Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
 Роман Богословский |
Влад Хитрин: Я совсем не журналист, и это мой дебют. Нельзя назвать данный материал интервью в полном смысле, это больше откровенный разговор с человеком, который сам все время такие разговоры ведет. Роман берет интервью у звезд рока, литераторов, политиков, актеров. И мне просто захотелось понять, а как он сам умеет отвечать на самые разные вопросы? Судить вам. |  Влад Хитрин |
– Рома, помню, что ты не очень хорошо отзывался об отечественной рок-музыке, присутствовал какой-то скепсис в твоей оценке. «Агата Кристи» отличается от остальных отечественных групп, раз уж о ней ты книгу написал? – Я могу сказать только за себя. Считаю, что «Агату Кристи» очень странно приписывать к этому понятию – «русский рок». Мне кажется, что она стоит особняком и ни в какие понятия не вписывается. Она другая и музыкально, и эстетически. – Ты считаешь, что больше таких групп у нас нет? – Настолько искренних, когда люди без остатка выносят себя наружу – таких нету, а может, я просто их не знаю. – Может быть, это связано с эстетикой декаданса? – Конечно, они же как раз её и культивировали. – А есть нечто, что не отражено в твоей книге? Какие-то нюансы, секреты… – На самом деле, когда мы готовили эту книгу, не могли выйти за рамки определённого объёма, который издательство заявило. Но с Самойловым-старшим мы обсуждали такую возможность: в будущем, если каждый из братьев захочет, мы, может быть, сделаем другую, более глубокую книгу, эдакий сборник психоаналитических интервью. Но это пока в далеких планах. – Это вообще будет очень здорово! – Это было бы здорово, да, потому что есть много вещей, о которых не скажешь в рамках «серийной» книги. «Серийные» книги – это просто биография, дискография, почти без психологии. – Думаю, братьям есть о чём рассказать… – Конечно. Жизнь была яркая, насыщенная. – А всё-таки что именно тебя цепляет в «Агате Кристи»? Какая-то, может быть, эмоция? Тот самый декаданс? – Меня цепляет не столько сам декаданс, сколько искренность, во-первых, а во-вторых, они очень созвучны мне, но не мне нынешнему, конечно, а тому, каким я был 10 лет назад. Они попали в резонанс с моей душой, с моим мышлением – именно поэтому и стали, видимо, той группой, которая больше чем группа для меня. Это было настоящее фанатство в хорошем смысле слова. Я тогда уже вышел из возраста, когда ходят и орут по улицам, скандируют лозунги, носят майки нестиранные, но в то же время ещё и не вошёл в возраст, когда прекращают депрессовать по каждому поводу. – А что еще ты тогда слушал? – Tiamat, Depeche Mode, Nine Inch Nails немножечко, Pink Floyd, конечно же, – всё в таком мрачновато-меланхоличном ключе. – А про каких музыкантов ещё хотел бы написать книгу? – Честно говоря, больше пока не хотел бы. Как-то раздумывал – интересно было бы написать книгу о Сергее Курёхине. Это был поразительный, феноменальный человек, но дело в том, что про него уже создано достаточно большое количество книг, и это очень хорошие книги. Я тут вряд ли смогу что-нибудь добавить. Дело в том, что книга об «Агате Кристи» - она первая, то есть я являюсь их первым официальным биографом. – А когда ждать выхода твоей повести «Трубач у врат зари»? – Не знаю, как издатели соберутся. – То есть она уже готова? – Да, готова. И уже даже побывала в длинном списке премии «Нацбест». – Что ты можешь рассказать об этой повести? – Рассказывать особенно нечего, ее надо читать. Она о двух годах, проведённых мною (именно проведённых, то есть я там не учился, а именно проводил время), в музыкальном училище. Сложная повесть для меня. Она о взрослении, о том, как можно не выжить в это страшное, но веселое подростковое время. Есть книги о субкультурах, моя повесть о суб-субкультурах. – Судя по тому, что ты рассказываешь, эта вещь будет отличаться от «Театра морд»? – Конечно. Это совсем о другом и по-другому. Переклички есть, но незначительные. – Карьеру писателя ты отсчитываешь с 2010 года, если не ошибаюсь? – Карьера – это громко сказано, в нашей стране невозможно сделать карьеру писателя. По крайней мере, надолго. – Почему? – Это не самая популярная, вернее – самая непопулярная нынче работа. Если вообще работа. А обо мне в этом контексте пока рано говорить, я только начинаю, как оно дальше будет – неизвестно. – А что именно нравится в литературном труде? – Мне нравится редактировать уже написанное. То есть когда ты первый раз написал… вот у тебя чистый лист, ты заполнил его условным количеством символов, закрываешь его на два дня, а потом возвращаешься. И вот второй раз – самый любимый. Потом уже начинается маразм – тебе уже кажется, что переделываешь зря, делаешь только хуже. Есть люди, которым нравится писать именно первичный текст. Мне нравится именно второй раз. – А что в этом такого волшебного? – Не знаю, меня это завораживает. Я вижу шероховатости и корявости, потихоньку начинаю их исправлять, и в этом есть что-то мистическое. – Ты ведь и журналист. Журналистика и литература как-то связаны? – Конечно. И там, и там – буквы, слова, предложения. – Литература и музыка – как они связаны? – Связаны в едином понятии – искусство. – Что есть общего, различного? – Процесс сочинения – он очень схож. Просто так вышло, что у меня сочинить самобытной музыки не получилось, но это дело другое. Процесс в любом случае очень похож, ты же сочиняешь и там, и там. – Ты не планируешь возвращаться к музыке больше? – Не знаю, если будет какое-то особенное стечение обстоятельств, то вполне возможно. – Что заставляет тебя все время идти вперед, двигаться? – Что-то в голове такое щёлкает и не даёт мне остановиться. Это, кстати, не всегда хорошо, потому что иногда причиняет мучения очень серьёзные… Нужно смотреть кучу фильмов, слушать тонны музыки. А еще постараться узнать что-то в живописи, политологии, философии… А это ведь не всегда хочется делать. Хочется же просто лежать на боку и смотреть в окно. – Это работа над собой? – Да, это постоянная шлифовка самого себя, которая аукается и бессонницами, и какими-то патологическими состояниями, и депрессией, и разладом в семье, и желанием выпить больше положенного. – Ты ставишь себе планки? – Ну да. Ну попробуй послушать за неделю тридцать музыкальных альбомов… – Нет, конечно, я не смогу. – И я не могу. Но если не послушаешь, они так и останутся… висеть на шее жерновом. Лучше через не могу. – Очень интересно. А если не хочется, как ты преодолеваешь это? – Есть такое хорошее слово – осознание. Я стараюсь – это редко получается, – жить постоянно осознанно… то есть чтобы лень… пусть она даже будет… но пусть я буду знать о том, что это именно она, а не что-нибудь другое. Это непросто – я устал сейчас или мне сегодня хочется полежать в ванной, а что это именно лень. Часто же мы маскируем лень под все, что угодно. В общем, семь раз из десяти можно с ней согласиться и сдаться, а три победить. И это уже будет дело просто титаническое совершено. – Ты ставишь цели? – Приблизительные, может быть. У меня одна цель – стараться не делать слишком больших перерывов между написанием прозы, чтобы всё-таки либо рассказы, либо какие-то очерки всё равно появлялись с периодичностью. Не стоит забрасывать дело надолго. А то собьется прицел, можно и не восстановить. – О чём мечтаешь? – Нет такого. Не люблю это слово. Предпочитаю действовать. – А что для тебя важно в жизни? Помимо того, о чём мы уже говорили? – Важно всё, чем я сейчас живу. У меня две дочери всё-таки. Они очень важны для меня. Естественно, общение с моими друзьями очень важно. Особенно с теми, кто развивает, а не тянет вниз. Но и с теми, кто тянет вниз – тоже важно. И всё остальное важно. Сама жизнь – облака, дороги, машины, дома – всё, что попадает в зону видимости/слышимости. – Поскольку ты занимаешься литературой, может быть есть какой-то рубеж, к которому ты стремишься? А может, хочешь его перешагнуть? – В литературе хотелось бы добиться какой-то стабильности. Просто это такая область… ты всё время «подвешен». То есть ты никогда не можешь ни на что опереться. Даже очень именитые авторы сегодняшние, и то порой ищут издательство заново для каждой новой книги. То есть в России институт этот, так же как и институт шоу-бизнеса и звукозаписи, очень неструктурированный, размытый, работающий от случая к случаю. – А ты какие-то планы составляешь? На каждый день, на месяц? – Нет, никаких планов. Это только по работе: есть ежедневник, в нем все фиксируется. – Кстати, по поводу Москвы. Ты жил там с 2001 по 2003 гг.? – Да, где-то так примерно. – Каковы твои впечатления от этого города? – Хороший город, он заставляет двигаться, расти. Если ты туда приехал, действительно нужно работать и действительно не покладая рук. Когда я ехал туда, то не совсем хорошо осознавал, зачем я конкретно еду. Мы просто с первой женой решили сорваться и поехать, мне казалось – что-то с шоу-бизнесом должно получиться, с пением… и какие-то зацепки действительно были, но, слава Богу, что они потом не реализовались. Если у тебя нет какого-то подспорья, можешь забыть о карьере певца в России. И я попал работать в рекламу –– такой жёсткий бизнес, к которому был совершенно не готов ни морально, ни физически, ни нравственно. С математикой у меня проблемы, а там всё строилось именно на цифрах. Двоюродный брат просто взял меня попробовать, ну и я на два года прижился там, сам не знаю, как. В тот период я решил порвать с творчеством. А брат мой, Володя, совершил настоящий подвиг, взяв на работу такого раздолбая. – А чем отличается рекламный бизнес в провинции от Москвы? – Там он поставлен на более широкую ногу просто. Там есть ряд исследовательских компаний, которые проводят постоянно масштабные исследования аудитории средств массовой информации: радио, печати, телевидения, интернета. Эти выкладки продают рекламным агентствам, агентства на этой основе планируют для клиентов рекламные кампании. А в провинции этот бизнес не организован как следует. То есть здесь все от таланта и обаяния зависит: если ты девушка красивая, тебе удастся пойти и продать страницу в журнале или место в автобусе, панно на стене дома. А там такие вещи просто не работают. Там нужны чёткие спланированные действия, профессиональные медиапланы на основе исследований. – Ещё есть люди, которые уезжают из провинции в Москву – и с ужасом смотрят на всё там. То есть им не нравится вся эта движуха, они возвращаются, говорят: «Какой ужасный город Москва». Есть другая категория: люди, которым всё это нравится. Вот тебе что ближе? Мегаполис или тихая размеренная жизнь? – Мне Москва нравится, и когда я приехал туда, никакого дискомфорта не испытывал, вполне органично вписавшись в рабочую атмосферу. Знакомился с людьми, тусовался, у меня появились друзья. Мы и уехали оттуда потому, что жена забеременела, сказав: «Ром, давай уедем, я не могу тут больше находиться». То есть не из-за меня. Но в данный момент мне больше нравится в Липецке, потому что писательство не требует нахождения в Москве. Ты можешь жить где угодно, и при этом писать что угодно, про «Агату Кристи» или хоть про Мадонну. То есть сейчас это неактуально, туда ехать вообще нет смысла. Единственное, те, кто желают стать музыкантами, певцами, моделями, конечно, туда должны ехать. А работать бухгалтером и сварщиком можно и в Липецке. – Но туда-то едут люди за другим порядком заработных плат… – Так там и порядок оплат, коммунальных и прочих, тоже другой. Попробуй устроить ребенка в московский детский сад, все поймешь. – Роман, ты называл движущие факторы… преодоление лени и прочее. А вот любовь к самому себе, насколько она важна? – Она мешает порой очень сильно. – Каким образом? – Любовь к самому себе с годами превращается в плотный ковер, который отделяет тебя от самого же себя. То есть ты начинаешь считать себя кем-то не тем, кто ты есть. – Ты имеешь в виду эго? – Конечно. Вот я такой. Вот я сякой. Вот я вот это вот умею. И как только ты начинаешь это в себе пестовать, сразу все твои умения валятся в пропасть. У тебя становятся хуже рассказы. У тебя становятся хуже статьи. У тебя появляются проблемы в общении. То есть в идеале вообще нужно отказаться от такого понятия, как любовь к себе. Но это могут только очень продвинутые люди - отшельники, мистики, монахи. Очень трудно находясь в обществе, где нужно постоянно что-то доказывать, отказаться от самолюбования. Это помеха, которая сегодня правит миром. – То есть ты не разделяешь любовь на «здоровую любовь» и на «эгоизм»? – Нет, я не разделяю, потому что «здоровая любовь» в момент может трансформироваться, перерасти в жалость к себе, в кормление отменной бараниной своих тараканов. – Ну и как с этим бороться? – Если ты сядешь писать рассказ или музыку, это всё сразу растворится и рассыпется в прах. А если ты так и будешь ходить ничего не делая, всё это будет только возрастать. Сразу в творчество, и всё. Тебя как бы нет, есть чистый лист. Чистый лист себя не любит – ему всё равно. – А застенчивость тебе знакома? – Конечно. Да. – Она тебе мешает? – Сейчас меньше. У меня был период, когда я достаточно долго не мог найти работу, и это меня подкосило. Потому что обычно в жизни всё удавалось. Но пришел кризис 2008 года, я работал в итальянском банке… – Где? – В Липецке, в филиале банка «Интеза Санпаоло». И первых, кого начали сокращать – это рекламщиков и маркетологов. Я достаточно долго не мог найти работу, и у меня, да, появилась… вот именно что не апатия, а застенчивость. Казалось, во мне что-то не так, раз я не могу найти работу. А её просто не было. И негде было найти. Потом всё вошло в свою колею, и это прекратилось. – А как преодолевал? Или само собой все получилось? – Когда нашлась работа, когда я снова стал социализироваться, и понял, что я где-то могу применить свои силы, что я где-то нужен, постепенно всё и прошло. – То есть всё дело в самой жизни, в самой социальной практике, по-другому никак… – Конечно. Безусловно. Но здесь тоже мужество нужно. Даже если ты выпадаешь из социума, если ты не работаешь по каким-то причинам определенное время, не стоит этого пугаться, это даётся зачем-то, для осмысления. Плюс голова твоя отдыхает. Психика отдыхает. То есть если сейчас со мной такое случится, я уже совершенно по-другому буду к этому относиться. – Как ты сейчас будешь к этому относиться? – Я использую это время на что-нибудь полезное. Начну больше читать, стану больше слушать музыки, больше размышлять. – Сейчас эта проблема для тебя не стоит? – Нет. – А вообще решать её нужно только действиями? – Вообще всё нужно действиями решать. Можно очень долго воздушные замки строить. Мы когда руку вверх поднимаем, мы же не думаем: «Как бы мне сейчас руку вверх поднять?» Мы это делаем, и все. – То есть нужно включать робота? – Не обязательно. Нужно достаточно осмотрительно и, главное, осознанно ко всему подходить. Знать, зачем ты это делаешь, чего собираешься добиться в будущем своими действиями. Робот всё-таки кем-то управляется, а ты должен собой стараться сам управлять. С Божьей помощью. – Что для тебя вера, религия, православие? – Очень многое. У меня православие такое… своё собственное, немножечко, может быть, еретическое. – Роман, мы с тобой знакомы давно, но если измерить именно продолжительность общения, получится не так много. Я помню какие-то фразы, которые ты говорил о настоящем православии и ненастоящем православии. Что это значит для тебя? Что для тебя настоящее православие, что нет? – Настоящее православие лично для меня – это жизнь полностью по заповедям. Я не говорю, что я так живу, это пока для меня теория. Тот, кто живёт по заповедям, которые даны в Библии, – вот он настоящий православный, он может вообще ни разу в жизни не посетить церкви – здесь ничего дурного нет. А бывают и православные атеисты. Например, моя тёща. Она физик по образованию, в Бога не верит. Но в жизни поступает так, что не каждый православный осилит: по правде и искренне. Настоящий православный – это не тот, кто рядится в платки, длинные юбки и красит яйца. Настоящий православный – это человек, который жизнью, делами, доказывает свое человеколюбие. Мне, конечно, до такого еще далеко, но тенденции появляться начинают. – Ты говоришь: «еретическое», в чём это заключается? – С точки зрения ортодоксального православного… если бы меня сейчас слышал священник, он бы вступил со мной в полемику, стал бы «разносить» мою точку зрения, сказав, что только в церкви есть истина и спасение. На то он и священник. Если он иначе скажет – его отлучат. – Но в любом случае, в православии же важна вера, да? – Вера здесь никоим образом не отменяется, это, конечно, один из первейших моментов. Но вера же не может быть православной или какой-нибудь другой? Вера едина. Человек верит одинаково: иудей, православный, язычник. Он верит в нечто высшее одинаково абсолютно, или с сомнениями, или наполовину. Только на уровне слов и символов это имеет отличия. – А как вера конкретно влияет на твою жизнь? – Сил добавляет. Что-то раскрывается по ходу жизни новое для меня. Когда я задумываюсь о вере, что-то такое, не всегда выразимое словами, носится вокруг. И ты себя ловишь на мысли, что приобрёл какой-то новый интересный опыт сию минуту, который потом выльется либо в писательстве, либо в работе, либо в отношениях с семьёй. Если привести конкретный пример, иногда не знаешь, как объяснить жене или ребёнку что-то. К примеру, ответить на вопрос так, чтобы человек понял. А обращаешься к Богу мысленно, потом отпускаешь ситуацию, полностью забываешь о необходимости давать ответ. И через полчаса, час, день этот ответ просто сваливается на тебя. Вот это и подобные вещи можно назвать плодами общения с Богом, плодами веры. – То есть у тебя есть такая практика… – Конечно. Она действует и живет во мне постоянно. – Ты никогда не жалел о том, что принадлежишь именно к православию? Вот взять БГ – он и в одной религии, и в другой; считает себя и православным, и буддистом… вот у тебя такого не было? – Нет, у меня такого нет совершенно. Я крещён в православии. Где подвязался, там и иди. Но это нисколько не мешает мне изучать буддизм, иудаизм или мусульманство. Я вот сейчас конкретно этим занимаюсь, читаю трехтомник Мирчи Элиаде «История религий». Вообще, история религий – это одна из тем, которая наиболее близка мне. Как и БГ, могу сказать, что в чём-то я буддист, в чём-то иудей, в чём-то мусульманин. При этом я совершенно спокойно приду в храм и буду причащаться, исповедоваться. Потому что в самом православии очень многое собрано из других традиций. – А есть что-то в православной церкви, что тебе не нравится? Кому-то не нравится мрачность, например… – Мне не нравятся некоторые священники, которые пришли не на своё место. Есть священники, которые попадают в церковь, видимо, не без ведома искусителя человечества. – Ещё по поводу православия… есть такое выражение «раб Божий». Оно тебя не коробит? Я знаю конкретных людей, которые с этим не согласны категорически, а говорят, что сын льва – лев, сын медведя – медведь, а сын Бога – Бог… Что ты об этом думаешь? – Во-первых, ты прав, это такое выражение. К нему можно относиться как угодно, его вообще можно не употреблять. Во-вторых, раб Божий – это тот, кто работает с Богом вместе, то есть не на Бога, как на фараона или начальника, а с ним заодно. Господь работает не покладая рук, он всегда работал и сейчас работает. И раб Божий, человек, должен работать вместе с Богом. Вообще православие, вдумчивое настоящее православие, не требует тупого преклонения колен. Оно требует анализа и взаимодействия. – А вера в себя и вера в Бога – это понятия противоположные или одно другое дополняет? – У каждого по-разному, в том-то и дело. Иногда у человека вера в себя – это и есть вера в Бога. Но только он её по-своему называет. Пример моей тёщи, кстати, очень красноречивый. Она будет тебе доказывать, говорить: «Я верю в себя, я атеист, я физик, я знаю происхождение атомов». Но живёт этот человек как настоящий христианин. В её случае вера в себя - это как раз вера в Бога. Но она вот так её называет. Бывает наоборот: Вот Бог мне сказал: «Пойди и убей неверного». Бери любую традицию, любую религию, ты никогда не найдёшь такого Бога, который скажет тебе: «Пойди и убей». Это говоришь ты сам себе. Или шлепают твоими губами наши рогатые друзья, а ты ведешься. – Может быть, не совсем корректный вопрос… Насколько всё что происходит, зависит от человека, а насколько имеет место промысел Божий? В обычной жизни… – Я думаю, что в каких-то равных пропорциях. В хорошем смысле, когда человек стремится к этому, да? Вернее, стремится осознавать вообще, стремится что-то познавать, какие-то духовные концепции. Если человек совсем от этого далёк, всё равно бывают какие-то редкие прозрения – у Бога много дорог – все! – Нет, я имею в виду, что зависит от человека в нашей жизни, а что определяется Творцом? В повседневной жизни. – Творцом определился сам мир, его конфигурация, то, каким мы его видим (и каким не видим тоже). Есть наука феноменология. Она говорит – то, что мы видим, выглядит не совсем так в себе и для себя. Господь как раз сделал для нас этот мир таким, каким мы его воспринимаем на данный момент. Стол столом, стул стулом. И наделил нас основным… кто-то считает это его большой ошибкой, кто-то считает наоборот… – Свободой воли… – Свободой воли, конечно. И уже сообразно этой свободной воле мы должны свободно, без принуждения к вопросу о рабе Божьем), его постигать. В каждом действии. Не обязательно в священнодействии. Мы с тобой сейчас общаемся о Боге, и Он нас слышит. – Думаешь так? – Конечно. Видишь, шторка чуть качнулась? – Роман, я хочу у тебя ещё спросить вот что. Когда я тебе рассказывал, что купил квартиру и делаю там ремонт, чтобы вскоре туда переселиться, ты сказал: «Что, один? Надо переселяться с кем-то». Почему с кем-то? Какую роль играет семья в твоей жизни? – Сейчас уже большую, конечно. «Не должно человеку быть одному». Это даже не священник какой-то говорит, это Слово Божье.Одна природа уравновешивает другую. – Так для чего люди создают пары? Для того чтобы делить горести и радости? – Да, для того чтобы просто выносить из себя определённое количество той информации, которая скапливается. Эмоциональной, умственной. Чтобы делить все друг с другом, чтобы какое-то единое поле вокруг семьи создалось, некий общий ментальный короб, где их души будут перемешиваться. А потом – выводы, разборы полетов. Это и есть радость общения, ведущая к полноте жизни. – А негативные стороны? – Обрати внимание на тонкость: несмотря на то, что есть заповедь о муже и жене, сказано также: враги человеку домашние его. То есть в Библии всегда хитрость присутствует. Якобы противоречие. Теперь ответ. Да, часто вместо конструктивного общения – скандалы, взаимные оскорбления, непонимание. А остаются от этого несчастные, нагруженные мешками с родительским дерьмом, дети. Вообще супружество и нахождение с человеком постоянно на одной территории – это огромный труд. Нужно прикладывать к этому особенные, ни на что не похожие усилия. Я вот по своей натуре одиночка. Но уверен – семья всё равно важнее, и поэтому мне приходится себя постоянно перенастраивать. И плоды от этого вкусны. – А конфликт не происходит при этом? – Внутренний? Не-а. Как-то я так научился… – Как ты научился? – Просто со временем пришло. То есть ты сразу отключаешься от тех возможных благ, которые могли бы свалиться, будь ты один, просто их отсекаешь, оставляешь за спиной, а обращаешь внимание только на те блага, которые даёт тебе семья. Она действительно их даёт. – Твою статью про подкаблучников я тоже читал… – Да, мужики часто не понимают, что жены их спасают. Если задуматься об этом, так и есть. Я живу в «милицейском подъезде». Там очень много стариков, дедушек. А почему? Я не говорю о том, что ими жёны как-то управляли, просто могли лишний раз сказать в нужный момент: «Хватит» или «Закуси, тебе завтра на работу. Ты начальник». Вот поэтому они живы в отличие от картины в целом по стране. – В семье обо всем можно договориться? Или есть исключения? – Конечно, обо всём. Вот у нас с женой, кстати, есть определённое правило, которое я вообще всем семьям посоветовал бы. Многие семьи распадаются оттого, что люди умалчивают друг от друга какие-то конфликты внутренние, взаимные недовольства. Будут ходить сопеть друг на друга, но при этом ничего не скажут. Два дня не будут общаться, три дня, потом якобы всё это прошло, замылилось, они снова сблизились, хи-хи, ха-ха до следующего раза… Но проблема никуда не делась, ее просто засмеяли на время. И всё. Потом этот таз просто накрывает всю семью и всё хорошее, что в ней было. Для того чтобы семья действительно как-то развивалась, чтобы семейные отношения приносили радость, любые недомолвки нужно сразу же выносить на обсуждение. И даже если ты в следующий раз наступишь на те же грабли, проблема уже актуализирована, она не вызовет внутреннего запора. Обязательно всё через общение нужно пропускать. – Мне всё-таки кажется, что это очень трудная задача – найти своего человека. – Может быть. Некоторые люди даже до конца дней своих не могут найти, бывает и такое. И если долго не находится такой человек, нужно переключаться на что-то другое. В конце концов, в монастырях сейчас мест много. – Рома, последний вопрос совсем далек от религии и психологии: как алкоголь влияет на творчество? – О! Этот вопрос как раз наиболее близок и к религии, и к психологии. Никак не влияет. Писать под алкоголем нельзя, да и не получается. Лучше алкоголем «заниматься» в свободное от работы время, а потом, через парочку дней, приступать к работе. На журналистику никак не влияет. Журналистику можно писать в абсолютно коматозном состоянии. А на прозу только с худшей стороны. – Спасибо тебе и удачи! – Быть добру. _____________________________ Роман Богословский (р. 1981) – прозаик, публицист и музыкант, журналист портала «Свободная пресса», журнала «Лиterraтура», главный редактор журнала «Рублевка LIP». Живёт и работает в Липецке. В январе 2013 года в издательстве «Дикси-пресс» вышла дебютная книга автора под названием «Театр морд» (повесть «Мешанина» и 10 рассказов). См. также: Ярослав Солонин. Обзор музыкальных событий в литературе от 02.02.15. (О книге: Роман Богословский. «Агата Кристи». – Амфора, 2015 (серия «Легенды нашего рока»). // Лиterraтура, № 37. https://literratura.org/issue_reviews/875-obzor-muzykalnyh-sobytiy-v-literature-ot-090215.html. - Прим. ред. Фото анонса статьи - Якова Шлычкова |
||
|
|
