(рассказ)
Сквозь толстое стекло очертания предметов кажутся слегка размытыми. Диван похож на звездолет, стол смахивает на ворота, а кресла почти неотличимы от космических грузовиков. Если на мгновение отвлечься от реальности, то можно представить, будто находишься в огромном ангаре, полном кораблей и замысловатых конструкций. Впечатление это усиливается слабой гравитацией, которая позволяет нам, людям, подпрыгивать здесь на высоту человеческого роста. Местным такое и не снилось…
— Сегодня к Максиму подселят подружку, — говорю я жене, не оборачиваясь.
— О-ох, — стонет она, ворочаясь в постели. — Это он тебе сказал?
— Да. Слышал от хозяев.
— Трепло он! Вечно кичится своей наследственностью…
— Имеет право. Не каждый может похвастаться графской кровью.
— И это тоже он сказал? — усмехаясь, повторяет она.
— Хозяева сами трезвонят об этом на всех углах.
— Нашел тоже авторитетов. Хозяева его — такие же болтуны, как он сам.
Я оборачиваюсь к супруге, смотрю в ее большие круглые глаза. Подхожу ближе, дотрагиваюсь до вздутого живота, скрытого под теплым зеленовато-желтым одеялом.
— У тебя плохое настроение?
— Не задавай глупых вопросов! У меня нормальное настроение.
Я приседаю рядом с кроватью, глажу жену по щеке. Лицо у нее бледное, помятое, мокрые волосы налипли на лоб и виски.
— Бедная. Может, тебе не стоит ходить сегодня на прогулку?
— Именно так я и поступлю, — с сарказмом отвечает она. — Скажу, что плохо себя чувствую, и останусь здесь.
— Не злись, — говорю я, целуя ее в щеку. — Мы что-нибудь придумаем.
— Что? — всхлипывает она. — Что ты вообще можешь придумать?
Назревает скандал, но супругу скручивает спазм боли, и она издает новый стон, вдавливая затылок в подушку.
— Тебе что-нибудь принести? — с испугом спрашиваю я.
— О-ох! Ничего не надо. Уйди!
Я отступаю на несколько шагов, потом все же бегу к умывальнику и возвращаюсь со стаканом воды. Жена приподнимается на локте и берет воду. Пьет, проливая капли на ночнушку и подбородок, быстро делая глоток за глотком и, обессиленная, снова падает на кровать.
— Не волнуйся, — говорю я, держа в руке пустой стакан. — Я знаю, как принимать роды. Илюха мне объяснил.
— Много он знает, твой Илюха, — ворчит жена слабым голосом.
— Кое-что знает. Как-никак двое детей!
Я жду реакции, но жена молчит. Она тяжело дышит и смотрит в потолок.
— Милая, надо одеваться. Скоро на улицу. Тебе помочь?
Жена измученно сбрасывает с себя одеяло. Тяжело опускает голые ноги на теплый пол.
— Помочь? — повторяю я.
— Не надо, — выдавливает она.
Затем, опершись о спинку кровати, поднимается и идет в ванную. Я сочувственно гляжу ей вслед: с таким пузом лучше вообще не двигаться. Но вставать надо. Хозяева ждать не будут.
Я сажусь к столу, жду супругу. Спустя некоторое время она появляется, опускается на другой стул.
— Ну как, полегчало? — спрашиваю я.
Она молчит. С расчесанными на пробор волосами она выглядит куда привлекательнее. Короткие лакированные ногти слегка переливаются, ловя рассеянный свет из окна, выщипанные брови теряются в бледноте лица.
— Хозяева волнуются за тебя, — сообщаю я. — Вчера слышал, как они просили дочь не играть с тобой.
— Послушается она их, как же, — мрачно усмехается супруга.
Я протягиваю руку, хочу погладить ее по волосам, но она отводит голову. Затем поднимается.
— Ладно, пойду собираться.
— Давай, — отвечаю я.
Она вперевалочку ковыляет в гардеробную. Глядя ей вслед, я говорю:
— Если Максу в подруги дворянку пришлют, у них будут очень ценные дети, правда? На выставки, наверное, станут возить, показывать всем…
Жена не отвечает. Я слышу, как она стучит вешалками в шкафу, бормочет что-то под нос. Потом вытаскивает синее платье с оборками и досадливо произносит:
— В одном тряпье хожу. Одеть нечего.
— Ну зачем ты так? — укоризненно говорю я. — Тебе же недавно подарили хороший костюм…
Она смотрит на меня как на идиота.
— Ты что, смеешься?
Я опускаю глаза. Жена идет с платьем к кровати, начинает переодеваться.
— Тебе помочь? — спрашиваю я, глядя, как она осторожно расстегивает халат.
— Не надо. Лучше собирайся сам.
Я подхожу к шкафу, начинаю рыться там, выбирая одежду поприличнее. Извлекаю из шкафа рубашку и брюки, оборачиваюсь к жене.
— Как думаешь, это подойдет?
Она бросает на меня быстрый взгляд.
— Подойдет. — И, помедлив, раздраженно добавляет: — Зачем нам вся эта архаика? Неужели не могут дать современную одежду?
— Они считают, что в этой нам удобнее.
— А нас они спросили? — тут же вскипает жена. — Может, мне как раз удобнее в цельнопластике!
Я пожимаю плечами. Что тут скажешь? Не мы устанавливаем правила.
На нас ложится тень. Я оборачиваюсь: хозяйская дочка, прижав хоботок к стеклу, наблюдает за нами, водит жвалами — радуется. Я машу ей рукой.
— Прикройся, — со злостью советует жена.
— Зачем? Что она меня, голым не видела?
— Все равно. Должны быть какие-то приличия.
Я вздыхаю, беру одежду и скрываюсь за ширмой.
Спустя пятнадцать минут появляется хозяйка. Она несет большую коробку с поднятой перегородкой. Сквозь входной проем мелькают красные войлочные стены. К хозяйке подскакивает дочка, жужжит, нетерпеливо вопрошая:
— Можно я? Можно я?
— Нельзя, — отвечает мать. — Вот вырастешь, тогда будет можно.
Дочь обидчиво складывает хрупкие крылья. Хозяйка ставит коробку вплотную к нашей клетке, поднимает заслонку. Мы покорно переходим в тесное войлочное помещение. У стен стоят два кресла, на потолке зияет окно. Через него на нас заворожено пялится хозяйская дочь. Фасеточные глаза пускают разноцветные лучики, усеивая стену десятками отблесков.
Загородка опускается, закупоривая нас в коробке.
— Зонт забыли! — спохватывается жена. Она осуждающе смотрит на меня, я лишь беспомощно развожу руками. — Ни в чем на тебя нельзя положиться!
Мы садимся в кресла, тупо глядим друг на друга. Через мгновение коробка взмывает ввысь, пол начинает качаться из стороны в сторону. Я озираюсь вокруг, поднимаю глаза к окну. Серовато-белый потолок вскоре сменяется чередой ярких белых ламп. Коробку ставят на пол. Я слышу голоса, доносящиеся снаружи. Иногда в окне мелькают клешни и панцири хозяев.
Внезапно что-то с силой ударяет в стену, и мы едва не вылетаем из кресел.
— Осторожно, доченька! — слышу я голос хозяйки. — Не шали.
— Я не нарочно, — гундосит та.
Я с тревогой смотрю на жену, потом бросаю сквозь зубы:
— Идиоты…
Супруга держится за живот и кусает губы. Я срываюсь к ней, приседаю на корточки возле ее ног.
— Тебе плохо?
— Нормально…
В глазах у нее мука. Я не выдерживаю. Подняв голову, кричу:
— Эй вы, дебилы! Здесь женщина беременная! Совсем свихнулись?
Жена насмешливо смотрит на меня.
— Думаешь, они тебя услышат?
— Услышат, — бурчу я. — Не глухие.
Супруга ерошит мои волосы.
— Иди в кресло. Сейчас опять взлетим.
Я быстро возвращаюсь на свое место. Наверху раздаются голоса, шорохи, короткий девичий смешок. Затем меня снова вжимает в кресло, за окном начинается мельтешение красок, через несколько секунд появляется желтоватое небо, лицо мое овевает свежий ветер, врывающийся через вентиляционные щели.
Мы на улице. Я смотрю на жену. Она безучастно глядит в потолок, сложив руки на животе. Кажется, сквозняк и на нее подействовал благотворно.
Минут через пять коробка приземляется на землю. Я подхожу к жене, помогаю ей встать. Загородка едет вверх, помещение озаряется ярким солнечным светом. Внутрь врываются пряные запахи и далекие крики детворы.
Поддерживая жену под локоть, я вывожу ее наружу. Над нами, умиленно сжав лапки, возвышается хозяйская дочь. Рядом стоит мать, держа ее за гребень на голове. Под ногами шуршит мелкая крошка и сухая трава. Кругом простирается огромный зеленый луг, за которым виднеются иглообразные дома и ленты транспортных артерий. Над головами висит громадное красное солнце, а справа, едва высовываясь из-за горизонта, дрожит в жаркой дымке большая желтая звезда. На лугу кое-где стоят детские аттракционы, между ними, защищенные силовым полем от случайного вторжения, неспешно прогуливаются аборигены в сопровождении ручных людей и животных.
Трава достает нам до подбородка. Под ногами бегают зверюшки, мы не обращаем на них внимания — привыкли. Поначалу, когда нас только привезли сюда, было страшновато. На этой планете все настолько огромное, что если бы не половинная гравитация, человека убило бы первой упавшей веткой. К счастью, наша сила дает нам преимущество. Мы неспешно продвигаемся в зеленых зарослях, пиная мелкую живность.
— Может, присядешь? — спрашиваю я жену.
— Нет. Давай еще немного пройдемся. А то я все лежу и лежу…
Мы идем дальше. Вдруг в траве мелькает чья-то фигура. Слышится шорох и громкое сопение. Я замираю. Жена крепче сжимает мой локоть. Стебли раздвигаются, и перед нами предстает некое человекоподобное существо в обносках, с нечесаными космами. Мы изумленно смотрим на него, а существо разглядывает нас и нахально скалится.
— Ну что, игрушки? — задорно вопрошает оно. — Не надоело еще громил ублажать?
— Кого? — спрашиваю я.
— Громил. Айда со мной!
— Куда?
— В наш поселок. Здесь недалеко.
— В ваш поселок?
— Ну да.
— Разве на этой планете есть поселки?
— Вы что, новенькие?
— Мы здесь всего два месяца.
Существо усмехается.
— А я — всю жизнь.
Мы обалдело пялимся на него, не зная, что сказать. Наконец, жена находится.
— Откуда вы знаете наш язык?
— Мы же с вами — один народ. Не видно, что ли?
Мы недоверчиво разглядываем соплеменника.
— Как вы оказались на этой планете? — спрашиваю я.
— Вот чудаки! Родили меня здесь. Разве непонятно?
— Но кто ваши хозяева?
— У меня нет хозяев, — гордо отвечает он, выпячивая грудь. — Я — свободный человек!
Свободный человек… Это звучит почти так же странно, как «беспризорный ребенок».
— Тогда кто о вас заботится? Кто вас кормит, поит, одевает? — не унимаюсь я.
— Сам, кто же еще?
Я опять умолкаю, не в силах понять, шутит он или нет.
— Нас здесь целая община, — продолжает незнакомец. — Кто не хочет жить в клетке — идет к нам.
— То есть вы живете сами по себе, как дикари? — спрашивает жена с омерзением.
— Уж лучше так, чем на поводке у громил.
Оглушительное стрекотание пронзает мне уши. Незнакомец поднимает голову и, изменившись в лице, бросается прочь. В то место, где он только что стоял, с глухим хрустом ударяет нога хозяина.
— Р-р-расплодились, — рычит он. — Скоро в дом полезут. Пора уже взять за грудки санитарную службу. Куда они смотрят? Последняя дезинфекция была три года назад.
— Убей! Убей! — кричит дочка, возбужденно распуская крылья.
— Он больше не появится, милая, — успокаивает ее мама, гладя хоботком.
Дочь с испугом смотрит на траву. Ее лапки дрожат, гребень распался надвое.
— Он ничего не сделает моим человечкам? — спрашивает она.
— Ничего, солнышко. — Мать оборачивается к супругу. — Может, привить их на всякий случай? Мало ли что…
— Они привиты.
— А вдруг он их укусил? Кто знает, какие болезни у этих людей.
— Не волнуйся, ничего им не будет.
— Ты уверен?
— Спроси сама, — раздраженно отвечает хозяин.
Мы идем дальше и добираемся до посыпанной измельченным гравием площадки. Здесь есть скамеечки под человеческий рост, беседки, маленькие фонтанчики и даже горки для детей. Жена утомленно усаживается на скамейку, делает глубокий выдох.
— Устала? — спрашиваю я, заглядывая ей в глаза.
Она молча кивает.
Невдалеке бродят хозяева. Их лапы-колонны рассекают пространство; красное солнце то исчезает за ними, то появляется вновь. Мы стараемся не обращать на них внимания.
К нам подходит Юрий Андреевич, местный старожил. Невзирая на жару, он облачен в старинный фетровый костюм и шляпу — предмет гордости хозяев.
— Ну, здравствуйте, соседушки, — говорит он, кланяясь. — Не разродились еще?
— Как видите, — отвечает супруга с улыбкой.
— Ах, как я вам завидую! Дети, игрушки, люльки — это очаровательно. Когда у меня родился первый ребенок, я был на седьмом небе от счастья.
— А сколько их у вас было? — вежливо интересуюсь я.
Он закатывает глаза к небу.
— Дай бог памяти… Двадцать, должно быть. От трех жен.
Мы, улыбаясь, переглядываемся с супругой.
— Настоящий производитель, — усмехаюсь я.
— За то и ценят, милый мой. За то и ценят.
Я оборачиваюсь в сторону луга, смотрю на резвящихся хозяйских детей. Спрашиваю:
— Не знаете, что за дикари шастают в округе?
— Дикари? — Юрий Андреевич недоуменно поднимает брови.
— Мы встретили странного человека. Он сказал, что живет здесь без хозяев в обществе таких же бродяг.
— А-а, эти, — небрежно протягивает Юрий Андреевич. — Безмозглое отребье! Хозяева травят их, да все без толку.
— Откуда они взялись? Этот человек уверял, что родился здесь.
— Беглецы, — пожимает плечами наш собеседник. — Хозяева уже и сами не рады, что завезли людей. Эти паразиты расплодились сверх всякой меры и портят им урожаи.
— Значит, дикарей здесь много?
— Полно. Вся округа кишит ими.
— Странно. Неужели хозяева не могут справиться с вредителями?
Юрий Андреевич опять пожимает плечами.
— Кажется, дело тут не во вредителях, а в нас. Многие питают какую-то иррациональную неприязнь к хозяевам. Говорят, что они, мол, разрушили цивилизацию… Белиберда, конечно. Но есть дурачки, которые в это верят. Сумасшедшие всегда найдутся, вы же понимаете. Когда их сюда привозят, они пускаются в бега, а потом плодятся с неимоверной скоростью. Раз в несколько лет хозяева проводят очистку местности, да что толку! Людей везут и везут, так что бродяги быстро восполняют свою численность. Экологический баланс трещит по швам, а начальству до этого нет дела. — Юрий Андреевич гневно сопит, полный негодования на безалаберность властей. — Отщепенцы говорят, что Земля таким образом мстит своим поработителям. — Он саркастически усмехается.
— В этом есть доля истины, — соглашаюсь я.
— Да бросьте! Неужто вы верите в эти глупости? Даже смешно. Какие поработители? Я вас умоляю. Если говорить начистоту, это мы властвуем над ними. Да-да, не смейтесь! Поглядите: человечество достигло всего, о чем мечтало. Мы можем не заботиться о хлебе насущном, за нас все делают хозяева. Это же поистине «золотой век»! Разве могли наши предки вообразить такое? Они трудились, умирали от болезней и истощения, воевали, а потом пришли хозяева и подарили нам рай. Это ли не счастье?
— Но ведь у человека есть и другие потребности, — осторожно возражаю я.
— Какие, например?
— Искусство, наука…
— Наука нужна тем, кто не уверен в завтрашнем дне. Ради чего, по-вашему, люди познавали тайны природы? Чтобы утолить интеллектуальный голод? Как бы ни так! Чтобы подчинить себе природу. Вот единственный мотив. Нам же, имеющим все в готовом виде, подобные забавы ни к чему. — Юрий Андреевич снимает шляпу, машет ею перед лицом, вытирает платком пот со лба. — А что касается искусства, необходимость в нем возникает лишь у сытых людей. Голодным некогда думать о возвышенном.
— Но мы же не страдаем от голода. Пришла пора обратиться к высокому.
— Вот и обращайтесь себе на здоровье. Кто вам мешает?
— Да как-то, знаете ли, не приходит в голову думать о возвышенном, сидя в клетке.
— Предрассудки, — решительно заявляет Юрий Андреевич. — Наши жилища, или, как вы их назвали, клетки благоустроены по высшей категории. При этом мы избавлены от многих забот, с которыми ежедневно сталкиваются местные. Нам не нужно убирать, готовить пищу, работать, в конце концов. Чего же больше? Сидите и медитируйте.
Я озадаченно чешу в затылке. Вроде все логично, но имеется в этой логике какой-то изъян. Какой — я и сам не могу сказать. Но чувствую, что мой собеседник лукавит.
Вскоре прогулка заканчивается. Хозяйская дочка сгребает нас в клешню и запихивает в коробку.
— Осторожнее! — стрекочет мать. — Не раздави их.
— Я и так осторожно, — дуется девочка.
Я поднимаюсь с пола, протягиваю руку жене.
— Больно?
— Косорукая дура, — бормочет она, держась за живот.
Мы опять усаживаемся в креслах. Коробка поднимается, начинает раскачиваться. Я смотрю на жену — она выглядит бледнее обычного; сидит, сжав зубы и уставившись в одну точку. У нее опять испортилось настроение.
Ночью она рожает. Это событие сопровождается криками, хозяйской суматохой и моими метаниями. А с утра начинается то, о чем с таким придыханием вспоминал Юрий Андреевич. Вопли младенцев, смена белья, кормление, стирка, потом опять вопли, новое кормление, и так по кругу. В кратких перерывах, пока новорожденные спят, мы успеваем наскоро перекусить. Хорошо еще, хозяева заранее купили нам несколько гигиенических комплектов для детей и две маленькие кроватки, иначе пришлось бы совсем туго.
— Как мы их назовем? — спрашивает жена.
Я и не подумал об этом. Кусаю в смущении ноготь, нерешительно произношу:
— Аркадием и Мариной.
— Почему?
— Так звали моих родителей.
Жена удивленно моргает.
— Ты помнишь своих родителей?
— Разве я тебе не говорил?
Супруга пожимает плечами. Ей все равно.
— Хорошо, пусть будут Аркашей и Мариночкой. — Она чуть заметно улыбается, но тут же тускнеет. — Хотя все это бессмысленно. Для хозяев они будут просто самцом и самкой. Может, их даже захотят скрестить…
— Почему бы и нет? У них хорошая порода…
Супруга бросает на меня испепеляющий взгляд и отворачивается.
Время летит для нас со скоростью света. Целыми днями мы хлопочем над детьми, не замечая ничего вокруг. Декада сменяется декадой, младенцы подрастают, а хозяева то и дело приводят гостей полюбоваться на малюток. Жену это нервирует.
Но однажды свершается то, чего мы боялись больше всего. Открывается верхняя крышка, и над нами возникают огромные жадные клешни. Жена срывается с места, бросается к малышам.
— Не дам! — верещит она, пытаясь закрыть их своим телом. — Пошли прочь.
Клешни бесцеремонно отпихивают ее и поддевают обе люльки. Супруга подпрыгивает что есть силы, вцепляется зубами в хозяйскую лапу. Раздается шипение, клешни убираются прочь, стряхивая супругу на пол. Я изумленно наблюдаю за этой сценой, не двигаясь с места.
За стеклом тем временем слышится плач, мечутся гигантские фигуры, хозяин яростно машет крыльями. Потом в нашу клетку просовывается другая клешня, более крупная, и обхватывает жену. Лицо ее багровеет, глаза лезут из орбит. Сверху доносится голос:
— Бери детенышей, пока опять не цапнула.
Юркие лапки хозяйской дочери зачерпывают кроватки с нашими младенцами и уносят их прочь. Клешня разжимается, полузадохнувшаяся жена катится на пол. Потолок возвращается на свое место, и все затихает.
Я подбегаю к супруге, опускаюсь на корточки, кладу ей руку на плечо.
— Как ты?
Она не отвечает. Подтянув ноги к подбородку и закрыв лицо руками, она тихонько вздрагивает.
— Милая, как ты? — повторил я.
Молчание.
— Милая…
— Отстань от меня! — взвизгивает она, резко отмахиваясь.
Ее глаза красны от слез.
— Но послушай… — начинаю я.
— Отстань от меня! – она орет так, что мне закладывает уши.
Я опасливо взираю на нее. Она опять сворачивается калачиком, закрывает лицо ладонями. Я поднимаюсь, иду к умывальнику, наливаю воды в стакан и возвращаюсь к ней.
— Вот, выпей.
Она не двигается, и мне приходится насильно усаживать ее. Вода действительно помогает. Трясущимися губами она пьет и говорит сквозь слезы:
— Подлецы, недоноски! Все-таки отняли. И ради чего теперь жить? Что мне осталось? Полезть в петлю? Будь проклята эта чертова планета! И все ее жители! Будь проклят ты! Почему, почему ты не вступился за них?
Рот ее кривится от рыданий, конвульсии сотрясают тело. Я молча беру у нее стакан и прижимаю жену к себе. Она не сопротивляется.
— Надо быть сильными, — говорю я, гладя ее по спине. — Надо вытерпеть и жить дальше. Мы сможем. У нас впереди еще много счастливых лет. Вот увидишь. Мы еще увидим наших детей. Их наверняка отдадут в хорошие руки. Они же — здоровые, без дефектов… Таких абы кому не продадут. Я разговаривал с людьми, я знаю. Поверь мне, все будет хорошо…
Она успокаивается, и я отношу ее в кровать. Она вцепляется зубами в пододеяльник, смотрит стеклянными глазами в стену. До самого вечера так ни разу и не поднимается с постели.
Ложась спать, я желаю супруге спокойной ночи и, обняв ее, почти мгновенно засыпаю. Переживания этого дня лишают меня сил.
Утром я обнаруживаю, что супруги рядом нет. Встревоженный, я опускаю ноги на пол и зову ее:
— Дорогая!
Молчание. Я потираю заспанные глаза, зеваю, быстро натягиваю штаны.
— Милая, где ты? В туалете?
Опять тишина. Нехорошее предчувствие охватывает меня. Я шлепаю в коридор, заглядываю в уборную. Никого. Тогда я открываю дверь в ванную, и ноги мои подкашиваются. Супруга лежит на дне заполненной ванны, вцепившись окостенелой рукой в эмалированный край. Я подступаю ближе, прикасаюсь к ледяной ладони, ошеломленно взираю на труп.
Веки мои начинает щипать, горло булькает в нервных спазмах. Я падаю на колени, извергаю какие-то жалобы, стоны; прислонившись лбом к холодному краю ванны, заливаюсь слезами и осыпаю поцелуями восковую руку покойницы. Потом, собравшись с духом, поднимаюсь, вытаскиваю тело из воды. Труп норовит выскользнуть из рук, вода плещется на пол. Я отношу жену в комнату, кладу на кровать и долго смотрю на нее.
Смутно помню дальнейшее. Кажется, по истечении какого-то времени теряю сознание. Не знаю, как долго я пролежал на полу. Может, час, а может, и день. В мозгу отпечатались прикосновения огромных щупалец, тщетно пытавшихся пробудить меня. Затем кто-то переносит меня на кровать, и я, открыв глаза, вижу громадную морду, склонившееся надо мной. Она щурится и озабоченно щелкает челюстями, а со стороны кто-то громогласно стрекочет:
— Что с ним, доктор?
— Ничего особенного. Обычная депрессия.
— Он переживает из-за смерти самки?
— Да. С людьми такое случается. Они очень восприимчивые существа.
— Как же нам быть?
— Есть одно эффективное средство…
Морда исчезает, сменившись белым потолком, а стрекот продолжает звучать, все удаляясь:
— Так вы полагаете, это поможет?
— Обычно помогает. Конечно, нельзя дать гарантию. Люди, знаете ли, тонкие натуры. Они чувствуют не хуже нас с вами. Да-да, не удивляйтесь!
— Я вообще не люблю людей. Да и прочую живность, если уж на то пошло. Но дочери нравиться с ними возиться. А чего не сделаешь ради ребенка, верно?
— Понимаю вас. У самого двойня…
Наконец, разговор затихает, и я опять впадаю в забытье. Мне снится, будто жена набрасывается на меня с упреками, а я огрызаюсь в ответ и в запале спора начинаю оскорблять ее.
Просыпаюсь я от ощущения, будто кто-то смотрит на меня. Открыв глаза, замечаю в дальнем конце клетки человеческую фигуру. Я вылезаю из кровати, делаю два шага. Передо мной на стуле сидит женщина. Она смотрит на меня застенчиво и с опаской.
— Привет, — говорит она.
— Привет, — отзываюсь я.
— Меня принесли четыре часа назад. Ты спал, и я решила тебя не будить.
В голове что-то звенит, зубы сжимаются в приступе ненависти. Мерзавцы! Хотят так дешево провести меня! Ну уж дудки!
Но всё же я подхожу к ней, глажу ее длинные светлые волосы. Она улыбается и кладет руку на тыльную сторону моей ладони. Поднявшись со стула, обнимает меня за шею, прижимается всем телом. Я целую ее — горячо и страстно, как целовал жену в первые недели совместной жизни. Печаль моя отступает, тело наполняется блаженством.
Что ни говорите, а хозяева у меня замечательные.
_________________________________________
Об авторе:
ВАДИМ ВОЛОБУЕВ
Родился в Александрове Владимирской области. Живет в Москве. Окончил факультет истории, политологии и права Московского педагогического университета. Окончил аспирантуру Института славяноведения РАН, в 2004 г. защитил диссертацию по теме «Политическая оппозиция в Польше. 1956 – 1976».
Автор книг «Сказ о Гильгамеше», «Кащеево царство». Автор журналов «Пролог» и «Darker».
скачать dle 12.1
