В этих записях важно не только то, что в них есть (ум, культура, точёность метафор, достоверность сконструированного мира), но и то, о чём автор умалчивает, несмотря на всю свою откровенность. То, что встаёт за этими записками во весь рост и подпитывает их витаминами. Тексты эти дневниковые, но уже не сырые, а обработанные – отработанные и превращённые в литературу. Реальности в них не так уж много, реальность служит Кириллу точкой отталкивания и бегства – ещё чуть-чуть, и его наблюдения над собой и миром готовы свалиться в голую риторику. Однако крайне важно, что Зацепин не делает этого шага – его записи выказывают не только зрелый вкус и опыт внимательного ученичества у правильных модернистов. Ну, или же совершенно неправильных – радикальных, истерзанных, штучных, смертных. Кирилл Зацепин хорошо знает, что главные темы искусства – любовь и смерть, две материи, максимально окружённые страхами. Избыть их невозможно, можно только заговорить, отвлечься писаниной, в момент, когда они становятся особенно непереносимыми. «Японский травелог – это почти всегда отчуждение и недосказанность». «Попытка найти лазейку. Портал в параллельный мир бессмертия и блаженного одиночества». Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ
***
Я так давно не любил настоящей новой любовью, и я так давно не встречал настоящее новое утро, что позабыл, как ночь бабушки луны (так называют её индейцы) взрывается сочным солнечным яблоком.
Тихая улыбка у меня внутри – хорошие вещи стоят ожидания. Когда уже пересмотрел все на свете порно, начинают пленять совсем другие вещи. Магия улыбки, доброты, грусти, прикосновения, взгляда, рукава на ветру, из-под которых пальцы едва видны.
«Ты в железной машине поперёк сплошных линий разобьёшь мое сердце об перила моста».
Мне 27. Я в возрасте героев Пауло Коэльо, его глупых счастливых книг о Боге внутри и поиске своего пути.
Я когда-то читал воздух, Господи, это потом ты загнал меня в свои интеллектуальные лабиринты.
Мне нравится ощущение, когда пьёшь на улице с кем-то для себя сверхсверхсверхважным. У меня давно его не было. Я – молчаливый хранитель капсулы будущего, которая может открыться, а может и не открыться.
Я обожаю своё сегодня, но горячее ощущение нового поворота делает особенно нежными и хрупкими мои сны, мои желания, мечты и тот внутренний танец, который меня ведёт.
27 июня 2016
***
Самый приятный вид общения – пересечься на несколько секунд, чтобы больше потом никогда не встретиться, но бережно сохранить в беспамятстве ряд небрежных деталей – неровные зубы женщины, поделившейся в ливень своим зонтиком, и как мы шли, а она бойко спрашивала о пустяках; изрисованная разноцветными ручками ладонь парня в очках и панаме, попросившего разменять ему деньги; старушка, возвращающаяся с кладбища и забывшая дорогу к почтовому отделению; недовольный уличный торговец кактусами и суккулентами. Их тепло. Хрустящие вафли чужого голоса. Хочется нежиться весь день на солнышке, и по позвоночнику идёт наглый поток, сметающий все сомнения. Искристый путь, шелковыми лентами обхватывающий мою плоть, невесомыми пальцами раскрывающий бутон завороженной души.
Я больше не буду умирать.
Только слышать запах чужих ладоней, только смачивать вкус дождя, только ревновать к камням и деревьям бога, а животных против шерсти гладить и поить утренней росой.
Аромат – «Earthy Marine Woody».
Мелочуга островков смысла.
5 июня 2016
***
Через что можно максимально сблизиться с человеком? Я много думал...
Через общение? Через чтение? Через письмо? Через секс? Через молчание? Через помощь? Через убийство? Каннибализм? Некросадизм?
Сблизиться действительно можно максимально. Если кто-то скажет, что максимально – нельзя, значит, у них просто не было такого опыта, и они сумели в своей жизни выстроить, к сожалению, только пустые конформистские отношения.
А если кто-то скажет, что сближаться не нужно, то это будет очень грустно услышать, сколько бы там цинизма человек из себя не вырабатывал.
Допустим, есть много писателей, которые кичатся своей многослойностью, ходят по краю, меняют маски, вводят усложнённые смыслы в погоне за новой философией и постапокалиптической свободой. Но – в итоге – даже они умирают в беде и страхе у разрытых могил, если не сумели ни с кем по-настоящему сблизиться.
Их поиск спасительной новизны отважен. Поэтому я все равно люблю их и верю в них. Попытка найти лазейку. Портал в параллельный мир бессмертия и блаженного одиночества.
20 сентября 2015
***
В тот момент, когда он разбил это чёртово стекло, мне захотелось с ним подружиться. До этого, несколько месяцев, пусть и шапочного, но знакомства, такого желания не было. Он мне напомнил всех тех не слишком ясных парней, которые хотят отправить всему миру свою исходящую почту. Hard Candy. Безумие.
Покажи мне боль. Вот она, вот она, вот, вот, вот, вот.
Он мне дал сигарету.
То есть какое-то время мы стояли и разговаривали, время в янтаре, хотя мне не до поэтических сравнений.
Оставим поэзию поэзии, когда реальность бьет с ноги по е…ку.
Он дал мне прикурить.
Это могло быть стихотворение Фанайловой. Или рассказ Триши Уорден. Результаты вскрытия. Протокол полиции. Ухмылка санитара в морге. Собачьи испражнения на могиле. Все что угодно, только не мы сами, стоящие там в безвременье, с этими жалкими сигаретками в руках, лицом к лицу.
Из этого ничего путного не получится. Пример – осень. Это просто мгновение, доказывающее, что жизнь бесконечна, бесконечно прекрасна. Самая неподходящая ситуация бьёт под дых всю эту красоту, всю эту наполненность, остановка есть, а маршрут отсутствует.
Я спонтанными переписками не живу и себя не обнадёживаю, но как в голосе ищешь нутряное, так идёшь заброшенными душами, складывая из их криков себе протез «я остался в ясности».
Всё это выдирается с мясом из ткани реальности. Лучше б быть всем инсайтам сном, потому что потом с ними всё время попадаешь в одну и ту же западню, всё время в одну и ту же, натыкаешься на углы.
Здесь любая коммуникация вообще бессмысленна, это дверца в зеркале, прикрытая рваной марлей, больничной какой-то, усеянной мушиными трупиками, и эта марля поёт самую дивную на свете песню, но голоса у неё нет, и слушать её некому, и вообще в её пространстве никто и не подозревает, что марля умеет петь. Так космос выходит сам на себя, остаётся собой, с собой, так мы курим, и глубже этого ничего нет, и больше уже никогда ничего не надо, нам даже жить не надо. Не надо нам жить. Мы стали везде. Потом, конечно, будут снова всякие глупости, я буду шутить с полицейским и ставить подписи. И спрашивать, что это там за штучка у него в машине. Ах, это всего лишь свет.
5 марта 2016
***
Пока он говорил, я внезапно понял, что не знаю, кто он.
Мы шли одни по этой улице. Мы шли одни этой улицей. Мы шли поверх этой улицы. Внутри этой улицы. Снаружи улицы. Мы никуда не шли. Я шёл один.
Долбишь взглядом до боли изученное лицо часами, и в какой-то момент начинает казаться, что перед тобой незнакомец.
Так бывает, если зациклиться на звучании какого-нибудь обычного слова – начинаешь повторять и повторять его про себя или вслух, пока оно не предстанет перед тобой во всей своей инопланетности – странное, несуществующее, заскорузлое.
Духовное общение не связано с вербальной коммуникацией.
Говорить – это бегство. Плохой вкус, бессердечность, радость. Попытка заткнуть кровоточащие раны времени.
4 октября 2015
***
А у нас не получается общаться по телефону. Не хватает обоим этой чёртовой разговорчивости. Мы молчим, отделываемся общими фразами, договариваемся об очередной встрече, а потом мне, как астматику, не хватает воздуха.
Внутри меня надувается пузырь, который совсем невозможно лопнуть. Такое чувство, будто готов расплакаться, а слез нет. Переполняют эмоции – деть их некуда.
Он косноязычен – я часто даже не понимаю, о чем именно мне рассказывал.
Не выношу свой собственный голос – дешёвую подделку того, который слышу в своем сознании.
Иногда мне кажется, что у каждого образующего смысл предложения, произнесённого им, есть много-много альтернативных версий. Часть из них отклонилась от произнесённого в действительности предложения на чуть-чуть, а часть – сильно. Идея других прокруток предложений и событий, за ними стоящих, будто приходит из какого-то другого мира. Мира, в котором мы уже были. Или мира, в котором нас нет вообще.
18 сентября 2015
***
Очень спокойным голосом она говорит мне, что ей вырежут все женские органы. Женские. Органы.
Если она родит, её организм сможет перестроиться, и тогда операцию делать не придётся.
Её партнер должен сдать сперму в четверг. Крайний срок. Середина февраля – её последняя надежда. Она катастрофически не успевает, он её подводит. Скоро свет может выключиться, а когда он включится, это будет уже совсем другая жизнь. Жизнь, изнасиловавшая сама себя, искромсанная хирургическим ножом, до странности большая и полая.
Столько раз плакала.
Вообще все наши внутренности – это воплощение ада на земле и дикого страха. Иногда мне так кажется. Говорящее мясо. Парализующий ужас. Мы разлагаемся, как цветы. Наши отбитые души хотят в полёт. Нельзя. Вечное поздно. Вечный могильный секс, вечный праздник. Припухшие веки в гробу разбивают взгляд.
Мы – горы из тела. Те, чьи тела устали терпеть эрекцию, рост волос, ногтей, крови ток, весь этот заспанный буддизм, душеспасительную ложь, траур подвижности.
Как болезни раскалывают немое и утончённое «я», оставляя лишь тело, тело в его агонии, жуткой мольбе. Это тело будет умирать так медленно, так тщательно, так осторожно и глупо, что захочется выброситься из окна, заштриховать себя, смять. Но оно будет умирать. Оно будет умирать всё равно. Оно призвано умирать.
12 февраля 2016
***
Он говорит, что у него рак. Что результаты анализов получил полгода назад. Пьяный. Плачет. Мы снова договариваемся о встрече. Вишнёвый сладкий вкус Marco Polo на искусанных губах, вымогающих поцелуй, терпящих бедствие губах – ещё одна внутренняя рана к бесконечной череде ран, увечащих внутренний мир. Сжечь заживо по всем нервам. Ссадину на щеке, полученную во время борьбы, потом щиплет весь день. Папочка говорит, что она похожа на ожог. На ожог от чего, интересно? От любви? Я вновь и вновь отправляюсь в этот ад, в этот аромат туберозы, нежный, древний, калечащий разум и плоть. Возвращаюсь кем-то ещё. В амальгаме словно кусочки кожи, гной, волоски, и пахнет горелой бытовой техникой.
Этот рак… Вдруг обман шизофреника? Каприз алкоголика? Я не видел ещё вообще результаты этих дрянных анализов. Я ему сам раскрою е...ло, пожалуй, быстрее, чем рак сделает своё дело. Нервы, нервы. Никакого терпения не хватает. Каждое слово режет как по живому. Добро пожаловать в ад, и ничего уже не осталось.
Я умничка. Ем грейпфруты, живые йогурты, чищу карму, смотрю кино, гуляю, читаю книги. У меня очень много защитных сил, хорошего настроения, раны медленно штопаются, только, вот беда, возникают новые. В рану нужно засунуть язык, чтобы ее почувствовать.
12 февраля 2016
***
Когда умираешь, ждёшь ещё больше, остаешься ещё отчаянней, становишься слаще. Умер, наприкасавшись обшарпанными пальцами, зализал своё обещание до надтреснутой косточки, отправился окунать в смерть мизинчики на ногах, неубиваемые и хищные.
Это поле, по которому он ползёт израненный из моего сна в свою явь, и его ладони похожи на ощупь на тёплый сваренный картофель. Там, в теле, обманутом временем, столько заноз и мест для новых поцелуев и синяков. Хочется найти какое-то объяснение обезличенной наготе, воспринимающей мир как площадку для своей презентации, песочницу.
Его грудь дышала ароматом клевера. И он шёл через рощу – столько счастливых погибших мужчин и женщин, их колени и локти отплясывают танец сбора урожая, в винограде кусочки плоти, ветер сделал кожу грубой, как панцирь.
Кожа – эта паранджа вечности, этот живучий футляр для всего затравливаемого, и вставшая душа хочет новых пыток, возвращается в снег, стреляет по мишеням, играется, она раскорячилась, развалилась...
22 июля 2016***
Опыт прочтения «Я исповедуюсь» стал одним из самых страшных и впечатляющих опытов прочтения в моей жизни. Я ещё думал, чтобы второй раз не повторять словосочетание «опыт прочтения», написать «трип» или «побег в зазеркалье», но это лишнее. Я выпит. Эта сухость желаннее миражей.
Эта книга – наказание. Она – камень. И она безжалостна, пронзительна и великолепна. И мне хочется её поцеловать.
Колени, вскрытые, как плоды граната.
Как тать, как день Господень.
Эпиграф к предпоследней части, слова Сиксу: «Всё, что у нас есть, нам отпущено свыше».
Эпиграф к части последней – цитата из Юрсенар.
Исчезновение главного героя после его исчезновения после его исчезновения – как уход в стену героини Бахман.
Рассказчик пару раз сравнивается с Целаном – самоубийство приходит не после ада, а после литературы, благодаря чему ад остаётся в литературе. Нет, не так. В литературе остаётся ад. Плюс редкие моменты мягкого юмора. Огромная зона умолчания там, где обычно раскрываются на десятках страниц пикантные подробности (любовница мамы), и сотни вселенных текста, там где весь мир ничего не видит.
Исайя Берлин, являющийся одним из второстепенных персонажей и заставляющий меня вспомнить прекрасное стихотворение Кати Капович.
Жауме Кабре, мой воздух конца весны, мой очередной смысл, моя смущённая благодарность.
«Девочка-скерцо» Ольги Арефьевой.
1 июня 2016***
Я бесконечно размножаю селфи, которые ты мне присылаешь. Палец с пивной кружкой. Лицо, настоящее, мне, сильно отличающееся от лица с аватарки, разница в дней пять, абсолютно ничего общего. Ты с пьяными девочками и мальчиками, которых я тоже принимаю за девочек. Первый, первый, я – земля. Я сижу здесь с расцарапанным животом, кое-как обработанным перекисью, в этих маленьких чёрных трусах у самой кромки своих ночных кошмаров, похожих на репортажи с телеканала НТВ, который я никогда не смотрю, на его сериалы (блаженство грязной крови); кошмаров, в которых от сквозняка между мирами падают – вместо титров – медицинские карты со стеллажей, разлетаются, шелестят страницами; такой звук, как от пустой целлофановой безмятежности.
Мой палец соскакивает и сам нажимает добавить, он похож на маленькую молнию, на зудящее желание, на антенну из моих изрезанных комиксов. Сам добавляет тех, кто из одной страны с тобой, кто случайно может знать, у кого сам пару раз, к кому прикасался в чужой машине, ночь-полночь и ветер в ивах. Я знаю, это всего лишь их местное присловье, это такой акцент – сплошь и рядом, и они все такие, звёзд с неба вряд ли, пара завитков на лбу, морщина от пережитой войны, траурная тенька (почему у слова «тень» нет уменьшительно-ласкательной версии?..), грибы от вырванного с мясом прошлого.
Привить меня на цветущее дерево, укоренить меня в гробу в небе, каплями солнца насытить мои легавые поры, пустить оставлять ранки на ногах, кладбищенская малина, оле-лукойе из очередной прочитанной луны, торс ручьём, глаза скальпелями, лингам похож на дайкон, и пальцы крошат цветок ромашки.
12 мая 2016
***
Мне холодно в этой квартире. Я купил лавандовое масло по совету Циури, и вот вода началась с ещё одного истока. Вот она стала внезапным звуком.
Тот тревожный сон, в котором Олег с кем-то подрался, а потом позвонил мне в слезах, а перед этим не хотел говорить со мной, я ему пересказал в этот же день, потому что мы договорились встретиться, и он звонил мне здесь почти в то время, в которое и звонил мне во сне.
У меня от его печали ощущение пустоты. А от его радости – боли.
Зоны умолчания зовут друг друга по именам, и вот время нам отдаёт цветы – белые хризантемы, такие красивые, стоят на кухне. Маме подарили на день социального работника. А она любит розовые и оранжевые розы, но от этих, скромных таких, таких простеньких, у нас у обоих щемит в душе, и прохладные солнечные лучи на окно, я же говорю, холодно; лето, едва начавшись, превратилось в кристалл; зоны умолчания мешают нам мыслить, и мы ложимся днём спать, и во сне улыбаемся, похожие на детей.
13 июня 2016
***
В российском шансоне всячески романтизируется образ матери. И я почему-то прихожу к парадоксальному выводу – это только кажется, что заключенные дорожат жизнью своей матери и каются перед ней, потому что она остаётся единственным преданным человеком.
Нет, на самом деле – они именно что и становятся преступниками из-за своей болезненной привязанности к материнскому.
Гиперчувствительность по отношению к родине, к матери, к гнилой крови, проклятой крови, к семейным узам делает из людей животных, способных на всё.
Так вступают в противоречие две христианские заповеди – «не убий» и «почитай отца своего и мать свою», потому что тот, кто почитает – убивает.
Убивает всех, кроме своей семьи.
Жрёт плоть, буравит членом дыры в расчленённой плоти, любит ради странных отупляющих ощущений с разбегу голым приземляться на колючую проволоку, оставляя клочья мяса и слагая о них душещипательные баллады, в которых жизнь конечна, не умеет гнуться, не ломаясь, и всегда стремится к безрадостному финалу.
Наши родные – это чудовища, заменившие нам глаза. Семейные узы всегда извращены, всегда порочны. Между двух огней – инцеста и сумасшедшей ненависти – проползает жизнь, полная ослепительных и пугающих соблазнов.
Любовь – это всегда инцест. Семейное счастье – это всегда ненависть.
3 октября 2015
***
Я тут читал «Худшие опасения» своей обожаемой Фэй Уэлдон, и слова «она чувствовала себя Братцем Кроликом, которому Братец Лис всучил Смоляное Чучелко» всколыхнули во мне детские воспоминания. Мне эту сказку читал папа, как и много других. Я всегда был любимым ребёнком. Мама не читала просто потому, что у папы это лучше получалось, я его охотнее слушал, зато с мамой мы всегда смотрели американские и латиноамериканские сериалы, горячо любимые мной до сих пор. Точнее, она их почти не смотрела – слушала, потому что в те годы была сосредоточена на вязании. Смотрел я. (Ещё дедушка на своем чёрно-белом телевизоре, но ему было практически всё равно что смотреть.)
Смоляное чучелко. Почти как «чёртово чадушко» у Герты Мюллер.
Я тут подумал на днях – а Олегу, наверно, никто в детстве не читал сказки… Просто я столько взял оттуда: паучиху Шарлотту с поросёнком Вилбором (самая-самая любимая книжка детства – «Паутинка Шарлотты») – такая боль для ребёнка и такое счастье. Хрупкая история дружбы, хотя в том возрасте была уже и по тв «Кэнди-Кэнди», и множество других берущих за душу образов.
Зоки, Бада. Карлсон. Маленькая Баба-Яга. Маленький водяной. Маленькое привидение. Домовёнок Кузя. Электроник. Чиполлино, Джельсомино, Буратино. Страна Оз. Волшебник изумрудного города. Ослик Мафин. Хроники Нарнии, а именно «Племянник чародея». Маленький принц. Ветер в ивах. Страна невыученных уроков. Комиксы с диснеевскими персонажами и не только. Сказки народов мира. «Откуда я взялся?»
И ещё десятки примеров, и за каждым – чудо.
На этом месте надо бы послушать песню «Сказки» Земфиры.
Не зря говорят, что взрослый творческий человек – это ребёнок, который выжил.
Господи, как это больно, что нас выжило так мало, что мы, выжившие, оказались такими уязвимыми, сладостно-слабыми, беззащитными, почти прозрачными.
Язык и любовь – два этих солнца солнц. Переплелись друг с другом, а корни-то все из детства, из нашего неверленда, из нашей нарнии, из нашей страны нольтри (я вначале думал, что «оз» читается так).. Дети занялись любовью, и ребёнком их стала сказка. Бледность недоразвитых гениталий, невинность, воздушные шары, лунапарк, сахарная вата. Сердечко, боящееся грозы, темноты, уколов и клоунов. Оно будет расти, разбиваться, а потом снова расти, зарастать и плакать. Оно станет ярко-розовым, розово-черным эмо-брелочком, потерянным и печальным, лужайкой для Hello Kitty.
15 апреля 2016
***
Киёко Мурата тоже, конечно, достойна отдельного разговора. Но на русский язык только один рассказ и переведён всего.
(Переведён, кстати сказать, отлично, за что огромное спасибо Галине Дуткиной!)
«Сиоманэки» называется. Это такие сухопутные крабики, в которых якобы переродились ама. Ныряльщицы то есть. Что они там добывали, я уже не помню, у меня вообще проблемы с восприятием конкретных фактов, я всегда запоминаю хорошо только саму ауру от текста, энергетику. Может, стоит завести отдельный файл или блокнот и записывать туда все эти японские слова, а потом зубрить их. Не знаю. Мне такая мысль уже много раз приходила в голову…
Ну так вот, значит. Жили-были ама, обеспечивали всю семью, потом состарились, стали не нужны никому, и решили бросаться под машины туристов, чтоб и умереть наконец уже, и детей-внуков порадовать денежной компенсацией.
Бабушки-камикадзе. Гордость, милитаризм и безбашенность полная. Притаилися в кустах. Вроде уж всё забыто, а всплывает постоянно так, что волосы дыбом встают. Начинаешь читать прелестный милый рассказик, а потом как е…т, и ты снова в дикой и жестокой Японии адовых времён. Случайный отголосок прошедшего? Или свирепый намёк на бесконечность и открытость ран?
Писательница до начала литературной карьеры успела поработать даже на чугунолитейном заводе (!).
Куросава снял свою «Августовскую рапсодию» по её новелле, но она сказала, что снял х..во.
...Очень сложно составить, разумеется, о человеке впечатление по одному рассказу. Но лучше хоть что-то, чем вообще ничего.
Стиль повествования – ничего особенно сверхъестественного, такой себе «поболтаем за стаканчиком саке, посетим вдруг таинственное место, разглядим (или нет) в этом месте диво дивное, а все будут недоумевать и отмалчиваться». Японский травелог – это почти всегда отчужденье и недосказанность. Каждый раз эта маленькая приоткрытая дверь в мир совершенно других иллюзий...
22 сентября 2015
***
Кровью молодых сердец, и от этого ищет взаимосвязь, а находит тишину. «Никто мне не сказал, что я пропал». Идет ночь, через речь, череп речь, через левое плечо. Как можно описать спокойную темноту, чуть смятую с одного края – лёгкие колебания, помехи и плохая проводимость?
В наушниках Psychic TV, в руках книга про шаманизм, в ногах собственное правое плечо, спущенная лямка, разорванная нитка бус, ускользнувшее ударение.
Этажом ниже черепаха – в тазу, в воде, на балконе – мы смотрим друг на друга пару секунд в сутки. Идеальная коммуникация. Иногда мне кажется, что она мне улыбается или подмигивает.
У меня нет желания страдать из-за своих желаний. Страдание – приятный укол, проникновение в причину снов удовольствия, мёда, газа.
Пересаживаю абутилон – гляжу листьями ему в глаза. Расти, детка, так много облаков проносится за окном, и одно крепче другого, идеальней фигуры в раю искали, рай расплакался оранжевыми бутонами, я смахнул один себе на запястье.
25 июня 2016
***
Я теперь совсем чужой. И могу с душой расстаться.
Люблю засыпать под «Converter». Когда совсем уже рубит, музыка наполняет каждую клетку, становится плотной, осязаемой, возбуждающей. Безумное наслаждение.
«Thorofon», «Satori», «Ellende»...
Пью рексетин. И тералиджен иногда. Горсть белого, горсть розового. Белое ломается с хрустом, складывается в ракушки, перемешанные с косточками от авокадо и магазинными чеками, на обратной стороне которых я записываю имена выхлёстывающих меня из реальности художников.
Я сплю. Меня зовут. Я иду. Я могу засыпать на час. Я могу спать до вечера. Мне тяжело подниматься на пятый, идти по грязным дорогам. Зимой нет снега. Нет света. Я обожаю разглядывать очертания месяца – каждый раз разные. Месяцы. Небо. Как ветер раздувает мусор. Как пёрышки от птицы, сбитой машиной на пешеходном переходе, липнут к асфальту. Как странный парень просит меня купить ему детскую смесь – я отказываю. Старуха туалетную бумагу – отказываю. Вообще часто обращаются с просьбами. Незнакомцы. Сумасшедшие. Даю, если есть. Радуюсь. Пугаюсь. Кругом хаос. Мелочь, сигареты. Кому-то не хватает шесть рублей на выпивку. Кому-то – на проезд. Кто-то упал, и больше не встанет. Затопчут.
Наталия Черных писала: «Жить или не жить. Нечем жить, уже нечем, а лет... и сказать стыдно. Я же как птичка теперь, лапками вверх. >...< Это как целовать то, что по тебе ходит».
Очень люблю этого автора.
25 декабря 2015
***
Спасибо всем, кто оценивает «прекрасные образы» моего дневника, относясь к нему как к возможности «что-то почитать» и забывая о том, что это виртуальная копия моего сердца – далёкие колокола, бескрайние небеса, нехоженая земля.
Мне нравятся в вас живые кусочки, лакомые фрагменты, но полностью живых людей я не вижу. Ваше загаженное сознание все ещё продолжает делить общество на классы, бросать недочитанными книги, показавшиеся скучными, мусолить мёртвых белых мужчин, составлять псевдонимы из выблеванных имён. А моя душа – это луг, по которому бежит Хитклифф, это цыганский рай, и мне хватило сил построить свой собственный волшебный мир, страньше и изломаннее земного.
Я никого не обвиняю – просто эту горечь уже невозможно терпеть. Я знаю по именам всех, кто проклял себя. И всех, кто не был вообще. Я не могу писать себя и быть тактичным одновременно – это превращается в кошмар. Я не могу быть ответственным за свои слова – они, подобно огневому всплеску, проходят сквозь меня, но начинаются не с меня. Они дают мне дышать и чувствовать собственное счастье – весна, шесть часов утра, в окно солнечные лучи.
И я ничего никогда не говорил, и за закрытыми дверьми с любимыми мне людьми творилось только то, что видели мои кошки. Пытаясь вовлечь Бога сильней в свою бесконечную игру, я готов, пожалуй, даже пожертвовать несколькими жизнями. Или освободить их.
13 апреля 2016Продолжение >
_____________________________________________________
Записи из этой подборки публиковались в Живом Журнале автора по адресу http://saure-limette.livejournal.com/. – Прим. ред.скачать dle 12.1
