Редактор: Ника Арника
(монопьеса)
Посвящается Фэн Цзицаю, писателю из Тяньцзиня - жертве и обвинителю культурной революции в Китае. Действующие лица:УЧИТЕЛЬ ХУА - 62 года
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС УЧИТЕЛЬ ХУА. Знаешь, я много раз пробовал что-то написать, рассказать свои истории, но, набросав пару страниц, браковал их - назавтра все это оказывалось так банально... Ведь таких, как я, целая страна, с похожим опытом, прошедших через подобное. Это самые обычные вещи, которые случались в их семьях, с их родителями, с ними самими. Вряд ли кому-то из моих сверстников это может быть интересно. Да и любому китайцу вообще. Мы устали от своей судьбы. Но ты пришла извне - ты слушаешь меня, ты, похоже, так хорошо меня понимаешь... И я готов открыть для тебя эти двери безо всяких условий, безо всякого страха быть скучным или ограниченным, или нытиком, бьющим на жалость... Я передаю свою жизнь в твои руки, отдаю свой опыт, чтобы не унести его с собой в могилу. Это не громкие слова, они такие как должны быть. Ты говоришь, что можешь сделать так, чтобы мир их услышал. Но для меня он их уже услышал, ведь ты сидишь напротив.
А почему я не хотел становиться учителем, ты сама поймешь.
«Ухань, начальная школа»Как сейчас вижу, как отец ведёт меня записывать в школу. В тот день поливал сильный дождь, у папы оказался свободный день, и он решил отвести меня, ведь мне было уже семь. Он надел белую рубашку и свои форменные брюки полицейского, отполированные до блеска ботинки, взял смазанный маслом жёлтый зонтик, взял меня за руку, и мы отправились.
Отец был постоянно занят и редко сопровождал нас куда-то, к тому же нас было у него пятеро, трудно уделить каждому внимание. Так что этот день был для меня особенным. Я ликовал, идя с отцом по улице. Он был таким высоким, пряжка на его ремне была почти на уровне моих глаз, и я все поглядывал на неё с гордостью. Отец беспокоился, помню ли я, о чем меня должны спросить на собеседовании, смогу ли ответить. Вопросы оказались легкими: перечислить всех членов семьи, назвать их имена, и досчитать до ста. Проверявшая меня учительница полистала нашу семейную регистрационную книгу — такие тогда были — сделала в ней запись, и я узнал, что зачислен в школу. Через несколько дней мать сшила мне сумку из лоскутов ткани, и я был готов к новому этапу своей жизни.
«Первая ласточка»Когда я заканчивал начальную школу в Ухане, затравили нашего директора Хуан лаоши, очень хорошую учительницу. Она была нашим основным учителем в течение трёх лет, была нам как мать. Довольно строгая вообще-то, но она любила нас, а мы любили её. Ей было где-то под пятьдесят. То, что произошло с ней, было для нас как гром среди ясного неба. Так вот. Однажды утром, когда я вошел в школьные ворота, то увидел повсюду: на деревьях, сетках спортплощадки, на веревках, протянутых между столбами, на подоконниках висели большие и поменьше, горизонтальные и вертикальные надписи — ты ведь слышала, что такое дацзыбао? Все слоганы были о госпоже Хуан. Они были красиво и не очень написаны кистью на бумаге. Постарались все. Это были сфабрикованные факты о её контрреволюционной деятельности, и слова негодования, и призывы уничтожить злого вражеского прихвостня. «Долой потомственных и сегодняшних контрреволюционеров!» - этот лозунг в разных вариациях тогда был особенно популярным.
Директор Хуан больше не приходила в школу. На следующий день у нас появилась новая учительница — молодая, бывшая воспитательница детского сада. Она обращалась к нам соответственно: детки то, детки сё. Мы не воcпринимали её всерьёз. А через неделю нам сообщили, что наша прежняя учительница, директор Хуан, умерла. Некоторых учеников пригласили на похоронную церемонию. Услышав о её скоропостижной смерти, весь наш класс начал реветь в голос — без предупреждения — административные меры не были против этого приняты, и никто не мог нас остановить. Мы лишились матери. На похоронах девочки падали в обморок.
«Идеологическая ошибка нашего звена»Из времени начальной школы также помню эпизод, как нас отрядили в соседнюю деревню помогать старикам. Ну что можно сделать детскими руками? Мы носили воду, выгребали мусор, убирали в домах, что-то копали. Нас построили в шеренгу и мы маршем прошли от школы до той деревни. Горланили песни хором. Нас разделили на четыре группы: кто-то пошёл работать в восточную часть деревни, кто-то в западную, южную и северную соответственно. Нашему звену досталась старая одинокая бабушка, живущая в запущенном бедном доме. Мы сделали уборку, принесли чистой воды, постирали вещи. Когда мы вернулись, началось собрание с подведением итогов субботника. Несколько жителей деревни пришли поблагодарить нашу школу за усердный труд на благо революции и большую помощь их односельчанам. Однако докладывая о наших результатах, мы вдруг услышали от одной местной девочки: «Да она же из богатых!» Так мы узнали, что наша старуха происходит из прежде знатной семьи, всё потерявшей при новой власти. Наши кураторы начали возмущаться: где ваше классовое сознание? Вы помогаете богатым! Вы что, вредители? Мы испугались, вернулись к бабушке. Наш лидер сделал распоряжения. Мои товарищи вылили воду, которую принесли, на землю, разбросали повсюду мусор и стали выкрикивать больной старухе в лицо революционные лозунги. Ты враг! Ты богатая! Позор контрреволюционерам и их потомкам! - негодовали они и плевали в её сторону. Бедная бабушка плакала и просила прощения. Придя обратно к куратору, мы отчитались об исправленных ошибках и получили одобрение. Ошибки имели место, но теперь исправлены. Критика со стороны руководства была и негативная, и положительная: такова диалектика, движение вперёд. Можно было радостно двигаться в обратный путь, распевая революционные песни! Ты спрашиваешь, что мы пели тогда? Ну, например, «Мы преемники коммунистов». Она мне тогда очень нравилась. Можешь послушать.
«Коммунисты, мы ваши преемники,
Наследуем революции славные традиции,
Любим мы родину, любим народ
На груди красный галстук развевается гордо.
Не боимся трудностей, не боимся врага.
Терпеливые и решительные в борьбе.
Вперёд к победе!
Вперёд к победе!
Вперёд к победе!»
«Ударь учителя по затылку»История с группой наших учителей произошла позднее, когда я уже учился в средней школе, это было в сельской местности. Мне было уже четырнадцать лет, и нас, подростков, уже вовсю привлекали к «перевоспитанию» контрреволюционных элементов. Нашими руками их и перевоспитывали.
В 1969 году, когда я заканчивал в Ухане начальную школу, добрались до моего отца, который был полицейским. Сам по себе он им интересен не был: бывший рабочий-докер, абсолютный пролетарий, он был лишь одним из подозрительной группы. В предыдущие годы многие полицейские в наших краях сотрудничали с Гоминьданом. Во время второй волны культурной революции с ними решили покончить разом, не разбираясь, было ли что на совести у кого-то в отдельности, не было ли. Их лишали должности и высылали в сельскую местность. У отца было неважное здоровье. Семье без него тоже оставаться было невозможно. Мне было двенадцать, были и младшие. Мать не работала и была неграмотной. Мы решили следовать за отцом во что бы то ни стало. Мы оставляли свой дом навсегда и отправлялись в неизвестность. На новом месте отец вновь стал рабочим, как когда-то прежде, а я пошел в среднюю школу, которая находилась у подножия горы Цзиньган. Это было в 400 км от Уханя.
Школа у нас была небольшая, многие наши учителя приехали, как и я, из Уханя. Они были молодыми и получили хорошее образование. С учетом того, что вокруг происходило, они понятия не имели, что их ждёт в будущем, к тому же жестоко скучали в деревне. Библиотеки тогда были закрыты и уничтожались, доступ к любому знанию был перекрыт. После работы молодые люди часто просто собирались в одной из комнат своего общежития побеседовать или послушать радио. В один из вечеров, когда они крутили переключатель, то случайно поймали «Голос Америки». Испугавшись, они сразу стали крутить дальше. Но жизнь была так безотрадна, что ребята переглянулись, и один из них предложил: а может мы все-таки послушаем немного этот «Голос»? Они плотно закрыли окно покрывалом и прижались ушами к транзистору. Сердца громко бились и заглушали звук, и так еле слышный из-за помех и минимальной громкости. Учителя поклялись никому не рассказывать о том, что они делали вечером в комнате с наглухо занавешенным окном.
…Что было дальше? Ты догадываешься, да? Наутро на спортивной площадке у школы проходила линейка, посвященная серьезной политической диверсии. Шестеро из семи учителей, слушавших радио накануне вечером, были арестованы. Понятно, почему не тронули седьмого. Совершенно верно. А их отвезли в район, судили и приговорили к тюремному заключению.
Однако для нашей маленькой школы задержание такого количества учителей было абсолютной катастрофой. Вести большинство уроков больше было некому. Подъехал директор с идеей: учителя будут подвергнуты перевоспитанию прямо в стенах школы, непосредственно в школьных классах. Сказано - сделано. Всё было вскоре отлажено, и процесс пошёл. Вот как проходили уроки. Со звонком учитель входил в класс с опущенной головой и вставал на подиум перед классом, в его правом углу. Он всем своим видом показывал, что готов принять справедливую критику учеников. Затем ученики по очереди подходили к нему, чтобы высказать своё возмущение «учителем-контрреволюционером». Если бы кто-то из нас отказался делать это, его бы тоже стали прорабатывать. Когда голова учителя невольно немного поднималась - ведь стоять с опущенной головой даже чисто физически было нелегко - кто-нибудь из учеников подбегал к нему, если это было нужно , слегка подпрыгивал и ударял учителя по затылку, опуская голову на место. Некоторые ученики осмеливались даже толкнуть учителя в грудь. Мы также писали свои лозунги негодования - красивые надписи китайской кистью, чем длиннее, тем лучше. Для эффективного перевоспитания класс делился на четыре подгруппы, которые соревновались в активности и настойчивости критики. Похоже, многим ребятам нравилось это соревнование, они прямо входили в раж от этого развлечения – поднятые руки так и мелькали: и я скажу! и меня возмущает учитель такой-то!
Проработка учителя занимала пол-урока, иногда больше. Затем староста класса объявлял, что теперь учитель может приступить собственно к изложению предмета. Учитель благодарил учеников за огромную помощь в его политическом просвещении и затем проводил свой мини-урок, с большой осторожностью, чтобы ненароком не впасть в новые политические ошибки. От урока по сути оставалось пятнадцать-двадцать минут. Можешь себе представить, насколько мало мы успевали пройти. Например, по-английскому мы за два года прошли всего три урока из учебника. На выпускном экзамене по английскому мы отвечали алфавит и должны были – не смейся – правильно написать заглавные и строчные буквы.
А после уроков учителей заставляли мыть и чистить туалеты и спортивные площадки и писать отчёты о том, что они усвоили и как именно перевоспитались за сегодняшний день. Если коммунистическим лидерам не понравится твой отчет, то никто не может сказать, что с тобой случится дальше. Теперь ты понимаешь, почему мне не хотелось становиться школьным учителем. Кто же захочет, чтобы его стыдили и прорабатывали собственные ученики?
«Босоногий доктор»Ещё один период значимых событий, когда я был уже не просто статистом, а сам проявлял инициативу, чем и предрешил ход своей дальнейшей жизни - это два года после окончания школы, проведенные в деревне под Уханем. В те годы такое образование считалось достаточным, теперь нас надо было держать подальше от больших городов и университетов. Развернулась программа строительства новой деревни. Нас всех бросили на этот фронт. Это было типично. Сорок молодых людей - двадцать юношей и двадцать девушек из разных школ и районов съехались вместе. Нам было по семнадцать. Мы должны были работать в поле - самым примитивным образом, без техники, прежде того собственноручно построив себе бараки для жилья. Нечего и говорить, что до того никто из нас не знал строительного дела, равно как и с агрикультурой дружны мы не были. Было несколько опытных рабочих нам в помощь, но этого было совершенно недостаточно. Специального оборудования не было. Парни ломали руки-ноги, получали раны и ушибы, падали с высоты. Мы подчинялись парторгу, а он вышестоящему секретарю партии из района. Отряд был поделен на бригады, когда их формировали, я сказал, что хочу быть бригадиром.
Когда ты спрашиваешь, как мы к этому всему относились, и я тебе скажу вот что. Вообще наш контингент можно было разделить на три категории. Первую группу, составляли те, кто не хотел ничего делать, как и не хотел ничего от жизни. Их было подавляющее большинство. Молодежь из второй группы (к которой относился и я), вняв партийной пропаганде, реально строила светлое будущее. Мы были неутомимы в работе, были романтики. Третья категория - это были те, кто хорошо работал, чтобы быть замеченным, чтобы побыстрее расквитаться с деревней и увидеть что-то получше.
Моя мать была неграмотная женщина, она внушила мне одно: если ты хочешь чего-то добиться, то должен работать больше всех. Я не боялся работы и хотел все сделать как можно лучше, того же требовал и от своих товарищей. Но, как я уже тебе сказал, большинство парней ничего не хотели, и их злил мой энтузиазм и моё давление. Кроме того, с какого-то момента кто-то начал информировать начальство о различных проделках и промахах нашей группы - а узнал я об этом не сразу. В течение полугода все думали на меня, я же не знал этого.
Были и другие вещи, которые разобщали нас, доказывая им, что я - чужой, заношусь, чураюсь, не забочусь о расположении своих товарищей. Например, они курили, а я нет. Это сейчас в моей руке сигарета, тогда я не курил. А совместное курение было очень важным ритуалом. Они все садились вместе, угощали друг друга сигаретами, гудели о том, о сём. Это и сейчас важно в китайском обществе - например, раздача сигарет на свадьбе, и в других случаях. Я же, когда ребята угощали меня сигаретами и звали покурить с ними, всегда не просто отказывался, но делал это очень прямо, что их будь здоров как злило. Я не брал сигарету из показной вежливости, не выражал благодарности, не делал вида, что курю, никогда не угощал их. Отказывая им каждый раз, я раздражал их все больше. В конце концов, я стал неприятен им настолько, что они решили наказать меня. То, что не я являюсь доносчиком, тогда ещё тоже было неизвестно. Но это все случилось не сразу. До того я уже успел стать босоногим доктором. Вот послушай.
Моя аккуратность и беспокойство за других выделили меня из общей массы и меня сделали общественным доктором. Тогда руководство страны развернуло такую программу. Нас называли «босоногими докторами»: мы были самоучки, которые учатся у народа и помогают людям в деревне, ходя из дома в дом. Тогда популярным был фильм по Чунмяо – девушку, которая пошла против официальной медицины и стала лечить людей сама. Должность босоногого врача не избавила меня от сельскохозяйственных работ, днем я работал, как и все. Но в качестве дополнительной нагрузки меня наделили медицинским ящиком с минимальным количеством инструментов и медикаментами, полномочиями доктора и бесчисленными больными, потому что мои товарищи были молоды, ничего не умели, и с ними постоянно что-нибудь случалось, а никакой медицины поблизости не было. Кроме того, я даже мог освобождать больных от работы. При наличии множества бездельников - как я уже говорил, - нелегко было отказывать им в отпусках и заставлять работать.
Доктором мне предложили стать после одного случая. Рабочий упал с крыши и сильно поранил руку. Я смог унять кровотечение, привязав к его руке одну травку, про которую знал, что она может остановить кровь. Нас учили в школе оказанию первой помощи, и мне нравилась медицина. Первые полгода я лечил только легкие случаи. Потом меня всё-таки послали поучиться в больнице, и, вернувшись, я уже зашивал раны и делал другие вещи, требующие подготовки. Но все это было потом. А пока мой авторитет доктора рос, но по инерции меня не любили и собирались наказать. Надо сказать, что не любили и других бригадиров, поскольку они принуждали рабочих к труду, контролировали частную жизнь, а некоторые к тому же доносили. Не всегда можно было проверить кто есть кто, хотя, обычно, в конце концов все выяснялось.
Так вот послушай, как они меня в результате «наказали». Как-то вечером, после восьми, было уже очень темно, я читал, лёжа на кровати в своей комнате. Комната была на пятерых, соседи где-то гуляли. Я был один и полностью погрузился в чтение. Что я читал - не помню, книг тогда, кроме цитатника товарища Мао, почти не было. Открылась дверь и в комнату по-воровски тихо вошли пятеро с прутьями бамбука в руках. Одежда у всех нас была одинаковая, а на голову они надели трусы, чтобы я не узнал их. Зайдя в комнату, они заперли дверь, погасили лампу. Четверо уселись на кровати по углам комнаты, а пятый, здоровый и толстый, как бык (а я-то тогда весил даже меньше, чем сейчас) подошёл и упал на меня сверху. Неимоверным усилием я рванулся - раз и другой - и перевернул лежащую на мне тушу. В комнате была полная тьма. Четверо по углам ничего не видели. В какой-то момент они приблизились к моей койке с прутами бамбука. Р-раз я соскользнул с кровати. Они начали стегать прутьями лежащего на моем месте толстяка. Он заорал. Они как следует поколотили его прежде чем разобрались, что это не я. Но это еще не всё. Я стоял у двери, а здоровяк вскочил и набросился на меня. Я что есть сил оттолкнул его в угол. В этом углу, у входной двери, стоял наш сельхозинвентарь: (лопаты, тяпки, грабли). Здоровяк прыгнул прямо на тяпку, он был босой, и острый железный край инструмента распорол ему ступню, он заорал от сильной боли. Я не стал ждать, когда вся орава опять набросится на меня, вышиб дверь и выбежал наружу.
Перейдя на другую сторону улицы, из-за я угла стал наблюдать, кто выйдет из моего домика. Так я узнал всех участников разборки со мной. Подожди, подожди, это тоже не конец происшествия. Прошло два дня. К вечеру второго дня ко мне приковылял парень с кое-как замотанной ногой. Нога воспалилась и наступать на неё он не мог. - Доктор, попросил он меня, - посмотрите мою ногу. - А что с тобой случилось? - спросил я. Он говорит: да я упал во время работы. – Надо же, - ехидно продолжил я. – А мне кажется, все было совсем иначе. Но парень упорно стоял на своем, ни в чём не признавался. Я был зол на него, но как доктор должен был помочь больному. Я осмотрел его ногу: дела были плохи. У него поднялась температура, грязная рана воспалилась. Я прочистил рану, смазал и завязал ногу. Отправил его показаться в больницу. Через неделю он пришел меня поблагодарить, но так и не признался в том, что это был он, там, в темноте моей комнаты. - Мне не нужно твоей благодарности, - ответил я. - Но больше так никогда не делай! Он стоял, опустив голову.
Когда спустя несколько лет, уже после моей учебы в институте, я навестил эти места, кто-то мне рассказал, что тот здоровяк – не заводила, как и обычно, а лишь безмозглый исполнитель, был убит по глупости в пьяной драке.
Благодаря моей активности и работе в качестве босоногого врача, меня знали и когда пришел срок рекомендовать кого-то к дальнейшей учебе, я был одним из трёх человек, кому это предложили. Выбирать специальность было невозможно. Мне предлагали пойти учиться на полицейского или пойти в армию. Я точно знал, что мне это не подойдёт. Я хотел учиться только на врача. Но мне этого не предлагали. И наконец пришла разнарядка на преподавателя английского. Я этого, конечно, тоже не хотел. Кто же захочет становиться тем несчастным учителем, над которым издеваются ученики? Но времена менялись, и я рискнул. Это определило мою судьбу. Прежде всего я уехал из деревни, что было нелегко. Обычно для этого требовались связи. Девочки иногда спали с лидерами компартии, чтобы получить шанс выбирать дальше свою судьбу. Или надо было вкалывать за двоих - как было в моем случае, тогда тебе помогали.
Большую часть жизни я в результате проработал учителем. Как ты видишь, мой английский не очень. Мне нужно подтянуть его даже для того, чтобы просто общаться. Но я жутко старался, вкладывал в работу с детьми всю душу. Я учил детей, организовывал школы, был директором. Я помог многим своим ученикам, в разных жизненных ситуациях. Я спасал их души. Я поддерживал многих материально, ведь часто они были очень бедны, приходили в класс голодными. Благодарны ли они мне? Думаю, да. Постарались ли они отблагодарить меня, сохранить отношения? В большинстве случаев – нет. Во многих провинциях и городах живут мои ученики. Мы часто встречаемся. Особенно близкими друзьями для меня они не стали. Но я не чувствую себя обманутым, не сожалею о том, что делал для них так много.
Эпилог УЧИТЕЛЬ ХУА. В 2003 году, когда моя дочь заканчивала базовую среднюю школу в Ухане, я увидел в каком-то списке имя одного из тех своих учителей из школы в горной деревушке, учителя Ли. Я захотел увидеть его и нашел, с помощью расписания. Когда, дождавшись его у входа в аудиторию, где он работал, я увидел его высокую фигуру, я вспомнил, каким красавцем он был тогда, в те жуткие годы, и у меня, честное слово, слёзы хлынули из глаз. Я назвал себя, но он меня не вспомнил - тихого худенького подростка, каким я был тогда. Я назвал кого-то ещё из моих однокашников - и Ли лаоши смог идентифицировать мой класс. Он пригласил меня к себе, и я приехал к нему в пригород, его жена приготовила обед, мы выпивали и он рассказывал мне, как он попал под удар «комиссии по контрреволюции» в своем университете, его спровоцировали на «честные высказывания» и затем вышвырнули без распределения, и он скитался по своей провинции, пока не нашел работу в той самой горной деревне, где я учился, где сперва сказали, что их не интересует его политическая репутация, а потом ты помнишь, что случилось с ним и другими. Потом он рассказал о других годах - более счастливых, о том, как государство отметило его вклад в образование - он вырастил многих победителей математических олимпиад, - и ему дали почетное звание, хорошую работу и квартиру. Ли лаоши был из тех, кого испытания и унижения закалили, сделали сильнее. Я хотел сохранить контакт с ним, но сам болтался по стране там и сям, менял телефоны — и потерял его, к сожалению. Слышал от кого-то, что у него был инсульт не так давно. Если я с ним ещё увижусь, то обязательно спрошу обо всём, что ты хочешь знать.
ПостскриптумУЧИТЕЛЬ ХУА. Я могу сказать тебе практически всё, в чем признаюсь себе самому. Но ты только не копай слишком глубоко, не надо. Договорились? Ты никогда не изменишь свою страну, так же, как и я свою. Мы не изменим порядок вещей...
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Спасибо тебе за откровенность. Прости, я не понимаю, что значит слишком глубоко. Но я встречала тех, кто меняет порядок вещей - и ещё как! С некоторыми из них мне посчастливилось рядом жить или какое-то время вместе работать. Кого-то уже нет в живых. Их именами называют улицы, площади, премии, детей. Хотя здесь может быть разный масштаб, насчет порядка вещей - у каждого свой, это да. Постой, постой, не уходи со сцены так внезапно. Не хочешь ли ты что-нибудь добавить ко всему, о чём рассказал? Прокомментировать? Рассказать о своем раскаянии или уроках, которые извлекло поколение? О ваших чувствах? Да? Нет? Ты кивнул или покачал головой? Дайте сюда свет, пожалуйста... Я пока подойду поближе...
Историческая справка.Великая пролетарская культурная революция в 1966-1976 гг. представляла собой политическую кампанию, которую развязал Мао Цзэдун, возглавлявший коммунистическую партию Китая (КПК), с целью вернуть своё влияние после провала экономической политики «Большого скачка». Формальным поводом для "культурной революции", стала борьба с угрозой "реставрации капитализма" и "внутренним и внешним ревизионизмом". В результате событий этого периода миллионы людей погибли (в том числе 182 000 университетских профессоров), и сто миллионов пострадали. Культурная революция разрушила систему среднего и высшего образования Китая, стала подлинной катастрофой для китайской интеллигенции и оказала разрушительное влияние на китайскую науку. Были уничтожены тысячи научных институтов, библиотеки, целое поколение китайской молодежи не получило среднего и высшего образования. Уничтожались накопленные тысячелетиями культурные ценности и носители традиции, повсеместно были разрушены храмы: в том числе храм Конфуция в провинции Шаньдун - величайшая святыня для китайцев, а также почти все ценнейшие монастыри и книгохранилища в Тибете.В 1981 году на 6-м пленуме ЦК КПК были признаны ошибки «культурной революции». Общая же политика Мао Цзэдуна была представлена в процентном соотношении 70% на 30%, где 30% - это ошибки в деятельности политика, а 70% – это все хорошее и полезное, что он сделал для государства и народа. По сей день официальный Китай придерживается той же точки зрения. КОНЕЦ_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ВИНОГРАДОВАРодилась 27 апреля 1965 года в Москве. Окончила Литературный институт им. Горького (поэзия, семинар А.В.Жигулина) и аспирантуру там же (теория литературы). Кандидат филологических наук. Антрополог. Автор нескольких сборников поэзии и прозы, ряда пьес, многочисленных научных статей по литературоведению и фольклористике. С 2014 года работает в Китае, где преподает в университетах русский язык и литературу, а также переводится, издается и участвует в поэтических фестивалях. Лауреат китайской государственной премии 2018 года: «Поэт года» в номинации «Иностранный участник».
скачать dle 12.1
