ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Анна Кузнецова: «Развитие литературы вошло в стадию застоя»

Анна Кузнецова: «Развитие литературы вошло в стадию застоя»



Анна Кузнецова – один из наиболее ярких литературных критиков середины и конца 2000-х. Придя в профессию, она сразу же обратила на себя внимание полемическими и бескомпромиссными статьями, в которых будто бы ставила диагноз современной литературе. Однако после ряда резонансных выступлений (и десятилетнего ведения «знаменской» рубрики «Ни дня без книги») Кузнецова приостановила «выступления» в амплуа критика. О причинах этого решения, отсутствии профессионального пространства и монетизации литературного процесса с Анной Кузнецовой, заведующей отделами библиографии и публицистики журнала «Знамя», поговорил Владимир Коркунов.
________________




У «чистокровных» поэтов часто спрашиваю их определение поэзии. У вас хочется спросить, что такое критика.

– Критика как занятие – это высокоорганизованная жизнедеятельность, построенная на природной способности воспринимать вторичное (текст) как первичное (жизнь). Критика как явление – это культурное поле, создаваемое множеством свободно высказываемых мнений. Критика как инструмент литературного процесса – это полилог субъективных истин, в стремлении к объективности обретающих аргументацию.

Но я не «чистокровный» критик, можете меня не слушать. Училась я на семинаре поэзии (семинар Е.Б. Рейна, 1996 - 2001), публиковала стихи в «Арионе», в «Знамени» печатала прозу, а большинство моих статей ближе к публицистике, потому что мне безумно жаль исчезновения из литературной реальности критики с её возможностями.

Вы в критике уже 17-ть лет. Из них с «рукой на пульсе» и регулярными печатными высказываниями 13-ть. Почему вы ушли из критики и конкретно оставили рубрику «Ни дня без книги»? Вы же говорили, что получаете огромное удовольствие, находясь в эпицентре литературного процесса.

– Удовольствие, конечно, могучий стимул, но не основополагающий. Принимаясь за что бы то ни было, я задаю себе две пары вопросов. Сначала такие: нужно ли это мне и нужно ли это ещё кому-то. Потом другие два: будет ли здорово, если я буду это делать, и будет ли катастрофа, если не буду. Затем взвешиваю ответы на неких внутренних весах. За десять лет существования рубрики «Ни дня без книги» этот баланс изменился – всё ведь исторично…

Начну с того, зачем это надо было мне. Правду об этом я сказала случайно (как это всегда и бывает) одному-единственному человеку, который может и не помнить этот разговор, и вот сейчас скажу вам. На каком-то из литературных мероприятий, когда все уже расходились, я сказала это Сергею Костырко, который пытался завести со мной полемику в своём интернет-проекте, а я на это не пошла… Как бы извиняясь, я попыталась объяснить ему, что он профессионал, а я нет, моя рубрика – это побочный продукт совсем другого интереса. Во всех без исключения книгах я ищу только одно: как люди, скажем так, сосуществуют с вопросами, не имеющими ответов. Есть вещи, которые невозможно обсуждать в простом общении, и книги, на мой взгляд, пишутся именно поэтому. Причём все, в любом жанре, от публицистического сборника и литературоведческого исследования до романтической сказки. Закрывается ли человек от своей экзистенции, ищет ли ответы, не веря, что их нет, или даже не подозревает о возможности такой рефлексии, – книга проявит уже на уровне формы. Вот это я и вычитываю для себя: на чём книга стоит, каковы отношения автора с непредсказуемостью жизни и неминуемостью смерти – всё это всегда проговаривается помимо самих слов, а владение критическим инструментарием позволяет это считывать. Чужой уникальный опыт, для которого нет прямых слов, мне долгое время был нужен для настройки миропонимания.

Профессиональная сторона этого дела была ширмой для окружающих, оправданием такой роскошной траты времени и прививкой от сумасшествия. Поэтому всё и кончилось. Представьте: десять лет ни дня без книги – а за окном движется жизнь, и она меняется. А ты живёшь в башне из слоновой кости, хорошо это осознаёшь и начинаешь подозревать: не потерялось ли чутьё? Не пора ли сделать перерыв? Как на любой дегустации время от времени нужно пить воду, так и читать надо переставать, возвращаясь к жизни. Десять лет – срок, заставляющий сделать остановку. Если снова захочется, будут условия и кому-то, кроме меня, это понадобится, – можно будет повторить.

Боюсь только, что культурное поле для этого слишком упростилось. Книжный бизнес, слившийся с литературным процессом, изменил условия бытования критики: критическое мнение воспринимается как экспертное. Если что-то требуется продать, нужно сделать товару рекламу – при чём тут критика, зачем она? Нужна чёткая экспертная оценка, однозначная и на века. Когда я писала о какой-то книжке в 2007 году – это было мнение, сформировавшееся в той точке времени о той конкретной книге, которая именно тогда именно так именно для меня прозвучала. И когда теперь автор лепит то моё высказывание на новую книгу, написанную через десять лет и, допустим, не оправдавшую тогдашних ожиданий, он цитирует меня как эксперта, раз и навсегда давшего знак качества его творчеству, – и я ничего не могу с этим поделать. Только объяснить разницу между критикой и экспертизой. Рассказать о невозможности экспертизы на поле неточных наук. Предостеречь: любая «экспертиза» в вопросах литературы – всего лишь скрытая реклама. Вот только кто слушать будет?

Мои постоянные выступления в жанре критической статьи окончились как раз такими объяснениями и предостережениями: в 2008 году я опубликовала большую статью, разделённую на две части, одновременно в двух журналах: часть, посвящённую поэзии, – в «Арионе» под заголовком «Пир и хор: поколение ноль», часть о прозе – в «Знамени» под заголовком «Три взгляда на русскую литературу из 2008 года». С тех пор писать статьи мне не о чем – развитие литературы вошло в стадию застоя. Всё, о чём я написала в 2008 году, вошло в силу, устоялось и подмяло под себя живые явления. Сражаться с этим бесполезно, констатировать неинтересно.

Все последующие мои критические высказывания – результат редакторской гениальности Алексея Давидовича Алёхина, способного заставить критика писать даже когда он этого не хочет, или, если это вышло в «Знамени», ситуации «если не я, то кто». Например, я никак не могла добыть рецензию на стихи Алексея Улюкаева – все отказывались. Вероятно, боялись прослыть пишущими про политиков за деньги. Как завотделом мне пришлось написать эту рецензию самой, и это было интересно – в том самом экзистенциальном аспекте, о котором я говорила. Гонорар за эту рецензию был тот же, что у других рецензентов…

В журнале действительно отказались от гонораров?

– Отказались авторы, которые захотели сделать такой жест. Остальным готовы его платить, если наладится финансовое положение. С зарплатами в «толстых» журналах история та же – не думайте, что авторы крайние.

Вернёмся к нашей теме: в чём задача критика, каковы его критерии оценки?

– Критерии у каждого критика свои. Давая оценку, он их, как правило, предъявляет. А профессиональная задача критиков с их критериями – создать среду для профессионального роста писателей, то есть обеспечить бытование литературного процесса. Литературный процесс сейчас вытеснен премиальным и книгоиздательским, где критик не нужен, а нужен эксперт. Поэтому и критика, лишаясь профессиональной реализации, становится просто литературным жанром.

Вы говорили, что не сумели найти профессионального пространства. То есть это разочарование?

– В какой-то мере. Я понимаю, что слишком многого хочу. Если помните три основные концепции истины – согласие мышления с независимым миром (классическая истина, критерий – подтверждаемость), согласие мышления с самим собой (истина когеренции, критерий – непротиворечивость) и согласие мышления со стремлением к успеху (прагматическая истина, критерий – эффективность), то за последнее десятилетие настало полное торжество прагматической истины, и люди уверенно заняты личным успехом, прежде всего материальным, а потом уже всякими отвлечённостями. Поэтому идеалистам-максималистам только разочарование и остаётся. Литературная среда – моя третья среда обитания, по первому образованию я музыкант – там есть среда, но очень замкнутая и специфическая; ещё лет десять я провела с художниками – там всё трагично, поскольку крутятся большие деньги. Литературное пространство казалось в этом смысле обнадёживающим – здесь за большие деньги ничто не продаётся. Но деньги пришли и сюда. «Большая книга» не наделала такого безобразия, какое обещал культурный уровень её директора, но соцзаказ она неизбежно навязывает, литературное поле предельно упрощает, литературную жизнь выстраивает под себя. Последние десять лет стало неинтересно и не нужно писать большие критические статьи – они ни на что не влияют и становятся средством самовыражения автора. Разочарованность и выгорание в последнее десятилетие накрыло почти всех. Это качество наступившего времени.

Что вы считаете главным достижением своей критической деятельности, на что вам удалось повлиять?

– На уровень «Большой книги». В 2006 году я написала статью «Кому принадлежит искусство, или Революция менеджеров в литературе», где рассказала, чего можно ожидать от только что учреждённой «Большой книги» на основании уже известной литературтрегерской деятельности её директора (премия, учреждённая г-ном Урушадзе накануне «Большой книги», была за гранью добра и зла, при этом, видимо, вполне убедила чиновников, доверивших ему «Большую книгу»). После того как статья вышла в «Знамени», г-н Урушадзе позвонил С.И. Чупринину с обиженными вопросами, тот как опытный администратор правильно воспользовался этим вниманием, и в состав жюри премии вошёл достаточный для обеспечения её приличного уровня процент хороших профессионалов.

Вас туда звали?

– Да.

Что вы ответили?

– Что не пойду под начальство профана.

В «Знамени» вам приходится немало работать с начинающими рецензентами – нередко студентами Литинститута. При этом многие «толстяки» к неофитам относятся настороженно… Почему вы работаете со студентами, благодарная ли это работа?

– У меня нет учительских амбиций, я не люблю преподавать, потому что ничего не знаю. Чем больше я погружаюсь в какой-нибудь предмет, тем глубже понимаю, что за пределами любого знания лежит огромное поле неведомого, и утверждаюсь в убеждении, что знать вообще ничего нельзя… Мне всё равно, студент передо мной или пенсионер, толковые рецензии писали и те, и другие. Равно как и бестолковые. Для меня ценно, что человек любит читать и хочет говорить о книгах, потому что я сама это люблю. И я просто излагаю форматные требования, а потом мы с автором проходимся по результатам – дорабатываем получившийся текст, если нужно. Работа эта благодарная, если человек интересно мыслит и хорошо излагает. У меня был такой случай: молодой человек очень хотел писать рецензии, я отнеслась к нему со всей симпатией, но текст он прислал чудовищный. Я отметила красным выражения, которые следовало заменить (покраснел почти весь текст), и сказала ему: «Давайте так: если вы не понимаете, почему это выделено красным, просто больше не пишите». Через год он робко попросился попробовать ещё раз. Результат был тот же… В Литинституте очень много способных людей, вот, например, в июльский номер этого года вошли семь рецензий, написанных дипломниками, попросившимися на практику. Практически все, кто пришёл, люди с разных семинаров, оказались способными критиками. Это рекорд, такого ещё не было, очень умный и талантливый курс. Однако после преддипломной практики, как правило, ребята навсегда исчезают – начинают зарабатывать деньги, свободного времени остаётся мало, и занимать его чтением и рецензированием становится жалко.

В одном из прошлых интервью вы говорили о культуре и о её влиянии на талант. Мандельштам в безвоздушном пространстве родины создавал выдающиеся вещи, а эмигрировавший Иванов на воздухе свободы только в последних книгах полностью раскрылся как поэт. Неужели обстоятельства могут создать поэта? Как вообще культурный фон конструирует поэта?

– Ну что вы, поэт – не конструкт, создать поэта могут только парнасские боги... Обстоятельства могут его обстоять – и тем самым либо сохранить, либо задушить, как всё живое и нежное. Свобода неуловимого Джо (которого никто не ловит, потому что он никому не нужен) – обстоятельство столь же губительное, сколь и пригляд Сауронова ока. Можно сказать, что оба поэта погибли в трагических обстоятельствах. А сильное поле культуры как раз на поэтов влияет непрямо, поэзия – совершенно особая материя и уникальная деятельность.

Современная культурная среда способна дать нового гения?

– Гения даёт не среда, гений сам по себе. А среда его поддерживает или убивает. Прагматическая среда для гения убийственна. Для поэтического уж во всяком случае.

В гении сегодня записывают едва ли не с пелёнок… Прочитала хорошенькая девочка несколько не самых дурных стихов – потенциальная участница шорт-листов премий… Как вы относитесь к такому признанию, не вредит ли оно? Как сделать так, чтобы не вредило?

– По моим наблюдениям, эта проблематика уже неактуальна. Если сейчас девочку записывают в гении, значит, это кому-нибудь нужно.

Перепроизводство литературных текстов – проблема? Как в эпоху интернета выделить из потока общекультурного — хорошее?

– «Большая книга» справится.

Вы говорили, что филологическая критика вредна для литературы, что она – цитирую – дыра, для проникновения чего угодно. Но это же не всегда плохо! Вы не находите, что каждый текст может быть продуктивно разобран; даже если текст низкого уровня, сама работа над разбором слов может быть продуктивной?

– На мой взгляд, вылазки филологов на территорию современности редко обходятся без диверсий, даже если у лазутчиков не было дурных намерений. Причина одна: научное мышление безоценочно. Учёному всё интересно, у него отключен оценочный аппарат, он ко всему относится благожелательно. Попадая туда, где ещё не произведен вкусовой отбор, он хватает что попало, что привлекло его любопытный глаз чем-то достойным изучения, а изучения достойно всё… Продуктивный разбор текстов низкого уровня может принести пользу психологии, социологии, самой филологии, но не литературе. Потому что графоман, давший материал филологу, пойдёт с гордо поднятой головой: обо мне диссертации пишут! Повторяю: учёному всё интересно, потому что все явления мира достойны научного внимания. Перенесение научных критериев на литературное поле неправомерно, здесь «интересно» – оценочный эпитет с положительной коннотацией.
Но это все тоже о прошлом, это зло также померкло и растворилось в наставшей тьме: критики сейчас по большому счёту нет. Ни филологической, никакой.

– Да, критика потеряла влияние на умы. Она уже не является фарватером в книжном мире. По большей части это или реклама, или внутрицеховой текст… Возможно ли вернуть ей прежние позиции?

– Нет. Бизнес не допустит.

Как почувствовать мертворождённость текста?

– А как почувствовать любовь? Либо чувствуешь, либо нет. Технологии не существует. В этом главная проблема критики: нет общедоступных инструментов и общепринятых критериев, они у каждого критика свои. Поэтому только в полилоге множества критиков – в критической полемике – рождается истина о литературе и о конкретных текстах.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
7 514
Опубликовано 28 июн 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ