Редактор: Роман Рубанов
БЕРЛИНСКИЙ СНЕГБерлинский снег стремится в никуда,
погонщиком возникший ниоткуда:
людская в нём исчезнет череда,
и сам в себе исчезнет он, иуда.
Что он оставит? Лёгкую тоску.
которая освободит едва ли.
К последнему готовясь марш-броску,
нули, а не кресты мы рисовали.
Берлинский снег не замечает взгляд,
но то, что он идёт, понять несложно.
Сердца кипящим золотом горят,
и не спасает грубая рогожа.
Берлинский снег сознанье поломал,
глаза он застит, словно полотенце,
некрепок, ненадёжен он и мал,
как шаг несостоявшийся младенца.
1989Нам нечего терять уже теперь:
ни боли, ни обиды нет, ни страха,
ни ужаса от крика и замаха,
ни прочих обессмысленных потерь.
Не слышишь тик времён? Часы-то сверь.
Впитала пот раскрытая рубаха.
Терять отныне нечего уже,
теперь привычно то, что было дико.
Ты помнишь, как сказала: «Погоди-ка» –
и посмотрела вдаль настороже?
Что можно рассмотреть на той меже?
Едва ли как цветёт в камнях гвоздика.
Нам нечего теперь уже терять,
всё потемнело, выцвело, протухло,
безвидно, безъязыко всё и глухо,
нигде неразличима благодать.
Какая в этом всём у неба стать?
Судьба – ну что за мерзкая старуха?
С холодным сердцем или сгоряча –
чего терять? Пришла с концами осень,
но мы её с концом не соотносим.
Чего терять? Не лямку же с плеча.
Ну разве что схватить два кирпича –
и шмякнуть со всего размаху оземь.
КАШТАНОВЫЙ БОННЯ еду по каштанам и давлю их,
каштаны превращаются в пюре.
Вокруг меня не Лондон и не Цюрих,
а тихий Бонн в начальном октябре.
И если б я катил себе по Вене,
я не смотрел на мир бы свысока,
всё было бы вокруг без изменений:
каштаны, осень, ветер, облака.
Намеренно я еду по каштанам,
мне нравится их гибнущий прохруст.
Я так же проезжал бы и Миланом –
душою полон, духом, верно, пуст.
Мне сложно не давить их, ехать мимо,
звучит в ушах коровьевский тромбон.
Я еду по каштанам, не по Риму,
не чинит мне препятствий тихий Бонн.
Да, тихий Бонн. Не Дон здесь и не Висла, –
каштаны в Рейн стремятся от греха.
На мне природа ветошью повисла,
и осень жмёт – безглаза и глуха.
Но ей не отменить моей обедни:
давлю каштаны в кашу – и пою.
Я еду. Посмотрите, я последний,
удерживаюсь как-то на краю.
Я еду по каштанам как по Праге –
по правде, по соблазнам, сквозь рассвет.
Меня вы не подстрелите, бродяги,
я не паду, раздавленный, в кювет.
Я еду по каштанам как по Осло,
от радости вершения горя.
А спешившись, очищу я колёса
от пахнущих остатков октября.
ПИСЬМО ИЗ ЛЕЧЧЕПривет. Сижу на площади Оронцо.
Пью красное (иль кровь?). Стекают капли.
Ещё сиеста. Вяло жарит солнце.
Я в Лечче. Тоже юг – почти что Капри.
С утра купался: дно здесь каменисто,
дрейфуют разноцветные медузы.
Из мыслей о тебе сложу монисто,
но вмиг рассыплю. Что нам эти узы.
Не лучше ли свободно, без условий
взмыть вверх иль навсегда уйти в глубины?
Не будем ждать любви средь славословий,
не будем ждать изгнанья от чужбины.
Наш текст переполняют многоточки,
нам изменяют вкус, и такт, и мера.
И от Него не будем ждать отсрочки:
пойдём тотчас, как Он пришлёт курьера.
Закат прохладой падает на плечи,
приносят счёт – ох эта дольче вита!
Я написал письмо тебе из Лечче,
но почта окончательно закрыта.
* * *Кузнецов проснулся в полседьмого,
навалились горе и мятеж.
Надо бы поесть, но темень снова
говорит: «Уныния поешь».
Надо бы восстать, своим примером
славить моногамию и ЗОЖ...
Но к чему работать лицемером?
Ведь себе, мой милый, не соврёшь.
Мартыненко снова опоздала,
проспалá, как водится, полдня.
Времени осталось очень мало!
«Ты прости, пожалуйста, меня», –
следовало бы сказать, не труся,
но бестактна нынче молодёжь!
Ей совсем не жаль, она-то в курсе:
всем соврёшь, себе же не соврёшь.
Зуев шёл со службы по бульвару,
в мессенджер писали все подряд:
«Приходи, нашли тебе мы пару!
Что молчишь? Ну что же ты за гад?»
Мог черкнуть он горстке обалдуев,
что прискачет мигом на дебош...
Хорошо учился, впрочем, Зуев,
знал:
себе
ни разу
не соврёшь.
Фомина трепалась ночью с мамой.
«Сорок три, и всё ещё одна?» –
мать кричала яростно и прямо.
Но была спокойна Фомина:
велика наука – стать невестой?
Но никто навеки ей не гож.
Боже, одиночество чудесно.
Врать себе не надо.
НЕ СОВРЁШЬ.
* * *Ты – моё прошлое, нежное, пошлое,
терпкое, глупое – мрак.
Ты – моё прошлое, честное, ложное,
ветхий под ветром барак.
Надо разрушить гниющее здание,
вытащить спички и сжечь.
Только нелёгкое это задание –
сбросить ушедшее с плеч.
Прошлое держится запахом ýзнанным,
в каждую лезет ноздрю.
Справиться можно ль с такими обузами?
«Сжальтесь», – я им говорю.
Запахи, образы, прикосновения –
тянут, вражды не тая.
Прочь уходите, дурные мгновения,
кашляя, требую я.
Прошлое стыдное, ну тебя к лешему,
что за безмозглая вещь?
Ты – моё прошлое, крепко засевшее,
энцефалитный мой клещ.
Вроде, всё выдрал – осталось и мучает,
корни пустил свои яд.
Каждый зигзаг – лишь моргание случая,
мелких бездарностей ряд.
Прошлое в памяти бешено крутится,
ну-ка, обратно катись!
Прошлое: пролежень призма презумпция
предубеждение приз.
Прошлое до кровоточия нежное,
яростный вечный урок.
Прошлое: пришлое прочное прежнее
правда презренье порок.
ФАМИЛИИУ Тани была смешная фамилия
и куча веснушек под носом.
Влюбился зачем-то в неё (простофиля я),
не мучаясь этим вопросом
(зачем? что последует?). Слишком запутанно
для мальчика третьего класса.
Я жизнь измерял не годами – минутами,
терзался от лишнего часа.
Санёк был евреем с такой же фамилией,
но всем это было до лампы.
Свободы и счастья вокруг – изобилие,
к чему тут фамилия папы?
Саня свалил, мы лишились приятеля,
он превратился в химеру.
Мы сохраняли – прилежно, старательно –
в камерность шарика веру.
Света носила фамилью безликую,
впрочем, несла её чётко.
Школьные годы вились повиликою,
билась учёбы чечётка.
Списывать мы обожали у Светочки –
умной была (ну и доброй).
Стали клетями тетрадные клеточки,
время ужалило коброй.
Артём по фамилии был из воинственных,
но пофигист по натуре.
Мы разбирались в обманах и истинах –
каждый на собственной шкуре.
Артём закрутил не на шутку со сверстницей,
первым изведал отцовство.
Мы, поднимаясь, спускались по лестнице,
загрубевала короста.
Мы бизнесвумэны днесь и айтишники,
официанты, училки.
В чём-то мы нужные, в чём-то мы лишние –
и убираем закрылки.
Думали мы, мол, приложим усилие,
и покорится планетка.
Разные, разные очень фамилии,
своя у каждого метка.
03.03Из Харькова путь очевиден в Ашдод,
и кое-кого он туда приведёт.
А может, ведёт он и в Ри́шон,
где гул от Сумской еле слышен.
Мы сядем с тобой – вчетвером иль вдвоём –
и мирно мужской разговор заведём,
у тьмы Среднеземного моря,
друг с другом о прошлом не споря.
В Берлин из Москвы очевиден маршрут,
и пусть говорят, что непрост он и крут –
он менее разнообразен,
чем путь, что проделал Каразин.
Я кофе возьму, ты закуришь «Полл Молл»,
придём мы на берег и сядем на мол,
бездумно и глупо глазея
на шхуны в порту Вайсензее.
Из Харькова вверх непростая стезя,
по ней ты идёшь, недовольно бузя,
бардак, дескать, очень уж рано –
но нет, к сожаленью, стоп-крана.
Легко и свободно, простор, синева
(ужели всё правда, и книга права?).
Оставленных больше не жалко.
Но где же теперь зажигалка?
ПАДАЮТ ЛИСТЬЯПадают листья, как с велосипеда ребёнок –
с лёгкостью мнимой, на деле – предчувствуя кровь.
Гаснет сентябрь. Его голос прозрачен и звонок,
он говорит: для безмолвья себя подготовь.
Солнце ласкает, как женщина перед разрывом,
вроде бы нежно, но в мыслях – другого, увы:
время уходит быть с ней повседневно счастливым,
время приходит быть частью прочтённой главы.
Ночь наступает всё раньше, часы переводим.
Вроде бы, ночь – для разврата, но где же разврат?
Всё – обречённость, тупая покорность природе.
Страсть выключается.
Я умираю.
«Не рад».
Нет, не умру! Это время безлико и пресно,
но, поклоняясь бесцельно его естеству,
я, как и осень, тихонько приду бессловесно
и незаметно улягусь во тьме на листву.
_________________________________________
Об авторе:
ГРИГОРИЙ АРОСЕВПисатель, журналист, издатель. Регулярно публикуется в литературных бумажных журналах и онлайн-изданиях. Автор четырёх книг – сборника рассказов за Записки изолгавшегося» (2011), биографии «Одна для всех» (2014), романа «Неуместный» (2016) и поэтического сборника «Оболочка» (2018). Проводит лекции по истории литературы. Основатель и главный редактор литературного журнала «Берлин.Берега». С 2013 года живёт в Берлине.
скачать dle 12.1
