл незабетонированную часть кухоньки и столовой и решил строгие предписания кардиолога проигнорировать. В тот же вечер оранжевый кокон бетономешалки задорно вертелся, пережёвывая цемент, песок, гравий, хлюпал водой и сливал в жёлоб густую массу, которая сантиметр за сантиметром заполняла интерьер. Соседи крутили пальцем у виска, внучка третьего зама ликовала.
Явились уполномоченные. Он хотел спрятаться, но его заметили и вручили уведомление. Свидетельство у тебя, дед, неправильно оформлено. Так что компенсация твоя под вопросом. Чего это у тебя тут за стройка? Хватит строить, отдыхай, пакуй баулы. Он всё выслушал, не перебивая, и возбухать на государевых лягушат не стал. Чем отчасти их, привыкших к сценам, удивил и даже разочаровал.
Больше к нему никто не наведывался. Никто кроме белки. Та являлась по вечерам, выныривая из кустов черноплодки за сараем, пробегала по хребту теплицы и принималась щекотать ствол сосны, носясь вверх и вниз. Белка шелушила шишки и когда очередная пустела, разжимала лапки и огрызок падал пенсионеру под ноги. Как то раз увидев очередной огрызок, он подумал, что жизнь человека устроена вроде шишки - бьётся, пока шишка полна и питает белку, и прекратится тотчас, едва лапки разожмутся. Он смотрел на белку и не замечал, как улыбка осеняет его старое, как кора, лицо.
Наполняя ящики своего письменного, решил поворошить бумаги, которые не помнил когда последний раз разбирал. Наткнулся на несколько конвертов, как водится, пожелтевших. Если бы внучка третьего зама осуществила свои интимные мечты, то однажды, в момент душевной близости, за чаем с зефиром, она бы непременно спросила пенсионера, кто была его первая любовь. И пенсионер не соврал бы, ответив, что не помнит, и засыпая, растревоженный вопросом, невольно нырял бы в мутные воды памяти. Первая, вторая. И ту альпинистку любил, и ту неженку, и чью-то дочку и сотрудницу соседнего НИИ грузинку с прибабахом. Мало ли что было. Но теперь, когда он, загипнотизированный выпрыгнувшим неожиданно прошлым, вытащил из одного из конвертов исписанный листок, толща лет осыпалась и не только первая любовь, вся жизнь предстала кристально ясной панорамой. Это и была его первая любовь. Чернявая, игривая, бабка её очень пристально сторожила, бегала за ними, как рефери за боксёрами и руки промеж просовывала, мол, брейк, боялась, как бы чего до свадьбы не вышло. А свадьбы-то никакой и не случилось. Спустя годы случайно на Калининском встретились. Он спросил: "Как дела?”. Она: "Замужем” - и, немного помешкав: "Пойдём ко мне?”. Сын в лагере, муж на службе, он всё нервничал, как бы тот не вернулся. Теперь он смотрел на конверт с лыжником, на строки, "милый купырзик”, она его купырзиком почему-то называла, и не думал ничего. Не читая, он бросил письма обратно в ящик, крякнув, поднял ведро, до половины наполненное гущей, и плюхнул поверх первой любви.
В бетоне его всегда завораживало, что состоит он в основном из растёртых в порошок, давным давно окаменевших моллюсковых обитателей моря. По воле человека перемолотые пласты двустворчатых и панцирных заново твердеют в формованные монолиты, составляя рукотворные скалы городов, которым однажды тоже суждено будет потрескаться, обветриться и превратиться в строительный компонент, продолжая бесконечную цепь измельчения и застывания.
Творожистая масса сравняла минувшие страсти, воцарившись над ними неколебимой гладью. Следующие вёдра наполнили и поглотили дарственную гильзу, боевые и юбилейные награды, золотые серьги-розочки, купленные матери с первой зарплаты.
Замуровывая, ведро за ведром, свою минувшую жизнь, он вспомнил, как заливал сваи первого фундамента. Воду набирали из местного прудика, и когда громадные бетонные пастилы схватились и он сбил с них опалубку, то увидел на боку одной застывшую рыбку-малька.
Диагнозу со дня на день должно было стукнуть полгода.
Когда поздней осенью, не получив никакого ответа на многочисленные звонки по месту регистрации, где невестка, брат и подросшие наследницы отговаривались тем, что связь с родственником давно утеряна, на участок проникли приставы. Они увидели торчащее из двери тело, ноги которого были вмурованы в сплошную, слоёную толщу. Тело имело утраты: соседские кошки, ежи, да и вообще, экология в тех местах была хорошая, животный мир богатый и плотоядный, одна белка не изменила вегетарианству.
Уголовное расследование, гасимое кулуарными выплатами и звонками сверху, тянулось, тем не менее, почти два месяца. Строителям пришлось арендовать специальную машину, которая в течение трёх недель днём и ночью дробила массив повторяющий форму дома и несущий отпечатки быта генеральской семьи, как булыжники на пляже несут оттиски доисторических папоротников. Отдельная бригада расковыривала ломами деревяшки, резала болгарками арматуру. Работяги - представители некогда покорённых животноводов крушили окаменелые предметы быта невнимательно и грубо до тех пор, пока кто-то не заметил торчащий из обломка завиток серёжки-розочки. Находка взбаламутила среднеазиатские умы и выполнение непосредственной задачи существенно замедлилось. Спешившиеся в энном поколении кочевники стали тщательно измельчать и просеивать подозрительные осколки. Ни окрики прораба, ни тычки чоповцев, ни взорвавшийся охотничий патрон, нашпиговавший дробью плечо и пол лица одного из кладоискателей, - ничто не могло отвратить от поисков. Однако, кроме ордена Красной Звезды ничего найти не удалось, да и тот так до конца и не отчистился от намертво приставшего вещества. Герой заварухи, бредивший с детства противотанковыми надолбами вокруг Москвы, помнил рассказы матери, как она с другими женщинами копала рвы поперёк вероятного движения гусеничных и колёсных неприятеля, и как спешно завезённая из неиссякаемого источника - республик Средней Азии, мужская рабсила околевала на морозе, кутаясь в свои цветастые халаты. Он был бы рад узнать, что его одиночными стараниями наступление стройтряда через участок номер пятьдесят шесть застопорилось в общей сложности на три месяца.
Белка переселилась в другие кущи, младший с невесткой получили урезанную компенсацию и судятся теперь с дорожной компанией, внучка третьего зама, выселенная с родного огорода, оставила чтение и целиком переключилась на крикливые шоу, из купленного на отступные телевизора, потому что ужиться с окружающим миром с помощью одного только чтения и сладкого она уже никак не может. Цветы, которые она не решилась вручить пенсионеру лично, перекочевали вместе с вывороченной землёй на придорожный откос, под укрепляющий почву решетчатый железобетон. Цветы расплодились, прорастая из ячеек множеством пучков и образовав с годами внушительную поросль. Каждую осень они распушают сиреневые головки, радуя редких романтиков из числа работяг, обслуживающего данный участок РСУ - под конец трудодня те надирают пышные веники для своих жён и плоские недвижные лица женщин смягчаются, и в узких прорезях для глаз возникает тепло.
Никто не знает последней мысли пенсионера, явившейся ему, когда он опрокидывал на себя раствор, навсегда погружая тело в монолит дома. Мысль была воспоминанием. Он маленький мальчик. На кухне курят и разговаривают взрослые. Он хочет к ним, его не пускают, укладывают спать. И тогда он начинает мечтать, как научится проходить сквозь стены. Думает, сейчас возьму и войду на кухню через стену, вот взрослые удивятся. Чувствуя, как застывающий бетон сковывает ноги, пенсионер тихонько смеялся.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР СНЕГИРЕВ
Родился в Москве. Окончил Российский университет дружбы народов, получив звание магистра политологии. Лауреат премии «Дебют» за 2005 год в номинации «Малая проза».
скачать dle 12.1
