В рамках выставки «Литературная Атлантида» в Государственном Литературном Музее 23 июня 2017 года состоялась дискуссия вокруг книги Людмилы Вязмитиновой «Тексты в периодике. 1998-2015», вышедшей осенью 2016-го в издательстве «ИП Елена Алексеевна Пахомова». Рецензию Владимира Аверина на эту книгу см. в «Лиterraтуре» № 88. Участникам было предложено подумать над вопросами:
1. Какие отрезки и реперные точки перехода можно выделить в означенном в книге периоде (1998 – 2015)?
2. Какие важные события в этом периоде можно выделить, исходя из содержания книги, и какие выделили бы Вы?
3. Насколько правильно, на Ваш взгляд, отражена в книге трансформация литературного поля за означенный период?
4. Что можно сказать о возникновении, истории и будущем жанра аналитического репортажа о событиях литературной жизни?
Мы представляем стенограмму беседы. Участники:
Евгения ВЕЖЛЯН – литературный критик, социолог, доцент РГГУ
Людмила ВЯЗМИТИНОВА – поэт, литературный критик, литературтрегер
Анна ГОЛУБКОВА – поэт, литературный критик
Данила ДАВЫДОВ – поэт, прозаик, литературный критик, филолог
Елена ПАХОМОВА – издатель, директор библиотеки им. Чехова, руководитель литературного клуба «Классики XXI века»
Наталия ЧЕРНЫХ – поэт, прозаик, эссеист, куратор интернет-проекта «На Середине Мира»
Юрий ЦВЕТКОВ – поэт, куратор литературной программы «Культурная инициатива»
__________________
Юрий Цветков: Презентация этой книги уже состоялась – осенью 2016-го года, но мы решили провести по ней дополнительную дискуссию, так как нам кажется, что это важная книга, к которой будут обращаться и на которую будут ссылаться в дальнейшем. Дай Бог, чтобы она была не последняя. Такого труда я не видел за все двадцать лет моей культуртрегерской деятельности.
Людмила Вязмитинова: На 746 странице этой книги находится данное мною почти два года назад интервью о «лихих 90-х» «В девяностые была иллюзия не вседозволенности, а всевозможности», впервые опубликованное в
журнале «Лиterraтура». Там, мне кажется, я достаточно убедительно обозначила хронологию охваченного статьями книги периода, с которой многие согласны: если брать узко «лихие 90-е», то это период 1986-87 гг./2001-02 гг. с кульминацией в 1996 г., но если брать более широко, говоря о большом периоде глобальных перемен, то можно выделить три периода – 1986-87 гг./1996 г., 1996-97 гг./ 2006 г. и 2006-07 гг./2016 г. Думаю, все согласятся, что сейчас, в нашем текущем 2017 году ощущается начало некого нового периода. Что касается 1996, 2006 и 2016 гг., то это, условно говоря, годы кульминации десятилетий, когда завершается начатое в середине предыдущего десятилетия. На середину десятилетия приходится и упрочение в литературе поколения, заявившего о себе в предыдущее десятилетие, и выход на сцену нового, упрочение которого придётся на середину следующего десятилетия. Так, можно говорить о «поколении 90-х», «поколении 00-х» и – уже – о «поколении 10-х». Конечно, схема всегда остаётся только схемой, но желающих убедиться, что она работает, я отсылаю к тексту на 746 странице моей книги.
Данила Давыдов: Литературной жизни периода, обозначенного в этой книге, посвящено очень мало работ. Не говоря уже о том, что материал, касающийся одновременно российской и эмигрантской литературной жизни, насколько я знаю, в одном томе никогда не собирался. Можно вспомнить книги Анны Сидякиной о литературной жизни Урала, но они, скорее, связаны с андерграундными периодами в истории литературы. Из книг, также связанных с прагматикой существования андерграундной литературы, можно вспомнить книги Станислава Савицкого и Михаила Берга. Что же касается удивительного и странного, переходного постперестроечного периода, то Людмиле удалось если и не написать его историю, то, во всяком случае, обозначить подступы к ней.
Теперь по списку предложенных вопросов. Мы можем выстраивать историческую структуру, исходя из совершенно разных критериев, и в соответствии с этим будут по-разному выстраиваться хронологические рамки. Можно взять концепцию, которую пестует Дмитрий Кузьмин и которая нашла отражение в статьях Олега Дарка и в работе премии «Дебют» (в первые, то есть лучшие её годы), то есть начать проводить поколенческую границу. Но понятие «поколение» предполагает наличие, скорее, художественной общности и, может быть, общности опыта; однако литературный быт через поколения описывать очень сложно. Потому что – да, с одной стороны, есть поколения, которые объединены опытом вступления в литературную жизнь; но с другой стороны, очень часто бывает, что человек, согласно возрасту, принадлежащий к совершенно другому поколению, вступает в литературный процесс одновременно с гораздо более молодыми коллегами. И если вспомнить середину «лихих 90-х», то наравне с, условно говоря, моим поколением появился на литературной сцене Михаил Павлович Нилин, который вроде бы принадлежит к конкретистскому поколению и соответствует конкретистской поэтике. Просто он никогда не входил ни в какие литературные тусовки, занимаясь другими делами, хотя и был человеком из литературной семьи. Или Фёдор Сваровский. Или Дмитрий Авалиани.
Людмила Вязмитинова: Авалиани – очень яркий пример. Но всё-таки, будучи 1938 г. рождения, он серьезно вошёл в литературу во время вхождения в неё «поколения 90-х».
Данила Давыдов: Он много лет был на обочине андерграунда, дружил с Аронзоном, но в андерграундных самиздатских проектах не участвовал, на публике же – да – появился и приобрёл известность в литературном пространстве уже в «90-е». Но пойдём далее. Если изучать прагматику этапов литературной жизни, то, с одной стороны, важными будут формы существования этой жизни, – условно говоря, площадки, издательские практики, журнальные практики и так далее. С другой же стороны, при описании статического состояния литературного поля будут важны хронологические подробности. Для меня совершенно очевидно, что постсоветская эпоха распадается на три или четыре этапа, каждый из которых определяется некоторым ведущим трендом этого этапа. Сначала мы видим переход от легальной советской печати к самиздату – с одной стороны, – а с другой стороны, от самиздата к независимому книгоизданию, которое начинается с поздних советских времён, с известного Закона СССР «О кооперации в СССР» 1988 года и последующего принятия в 1990 году «Закона о печати», разрешающего заниматься издательским делом частным лицам или коллективу частных лиц. Вслед за чем появляются первые издательства, начавшие публиковать актуальных на тот момент и ещё живых классиков русской словесности.
Елена Пахомова: Мы сделали наши первые книги, сотрудничая с издательством «Прометей», ещё до «Закона о печати».
Данила Давыдов: И одновременно начало формироваться салонное пространство, уже не зависящее от советских институций. Были и квартирники, на которых проходили разные семинары и чтения. Мы во многом варились в собственном соку. Но именно в начале «90-х» начинается формирование той структуры салонов, которая потом станет основной формой существования публичной литературной жизни «90-х».
Следующий период, который хотелось бы выделить, связан с тем фактом, что сетевая литература перестала быть увлечением только программистов и технарей и произошло обвальное вхождение в Рунет огромного количества людей – в том числе литературных. По моим представлениям, это последняя треть «90-х». В 1997-98 гг. возникает русский сегмент Livejournal’а, но еще до этого появляются «Русский журнал», сетевой «Вавилон», сетевая страничка Александра Левина и многое другое.
Евгения Вежлян: Однако история критики «Русского журнала» до сих пор не просто не написана – она фактически убита, потому что потерян архив: там были технические сбои, и теперь всё надо восстанавливать. Не говоря уже о том, что форум «Русского журнала», который был тогда очень важной площадкой для литературных дискуссий, судя по всему, вообще невосстановим. И поколение критиков, которые были звёздами «Русского журнала», – лакуна в истории критики, про него и не вспоминают. Было ещё такое издание в Санкт-Петербурге – критико-библиографический
журнал «Новая русская книга», а также издания, в том числе сетевые, освещающие литературную жизнь Москвы и Санкт-Петербурга.
Данила Давыдов: Об этом времени писали Сергей Чупринин и Марк Липовецкий. В «Русском журнале» была страница Вячеслава Курицына, очень важная для литературной истории «90-х». Но вернёмся к хронологии. Третий период я бы назвал «кабацким», а тогда его называли «кафейным». Это период уже не литературных междусобойчиков, а расположения литературы внутри более или менее публичной культурной жизни – наравне с концертами и выставками. Именно тогда журнал «Афиша» начинает публиковать объявления о литературной жизни. Это уже 2000-е годы – последний период, я бы сказал, объединительного характера, который наслаивается на период разотождествления. Оно было связано не только с изменениями в политической и социальной жизни страны, но и с некоторой, как писал Курицын, начавшейся манией, что все должны определиться, с кем им находиться. Тогда было много заметных событий, начиная с известной статьи Дмитрия Ольшанского «Когда я стал черносотенцем» и заканчивая закрытием критического проекта Курицына – и его уходом, так сказать, во внутреннюю эмиграцию. Однако все мы понимаем, что в «90-е» Курицын был самым авторитетным критиком.
Людмила Вязмитинова: Думаю, что всё-таки это был Михаил Айзенберг.
Данила Давыдов: В поэзии – да, а в общем литературном пространстве – Курицын, потому что Михаил Натанович принципиально пишет либо о стихах, либо о близкой ему прозе типа Улитина или Зинника.
Период разотождествления в каком-то смысле продолжается до сих пор – при том, что, я бы сказал, наступил второй этап сетевой эволюции, связанный с возникновением социальных сетей и проектов, которые заменяют собой газеты. В первую очередь имеется в виду Фейсбук, который создаёт совершенно новое литературное поле – сетевой консолидации и сетевых скандалов рубежа «90-х» и 2000-х годов. Это уже эпоха абсолютного стирания пространственной принадлежности автора. То есть формируется единое поле словесности, которое делится по иным критериям, нежели географические и даже эстетические. При этом они совсем не обязательно связаны с идеологией, политикой или какими-либо значимыми обстоятельствами. Вспомним флешмобы, которые затронули в том числе и литературную среду. Имеет место бесконечное классическое постмодернистское различение, которое очень сильно отражается в литературной рефлексии. Если для «90-х», с моей точки зрения, было характерно утопическое сознание целостности всего вышедшего из подполья, то для новейшего периода характерен бесконечный поиск различий. Получается эдакая классическая война всех против всех, которая придаёт живость литпроцессу, но живость эта имеет, скорее всего, шизоидный характер.
Теперь к вопросу, насколько правильно отражена в книге Вязмитиновой литературная иерархия. Естественно, что Людмила, будучи авторитетным наблюдателем литературного процесса, отражает ту его часть, которая ей интересна. Есть у неё и любимчики – вроде Дмитрия Воденникова или вашего покорного слуги, и мне очень жаль, что в книге нет алфавитного указателя. Он с наглядностью продемонстрировал бы, насколько богат представленный там ряд персоналий. Говорить о правильности или неправильности этого ряда я не берусь, потому что тогда нам придется говорить о ещё 20-30 книгах, которые должны бы быть написаны разными критиками на сходные темы. А я, хоть и достаточно молодой человек, вряд ли это увижу на своём веку.
Что же касается жанра аналитического репортажа, то, мне кажется, Интернет с его прошитостью всего культурного бытия через социальные сети, отчасти выполняет функцию насыщения литературного пространства этим жанром. Другое дело, что отслеживать этот процесс, делать архив ссылок, в том числе на самостийные, не заказанные никем публикации… с трудом представляю, кто будет делать это бесплатно, и с ещё большим трудом представляю, какая институция будет за это платить.
Людмила Вязмитинова: У меня к тебе такой вопрос: чего тебе лично не хватает в этой книге?
Данила Давыдов: Только алфавитного указателя.
(Смех).Евгения Вежлян: Книга, которую издала Людмила, замечательна – если вспомнить о форматах, в которых существует ныне наша литературная критика в издательском пространстве, – они крайне узки и отнюдь не достаточны. То есть, если я правильно понимаю, – как человек, который уже лет 10 преподает новейшую критику, – то, как правило, книга критика – это что-то вроде выставки достижений критического хозяйства. Далее. Если мы посмотрим на персональный состав монографических литературно-критических сборников, то увидим, в первую очередь, серию издательства «Время», представленную Латыниной, Немзером, Чуприниным и так далее. Есть такое понятие, как «боевой критик», он имеет дело с текущим литературным процессом. Но те «боевые критики», о которых я упомянула, представляют собой достаточно архаический тип, то есть они конструируют достаточно архаическую картину литературы, нет там и языка описания литературного мира последних 25-ти лет. А тип критика, который сформировался в «90-е», сформировался во многом благодаря работам Людмилы Вязмитиновой, Данилы Давыдова, Ильи Кукулина и ещё нескольких наших коллег. Я начала этим заниматься в 2000-е, то есть я пришла на уже более или менее вспаханное поле.
Людмила Вязмитинова: А Айзенберг и Кулаков, получается, пни на целине корчевали.
Евгения Вежлян: В «90-е» возникла необходимость рассказать, опубличить никому не известную историю литературы. Этим рассказыванием и занимались такие критики, как Айзенберг и Кулаков. Парадоксальность их рассказывания заключается в том, что, с одной стороны, то, что они рассказывали, относилось к прошлому, – а с другой стороны, это было безусловным литературным настоящим.
Критикам нового типа современный книжно-издательский процесс уделяет очень мало внимания. Довольно странно, например, что до сих пор не издана с комментариями та же «Литературная жизнь Москвы». Очень странно, что Илья Кукулин и другие не собрали свои труды в одну книгу. Людмила – первый среди нас человек, который это сделал. Поэтому мне кажется, что у этой книги есть потенциал серийного продолжения, то есть нужно вытрясти из соответствующего типа критиков всё возможное и опубликовать подобным образом.
Теперь к вопросу об «интернетизации» литературного процесса, о которой говорил Данила. В конце «90-х» литераторы пришли в Интернет и начали думать, как его приспособить для своих целей. А в 2000-е шли два процесса. Первый – возникновение читательских или литературных сообществ. Второй – тот, который и сейчас идёт в социальных сетях, в основном в Контакте, а не Фейсбуке, он связан с деятельностью разных литературных сообществ и с зарождением новой массовой поэзии, инициируемой самими массами.
Елена Пахомова: Я почти полностью согласна с Данилой Давыдовым и Женей Вежлян. Однако, когда занимаешься хронологией, нужно обозначать примерные отрезки: не чётко, скажем, «1998 год», а «1998-2000», потому что точная фиксация здесь невозможна. И ещё одно замечание. Я не согласна с тем, что, как сказал Давыдов, в период до появления «ОГИ» (я считаю, что это не «кабацкий», а «кафейный» период, период кафе) «мы варились в собственном соку». Категорически с этим не согласна – и вижу подтверждение этому в деятельности «Классиков XXI века» и других литературных салонов и многом другом. На тогдашние литературные площадки приходили люди, которые впервые знакомились с литературой того времени. Приходили слависты, фотографы, приходили люди, которые через год открывали свои издательства. Это было очень продуктивное время – в том смысле, что мы создавали структуры и организации, которые двигали литературу вперёд, давали ей импульс к развитию. Тогда, в период издания «Литературной жизни Москвы», возникшей после заседания кураторов литературных клубов в 1996 году, закладывались основы того, что позволило быть нашему сегодняшнему дню. Ничего подобного в 2000-е годы мы уже, к сожалению, не имели.
И не надо забывать одну важную вещь: на тот момент мы располагали очень небольшими печатными ресурсами. Только-только стали появляться глянцевые журналы. Но такой, например, факт: появляется газета «Вестник современного искусства "«Цирк «Олимп"» – и начинает печатать информацию о литературной жизни. Всё только появлялось, в том числе газеты – «Ex Libris», «Сегодня», «Русский телеграф», «Вечерний клуб», и все они начинали писать о литературной жизни. Некоторые из них, как, например, «Ex Libris», пишут о ней до сих пор. Но сегодняшняя ситуация, если мы будем оценивать её с точки зрения освещения того, что происходит на наших литературных вечерах, не в пример той. Тогда это было интересно широкому кругу людей, не связанных по роду деятельности с литературой. Поэтому я не согласна, что мы тогда «варились в собственном соку».
Данила Давыдов: Я поясню, что я имел в виду. Ты говоришь, что на литературных мероприятиях того времени появлялось множество людей, которые ничего не знали про эту самую независимую литературную жизнь. Приходили и становились заинтересованными в ней. Но они приходили целенаправленно. Не было такой ситуации, чтобы человек приходил в клуб выпить пивка с мыслью «а вдруг они, поэты, там выступают».
Елена Пахомова: В наш клуб «Классики XXI века» пришла канадская славистка Серафима Ролл – и потом сделала книгу «Постмодернисты о посткультуре». Я издала эту книгу, в ней писатели и критики Михаил Берг, Вячеслав Курицын, Олег Дарк, Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин и другие высказываются о феномене постмодернистской культуры. И я просто категорически настаиваю на своей точке зрения, потому что я не в первый раз слышу о том, что тогда «мы варились в собственном соку».
Евгения Вежлян: Давайте не будем всё валить в одну кучу. С одной стороны, мы не можем ничего сказать про состав публики тогдашних салонов, потому что его никто не изучал тогда, когда всё это было. Но у меня есть внятный социологический критерий того, кто является «своей» публикой, а кто – внешней. Есть публика, которая, условно говоря, составляет ядро социальной сети того, кто выступает, или постоянного состава выступающих. Это объективный критерий различения разных типов публики. А когда мы имеем в виду какой-нибудь вечер в ЦДЛ в 60-е годы, афиши которого были развешаны по всей Москве, и люди шли и покупали билеты, – это другая ситуация, потому что эти люди не были знакомы друг с другом и не были лично знакомы с выступающими. С салонами «90-х» дело обстояло следующим образом: так или иначе, те люди, которые туда приходили, были прямым образом – или через два, три, четыре знакомства – связаны с теми людьми, которые уже там уже находились. И в этом смысле Данила Давыдов прав.
Что касается отражения литературной жизни в прессе того времени, то для неё было характерно смешивание и неразличение форматов. В «Вечернем клубе» была рубрика «Светские новости» – но на тот момент никто не знал, что такое «светские» новости, даже те, кому поручали писать о них. И поэтому каждый писал о том, что ему было действительно интересно. Я помню совершенно дикие, если смотреть глазами сегодняшних СМИ, новости – в них могли фигурировать совершенно разные люди, например, Линор Горалик и Пугачёва. Это было возможно только в 1990-е годы.
Людмила Вязмитинова: Период до 1996 года был периодом первичного становления. Выявлялись «свои». И те, кто приходил, зачастую тоже становились «своими». Сейчас такого нет. Тогда приходили, чтобы узнать и знать, сейчас приходят развлекаться.
Елена Пахомова:
Мне кажется, что сейчас мы должны найти новую форму вовлечения публики, чтобы она приходила и оставалась, потому что сейчас этого почти нет, и интерес к сегодняшнему литературному процессу всё меньше и меньше. Месяц назад ко мне обратился студент Ильи Кукулина из Высшей школы экономики, он сейчас пишет диссертацию о «90-х», но его почему-то заинтересовали поздние «90-е». А потом он и вовсе куда-то пропал.
Анна Голубкова: Мне по поводу периодизации сказать особенно нечего, потому что я стала участником литпроцесса только с 2006 года. Границы, обозначенные в книге Людмилы Вязмитиновой, можно раздвигать, но в целом они близки к исторической правде. Книга эта интересная и важная – как для читателей, так и для пишущих критику. Такая книга может служить эталоном – я говорю это как человек, который довольно долго пытался составить из своих критических статей книгу и столкнулся с тем, как сложно найти какую-то общую интригу – чтобы из разрозненных критических статей сложился единый труд. И мне кажется, что лично мне это не удалось. А у Людмилы это вполне получилось: у неё литературная жизнь показана через личный взгляд заинтересованного неравнодушного участника, являющегося при этом критиком. Хотелось бы узнать у Данилы и Людмилы, как вы собирали свои книги.
Данила Давыдов: Ну почему, у тебя в книге вполне просматривается композиция. А мне, когда я составлял свою книгу «Контексты и мифы», хотелось, чтобы получился калейдоскоп. И я взял те рецензии, которые мне не противно было перечитывать спустя много лет. Сквозного сюжета в моей книге нет, сюжет задан именно форматом публикаций: коротенькие заметки из «Книжного обозрения», «Экслибриса», «Библио-Глобуса» и достаточно пространные рецензии из толстых журналов. Одна из установок – чтобы это была книга именно рецензий: там нет статей, нет эссе, нет статей критическо-филологического характера. Во-вторых, там только то, что относится к современной и только русскоязычной литературе, это отчасти философия, отчасти филология, – но там нет рецензий ни на переводы, ни на классические тексты (за исключением «возвращённых» авторов, которые вошли в литературу последних двух десятилетий). Чем шизофреничней, чем более несовместимые вещи будут при этом передаваться, тем интересней это будет для читателя – так учил Курицын, исходя из этого он действовал сам. Так пытался делать и я, и я знаю нескольких людей, которые прочли эту мою книгу полностью, хотя она совершенно не целостная.
Людмила Вязмитинова: Мне много раз говорили, что эта моя книга читается как художественная – и я считаю, что это лучшая похвала для неё. Когда я начала собирать по интернету свои критические тексты, то с ужасом обнаружила, что тону в их массе, как в болоте, будучи не в состоянии понять, как структурировать, казалось бы, совершенно разрозненный материал. А потом, в ходе размышлений над всем этим, как бы сам собой выявился принцип структурирования: я взяла большие статьи, где говорится о литературной ситуации, и в каждой из них называется какое-то количество имён: Давыдов, Воденников, Черных и другие. Эти статьи я расположила согласно хронологии, а затем после каждой их них расположила статьи о называемых в них персонах, присовокупив к ним ложащиеся в этот ряд статьи о других крупных фигурах этого периода – ну, например, о Кирилле Медведеве. А потом сама собой выделилась эмиграция как отдельный сюжет, затем – заметки о литературной жизни и заключительный аккорд – о новейшей литературной ситуации (в основном то, что публиковалось в «Лиterraтуре»).
Наталия Черных: Первое, что мне приходит в голову при воспоминании о литературной жизни «90-х» – это лето 1994 года, всероссийский фестиваль молодой поэзии, прошедший под эгидой организованного Дмитрием Кузьминым ещё в 1988 году Союза молодых литераторов. Это был уже второй, проводимый этим Союзом фестиваль, на котором перезнакомилось множество молодых авторов. Далее мне вспоминаются фестивали свободного стиха, там была атмосфера, тесно связанная с неофициальной культурой.
Что касается книги Людмилы, в ней мне очень нравится череда фотографий, которая создаёт иллюзию движения – и в этом отношении книга уникальна. Чего я от книги жду – что рано или поздно у Людмилы хватит сил сделать из этого тома небольшой рассказ со сквозным сюжетом – о том, что это было такое, литературная жизнь того времени.
И ещё одно добавление. В 2011 году я вела в клубе «Проект ОГИ» серию вечеров «Зодикальные чтения». И у меня тогда была возможность целый год наблюдать за публикой, которая приходила на эти вечера. Так вот, приходили не только знакомые, хотя, конечно, была некая референтная группа.
Елена Пахомова: Мне как издателю вроде бы неудобно говорить об этой книге, но есть одна важная вещь, о которой сегодня никто не упомянул. Когда издаются подобные книги, они, как правило, содержат воспоминания о прошлых событиях – то есть мы имеем дело с воспоминанием из сегодняшнего дня о том, что было когда-то. А эта книга ценна ещё тем, что содержит тексты в том виде, как они были напечатаны в периодике прошлых лет, в том числе в далекие «90-е». Впечатления того времени, перенесённое в сегодняшний день, – это дорогого стоит.
Людмила Вязмитинова: Поэтому она и называется «Тексты в периодике». И я считаю, что Сергей Костырко сделал моей книге очень большой комплимент, когда написал в «Новом мире» (№ 1 за 2017 год), что в ней отражено положение «лицом к лицу», «когда ещё нет расстояния, на котором видится "большое"», и что эти тексты прошли «жёсткую» «проверку временем» на истинность создаваемой ими картины литературы.
Возвращаясь к хронологии, уточню всё-таки, что в 1996 году возникло явное ощущение необратимости происшедших в стране – и в литературе – перемен, перенасыщенности информационного поля, созданного невиданным для страны информационным бумом, начавшемся в 1986-87 гг., и окончания процесса воссоединения русской литературы в единое целое из официальной её части и разбросанных по спецхранам, там- и сам-издатам и папкам с рукописями. Стали мэтрами до того незаслуженно замалчиваемые авторы, и вышли на литературную сцену представители «поколения 90-х». Они стали мэтрами к 2006 году, когда серьезно заявило о себе поколение «нулевых», сформировавшееся внутри «салонной культуры», а затем, если угодно, «кабацкой», – я думаю, термин, введённый Данилой, приживётся, он звучный и ёмкий. В 2004 году появилось издательство «Воймега», а в 2005 – альманах «Транслит», а сейчас, когда уже минул 2016 год, эти институции заняли очень прочные позиции. И уже вовсю заявляет о себе новое поколение – «поколение 2010-х». Вот в этом и заключается смысл нашей хронологии: от поколения к поколению, каждое из которых решает свои, выпавшие на его долю, задачи, и от «салонной» культуры к «кафейной» или «кабацкой», а потом – к музейно-библиотечной. По-моему, мы неплохо себя чувствуем и внутри музейно-библиотечной культуры, как вам кажется?
Данила Давыдов: Я думаю, что дискуссия вокруг книги «Тексты в периодике» получилась крайне интересной, живой – и мне кажется, что здесь важнее не полученные ответы, а поставленные вопросы. Их сегодня было поставлено очень много – и я смею надеяться, что мы сообща будем над ними думать и приходить к каким-то выводам.
скачать dle 12.1
