ОкончаниеЧасть I .
Часть II .
Часть III >
***
О.: «Интеллигент – это тот, кто в состоянии согласиться с двумя абсолютно противоположными мнениями об одном и том же. И. всё время несёт улыбку – этот пропуск в ничто. Можно ли вообразить: Христос улыбнулся?»
***
Что было бы без чувствительности и сентиментальности Пруста? – умная и замечательная, но посторонняя картина.
Пусть враг сантиментов в литературе помнит, что дело не в них, а в подлинности и соблюдении меры, пусть также помнит, что чья-то насмешка настигнет его ироничность в такой же степени, в какой его ироничность сейчас насмехается над чьей-то сентиментальностью, что это дело времени и что потехи час настанет.
Иронизировать можно в любой области (в том числе – мнимой), сентиментальничать – по преимуществу в подлинной.
***
Иногда фраза Пруста такова, что для того, чтобы уследить за тем, как завершится мысль, некоторые из бесчисленных ответвлений фразы пробегаешь наскоро, интуитивно, не успевая их исследовать, чтобы мысль не потерять.
К такому чтению можно возвращаться через год, через два, всю жизнь, то и дело останавливая взгляд на том, что пробегал, и пробегая то, на чём останавливался.
Можно было бы исследовать (отчасти, техническую, так сказать, сторону):
чем тот или иной писатель намагничивает своё произведение.
***
Стадия старения: большинство новых людей стало «повторяться», напоминать прежних знакомых. Словно бы
типы себя исчерпали.
Следующая стадия: все на одно лицо.
***
Набоков и Платонов (по-разному, и П. в большей степени) добиваются результата в каждой фразе (Н. – точностью, остроумием, чистотой словаря; П. – мучительностью, постоянным соединением разнородного, деформацией – «как будто бы железом, обмокнутым в сурьму...» Заметим, что у Н. один из основных принципов письма –
мимоходная манера произносить безукоризненные точности и что удача избранной манеры в том, что он, географически не находясь в русском языке, не располагал «кишащим» словом, способным брать точность нутряную).
Ни того, ни другого без языка нет. Сюжетные ходы Н. надоедают, а у П. они и вовсе не важны.
Есть ли другая проза? – не добивающаяся результата ежеминутно?
Например, Кафка (пусть в переводе). Такая проза наращивает потенциал «своего», «странного» взгляда. Тебя обступают нормальные деревья – все породы знакомы, – и вдруг оказывается, что это уже не знакомые деревья, а чужой неведомый лес, из которого не выбраться.
***
Преимущество знаменитости в том, что он спокоен: близким будут облегчены его похороны – кругом столько чужих людей...
Вот вам тема на пару психологических страниц: почему чужие люди в этом случае необходимы?
***
Вдруг, на пятой книге Пруста, видишь героя Марселя как психически больного и неприятного типа, употребляющего мир (и девушку, в частности) в виде успокоительного лекарства: узкогрудый и длинношеий птенчик, которого носит в своих объятиях румяная велосипедистка Альбертина с кошачьим носиком. Марсель – то в объятиях Альбертины (не наоборот), то повисает у неё на шее (от радости) и т. д. Это всё ещё тот мальчик в Комбре.
***
Я не настолько грешен, чтобы вдруг взять да и принять христианство.
***
Читая Кафку (в частности, «Замок»).
Эффект «непредвиденного пространства». Вполне жутковатый. Читатель оступается в соседний равноправный мир, который только что топтал или проходил насквозь или мимо, не ведая о его существовании.
К. в доме крестьянина, в горнице. И вот из банного чада открывается: «...в огромной деревянной лохани (...) в горячей воде мылись двое мужчин...», а затем, в углу, К. видит женщину. «К её груди прильнул младенец. Около неё играли дети, явно крестьянские ребята...»
Два новых мира, а в целом – некое дурное пространство, которое не настичь, как горизонт (как и сам Замок).
Нечто похожее происходит со временем. «Когда они – К. узнал знакомый поворот – уже почти добрались до постоялого двора, там была полнейшая темнота, чему К. очень удивился. Неужели он так долго отсутствовал? (...) ещё недавно стоял совсем светлый день, и вдруг такая тьма...»
Ещё о пространстве: «Оба они – и отец и мать – сразу, как только К. вошел, двинулись ему навстречу, но всё ещё никак не могли подойти поближе».
Это постоянная неосуществимость. Как попытка настигнуть сон. Настигнуть (осознать) сон мог бы только бодрствующий. Но бодрствующий уже не спит. Или так: человек мог бы настичь свою смерть, но настигший её – уже не человек.
Может быть, пространство у Кафки является образом времени?
Разворачивается трагедия нерешительности, неразрешённости. Герой, над которым идёт некий процесс, должен, по здравым понятиям, послать всё к чёрту, покончить со всем одним махом, в конце концов, покончить с собой, но – не тут-то было. Напряжение, нас томящее и раздражающее, возникает из того, что герои всё делают (и говорят) правильно и логично, но не то. Гром гремит, но гроза не разражается. (Кстати, всё время темнеет, почти никогда не светлеет, в метеорологическом смысле).
Другими словами, герой в диалогах и в действиях пересекается с другими и пересекается с истиной, но никогда не сталкивается. Виадук.
Характерно, что и все романы Кафки не завершены.
Герой неосуществим даже в имени. Это во-первых. Во-вторых, точка, в которую стянуто имя героя, как и любая точка, обладает двумя встречными свойствами: она – точка, что-то остро-определённое, дырявящее плоскость; но она и нечто, не имеющее черт, лица, плоти вообще, нечто, становящееся ничем.
***
Пруст пишет: «Гоморритянки довольно редки и вместе с тем довольно многочисленны». – Есть ли у П. совесть?
***
Прочитав Пруста, можно написать воспоминания о его книге.
***
Роман Пруста – это тоска по цельности, которая умерла вместе с бабушкой героя. Наблюдения светского общества несколько приедаются, несмотря на безукоризненные проницательность и точность, – приедаются из-за однообразия приёма: если N. говорит что-либо, можете быть уверены, что думает он противоположное и т. д. Это, в сущности, гениальный трактат о лицемерии (во всём, что касается людей; исключения – иногда герой, мать, отец, всегда – бабушка).
***
По первым пяти книгам наиболее мощных образов – два: самый бессловесный – бабушка («ангел») и самый многословный – де Шарлю («дьявол»). Зло разговорчиво.
***
Иногда человек отвечает по схеме: «Да, конечно, но...» – и завершает это «но» абсолютным «нет».
Таковы люди, которые, с одной стороны, не могут поступиться совестью, чтобы согласиться с тем, с чем не согласны, а с другой – репутацией «хорошего» человека. Категорически несгибаемое мнение не вызывает симпатий.
(Точнее было бы сказать, что человек не поступается своим
представлением о своей репутации. В действительности-то он имеет репутацию лицемера).
Из всего этого следует, что люди не имеют ни совести, ни собственного мнения – раз, и что они этого более всего не выносят – два.
***
Кафка – это атлас человеческого унижения, стыда и вины. Человек рождается, чтобы выяснить, в чём он виноват, и извиниться.
***
Всё имеет смысл, кроме этой фразы.
***
Начинаю предложение, но не помню, как закончить.
***
Собственное мнение – это самое близкое к свободе рабство.
***
О.: «Интеллигент хочет всегда переплюнуть уже наплёванное».
***
Достоинства Пруста столь неоспоримы, что интереснее говорить о недостатках, даже если их нет. Известное дело, недостатки таких величин, едва они замечены, в тот же момент могут быть объявлены достоинствами, к которым мы обычно добавляем два слова:
своего рода. В качестве примера можно бы взять стилистически невыносимые скобки – (подобно броду, через который надо идти, высоко держа оружие прерванной фразы, чтобы она с тем же автоматическим успехом стреляла на другом берегу) – которые легко становятся своего рода достоинствами. И, в конце концов, к системе, своей сложностью превосходящей наше разумение, мы не имеем право предъявлять какие-то претензии (если, конечно, она нас завораживает).
***
Можно было бы проследить, как вступают, легко, намёком, как осторожно пробуждаются темы Пруста, как набирают силу и сплетаются, как одна из них вырывается из хора и звучит крещендо под аккомпанемент других, и кажется, что на неё ушли все силы, но она затихает – со смертью ли бабушки, или Свана – и порождает в нас досадливое беспокойство – нам жаль расставаться с ней, и мы волнуемся, что другая такой силы не достигнет, но вот появляется Эльстир, Бергот или Вейнтель, и из затухающих всплесков оставленной темы вытягивается новая – так бегуны на дальние дистанции уступают друг другу лидерство, вплоть до финишной прямой оставляя нас в напряжении и неведении, – и по ней, по новой теме, мы, уже наученные опытом чтения, в самом начале пытаемся угадать, кто вырвется вперёд, какие завитки пойдут в рост по мере нарастания темы и какие нити совьются в новый канат, когда звучащая тема достигнет крещендо и исчерпает себя, словно бы робко войдя в салон Германтов болезненным, непорочным и влюблённым мальчиком и выходя из салона Вердюренов мощной, развратной и поверженной фигурой де Шарлю.
***
От меня не ускользают нюансы мимоходной жизни. Те нюансы, которыми так элементарно инкрустируют прозу. Поэтому и писательство представляется мне скорее не как избранность и талант, но как болезнь записыванья.
***
Если бы я ничего не писал, мне нечего было бы читать.
***
Всё что угодно, но не стелить постель.
***
Эмигрант с двухлетним стажем: «Не зря всё-таки два года пропало!»
***
О великий, могучий, правдивый и свободный русский я...
***
Психика всегда уже есть.
***
Лучше бы пошёл сдал бутылки!
***
Как дыхание – физический, так слово – духовный выход из тупика. Слово именует то, что вошло и входит в состав человека; оно неизбежно, как неизбежен выдох после вдоха. Иначе, говоря красиво, выкипает душа, как выкипает в безвоздушном пространстве кровь.
Всё же слово с маленькой буквы, человеческое слово, далеко не всегда неизбежно. Смешанное с выдохом, оно не обязательно благоуханное дыхание младенца. Быть может, до древа познания оно произносилось на вдохе, лучше сказать –
было вдохом, от которого нам осталось неизбежное «Ах!» – удивления ли, страха, то есть чистой эмоции открытия или замирания. На другом полюсе – вторичность, в пределе выражаемая проклятием, слово-плевок, и оно – очевидный выдох, некое «тьфу!»
Как бы там ни было, но из этой смеси почти непроизносимого (но и неизбежного) на вдохе и слишком произносимого (и часто необязательного) на выдохе и состоит человеческое слово. И оно – есть дыхание искусства. Порой у одного и того же художника это дыхание прекрасно прослушивается. Весенний берлинский день Годунова-Чердынцева и его памфлет на Чернышевского – суть вдох и выдох.
Сиюминутная сила произведения не измеряется гармоничным соотношением вдоха и выдоха. Скорее уж наоборот: явное преобладание одной из составляющих (особенно – второй) производит неотразимое впечатление на современников. Дисгармония – явление более доступное, более желанное, более отвечающее состоянию человека, а поверхностный читатель (каким почти наверняка современник и является) склонен сводить художественное впечатление именно к совпадению материала с тем, что он более или менее самовлюблённо переживает. (Отсюда и повышенный интерес к авангарду, чья добродетель – элементарная дисгармония).
Гармония – явление сложное и малопривлекательное, поскольку на вид – скучное. Равнодействующая сил там равна нулю – стоит ли отдавать себя на растерзание разрывающих векторов, если они, взаимоуничтожившись, ничего не прибавят к вектору индивидуальной целенаправленности. Кому нужно это невыгодное чтение? Кто любит забывать себя, любимого?
И всё же и поэту и читателю иногда ведомо чудо самоисчезновения. Человек, погружённый в чтение, равен пейзажу, с той великолепной разницей, что это пейзаж разума. И его невозможно не полюбить, настолько его нет промышляющего.
«Весь с головою в чтение уйдя, не слышал я дождя».
Ни у поэта, ни у читателя нет цели, но есть цельность, есть созерцание, которое восстанавливает человека, есть разумное небывание.
Критик – худший читатель, а точнее критик – уже не читатель, он ценитель. Из абсолютной категории влюблённой тишины он переходит в сплошь относительную категорию профессиональной агрессии (восторга ли, разноса – не важно). Он становится невольником впечатлений, идей, мнений и прочих продуктов культурно-хитрящего ума.
Думаю, каждому знакомо музейное состояние растерянности, которое можно сформулировать примерно так: хорошо бы знать собственное мнение!.. – между тем, как взгляд, только что оторвавшись от картины и словно бы мгновенно затосковав по цельности, уже тянется к пейзажу за окном. Краткое время зрения, подлинности, растворения, а проще – любви – миновало. Началась культура.
Культура – есть деятельность растерянного человека. Никакого противоречия –
деятельность заглушает растерянность. Хорошая мина при плохой игре. Замечательно убийственное определение: деятель культуры. Заслуженный деятель искусств.
Культура не только вторична по отношению к Слову, но она имеет и другой знак. Вот их встреча:
«Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?
Иисус отвечал: ты не имел бы надо мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе».
Пилат в неуверенности (ведь он не находит вины Христа) и в испуге (под напором иудеев) высокомерно угрожает, апеллируя к своей власти. Пилат в состоянии нормальной человеческой раздвоенности. Культурный человек, произносящий не суть, а слова.
Иисус отвечает не слову, но сути, а именно: я прощаю тебя, твою растерянность, тебя сбили с толку, наделив властью, которой на самом деле нет. Иными словами, Пилат говорит: «Я не знаю, что делать», а Иисус отвечает: «Я прощаю тебя» (не угрозы, не жестокость прощает, но раздвоенность, первородный грех).
Христос отвечает всегда как человек, которого словно бы оторвали от чтения книги, относящейся не к заданному вопросу, но к тому, кто задаёт.
Слово – а Иисус и есть вдохновенное Слово – обращает человека к тишине и цельности.
***
Интервью – это когда один даёт, другой берёт.
***
Человеческая история как возня самцов.
***
Тютчевское:
Нам не дано предугадать,
как наше слово отзовётся,
и нам сочувствие даётся,
как нам дается благодать, –
можно прочитать в «противоположном» направлении, а именно: нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся (на что-то), и нам сочувствие (к кому-то) даётся, как нам даётся благодать.
Такое прочтение никак не беднее, между прочим.
***
Диалог Иисуса с самаритянкой.
Когда в ответ на просьбу самаритянки дать живой воды Иисус посылает её за мужем, Он не знает, что мужа у неё нет. (В самом деле, не хитрит же, не «проверяет» её Иисус – да и в чём проверять?)
Но Он чувствует, что самаритянка как бы не одна. Речь Его приближается к признанию, что Он и есть живая вода, и своим проникновением в человека Он словно бы ведёт его к мгновенному отрыву от мирского, который выражается в данном случае в словах: «У меня нет мужа».
Впечатление такое, что самаритянка не ожидала своего ответа. Ею высказалась эта незначительная правда, и огонь необъяснимого стыда как будто пережёг её связь с внешним миром. Почему стыда? Это не обычный стыд человека, который соврал или собирался соврать (опять же –
зачем в данном случае?), но – сокровенный стыд разоблаченного трусливого желания: дай живой воды! Трусливого, потому что не всепоглощающего.
Орфей (вообще – поэт) – несостоявшаяся самаритянка.
***
Весёлый человек – потенциальный подлец.
***
Рай – это отсутствие воображения. (Воображение появляется со слов в Библии: «Будете, как...»)
***
Нынешний деятель искусства, когда даёт интервью, непременно оговаривается, что он никто и что слова его ничего не значат. Эта «дающая» скромность много неприятней утверждения какого-нибудь Дали: я – гений. (Хотя истоки те же). Самоирония, став игрой в самоиронию, перешла запретную черту, то есть амбиции писателя настолько велики, что словно боясь быть уличённым в какой-либо слабости, он предупреждает удар самоотрицанием, вплоть до того, что заявляет: а я никакой не писатель и то, что я публикую – никакая не проза. Или, допустим, утверждает, что количество написанного ему важнее качества. Человек искусства непрерывно кривляется...
***
Есть люди, чья порядочность выглядит как мелочность, верность как трусость, вежливость как вялость, вера как ежедневное бритьё, жизнь как распорядок дня. Чьё-то дарование им немедленно кажется высокомерием.
Умеренность и аккуратность. Молчалин минус подлость. Нечто равное нулю.
***
Мафия – вопрос количества. Всюду, где больше одного человека, – мафия.
***
Творчество отличается от жизни тем, что в нём непрерывная утрата (любимых, родины, времени, наконец) есть непрерывное приобретение. (Вверх по лестнице, ведущей вниз). И потому оно всегда чувствует себя виноватым перед жизнью. Должно, во всяком случае, чувствовать. Ввиду своей неуместной победоносности.
Есть и ещё основания для вины. Опускаясь в глубины человеческой души и высвечивая в нём уродцев, существующих, но ещё неведомых, или – воображением творя этих уродцев, творчество рано или поздно пресуществляет их в жизнь. Так, реально гоголевские персонажи со сцены сошли в зал, так, бесы, увиденные Достоевским, не без его творческой мощи и помощи обрели в жизни усугубленные черты. То есть приобретение (новшество) в творчестве может обернуться гримасами в жизни. Грубо говоря, сначала иждивенчество, потом – разбойное нападение.
Но кому придет в голову винить Эйнштейна в создании оружия уничтожения?
Разве что самому Эйнштейну. При всей чистоте и благородстве замысла, художник знает,
что творит, и сожжённые рукописи свидетельствуют о том, какое значение (и, вероятно, не без оснований) он придает своему творению.
«Я знаю силу слов, я знаю слов набат, они не те, которым рукоплещут ложи, от слов таких срываются гроба шагать четвёркою своих дубовых ножек».
И гроба сорвались, не так ли?
А вот Лермонтов: «Чтоб тайный яд страницы знойной смутил ребенка сон покойный и сердце слабое увлёк в свой необузданный поток? О нет! преступною мечтою не ослепляя мысль мою, такой тяжёлою ценою я вашей славы не куплю».
Далеко же мы ушли от лермонтовских сомнений.
***
Не так страшен гвоздь, как его программа.
***
Да хватит уже любить Родину!
***
Всё-таки работа накладывает на внешность человека.
***
Выхожу один я. Надо.
***
Я далёк от мысли.
***
Россия – хороший, документальный, чёрно-белый фильм, Америка – плохой, художественный, цветной.
***
По капле выдавливать из себя раба перед зеркалом.
***
Великий человек отличается от святого тем, что он всегда немного смешон.
***
Плохой человек хуже хорошего. (Но хороший поэт хуже плохого).
***
Имеющее смысл – спорно. С бессмысленным не поспоришь.
***
Всё сводится к тому, чтобы поспать.
***
Пойду посмотрю, как там сосиски...
***
Почему у вас из одного сразу следует другое? Почему одно не остаётся одним? Например, я скажу: «Единственный, кому следует поклоняться на земле, – это я». Вы тут же выведете: сумасшедший. А почему бы просто не послушать?
***
Не знать ответы на главные вопросы (вроде – есть ли Бог?) – есть абсолютная определённость.
***
Напрасно вы чувствуете неловкость, обнаружив себя дремлющим над текстом какого-нибудь замечательно-религиозного человека.
(Он благополучно изничтожает Толстого-проповедника и, вероятно, справедливо, но Толстого читать интересней).
Святость в слове – пресна, ей, в сущности, нечего сказать, т. к. тайна её невыразима. И если уж грешному писателю не следует со словом соваться в святость, то и святости не следует соваться в слово.
***
В Америке как бы можно встретить еврея, который не знает своей национальности. И (что важнее) не еврея, который не знает твоей национальности.
***
Нет, слушай, нет, слушай, я на Валаам, это вот, однажды. Плыву, каюта одноместная, большая, а я один. Выпил немного, бутылка у меня «Мадеры», на три четверти, а потом, думаю. Вышел на палубу покурить, никого. Вдруг у трубы вижу. Одна машет, иди сюда. Я говорю, у меня бутылка, тут, мол, холодно, тут, мол, пошли. Она, я тебе скажу, вот такая и ляжкастая, знаешь, и у меня от предвкушения, что ли, челюсть вот так заходила и стучит ходуном, лязгает, что я слова не могу. Я говорю, что у меня аллергия, и выхожу, ну и она ушла, слышишь...
***
Знакомая продавщица говорит: ты не пей – и к тебе потянутся люди.
***
Шотландский спонсор. Английский королевский спонсор.
***
Какая мерзость: пожилые люди в шортах!
***
Характер может быть только тяжёлый.
***
К искусству перевода. («Кукольный дом» Г. Ибсена)
Нора: Меня сегодня так и подмывает выкинуть что-нибудь...
***
Как грустно полусонной тенью,
с изнеможением в кости,
навстречу солнцу и движенью
за новым племени брести!...
(Тютчев «Как птичка раннею зарёй...»)
Дело не в солнце и движенье, которых, может быть, и нет, а в новом племени. «Поезд ушёл», это ощущение – вечная роль неумного зрителя. Неумного – потому что умный зритель роли не имеет, а точнее, умный – никогда не зритель.
***
– Ты же знаешь, я очень серьёзно отношусь к литературе, – он говорил медленно и обстоятельно, и в голосе медленно и обстоятельно звучала скука.
– Да-да, знаю, – словно бы загипнотизированный, я втягивался в серую пустоту ерую устоту рую тоту...
Затем долго и нравственно он продолжал о своих чистых взаимоотношениях с людьми и журналами и лишь в одном месте допустил роковую интонацию, сказав:
– Да мне что? Лишь бы они издали мой роман, –
сказав с таким простодушно-циничным смешком, что я невольно подумал: «Какая неопрятная смерть».
***
Небо упало в обморок, и молния распахнула дверь в бильярдную.
***
Человек воспринимает жизнь как помеху.
***
Чем что-нибудь хуже, тем оно более предмет искусства. Всё плохое провоцирует на высказывание.
***
Пора принять какую-нибудь религию.
***
Жена даже спит с упрёком.
***
Стиль жизни (по телефону):
Извини, не могу говорить, я одной ногой уже на улице (вариант: в могиле).
***
На первый взгляд человек может показаться интересным.
***
О каком вкусе можно говорить, если на полюсе – минус?
***
Медленное жаркое море. В час по ложной чайке.
***
В родном языке от частого повторения слово утрачивает смысл, в чужом – наоборот. Можно, наконец, уговорить себя, что оно – шкаф, например.
***
Иметь странный взгляд? Это обыкновенно. Другое дело само слово:
обыкновенно.
***
Никто не заслуживает того, что с ним происходит.
***
Из Ахматовой:
От других мне халва – что хурма,
от тебя и хурма – бастурма.
Из Розанова:
Как бы убивать не прикасаясь?
(при ловле моли)
***
Целоваться, не говоря о больших интимностях, становится как-то неудобно. Давайте застегнёмся. Старость – это официальная часть, идущая после концерта.
***
Мандельштам: «Фета жирный карандаш» – идет от «fett» немецкого (англ. «fat») и идиш – жирный.
(Догадался сам, не зная, что меня опередили, как минимум, двое: О. Ронен и Г. Левинтон)
***
Из телефонного разговора:
– Как дела? – Ничего... Жена сегодня палец обожгла, заплакала: всё, говорит, надоело...
***
Я настолько свободен, что пишу не просто и не только, когда хочется, а гораздо реже.
***
Жена и муж.
Она: «Снег пошёл. Боже, я так ненавижу снег...»
(Вариант: «Скоро Новый год. Боже, какой ужас...»)
***
Язык литературы – единственный из всех специальных языков – не прикрывается специальной терминологией (произнося главные вещи).
***
Самое страшное: кабинет дантиста в самолёте.
***
Самое отвратительное: подводная лодка.
***
Самое скучное: восхищение В. Набоковым.
***
Кафка рассказывает всегда не ту историю, которую вы читаете и, естественно, трактуете, а соседнюю.
Впрочем, критик это чувствует, оттого и ожесточается до статей и книг.
***
Я не знаю себе цены.
***
Может быть, моё призвание – немного выпивать и нешумно разговаривать...
***
Она сидела и сдавала...
***
Замечательная как человек женщина.
***
Всего-то-навсего прошёл дождь, а какой неприятный осадок!
***
Из прозы:
Восточно-европейская овчарка бежала по Западно-Сибирской низменности.
***
Фет:
Ласточки пропали,
а вчера с зарёй
всё грачи летали,
да, как тень, мелькали
вон над той горой.
Это указание потом поддержит Набоков: «...запомнишь вон ласточку ту?»
Вечности указывают, где она должна быть: здесь и сейчас – над
той горой и в
этой ласточке.
(Обратный процесс: «Который час?» – его спросили здесь, и он ответил любопытным: «Вечность», – представляется спесью).
***
Американцы думают, что чем человек выше, тем он меньше весит.
***
Если вас взволновало чьё-то первое произведение, прочтите второе – оно вас непременно разочарует и вы успокоитесь.
***
Самый чудовищный опыт (ибо он одновременно самый неопровержимый и пошлый): чем жёстче с людьми, тем они зависимее.
***
Надо всем отдать должное.
***
Женщина, которая мне изменяет, не устраивает меня чисто гигиенически.
***
Талант – есть разновидность безобразия, а также истерическое заполнение пустоты чем-то несуществующим, причем –
истинной пустоты
неистинным несуществующим. (Т. е. – явление провокационное).
***
О, только не делайте вид, что вам непонятна классовая ненависть!
***
Почему со мной всё время разговаривают свысока? (Если дело во мне, то извините... Извините, пожалуйста, извините, пожалуйста...)
***
Работать вне традиции (в искусстве) – высокомерно и нечестно. Традиция, если и не делает ваш язык общедоступным, то, во всяком случае, делает его доступным для тех, кто хочет прочесть (или увидеть). Если же вы последовательно и до конца нетрадиционны, то и произведения ваши не подлежат обнародованию.
***
На плохое настроение надо иметь право, на хорошее – наглость.
***
Рано или поздно начинают повторяться: пейзажи, лица, ситуации и т. д. Словно бы происходит постепенное совмещение всех отпущенных тебе возможностей новизны (представляющих некий ветвистый узор) с полем жизни, заданным apriori, иначе – с временем и пространством, в которые ты помещён, точнее: с узором, уготованном в них для тебя.
Число возможностей новизны ограничено. Всё чаще и чаще мы слышим щелчки-совпадения, видим наложение и совмещение 2-х узоров. И, наконец, всё останавливается в абсолютной симметрии, именуемой смерть.
***
Животноводческий вопрос:
откровенно или обыкновенно?
***
Он ей испортил жизнь. Причём – всю.
(Вариант: Рюмка разбилась вдребезги. Причем – вся.)
***
Она была армянкой по национальности...
***
Я говорю: у женщин ослаблено чувство вины, и вижу необыкновенные возможности развития этой фразы. Но чтобы мысль не потеряла глубину, я должен быть верен нежеланию додумывать её до конца.
***
Провозглашение скромности как образа жизни – есть абсолютная непристойность.
***
Знать, где зарыта собака, и съесть её.
***
Я забыл, как надо писать: лявляется или льявляется? (во сне)
***
Смысл притчи в том, что её не следует толковать.
***
Пусть стены гостиниц расскажут то, что они слышали, брачным покоям.
***
Она приходилась ему вдовой.
***
После смерти ему ужасно не везло. (Из чьей-то статьи о Чаадаеве).
Кстати: а при жизни?
***
Они родились в один день, но были противоположного пола, совершенно не похожи, жили в разных странах и до конца жизни ничего друг о друге так и не узнали.
***
Имея хороший вкус, можно притвориться умным.
***
Сближение с американцем останавливается там, где ему кажется, что я вот-вот попрошу в долг.
***
Как глупо выглядит человеческий затылок...
***
Сумасшествие – это разновидность рационализма. (По другому: безумие и рациональность – брат(о) и сестра).
***
Сейчас я пишу предложение, которое закончится на последнем слове.
скачать dle 12.1
