* * *
Боже, Боже, сколько энергии в этом молодом человеке,
Боже спасения его!
Мне кажется, что моя поэзия — это только шлак
грядущих планов Господних относительно меня.
Спасение наше исполнится, потому что в него можно верить,
в отличие от социальных реформ, на которые надо надеяться.
Сегодняшнее Богослуженье в соборе кажется мне состоявшимся
исключительно ради меня, моего просвещения.
Потому и один причащался я — даже своих детей
испуганные родители не подвели.
Так всё пронизано моими токами, что только на них и держится,
и, если провести по лицу или переставить стакан на столе,
произойдёт изменение состава воздуха.
* * *
Если ты умрёшь, — песня поёт, —
часть меня самого умрёт.
И вот как это соображение продолжается доморощенным христианством:
если все мы — ближние свои
(а не: Все Люди — Братья),
то миллиарды почивших до тебя —
тоже умершие части тебя,
и частей этих гораздо больше,
нежели тебя самого.
Если бы все так думали, то было бы у нас царство мёртвых.
Чем мертвее мы, тем церквее земля.
Царствие Небесное — покойникам;
нам — внутри нас.
* * *
Я отвернусь, как латинское R,
к стенке пустой. Не ищи идеала
в жизни. Ты сам для кого-то пример,
так завернувшись в своё одеяло,
как завернулся. А впрочем, к чему
здесь обращенье? К кому обращаться, —
уж не к себе ли? И вправду, ему
нечего кем-то ещё обольщаться.
Утром лежи, никуда не беги.
Даже на шум головной перестрелки.
Ибо не знаешь, с которой ноги
встать и в какой оказаться тарелке
каждое утро. Так переверни
белые ночи с их тьмою заглазной, —
что обнаружится? Чёрные дни.
Будь же в реальности, с речью согласной.
Ляг на прекрасный, как женщина, пол,
глянь в потолок, где готовы приняться
злаки о будущем. Главный глагол —
«быть», чтоб они продолжали меняться.
* * *
ЯЗУНДОКТА... ты одна мне осталась.
Сколько снега утекло, пока до тебя я добрался,
вот уж и зима прошла, покуда ты открыться мне спешила,
нам навстречу поспешая наподобие утешного птенца.
Как трогательно твоё доверчивое смиренье
— я совершенно плачу в свете его.
Ты с течением боролась, как встречный ветер ожидания.
Против вращения земли ты по траектории прощенья.
Ты была, как противник, вся обращена лицом.
Ты хранилась терпеливо под грузом слоёв, которых
не воспеть лика, в единовременности его.
Не прахом же уст, углекислотою ответа.
Яее тебя нет самого меня.
Явность твоя теперешняя — тайна выцветания этих чувств.
Твоим восклицательным именем нареку я дочь моих сублимаций.
Яко верною осталася в иерархии, где кто
сказал Агапит, должен сказать и Борис.
Ты яйцом в конце лежала, а теперь оно разбито, —
знать, не зря моя бежала мышь по краю алфавита.
ИЗ УТРАЧЕННОГО СБОРНИКА "ОКОЛО"
* * *
3
Да, кривая усмешка синоптика,
Нулевая аптечная оптика,
Да, смотри и рисуй, если смотрится,
Или смой со стекла, если смоется.
Впереди мировая архаика,
Но внизу астрономии лавочка;
Я съедаю улыбку рогалика, —
Это мне хлебобулочник лапочка.
4
Свет мой зеркальце, выскажись, — автору
Не пора ли идти к психиатру?
Он к тому же военнообязанный
И нетрезвый, хотя и не язвенный.
В комнатушке, уменьшенной мебелью,
Скуки ради глотая элениум,
Он сравним, очевидно, с Емелею,
Но не ленью, а щучьим велением.
ДЕКАБРЬСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ
Где три — Оружейный, Монетный, Каретный —
двора уголок образуют секретный,
а рядом бесхлебную пьют без стакана,
там ты ожидаема, Зимняя-Анна.
Где в варежки-руки, под валенки-ноги
— российские люди одеты-обуты —
катятся-летят по известной дороге
больших государевых дел атрибуты,
где спущены вожжи, распущены гривы,
где сыпятся гильзы и падают гривны,
твердеют просёлки, ровнеют равнины,
— там нынче настали твои именины,
и если сегодня не грохот ведёрный
причиной окажется кожи гусиной,
то значит, вошла ты в тебе отведённый
из наших дворов знаменитый Гостиный.
В НАЧАЛЕ ДЕКАБРЯ
словами словаря, губами упыря,
снегами снегиря —
родные околотки не умерли в уме,
и с их инспекторами, оставшимися в Требнике
жидами-докторами, учителями школ
церковно-приходских, —
эх, по Гоголю, по Чехову, на Тройке,
одной лошадкою влекомой,
с бородкою искомой, —
«молодёжь — волос миллионеры...»
«у нас же — дыбом волосы встают,
чего и фаллосу желают...» —
и вегетарианцами-зверями, пасомыми верней,
чем те же мы. И я пришёл оттуда, дав крюка
по дороге никуда.
Ностальгиком, лингвистом, разночинцем-мандельштамом, что не предал
для чего, стоптавши сапоги,
навязчивой нерифмой читателя чернобородого ловящим
и сказанное повторяющим, чтоб гонорар удвоить:
бумаги паче учернюся,
но паче снега убелюся... И что сказать
ещё и вообще?
1982-1983; ПЕРЕВЕРНУТО В 1984-М
простилось всё те.
не блудом, но раскаяньем, — дабы
взрастая из твоей истлевшей плоти,
Пусть будут травы, злаки и грибы,
тебя в Спасение сместила.
что, словно ветер, тлеть заставив прах,
конца ее? Единственная сила,
Что есть в себе от жизни, как не страх
III
дохнет твоею будущею гарью.
и в грешное лице твое она
облаплены полнеющею тварью,
Живот и грудь, и горло, и спина
гореть хамелеоном, лезти крабом.
и звездной ночью заставляет страх
причем не тот, стоять которым бабам,
На Скорпиона наползает Рак,
II
широкой астмы и бронхита.
в твоем дыхании, расчищенном от рощ
листву сухую, что звенит Колхида
Ты так давно струею этой жжешь
течет же по ложбине мозельвейном?
где что-то разгорается в соске,
в грудном ли копошенье можжевельном,
Скажите, место страхам и тоске
I
СУББОТНЕЕ
Немного спать хотелось, но теперь прошло,
коснулся рукоделия — помогло.
Как руку сжал — пять чувств затворил,
дыханием моление сотворил
и хорошо-то стало! Воспарил.
Ты наклонись, Пречистая, — я шепну.
Так спутано пространство в земном клубке
что Ты и покрываешь в одной строке
и на груди вмещаешься в образке —
того, кому из черепа в вышину
открылося отверстие в потолке.
* * *
Поддержи мою голову
со страстьми и печалями,
чтоб привыкнула к говору
Херувимов с Началами,
Серафимов с Престолами
над моими плечами,
надо всеми просторами,
над денми и ночами.
Пусть язык мой не вывалится,
прикасавшийся к небу,
пусть и звук мой не выльется
на любую паневу,
но — в море парящее,
куда — коль допето —
умирать не пора еще
было певшему это.
_________________________________________
Об авторе:
ЕВГЕНИЙ ХОРВАТ
(1961— 1993)
Поэт, художник. Родился в Москве. С 1976 года жил в Кишинёве, посещал кишинёвскую литературную студию «Орбита» при газете «Молодёжь Молдавии».
Начал публиковаться в газете «Молодежь Молдавии», напечатал несколько стихотворений в журнале «Кодры» (Кишинёв) и альманахе «Истоки» (Москва). Учился на факультете журналистики Кишинёвского университета, но ушёл с первого курса.
С начала 1980 года жил в Петрозаводске, работал дворником.
В 1981 году эмигрировал в Германию. В 1984—1989 гг. учился в Гамбургском университете на факультете славянской филологии. В 1989 году защитил магистерскую диссертацию на тему «Философия общего дела Н. Фёдорова». С 1990—1992 гг. работал переводчиком, корреспондентом, редактором. С 1985 обучался изобразительному искусству, сначала живописью, далее концепт-артом (инсталляции в пространстве, хеппенинги, арт-проекты).
В эмиграции стихи Е. Хорвата появлялись в журналах«Континент» и «Стрелец», в газете Русская мысль, в Антологии «У Голубой лагуны». В 1985 г. Хорват создал издательство «ХОР&ТМА». Выпустив в 1986 году коллективный сборник «Смерть Хорвата», посвященный символической «смерти русского поэта Хорвата», прекратил писать стихи. Первая посмертная публикация стихов Хорвата в России состоялась уже в 1994 году в журнале «Знамя»; позже стихи были включены в антологии «Строфы века» и "Самиздат века".С середины 1980 гг. страдал МДС с периодами острых психозов. Покончил с собой.
Библиография:
По черностопу. Ранние стихотворения. — [Гамбург], 1985.
Здесь я поэт. — [Гамбург], 1985.
Хореи Бега. — Гамбург, 1985.
Святцы чаду В. и М. — [Гамбург], 1985.
Смерть Хорвата. — [Гамбург], 1986.
Раскатанный слепок лица: Стихи, проза, письма. — М.: Культурный слой [Издатель В. И. Орлов], 2006.
скачать dle 12.1
