Андрей Пермяков. ХОДИЛ, МОЛЧАЛ

Памяти Алексея Колчева


I.


Отчего-то, может быть – назло и вопреки, захотел начать с многозначительной, даже пафосной цитаты. Например, вот с такой, из «Ководства» Артемия Лебедева: «§ 151. Со временем все портится». А продолжу ещё пафосней, досочинив: «Порою кажется, будто со временем портится само время».

Думаю, хватит. На самом ведь деле почти всё изменяется очень быстро и не в лучшую сторону. Вот кто теперь помнит, как хороши, как свежи были участники Товарищества Поэтов «Сибирский Тракт» поздней осенью 2010-го года? А ведь были. И пришла их слушать именно «вся Москва». Ну, та её часть, что уместилась в незакрытые ещё магазин и кафе «ПирОГИ на Зелёном». Читали, слушали. Виталий Пуханов покупал людям и детям дорогие книги. К Арсению Ли, который вёл со мной тот вечер, подошёл человек. Спросил: «Можно с вами почитать»? Показал стихи. Мельком глянув тексты, мы согласились. Слушали тоже вполуха. Правда: организаторы ж вечно заняты. Но, к счастью, некоторые из гостей с Алексеем Колчевым были знакомы, и нас тоже познакомили.

Предыдущий абзац содержит лютую аберрацию памяти. Вечер в ПирОГах проходил полутора годами ранее и Алексея там не было. Первым на несхождение времён обратил внимание Борис Кутенков, а Оля Самохвалова подтвердила. Мы с Колчевым в Зверевском центре познакомились. В остальном же – с подлинным верно. Стали переписываться, правда редко. А потом он нас пригласил в гости. Стихов почитать.

Вечер Товарищества проходил в рязанской «Галерее «Клуб 42», и народу было много. Меньше, чем в Москве, но много. Тут Алексей запомнился. Чем запомнился? Банальное «лица необщим выраженьем» будет мимо. Там все были такими, необщими. И Оля Мельник, и Лена Горшкова, и Геннадий Каневский… Да, важное уточнение: с некоторых пор «никогда не состоять в Сибирском тракте» отдельным многим авторам кажется столь же привлекательным, сколь когда-то важным было «состоять в Сибирском тракте». Если что, Гена в этом плане чист, как изумруд: не был, не состоял. А каким необщим в тот вечер был Сергей Свиридов, так просто праздник. Говорят, Хлебников так же читал – себе под нос, о слушателях не заботясь. Но у Хлебникова ноутбука не было и он порой уходил, смущаясь. А Сергей долго читал. Он харизматичный.

Но повторю: Алексей запомнился. Почти все из нас, за исключением, конечно же, местных жителей, в Рязани побывали впервые. Конец февраля, полутьма, затем – темнота. Кафе, похожие на столичные, но радующие не только желудок, а и бумажник тоже. Вокруг Кремля ходили совсем уже в ночи. Однако кое-какое впечатление от города сложилось. И впечатление то совпало со стихами Алексея Колчева. Удивительное сходство разнородных и смутных пока объектов.

А вот на самом деле поразительный момент – как это я Олю Самохвалову не заметил. Она ж красавица. К счастью, они с Лёшей познакомились. Да-да, именно там. «Познакомиться в клубе» – это уже, конечно, четверть века как тренд, но в клубе на поэтическом вечере –много реже. Ну, и мы с Алексеем подружились.

Летом одиннадцатого года я пару раз вписывался у него, передвигаясь автостопом к умеренному югу. И ещё один раз специально приезжал. Чаще всего мы гуляли компанией с ним, Свиридовым и Олей. Нет, не Самохваловой, её тем летом вообще не помню, может, уезжала куда, а с Олей Мельник. Она, Мельник, и сейчас молодая очень, хоть и доктор наук, а тогда совсем… Но серьёзная, такая, да. Ходили в Пьяный парк и везде ходили. Мы со Свиридовым весьма насвиняченные, Оля чуть выпив, а Лёша трезвый-трезвый. Дивно, однако ни его болезни, ни особенностей манеры общения я не замечал. Про болезнь он не говорил, а особенность, в сущности, была одна, и оставалась малоприметной. Ну, вот гуляем мы, несём малопрекрасную чушь, он улыбается. А чего трезвому с пьяными говорить? Терпит – и на том спасибо. Но когда разговор изредка переходил к делу, он что-нибудь говорил, и это что-нибудь непременно было важным. Ну, так опять же: трезвый человек умнее.

Скорее, заметным было его пристрастие к чёрному цвету в одежде, даже летом. Только и это оказалось невеликой тайной. Он как-то включил на компьютере незнакомую мне музыку. Мрачноватая, плавная мелодия, со вкусом усложнённый ритм. Ещё до начала вокальной партии понятно: музыка российская. Обычно для неакадемических жанров это приговор, но тут очевидная русскость казалась хорошей и правильной. А потом вступал голос. И голос тот исполнял чуть диссонирующую, чуть замедленную партию почти в жанре мелодекламации. Это была группа Majdanek Waltz.

Примерно так же звучали стихи Алексея. Только без музыки. Вернее, музыка в них была своя, а читал он сдержанно очень. Но у меня образ сложился: стоит он на сцене, в чёрном, музыка эта играет. Хотя всё оказалось не так, и в той группе он работал директором, картинка осталась.

Вскоре они гостили у нас. Алексей и Оля Самохвалова. Кажется, приезжали на фестиваль верлибра, а может и нет – всё-таки время прошло. Вот тут, на втором году уже более или менее регулярного общения я и заметил эту самую особенность. Вернее, первым её заметил Федя. Он тогда школу заканчивал. Подходит, такой и говорит, чтоб гости не услышали: «Им, наверное, у нас скучно»? Он привык к довольно буйному поведению литераторов, особенно уральских; к общению их с шуточками и подколками «для своих». А эти сидят, слушают, чай пьют, улыбаются. Но опять-таки: при переходе к темам более или менее серьёзным Алексей рассказывал интересные вещи. Он уже тогда задумал и даже начал длительный цикл литературных вечеров в Рязани.

Много позже, когда его уже с нами не было, сайт Devotion написал об этом, нетривиально соединив авторов в пары: «Алексей успел показать родной Рязани, волей судеб оказавшейся в плену у спекуляций вокруг "уроженца Рязанского края" Сергея Есенина, творчество многих современных поэтов. Он устраивал в Рязани бесплатные поэтические вечера с участием Линор Горалик и Марии Галиной, Николая Звягинцева и Михаила Айзенберга, Дмитрия Кузьмина и Данилы Давыдова, Аркадия Штыпеля и Алексея Порвина, Марианны Гейде и Геннадия Каневского, Михаил Квадратова и Андрея Черкасова, Дениса Ларионова и Ксении Чарыевой, Федора Сваровского и Станислава Львовского, Олега Пащенко и Янины Вишневской, Андрея Пермякова и Кирилла Корчагина и многих других, извините, всех перечислять очень долго».

С подлинным верно. Разве что зря спрятали в кавычки про Есенина. Нет, понять нелюбовь многих рязанцев поколения Колчева или младше к самому народному поэту России можно. Когда тебя с детства воспитывают на единственно верном типе литературного высказывания – поневоле отношение к источнику такого высказывания будет особым, близким к ненависти. Да и кто воспитывает-то? Даже не эпигоны, но эпигоны эпигонов эпигонов уже. «Коллективный есенин/провинциальных сборников» – писал о них Колчев, отделяя от собственно безвинного поэта, сделавшегося вдруг знаменем чего-то очень странного. Сходная история, кстати, происходит в Вологде с Рубцовым. Но там традиция покороче всё ж, к счастью.

Следующей зимой мы тоже иногда виделись, хотя и чуть реже. И вот известное дело: отметив в человеке некоторую чёрточку, непременно начнёшь ей придавать значение гипертрофированное. Так было с немногословием Алексея. Ну, ходит и ходит, молчит и молчит. Нам-то чего? А вот поди ж ты – удивляло. Хотя, повторю: никакой мрачности облика, ни малейшей дисконтактности. И когда говорил, то очень интересно. Особенно о книгах. Мы чаще всего о них и говорили. Как он, довольно редко всё-таки покидая Рязань, знакомился практически со всеми книжными новинками, я до сих пор не знаю. Но правда, он много стихов читал. И писал тоже. О том, как своеобразно прочитанное отражалось в его текстах, я скажу ближе к финалу, а вот непосредственная человеческая реакция на поэтические книги была весьма интересной. Буквально три-четыре фразы, очень ёмких, очень корректных и как-то приглашающих к возражению, при том, что возражать-то как раз и не хотелось: всё точно говорилось.

А потом заболел Федя. Тяжело и, как оказалось, насовсем. Я, сделавшись маломобилен, нигде не бывал. С Алексеем общались через личку Фейсбука. Он, кажется, тоже стал печальнее. Нет, понятно: во многом я переношу свои переживания вовне, однако есть моменты объективные. Однажды он написал: «Я, наверное, буду прикрывать эти вечера в Рязани». На моё удивление ответил, что, дескать, народ ходить перестал. Ходил, ходил и перестал. Я очень удивился. Как правило, в городах, да ещё таких неординарных в культурном плане, вокруг интересных гостей, особенно – вокруг авторов, отчётливо принадлежащих (за малым исключением) к определённому типу поэтической культуры, довольно быстро формируется круг слушателей. И примеров таких много. Отчего в Рязани не получилось сходу – трудно сказать. Скорее всего, не нашлось энтузиастов среди местных преподавателей гуманитарных дисциплин. Это важно в плане появления стабильной и вменяемой аудитории.

В ноябре уже 2012-го года в Вологде проходил замечательный, как обычно, фестиваль «Плюсовая поэзия». Алексей сперва туда отчего-то ехать не хотел, но всё ж приехал. И не пожалел, думаю. Его очень хорошо принимали. Есть в нашем поколении такой его поэтический антагонист, Владимир Иванов из Костромы, так вот: на слух, по аплодисментам, он и Колчев – у вологжан едва ли не любимые авторы из приезжих. Да его, Колчева, вообще все любили. Это вот я про него как про друга пишу и всё хорошо, но как минимум человек десять, а то и больше знали его лучше меня и общались чаще. Это ещё, понятное дело, не учитывая рязанских.

Ну, вот. Почитали стихов, гуляем по городу, ожидая вечерней программы и делаясь заметно пьянее. Алексей по обыкновению немногословен. И в какой-то момент мы, кто сильно прилежные хмельного бытия, решили дальнейшими мероприятиями фестиваля манкировать, удалившись на откровенную попойку. Лёша мне только сказал:

– Ты тоже уходишь?

Вроде ничего особенного, но я кивнул, ушёл и расстроился. Даже и не скажу точно, отчего расстроился-то. Сказал он так… особенно, наверное.

Дальше совсем было грустное время и долго не виделись. Точней, у Алексея вышло три книги, но вообще время было грустным. А второго марта 2014 года он устроил для меня и Владимира Навроцкого вечер в Рязани. Ровно через один год и один день, как Феди не стало. И, знаете? Вполне был народ на вечере. И молодой, и всякий. Уж точно больше, чем на среднемосковском мероприятии. Отдохнули, видимо, и по чтениям соскучились.

Однако Лёша Колчев мне тогда очень не понравился. Он с палочкой пришёл и хромал. А так не изменился. О стихах говорили, и так говорили, и я ещё ему обещал специалиста по диабету в Москве найти. Словом, чуть тревожно стало, но что в последний раз видимся –даже и мысли не возникло. Диабет, вроде, уж полвека лечат более-менее.


II.


В апреле мы почти рассорились. Тогда все ссорились, но мы по очень специальной причине чуть не рассорились. Алексей прислал сообщение в своей обычной манере: «Я, наверное, буду выходить из Сибирского Тракта». А уже произошёл Крым и разное ещё происходило, отчего многие переругались. Но у нас с ним идейных дебатов никогда не было. Он, кажется, в ранней молодости увлекался чем-то мистическим, но мне до того дела нет. О политике и близком к этому мы не разговаривали.

Лёшу расстроило именно неприглашение на очередной вечер СибТракта в Москве. А как его было приглашать в таком-то состоянии? Мы попереписывались в личке, я ещё раз пообещал найти хорошего специалиста по диабету в Москве, и вроде всё разрешилось. Про этого самого специалиста я ему написал через относительно небольшое время, а он ответил, что, дескать, вернётся из Петербурга, где у него презентация книги, ну, вот тогда непременно-обязательно. Однако из Питера Алексей Колчев отправился едва ли не прямым ходом в реанимацию.

Ещё четверть века назад в медицинском институте нам рассказывали: «Из первой диабетической комы выходят практически все, а вот из второй – далеко не все. Кома это повод очень серьёзно задуматься». Примерно такие ж у меня мысли и возникли, когда Оля написала про реанимацию. Сидели мы, переписывались с доктором Кащеевым, прикидывали разные варианты. Нет-нет, иллюзий насчёт нашего здравоохранения в его типическом изводе, конечно, нет. Полугодом ранее я сам пришёл в отделение стоматологии носителем флюса, а вышел спустя две недели и едва не покойником. Дело обстояло, кстати, в Подмосковье. Но это всё ж районное звено медицинской помощи, а Рязань – областной центр, да и не особо дикий. Словом, надеялись. Только зря. Первая кома оказалась последней.

Так вот, что я обо всём этом думаю? А ничего хорошего не думаю. Мы всё ещё живём так, будто кому-то нужны. Глупость же. Не нужны. Вот так – чтобы совсем как воздух – никто никому не нужен. В сущности, за жизнь Алексея долго и до последнего боролась Оля Самохвалова. А прочие нет. Хоть друзья, хоть те, кому по должности это предписано. Вот разве мы не видели, что Алексею стало хуже? На протяжении хотя бы последней пары лет? Да видели, конечно. Ну, вот предлагали ему разных врачей, да. Но он же совсем другим был занят, это мы тоже отчётливо наблюдали. И тем более ухудшение видел (видела, скорее всего) лечащий доктор. И что? И всё.

Потом были похороны с присутствием любящих друзей, был организованный героическими усилиями всё той же Оли фестиваль памяти Алексея Колчева… Хороший очень, говорят. Сам-то я ни на похоронах, ни на фестивале не был. И на могиле у него не был ещё, например.

Самое же печальное: так будет с каждым из нас. Пусть не диабет, пусть что-нибудь иное. Не умеем мы себя беречь, не умеем мы о себе заботиться надлежащим образом, и вообще любим себя очень странною любовью. А ведь у каждого из нас есть только он сам. Я прописные какие-то истины сейчас говорю, но правда же! Сколько любой из нас сделать может, если здоровым будет. Или хотя бы живым. А, кстати, сколько?


III.


Вот и перешли мы к… На этом месте я отдёрнул пальцы от клавиатуры. Ибо хотел напечатать нечто вроде «к самому интересному». Или «к самому главному». Такой цинизм сделался почти общим местом. Ну, да. Для читателя стихи, может, и главное, но мы ж для Лёши не только читателями были. Впрочем, и читательско-цинический подход как-то предусматривает пожелание автору долгой жизни. Словом, поговорим о стихах. Вернее, об их эволюции. Именно этот аспект кажется очень важным теперь, когда собственно о поэзии его высказались уже многие и высказались хорошо.

Бывает, когда человек появляется в печати с интересными стихами, а далее или пользует наработанные темы и приёмы, или в лучшем случае развивает явленный дар количественно. Как ни удивительно говорить это с расстояния прошедших лет, но такой период у Колчева был. Более того, период этот длился долго. Вот, например, два его текста из Антологии «Нестоличная литература» (2001 г.):


* * *

Время застыло как мыло
серая пена и в ней волоски
время застыло и мне постыло
распадаясь на куски
на уголки на крючки на пятна
четыре шурупа и два гвоздя
надо куски собирать обратно
бритвой себя очертя


Высший свет

мне девушка как-то сказала
мне девушка как-то сказала
сказала мне девушка как-то 
деву́шка как-то́ сказала́ мне
дезала скавушка как мне-то
де как мне тоска зала в ушко
да уж лучше бы ничего не говорила


И два других текста, вышедших после долгого (если совсем точно – семилетнего) перерыва в журнале «Дети Ра», 2008, № 8:


* * *

тело немощно плоть слаба
в бороде застревают крошки
словно в черные погреба
сходят черные-черные кошки

игры разума сон числа
влажный мох на срубе колодца
мир как шар тонкого стекла
тронь – разобьется


* * *

уже
грамматическая ошибка
в сообщении о разрыве
мучает
сильнее
чем сам разрыв


Да, я не случайно выбрал стихотворения с похожим бэкграундом. Но так проще отметить и очевидный прогресс, и пребывание поэта в прежнем культурном поле. Заметим: поле это изначально было достаточно обширным. Повторю сказанное ранее уже и мной, и другими авторами, писавшими о Колчеве: почти у любого столичного, петербургского или регионального автора, включённого в литературный контекст, характерные особенности поэтики определить более или менее легко. Алексей – редкое исключение. Он как бы рос сразу из нескольких корней, отстоящих друг от друга очень далеко. Иногда это, кстати, шло во вред. Казалось порой, что он подобно оперному певцу демонстрирует широту своего диапазона. Но, во-первых, диапазон-то и вправду был широк, а во-вторых, и в главных, по мере кристаллизации его поэтический мир делался яснее и глубже. Прочитанные книги он интересно преломлял в своей личности, создавая всё более непохожие ни на кого тексты. Да, например, и на самого себя вчерашнего тоже непохожие. Вот, скажем, как выглядела в его относительно позднем творчестве дань авангарду:


вот человек изучающий муху <  >
вот человек получающий в ухо %
вот человек сочиняющий ноту §

вот человек!
0000080000000
а вот нет человека:

нет никого тут нет ничего тут

только
какое-то
эхо


Типичный ли это для него текст? Очень сложно сказать. Поскольку в той же книге читаем, например, вот такое стихотворение, где образ жизни тех самых радикальных авангардистов представлен с довольно обидной иронией:


художник

отрежу уши
буду как два ван гога

умру тоже дважды

первый
в восемьдесят пять
второй
в сто четыре

рисовать не хочу

не буду


Да, верлибров в последние годы Алексей стал писать больше, но суть не в формальных признаках, конечно. С техникой стиха у него было всегда хорошо и с литературной эрудицией тоже. Совсем-совсем новое у него появилось буквально в последних стихах. Третья его книга, «Лубок к Родине», вышедшая в Самаре, в поэтической серии проекта «Цирк Олимп + TV», предшествовавшие ей публикации на Полутонах «Простые стихи – 1» и «Простые стихи – 2», цикл «Element of crime» уже были, конечно, явлением интереснейшим. Они целиком определялись тем, о чём писал в послесловии к «Лубку…» издатель Виталий Лехциер, а именно: «уникальными чертами поэзии Колчева, добытыми им в результате синтеза целого ряда поэтических традиций, от малых фольклорных жанров до лианозовского конкретизма, от высокой романтической поэтики модернизма и обэриутского иронического абсурдизма до критической концептуалистской деконструкции языкового (смыслового) штампа. Но это такой синтез, который явился основой совершенно нового качества поэзии».

Не хватало совсем маленького поворотика с главной дороги русской актуальной поэзии на свою тропку. Например, почти одновременно с Колчевым большой цикл на ту же тему, что «Element of crime», написали Николай Байтов и Света Литвак. Нет, это не страшно, движение по магистрали имеет свои плюсы. Тем более движение в собственном и скоростном ряду.

Но вот самые-самые последние стихи Алексея Колчева сделали тот самый поворот. Вернее, нырнули в какой-то туннель, связывающий точки пространства совсем особым образом. Не скажу даже, что такое особенное возникло в тех стихах. Скорее, исчез подсознательный страх стать на кого-то похожим, исчезла необходимость в этой возможной похожести оправдываться через иронию либо другие приёмы. И поэт оказался почти там, где он начал. Но оказался совсем другим человеком и с совершенно иными стихами. Вот с этими, составившими цикл «стихотворения наталия штампеля». Возможно, незавершённый цикл  как теперь узнаешь? Вот финал:


5

на рассвете звезда хохлата
сон потрескивает под носком
говорят что ума палата
а за ней алатырь с леском

и выходишь с мешком для кошек
и удавками для собак
в свете много людей хороших
с поцелуями на губах

я бродил по земному раю
на трёхрогую выл луну
дай тебя я в очко обыграю
пока кольщик заточит струну

7
..........................
............................
...........................
...........................

я залезу в сосновый ящик
.............там темно
неужели я настоящих
двадцать...........одно
.......................
......................
.........................


А вот дальше… А вот дальше – смотрите главку II этого недлинного очерка. И берегите себя. Чего тут ещё скажешь?




__________________________
См. также: Алексей Колчев. ПЕЙЗАЖ БЕЗ РАМКИ (Прим. редакции)

скачать dle 12.1