* * *
1.
внешняя жизнь представляет угрозу для Флорентийской республики,
монах Джироламо придумал проповедь для пресыщенной публики,
видит огненный столп в груди пророка Аггея,
толпа попивает граппу, постепенно зверея.
вот похожа на Грету Гарбо, укутанный в байку бамбино,
слушает проповедь о непрощении всеедином,
рядом крадут не закрепленные цепью велосипеды,
капает красная кровь со лба некрещенной Леды.
капает красная кровь, обнесенная рвом беседка
с той стороны земли, где суп черепаший редко
нищим на стол подают, посему им ни сном, ни духом
пригоршню этой трухи – всё прядущим кудель старухам
пользы нет никакой – и ношу берет полегче
на дом, и дети в зной на бревна бросают жемчуг.
2.
ибо ни огнь поедающий, ни огнь очищающий
в этом костре, молился о пропащей сестре,
о мистике модном де Местре, с которым обедал он вместе,
на званом обеде сидел за квадратным столом, белой скатертью рот утирая,
и вилка – всё ждал – упадет белой даме под ноги вторая.
она тут сидит и молчит, порошковый карбид разбавляя,
чистейшей водой – не уверен, что это живая.
ни огнь очищающий, ни огнь поедающий не спасают от вечного хлада.
вот хлеб предлагали ему, говорил – по диете не надо.
крошки сметал со стола, голубиную почту прикармливал у телеграфа,
и колебалась страна, как бокал на подставке и плаха.
направо пойдет, налево пойдет – разоблачит комплот,
от белой дамы ответа ждет вот уж десятый год,
а она всё невестится в мелкой песочнице в белом,
на амбразуру ложится ржавеющим телом,
ибо не спасают от жалости ни огнь, ни песок,
ни абонентская плата в ложе "Красный Восток",
слушает неравномерный стук, передающийся через стенку,
на плиту бежит молоко, сдувает белую пенку.
* * *
принцесса Цецилия выросла в спартанских условиях.
ее отец был строг к своим детям, но мягок к подданным,
в либеральных реформах увяз, историософских теориях,
и в государстве миазмам скорбным, костям обглоданным
не было места, соседним князьям продавал чернозем –
в общем Цецилии эта война нипочем.
частицы конденсата воды спускаются с гор Кавказа,
я не писала в пространных письмах тебе ни разу,
как украли ради презренного злата ее абреки –
ну и как на этой земле не разувериться в человеке.
она укутана в газ и прозрачный тюль –
когда уснула, на улице был июль.
Петр и Павел в одноименном своем соборе
грозно глядят на тех, кто во дворик вскоре
выйдет, пойдет в музей старинных монет
так, будто смерти на аверсе больше нет.
* * *
у Василия Кесарийского разбили электролюстру
модный поэт написал про шестое чувство
какой-то француз поднялся в небо уже не на дирижабле
что им неймется французикам ели своих бы жаб ли
в Серпухов падают летной машины запчасти
пили три дня: без любви брак – такое же счастье
били картины с туманной картины пытались сурик скрести
глохнет мотор самолета кому-то сказать "Прости"
нужно наверное вдруг да услышит не пропадет
втуне затмение солнца и на ресницах лёд
в Серпухов люди съезжаются из окрестностей за платками
служат молебен о воздухе чистом в еловом храме
модный поэт воздухоплавателем родиться
тоже хотел бы но жалко летать как птица
сокол какой-нибудь ласточка и чирок
не научился – бабушке дал зарок
не разобьется о камни набережной Невы
выбросил эту глупость из головы
девы в платках увлекают в жидкую поросль после молебна
сколь их влажна красота сказать – непотребна
чувство какое по счету – шестое пускай
за поворотом скрывается первый трамвай
* * *
и серия "Шарм" никуда не исчезла, хоть и кажется,
что это пережиток 90-х с юношеским максимализмом на обложке,
и леди Кэтлин по-прежнему смотрит на сэра Джона свысока
на первых сорока страницах,
и серая мышь-бесприданница оказывается прототипом гадкого утенка.
именно для них были эти шампуни с удивительными названиями,
путевки в англоязычные страны, друзьями даже по переписке
с тобой не стать, с какой бы стати всё закончилось здесь иначе,
а не хеппи-эндом, и в правильной пропорции поцелуев и ненавидящих взглядов,
которые невозможно отобразить печатно,
читатели никогда не разочаруются, сколько бы бывших влюбленных
ни проходили мимо лотка с уцененным товаром.
* * *
две ноты не задуманы в одном аккорде в одном полуночном городе
умеренно-континентальной зимы. ты не любишь меня? ну полноте,
разве это важно бывало когда-то для мелодичности. я не помню.
когда тебя из одиночки отправляют в каменоломню
на какой-то рудник урановый Happy Meals,
закрываешь глаза, чтоб не смотреть ненароком вниз,
но сквозь пальцы невольно цепляешься взглядом за крест паука
и опять вспоминаешь, что ноша твоя легка
по сравненью со всем остальным. две ноты сложены асинхроном,
вязью арабской посконною заплетенной,
где не найдется симметрии тонкий след.
для музыканта в автобусе места нет.
* * *
в зеленых плакали и пели, карельские черные ели
молочным льдом над ухом проводника звенели,
пассажир на бумаге верже рисовал трансформатор Теслы.
больше река, по которой ты плыл, не воскресла.
скована льдом, расступиться могла бы, но слепо
тычется в роли Жизели в подставку Лиепа,
чай разливается черный сплошной со слоном,
пассажир вспоминает из школьной программы бином,
льется турецкая песня по проводу в уши,
нетопыри поджидают детишек снаружи,
и за окном затемненным темнее в полтона
движется грузовиков по поземке колонна,
дан им приказ, но не знают, где запад, где слом,
мимо которого им не проехать с трудом.
темная ночь, ассигнации тлеют в печурке,
и нерадивый слуга подбирает окурки
после гостей, для которых купили пломбир.
светоч пожаротушения (воздух был сыр,
так что дышалось легко, с хрипотцою ненастной)
всех угощал самолично заправленной пастой.
колом немела в груди, марганцовки раствором
радость, что мы растворимся в забвении скором
всех расписаний имперских твоих поездов.
вот и меняют вагоны, проехав Ростов.
кто-то приносит котлеты, картошку пюре.
вот выбивают ковры, и в соседнем дворе
пыль невозможная, что оседает на стенах.
вот пионер этих прерий какой-нибудь Енох
их подзывает: "Загадку вот вам загадаю".
не приближает сознание смертности к раю.
кто бы ни дернул стоп-кран – это штраф семь зарплат.
не разбирает кривая, кто не виноват.
больше река, по которой ты плыл, не замерзла,
и поселяне косились на тонущих косо –
били бы точно багром, только Красная книга
всех оправдала по их многознанию лихо.
вот разменяет тебя станционный смотритель –
десять таких же получит и новенький китель.
* * *
в лесу там где не ходит никто живой лежит Олег Кошевой
с былинкой в зубах исправно тушенку ест слушает сборник the best
любой басурманской группы получает полезные крупы
в руки одни не помнит своей родни
как-то они с фотокарточки мятой глядели
и комиссар иногда попадал мимо цели
говорил Олегу о плотности снега в условиях вечной мерзлой камеры
где сохранен мощами старый его однокашник твердивший что Бог уже с нами
и синий мизинец оттопыривал чаркой круги чертя
и подвывал иногда или пел как дитя
но круги его стерли никто не проверит не вор ли
из города Марафона техники ржавой колонна
всё порывался Олег выйти из теплой берлоги на свет
смоляного бычка у костра пасли не разбирая дороги
веточкой тонкою гнать его подальше от волчьих когтей
Родина слышит и знает куда обращаться к ней
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА БРАГИНА
Родилась в Киеве. Автор книг «Аппликации» (2011 г.) и «Неймдроппинг» (2012 г.). Публиковалась в журналах «Воздух», «Дети Ра», «День и ночь», «Зинзивер», «Южное сияние» и др.
скачать dle 12.1
