* * *
на околице столицы
где кончается метро
где студенты бледнолицы
пьют подземное ситро
нет скорее даже пиво
на скамейке серой пьют
и рассматривают брезгливо
богоданный неуют
машет хвόстом тощий бобик
улыбается дитя
лилипуты бедный гробик
поднимают ввысь кряхтя
кто невесел кто плачевен
кто-то просто невелик
их еще вспоёт пелевин
наш непалец многолик
вобла есть но нету нельмы
счастье есть но нет письма
спят немытые панельны
мног'этажные дома
где вы тютчевские звезды
дух смирился век зачах
ах в блевотине подъезды
мусор в баках тьма в очах
не тверди что жизнь трясина
рудниковая вода
пиво пенится
и псина
беспородная всегда
не предчувствуя удоя
жестких подвигов в цеху
видит облако младое
слышит бога наверху
* * *
Муравейные мы зверьки – что ни увидим, все в норку тащим,
переполненную добром, как грешниками несуществующий ад.
Переливается жемчуг, слишком крупный, чтоб быть настоящим.
В Венеции наводнение. В Нью-Йорке лесбийский парад.
В Буэнос-Айресе взгляд
красотки Эвиты, веселой вдовы, преследует меня с фасада
министерства порядка. На новгородском снегу индевеет заря.
Накатался, нарадовался. Запомнил даже тонкорунное стадо
тучных овнов (тоже ведь люди) в горах Тянь-Шаня. Из этого инвентаря
хорошо бы теперь выбирать, насытившись днями, все, что душе угодно.
Только ей, голубушке, не до старья. Привередлива и свободна,
хочет – волчицей воет, хочет – хохочет, а то и вообще изменяет мне,
и, разметавшись, порой пророчит, но чаще похрапывает во сне.
* * *
Я почти разучился смеяться по пустякам,
как умел, бывало, сжимая в правой стакан
с горячительным, в левой же нечто типа
бутерброда со шпротой или соленого огурца,
полагая что мир продолжается без конца,
без элиотовского (так в переводе) всхлипа.
И друзья мои посерьезнели, даже не пьют вина,
ни зеленого, ни крепленого, ни хрена.
Как пригубят сухого, так и отставят. Морды у них помяты.
И колеблется винноцветная гладь, выгибается вверх мениск
на границе воды и воздуха, как бесполезный иск
в европейский, допустим, суд по правам примата.
На компьютере тихий вагнер. Окрашен закат в цвета
побежалости. Воин невидимый неспроста
по инерции машет бесплотным мечом в валгалле.
Жизнь сворачивается, как вытершийся ковер
перед переездом. Торопят грузчики. Из-за гор
вылетал нам на помощь ангел, но мы его проморгали.
* * *
Неловок студень человечий: в очках слоняется, как слон,
но не шерстистей, чем овечий, и дерзкой мыслью населен.
Он homo habilis, не ворон, с высот планирующий вниз,
он восхищенный приговором, он вобле голову отгрыз –
но вновь на танцплощадке драка, снуют вредители в пальто
от пищеблока до барака, от а до я, от ада до
(я никого не укоряю) - как примириться с жутью, как,
когда за гробом нет ни рая, ни гурий в шелковых чулках?
А у начальников у наглых покрыты мздою очеса,
жуют овцу, жируют в гаграх, злодействы зыблют небеса –
и над просторами россии, поросшей розовой травой,
горят глаза его босые - отросток ткани мозговой.
* * *
Глебу Смирнову
В аиде скушном, где теснятся тени
котов, героев, высохших растений,
с утра поет почти что тишина,
и недомысль (ипотеза, синоним
печали вечной) царствует. Хороним
одних, других, а сами допоздна
рассиживаемся, обмирая, перед
пустым экраном – кто, дружок, измерит
размах его крыла? Гори, окно
с кромешным видом на всемирный сумрак,
смущая дев и юношей безумных,
тянись, играй, недетское кино.
А эскулап, товарищ правоведу,
ведет с авгуром тихую беседу
о свойствах птичьих внутренностей, плах
и топоров. Водицею бесплотной
разбавлено винцо, и беспилотный
плутон плывет в подземных облаках.
* * *
Допустимъ, фета взять (не брынзу, а поэта) –
хозяйствовалъ, игралъ, писалъ про то, про это,
какъ стройный электронъ въ двадцатыхъ числахъ мая,
знай пировалъ, протонъ прекрасный обнимая,
и съ тютчевымъ дружилъ – а этотъ, мирный атомъ,
въ Германіи служилъ бездарнымъ дипломатомъ,
и тоже сочинялъ игривыя шарады
о прелестяхъ одной чахоточной наяды.
Зачѣмъ, товарищъ мой, разстрѣльная заря намъ?
Ни къ нѣмцамъ не придетъ тотъ Ѳедя, ни къ зырянамъ,
не зря, освоивши и самбо, и ушу, я
упряталъ в долгiй ящкъ ту книжку небольшую.
Гори, предсмертный листъ, лишь воздуха не трогай,
он всё же царствуетъ надъ осенью убогой,
какъ молодой бѣднякъ, склонясь надъ очагомъ –
зачѣмъ ему судить о долгомъ и другомъ?
Смѣясь, онъ гаситъ свѣтъ, спасенія не проситъ,
и паспорта съ собой истёртаго не носитъ –
а жизнь его звенитъ лозой, незваной прозой,
и вспыхиваетъ, треща, киношной целлюлозой
въ проулкахъ времени, и плачетъ иногда.
Ну что тутъ мудрствовать – прощай, моя бѣда
* * *
Дурноголосие, читай какофония, преследует меня. Когда в края иные
я убежал, юнец, в обитель чистых нег,
где твердый небосвод и белозубый снег,
то полагал, смеясь, что музыка нагая царит там,
мир немой на звуки разлагая,
и эти кварки, эти голоса эфира дальнего, как лесополоса
стоят на страже поля жизни. Горе доверчивому. Ночь на глиняном просторе
драгого города гремит, что скоморох бубенчиком. Еще не скоро мох
покроет волглой тряпкой стогна, скверы, руины жалких инсул.
Сколько веры,
надежды сколько! Но холмы стоят, не двигаясь. Июльский звездопад
бездомен. И судьба сквозь зеркало кривое отпаивает меня водою дождевою,
и равноденствует, и странствует не зря, точёными глазницами горя.
* * *
в сентябре поют под сурдинку северные леса
ах какие волшебные у них голоса
какие седые головы бычьи крутые выи
какие сосновые связки голосовые
а в ногах у собора древесного влажный подлесок
полуподвальный мох, как под водой, нерезок
тянется к свету урод-опенок на сгнившем пне -
словно смысл бытия рождающийся во мне
торжественный этот бор отобран у белоглазой чухны
в результате маленькой но победоносной войны
даже страшные сказки бывают со счастливым концом
словно лес, испещренный окопами и свинцом
развалины брустверов проросли брусникой и смерть-травой
выборгский слесарь тамбовский печник под землею вниз головой
вечнозеленый реквием и полощется выцветший алый стяг
как с подпольной пластинки пятидесятых – на ребрах и на других костях
* * *
если ты
и сам потомок
молодых гробовщиков
и поет тебе осанну
голосист гребенщиков
то гроза
в начале мая
рижский льет
в тебя бальзам
ничего не обещая
нарисованным глазам
если ты
и впрямь индеец
гватемальский людоед
то живи смеясь надеясь
на питательный обед
не желай стране бедлама
сердце вырви из груди
и задумчивую ламу
к пирамиде отведи
до рассвета плачут детки
изнывая от невзгод
если ты философ едкий
евразийский патриот
если сенека допустим
если счастлив захолустьем
накануне похорон
пощадит тебя нерон
тьма
у господа талантов
думал петь
а вышло жить
тьма различных вариантов
плакать маяться тужить
я вернул бы свой билет но
стрёмно как
-то беспредметно
а хотел легко
-легко
словно мед
и молоко
* * *
Стани́слав Лем в романе давнем
живописал картину Гойи,
по-моему, расстрел повстанцев,
а может быть, расстрел крестьян.
Но фокус в том что ту картину
разглядывают космонавты,
причем, конечно, коммунисты,
читай – святые наших дней.
И в ужас приходила дева,
уставившись на эту сцену,
не в силах даже и поверить,
что люди могут убивать
других людей. И чудно было
мне, просвещенному подростку,
вникать в характер благородных
атеистических богов.
Полвека сплыло, миновало.
В далеком космосе навалом
живых героев, новый мир,
(сей бодрый зверь, голодный ворон)
в фантастике разочарован.
Реал прекраснее, ей-ей.
Ведь мы людей не убиваем,
А только выродков поганых.
Зачем же убивать людей?
_________________________________________
Об авторе:
БАХЫТ КЕНЖЕЕВ
Родился в Чимкенте. Окончил химический факультет МГУ. В 1982г. эмигрировал в Канаду, с 2008 г. живёт в Нью-Йорке.
Дебютировал как поэт в коллективном сборнике «Ленинские горы: Стихи поэтов МГУ» (М., 1977).
Один из учредителей поэтической группы «Московское время».
Стихи переведены на казахский, английский, французский, немецкий, испанский, голландский, итальянский, украинский, китайский и шведский языки. Член Русского ПЕН-центра.
Лауреат премий: журналов «Октябрь» (1992) и «Новый мир» (2006), Союза молодёжи Казахстана (1996), «Антибукер» (2000) за книгу стихов «Снящаяся под утро», «Москва-транзит» (Большая премия, 2003), «Русская премия» (2008) за книгу стихотворений «Крепостной остывающих мест»
Библиография:
Избранная лирика 1970—1981. — Ann Arbor, 1984.
Осень в Америке. — Тенафлай, 1988.
Стихотворения последних лет. — М., 1992.
Из книги AMO ERGO SUM. — М., 1993.
Стихотворения. — М.: PAN, 1995.
Возвращение. — Алматы: Жибек жолы, 1996.
Сочинитель звезд: Книга новых стихотворений. — СПб.: Пушкинский фонд, 1997.
Снящаяся под утро: Книга стихотворений. — М.: Клуб «Проект ОГИ», 2000.
Из семи книг: Стихотворения. — М.: Независимая газета, 2000.
Невидимые: Стихи. — М.: ОГИ, 2004.
Названия нет: книга стихотворений. — Алматы: «Искандер», 2005.
Вдали мерцает город Галич: Стихи мальчика Теодора. — М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2006.
Крепостной остывающих мест. Владивосток: Рубеж, 2008 (переиздание: М.: Время, 2011).
Послания. — М.: Время, 2011.
Сообщение. — М.: Эксмо, 2012.
Странствия и 87 стихотворений. К.: Laurus, 2013.
Ремонт Приборов. Гражданская лирика и другие сочинения. 1969—2013. — М.: ОГИ, 2014.
Довоенное: Стихи 2010—2013 годов. — М.: ОГИ, 2014.
Романы:
Плато (1992).
Иван Безуглов. Мещанский роман (1993).
Золото гоблинов: Романы («Младший брат», «Золото гоблинов»). — М.: Независимая газета, 2000.
Обрезание пасынков. М.: Астрель. 2009.
скачать dle 12.1
