ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Юрий Угольников. НЕМНОГО О ХОДАСЕВИЧЕ И ЗАБОЛОЦКОМ

Юрий Угольников. НЕМНОГО О ХОДАСЕВИЧЕ И ЗАБОЛОЦКОМ

От редактора





В этом году исполнилось 135 лет со дня рождения Ходасевича. Дата не слишком круглая, но всё же, в какой-то мере, обязывающая. Надо написать что-то о Владиславе Фелициановиче. Может быть, не слишком оригинальное, спорное, но всё же надо…

Общепризнанно, что своего очень творческого расцвета Ходасевич достиг за границей. Да, можно спорить: написал ли он свои лучшие стихи, в пору, когда ещё надеялся на возвращение в Россию, или же его вдохновение питалось именно утратой этих надежд, но «Европейская ночь», в полном согласии с названием, написана именно в Европе. Если я чего-то не знаю о 2-3 стихотворениях, то это ничего принципиально не меняет. Вообще роль Ходасевича как идеолога литературы эмиграции слишком ярка, слишком заметна. Это, видимо, часто и мешает разглядеть влияние Ходасевича на литературу раннесоветскую. Мне, в прочем, кажется вполне вероятным, что именно «звериные», «оборотнические» образы Ходасевича (из стихов как раз таки вошедших в «Европейскую ночь») и его определение селившихся вокруг берлинского зоопарка эмигрантов  как «зоологических антибольшевиков» в какой-то мере повлияли на поэтику агитационной повести Мариэтты Шагинян «Месс-Менд», а через это занимательное сочинение и на «Собачье сердце» Булгакова.

Действительно, когда Ходасевич вступает в диалог с автором, скажем так, не очень советским, например, с Гумилевым, это логично, даже более чем предсказуемо. Всё-таки вечный оппонент Ходасевича в эмигрантских спорах – Георгий Адамович хотя и отошел от идеалов своего учителя дальше некуда, но всё-таки был именно учеником Гумилева. Когда Ходасевич как-то взаимодействует с литературой советской (или она с ним), это кажется несколько надуманным как минимум странным. Особого внимания не обращают не только на вероятные влияния, но и на творческие параллели. Оговорюсь, в случае с Заболоцким такое игнорирование кажется особенно оправданным. Действительно, уж кто, кто, а пурист Ходасевич был максимально далёк от авангардной поэтики обэриутов. Вообще именно наивное видение мира, словно впервые представшего перед глазами автора, ему было глубоко чуждо. Ходасевич был в первую очередь именно человеком культуры, хотя бы потому, что кроме культуры с Россией его: католика, полу-поляка- полу-еврея, мало что роднило. Всё это так, и тем не менее…

В стихотворении «Фокстрот» у Заболоцкого «…так играя,/ человек родил в последнюю минуту/прекраснейшего из калек - / женоподобного Иуду». Внезапно возникающий в тексте и, как тут же признаётся Заболоцкий «не нужный для дела» Иуда имеет и другое воплощение, в стихотворении «Красная Бавария» - некоего посетителя, выкрикивающего «я иисусик». Ночной нэповский разгул под пером Заболоцкого превращается в фантасмагорический шабаш, сатанинский бал, так что явление здесь кощунствующего самозваного «исусика» и калеки Иуды вполне уместно. Уместен и конклав бокалов, к тому же уподобляемый паникадилу…Что попойка в кафе оказывается священнодействием наоборот Заболоцкий максимально подчеркивает. Образы обэриута уже предвещают явление в будущем романе Булгакова Иван Бездомного в пирующем Грибоедове и заодно уж нового Иуды – барона Майгедя на балу у сатаны. В прочем, в нэпманскую кафешку- притон отправляет своего странствующего по Москве 1920-х Иисуса и Голосовкер в своём «Сожженном романе», так что  явление Христа в момент нэпманского разгула (пародийное или не пародийное) нельзя назвать неожиданным образом.

Герой небольшого цикла Ходасевича «У моря» – Каин, конечно, так же как Иуда персонаж не только библейский но и малосимпатичный, и действительно в одном из стихотворений цикла он и впрямь созерцает «как пляшут барышни фокстрот», но к новому завету и к Иисусу никакого прямого отношения Каин всё-таки не имеет. Это не совсем так, по крайней мере для ходасевичевского Каина. Он, конечно противопоставляется Христу, противопоставляется автором вполне сознательно и открыто. Вернее он подменяет собой фигуру Христа.
Наиболее показательно здесь 3-е стихотворение цикла «Пустился в море с рыбаками», открыто этот полуавтобиографический персонаж – Каин – противопоставляется деве Марии, которой молятся испуганные рыбаки, но в тоже время его спокойствие повторяет и спокойствие Иисуса, спавшего во время «великого волнения».

Кроме библейского Христа есть и более близкий, актуальный для Ходасевича Иисус – Иисус из поэмы Блока «двенадцать», которому ходасевический Каин также противопоставлен. Если мир блоковского Христа морозный, вьюжный, ветреный, то Каин в цикле Ходасевича изнывает от жары (и даже «хрипит» солнцу «Уймись же»), если у Блока Иисус, незримо возглавляющий шествие апостолов революции, противопоставляется бродячему псу это шествие замыкающему, то у Ходасевича порядок шествующих несколько обратный: безмерно скучающий Каин слоняется за псом. Наконец, если Иисус предводительствует стихиям – не только вьюгой, но и стихией революции, то курортный мир в который погружен и в котором заключен Каин максимально антистихиен: он упорядочен и скушен. Даже морская буря не способна вырвать Каина из скучнейшего, бесполезно продолжающегося бытия.

Образная система Ходасевича имеет свою логику: буржуазный немецкий мир противоположен стихийному миру революции, связанного со стихиями Иисуса Христа в этом скучном мире поменяет всё позабывший и безмерно скучающий Каин.

Логика Заболоцкого в «Красной Баварии» и «Фокстроте» примерно та же. Заболоцкий, конечно, не может противопоставить революционной стихии последующую скуку: слишком далёк от скуки бурлящий мир нэпа, Ленинградская пивная - не курорт. И всё-таки образ революции, видимо, всё ещё связан для Заболоцкого с образами христианскими… Надо думать, не только благодаря поэме Блока. Сквозь призму библейских текстов и образов революционные события рассматривали многие сочувствовавшие ей авторы: у Есенина, например, в стихотворении «Товарищ» младенец Христос сходит с иконы, чтобы погибнуть во время революции от случайной пули. Так что антихристианские, сатанинские образы в изображении нэпманского быта как раз подчеркивают и антиреволюционность этого мещанского мира, мира капиталистического. Не просто так в последних строках «Красной Баварии» упоминается крылатый шар с именем «Зингер» – это тень капиталистического прошлого, нависшая над Ленинградом и угрожающая возвращением дореволюционного мира – не твердыня Исакия, как у Гумилева, не медный всадник Пушкина.

Как не удивительно, но и эмигрант Ходасевич и наиболее советский их всех обэриутов Заболоцкий хотя и по-разному, но противопоставляют революционной стихии (соединенной для них с христианством) мещанство. Мещанство, как уже сказано, разное: для одного унылое и однообразное, для другого стихийное, но не менее отталкивающе.

Конечно, эта антимещанская позиция обусловлена разными состояниями. Для Ходасевича это не только проявление его нелюбви к «Рябушинской сволочи» но и неприятие находящимся в подвешенном состоянии полуэмигрантом покоя и устроенности окружающего его бюргерства. Для Заболоцкого  просто выражение антинепманских настроений. Тем не менее, образы цикла «У моря» говорят, что в начале 1920-х и симпатии Ходасевича к революции всё ещё велики, а взгляды Владислава Фелициановича (не в вопросах эстетики, конечно) всё-таки ещё близки к тем, которые будет высказывать несколькими годами позднее Заболоцкий.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
518
Опубликовано 29 июн 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ