(О книге: Евгений Лесин. И немедленно выпил. Венедикт Ерофеев и др. – М.: РИПОЛ-классик, 2016)Об этой книге писать легко.
Во-первых, Евгений Лесин обаятелен. Я не могу представить человека, ненавидящего Лесина. Женю Лесина любят все. И особенно его любят те, кто знаком с ним лично (а я знаком с ним давно, с середины девяностых – со дня, когда я пришёл вольным слушателем в Литинститут и разгромил его студенческую поэму, продолжавшую «Историю государства Российского…» А. К. Толстого – поэма та впрямь была плоха).
Во-вторых, Лесин – отменный стилист; лесинская стилистика вкупе с лесинской устойчивой тематикой заразительны. Возникает желание писать о книге Лесина в интонациях книги Лесина (в иных интонациях писать об этой книге почти невозможно). И всё же я попытаюсь воспротивиться этому желанию – не уверен, что это вполне удастся.
Книга «Лесин и немедленно выпил» – сборник статей, в основном публиковавшихся в книжном приложении к «Независимой газете» «Ex Libris НГ», коим Лесин руководит. Состоит книга из двух частей. Первая часть называется «Венедикт Ерофеев». Венедикта Ерофеева Лесин бесконечно любит (я его тоже люблю). Вторая часть книги поименована «И др.»; её составляют «творческие портреты» разных писателей (довеском – подобие путеводителя «По московским кабакам»).
От жанра лесинских текстов отталкиваться не буду: я сам возглавлял газету, я сотрудничал с разными изданиями, я писал колонки, я прекрасно понимаю, что такое «газетный колумн» и что такое «литературный юбилей». Лесина, пожалуй, нет в жанре. В «жанре» только стиль Лесина, но стиль Лесина – не сам Лесин, а лишь его профессиональная сфера и сформированные ей навыки.
Попытаемся оттолкнуться от списка героев Лесина, чтобы подступиться к его личности. Аркадий Северный, Высоцкий, Довлатов, Бабель, «Леонид Сидоров, человек Божий», Николай Олейников, Борис Божнев, Олег Григорьев, Иван Прыжов, Николай Глазков, Есенин, Карл Микаэль Бельман, Эдгар По, маркиз де Сад, Ленин, Чернышевский-Лилиеншвагер, Олеша, Галич, Юз Алешковский, Татьяна Бек, Щуплов, Мирослав Немиров. Логика выявляется. Мужчины (единственное исключение – наставница Лесина Татьяна Бек). Пьющие мужчины (исключения – помимо маркиза де Сада, Олейников, Ленин и Чернышевский, пившие в меру). Маргиналы (пожалуй, все – в той или иной степени, даже включая Ленина). Эксцентрики-эстрадники. Скандалисты – громкие (Есенин) или тихие (Олейников). Раблезианцы, эпатажисты, возмутители спокойствия, враги респектабельного общества.
Я, как и Лесин, люблю маргиналов и часто пишу о них. Но, как в неприличном анекдоте про Василия Ивановича и Петьку, «есть нюанс». Особо различим он в применении к Венедикту Ерофееву. Повторюсь: я очень люблю Венедикта Ерофеева. И при этом я почти не пью. Я мог бы сказать: «Я люблю Ерофеева – но не за это» – и не скажу, поскольку сие прозвучит фальшиво: Ерофеев неотделим от выпивки. Выскажусь так: вокруг «нашего Венички» сложилась уютненькая питейно-шутейная субкультурочка, и она мне не нравится – она напоминает мне соответствующую субкультуру вокруг «нашего незабвенного Мюнгхаузена» из второй серии фильма «Тот самый Мюнгхаузен» – пока нет разве что шеренги канканирующих «девушек из Петушков» с косами до поп. Мир ловил Ерофеева – и поймал его – за бутылку; тот факт, что «Петушки» впервые были опубликованы в перестроечном журнале «Трезвость и культура» – скверный знак этой поимки. Ведь «Петушки» не имеют отношения ни к «трезвости и культуре», ни к «милой нетрезвости и культурке»; они – о другом (Лесин прекрасно понимает это, и мой досадливый упрёк – не в его адрес).
Вот доказательство тому, что «Москва-Петушки» – о другом: отчего, почему «Петушки»? Не потому ведь, что название подмосковного посёлка такое прикольное. Нет, тут имеет место аллюзия – из малоизвестного автобиографического очерка Максима Горького «А. Н. Шмит», посвящённого нижегородской репортёрше Анне Николаевне Шмит, переписывавшейся с философом Владимиром Соловьёвым и считавшей себя живым воплощением Софии, Премудрости Божьей. У Анны Шмит был ученик, ражий пожарный Лука Симаков. Вот он – монолог Симакова…
«– Христос прячется от попов, попы его заарестовать хотят, они ему враги, конечно! А Христос скрылся под Москвой, на станции «Петушки». Скоро всё будет известно царю, и вдвоём они неправду разворотят в трое суток! Каюк попам! Истребление!».
Лесин наверняка знает эту цитату, да и прочие ерофееведы должны знать. Аллюзия, как видим, не имеет никакого отношения к питейным делам, она ведёт совсем в другую сторону – к русскому гностицизму, к «нетрадиционному христианству». Кстати, я не согласен с Лесиным, что «Москва-Петушки» – лучшее произведение Венедикта Ерофеева; по мне, пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» – выше «Петушков», хотя бы потому что она разом множит на ноль помянутую питейно-шутейную субкультурочку (к слову, меньше всего из ерофеевского мне нравятся эссе вроде «Василия Розанова глазами эксцентрика» – там есть перестроечный пережим).
Меня в любой литературе интересует романтическое «я», противопоставленное «не-я»; у такого «я» всегда бывает некая «точка сборки». В «Москва-Петушки» «точкой сборки» является «дискурс алкоголика»; но это не значит, что «Москва-Петушки» – текст об алкоголике или об алкоголизме; это текст о романтическом «я». «Точки сборки романтического я» в позднесоветской литературе разные. У Довлатова, например, «точка сборки я» – «зрячий пофигизм» (хотя Довлатов был не промах выпить). У Юрия Кузнецова, которого я чту так, как Лесин чтит Венедикта Ерофеева, «точка сборки» – мифологизм (однако и Юрий Кузнецов квасил – до галлюцинаций). Но вот экзистенциальный двойник Венедикта Ерофеева – Евгений Харитонов – он автор прозы, называющейся «Непьющий русский» (о том, что стало «точкой сборки» тут, лучше не буду говорить). Я с радостью напишу о любом авторе с романтическим «я» – пьющий он иль непьющий – и не стану писать об авторах без «я»: они мне неинтересны. Но не всякий пьющий писатель имеет в себе «я».
Литературные журналы заполонены воспоминаниями постаревших шестидесятников и семидесятников о том, как они гусарили-уланили, ураганили-гулеванили, водку жрали да баб любили. Во всём этом ни маргинальности, ни отверженности, ни Бодлера с Верленом; всё это – жирный дембельский пир. Почти вся наша нынешняя культура – дембельский пир нон-стоп; и я не нахожу принципиальной разницы между журнально-писательскими мемуарами о «компашке моей молодости» и телешоу какого-нибудь Игоря Крутого или Петросяна. Многое из того, что хвалит Лесин, плавно влилось в этот дембельский пир – туда ему и дорога (вот пример: «матерная проза» Юза Алешковского; я даже не в силах понять, что в ней смешного; «Камеди-клаб» – и то смешней по моему чувству юмора). А кое-что дорогое Лесину втягивают в дембельский пир напрасно. Венедикту Ерофееву на дембельском пиру не место (думается, что и Довлатову там не место, но это труднее доказать).
Скажу так: Лесин из любви к Венедикту Ерофееву всегда хочет сделать что-то хорошее для памяти о нём; чаще это нужно для памяти, но иногда – не нужно. Что касается «и др.»… Хорошо, что в «и др.» – не только кулинарное блюдо «Википедия с цитатами под соусом лесинского стиля»; славно, что там есть и филологические наблюдения, которые сделают честь крутому академическому учёному. Чего стоит статья «В поисках рая», в которой «Солнечный город» Николая Носова сопоставляется с ренессансными утопиями, с Томасом Мором и Кампанеллой (мне независимо от Лесина тоже приходили мысли о «Солнечном городе» как о корреляте «Города Солнца»; впрочем, в носовской книге – и Апулей, и Достоевский и много кто ещё). Или вот колонка «Литератор Ленин»; она поначалу может показаться поверхностной – но этот текст приглашает к необходимому разговору о Ленине. Пора перестать относиться к Ленину как к божеству, к тотему – светлому или тёмному, а надо посмотреть на него именно как на литератора – то есть как на индивидуальность с индивидуальными структурами-схемами сознания и подсознания. Мы живём в реальности, сотворённой Лениным, это так; однако мы живём и в реальности, сотворённой Гоголем. Так ли уж несходны модусы «сотворения нашей реальности» в ленинском и в гоголевском случае?
Понимаю, что моя рецензия вышла слишком пересерьёзненной. «Жомини, да Жомини! А об водке – ни полслова!». Что поделать, по отношению к Жене Лесину я всегда веду себя неуместно. Достаточно вспомнить лесинский день рождения в 1995-м году. Я тогда сначала написал Лесину триолет («В декабре Евгений Лесин отмечает юбилей; без сомнения, прелестен в декабре Евгений Лесин, будет много громких песен – ведь в кругу своих друзей в декабре Евгений Лесин отмечает юбилей»), а потом – сломал Лесину…
Нет, не стану вспоминать о том, что я сломал Лесину в 1995-м году.
скачать dle 12.1
