Редактор: Евгения Джен Баранова
(Литературное путешествие)Несмотря на славу, несмотря на всю любовь к нему, Лермонтов до сих пор остается одной из самых загадочных фигур XIX века. Кто-то видит в поэте романтического героя, кто-то – злобную демоническую личность, но никого не оставляют равнодушным его стихи, которые Мережковский тонко уподобил «заученным с детства молитвам». «Гением интонации» называл поэта требовательнейший Георгий Адамович. У Лермонтова грустные напевы, по силе проникновенности превосходящие и строки пушкинские, – однако далёкие от пушкинской душевной гармонии; впрочем, меланхолические, смятенные ноты часто завораживают сильнее, чем блеск и элегантность уравновешенных творений...
Завораживают и лермонтовские места... Покой, замкнутость от мира и какая-то напряжённая тайна заключена в них... Москва и Подмосковье, Тарханы, Петербург, Кавказ – вот известная география произведений поэта; здесь его «интонации» понимаешь значительно острее... Однако есть связанный с именем Лермонтова уголок, о котором около сорока лет назад в местной печати упоминалось как о «единственном всеми забытом» лермонтовском месте. Место это до сих пор забытое, и мало кто сможет подсказать к нему дорогу.
Здесь, в селе Семидубравном, в начале XIX века появилась усадьба генерал-поручика Ивана Алексеевича Потапова, бывшего губернатора Воронежа, дворянина, имевшего в городе богатый дом в стиле барокко, за которым надолго закрепилось название Воронежский дворец. В лермонтовское время усадьбой владел внук Ивана Алексеевича Александр Львович; как и Лермонтов – выпускник школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, поручик лейб-гвардии гусарского полка, сослуживец поэта.
Потаповское владение охватывало небольшой участок возвышенности и пологий косогор к пруду. Прекрасное место для усадьбы! По косогору были расставлены многокомнатный барский дом с богатой библиотекой и картинной галереей, флигель, дом для прислуги, кучерская, прачечная, кладовая, экономическая контора, дома кузнеца, мельника, садовника... На возвышенности лежал английский парк, заключённый в кирпичную ограду; одна из аллей приводила к Покровской церкви, построенной в 1783 году, во время основания села. Был и фруктовый сад с ульями и оранжереями, были свинарник и конюшня...
В 1840 году в этой усадьбе по дороге на Кавказ побывал Лермонтов, когда следовал к месту своей ссылки за дуэль с Эрнестом де Барантом. История этого визита любопытна и, может быть, представляет один из светлых моментов жизни поэта.
В 1839 году командир расквартированного в Царском Селе лейб-гвардии гусарского полка генерал Михаил Григорьевич Хомутов получил назначение в Новочеркасск на должность начальника штаба Войска Донского. Вскоре, в конце мая следующего года, в донскую столицу собрался и командир эскадрона подполковник Александр Гаврилович Реми, чтобы по распоряжению Хомутова занять должность дежурного штаб-офицера. Тут-то и стал напрашиваться Лермонтов ему в попутчики: как-никак, обоим по пути. У Реми просьба не вызвала энтузиазма: нелёгкий характер поэта уже успел себя достаточно проявить (недавно из-за придирчивости Лермонтова между ними едва не состоялась дуэль); кроме того, по приглашению Потапова Реми намеревался на несколько дней заехать в его воронежское имение, и лишних неприятностей не хотелось. Однако Лермонтов поклялся, что будет безупречен, – и действительно клятву держал всю дорогу, чем вызвал удивление Реми... Даже в имение ехать отказывался: у Потапова гостил его двоюродный дядя, генерал-лейтенант Алексей Николаевич Потапов, командир 3-го резервного кавалерийского корпуса, службист-самодур, гроза офицеров; не случилось бы чего недоброго... Реми оценил благородную осторожность поэта и уговорил-таки его изменить решение.
В деревне хозяин их встретил радушно и проводил во флигель – чтобы перед обедом гости передохнули с дороги. Правда, вид господского дома, где должен был состояться обед, отбивал у Лермонтова всякий аппетит: там ожидала встреча со свирепым Алексеем Николаевичем Потаповым.
Однако за обедом генерал был дружествен и добродушен. Развеселился и поэт. После обеда Реми с Потаповым-племянником ненадолго удалились во флигель; когда же вышли в парк – на одной из лужаек увидели: Лермонтов сидел на шее генерала! Грозный воин и поэт играли в чехарду.
Когда Александр Львович рассказал потом генералу о страхах Лермонтова, тот рассмеялся: «На службе никого не щажу – всех поем, а в частной жизни я – человек, как и все».
Эта забавная история была опубликована в 1877 году в воронежской «Донской газете». Автор, подписавшийся «Гр...», уверял, что так рассказывал ему Реми, а Потапов подтвердил рассказ. Потапов же и сообщил первому биографу поэта Павлу Висковатому, что в Семидубравном Лермонтов написал музыку к своей «Казачьей колыбельной песне», ноты которой, увы, пропали...
Можно предположить, что здесь поэт создавал и стихотворения, ведь известно, как благотворно действует усадьба на творчество!
После Семидубравного Лермонтов и Реми направились в Новочеркасск; погостив у Хомутова три дня, поэт уехал на Кавказ, а Реми остался в Новочеркасске на постоянной службе (есть, правда, сомнительная версия, что оба заехали и в Таганрог). На донской земле Александр Гаврилович провёл и всю оставшуюся жизнь... Выйдя в отставку генерал-майором, Реми поселился в Таганроге, где обзавелся домами на Греческой и Малой Греческой улицах, а также обширными земельными угодьями в Таганрогском округе – на Петрушанской косе и близ Саур-могилы (одна из его тамошних деревень получила название Ремовка). Кроме того, что Реми был образцовым помещиком, он еще принимал участие в деятельности городского Благотворительного общества, в работе Распорядительного комитета по постройке нового театра в Таганроге. Железнодорожная катастрофа под Новочеркасском в 1871 году оборвала его жизнь.
А потаповская усадьба продолжала вести свое тихое, незаметное существование. От Потапова она перешла к его приёмному сыну Модесту Александровичу Ивашкину-Потапову, а после смерти в 1917 года Ивашкина-Потапова имение приобрёл барон Корф, которому не удалось стать его владельцем – помешала революция.
В 1918 году усадьба перешла к новой власти. Из барского дома вывезли богатую мебель, библиотеку (которой однажды, в 1858 году, довелось воспользоваться жившему неподалеку поэту Ивану Саввичу Никитину) и собрание картин. Среди этого собрания обнаружились выполненные академиком живописи Александром Ивановичем Клюндером шестнадцать акварельных портретов, изображавших офицеров лейб-гвардии, сослуживцев Лермонтова. Возможно, это был заказ состоятельного Потапова. В 1926 году портреты перевели в Воронежский музей изобразительных искусств, – в тот самый Воронежский дворец.
Ещё около пятнадцати лет жила бывшая усадьба новой, непривычной жизнью. Детский приют, молочная ферма, совхоз, дом отдыха – все старались приспособить барское имение для своих нужд, пока, полуразрушенное, не осталось оно доживать свой век, и даже несколько публикаций в местной печати об истории села ничего в его усадьбе не изменили...
Первым, кто назвал Семидубравное лермонтовским местом, был краевед Георгий Антюхин. В книге «Встречи на воронежской земле», которая вышла в Воронеже в 1969 году, он рассказал о своем посещении Семидубравного в 1964 году, где застал ещё кое-какие парковые посадки и хозяйственные строения; восемнадцать лет спустя он выпустил новую книгу – «Литературное былое», в которой этот рассказ повторил. Но с тех пор прошло много лет... Что осталось от усадьбы?
На первый взгляд, добраться до неё просто: на Семидубравное от главного автовокзала ходит вечерний автобус; но чтобы им воспользоваться, нужно предусмотреть в селе ночлег. Другой вариант – ехать через Землянск, бывший уездный город верстах в сорока пяти от Воронежа, ныне село Семилукского района. Туда я и направился, чтобы, как уж бывало частенько, разузнать всё на месте: дорогу в потаповское имение не смогли мне подсказать ни в музеях, ни в центральной библиотеке Воронежа.
Землянск показался в низине и на буграх щедрой россыпью прикрытых садами домиков под предводительством невысокой церкви, представлявшей собою упрощённо-деревенский вариант классицизма. До Семидубравного неблизко, объяснили на автостанции: пятнадцать километров до села Ливенки да оттуда - ещё около десяти. Как я ни объяснял потом, что есть короткий, восьмикилометровый путь – никто так и не поверил...
Итак, в Семидубравное я отправился пешком. Дорога обогнула большой пруд и взяла подъём – а село понемногу разворачивалось внизу, где благодушно, без следа важности едва приподнималась колокольня - так и не пожелав ни разу показаться во весь рост. Дорога скользнула в поля, огородившись оранжевыми ясенями – прервавшимися, когда влево, на село Зацепное, что за глубоким оврагом, отошла грунтовка. Там и подсказали трактористы: «На Семидубравное? Конечно, выйдешь! Вот иди напрямик, держись линии электропередачи – всего четыре километра будет».
Дорога ушла за село, туда, где изо всех сил старалась обратить на себя внимание яблоня с навешанными, пока было куда, красными яблоками; и, взяв свободное дыхание, неожиданно замахивалась на долгий крутой спуск, да на долгий крутой подъём, за которым – хоть бы что! – оставляя в свидетелях деловые столбы электропередач, длинной лентой легко убегала дальше, в поля, как прекрасный художественный образ бесконечности русской земли...
Травянистое поле, на которое выплывала дорога, будто густо размазали зеленой краской, и поэтому бурый овражек – последняя ступенька на поле – казался срезом настоящей, «живой» земли; а почти у горизонта, словно остров где-нибудь на северных озёрах, мгновенным взмахом выросла густая рощица.
За полосой терновника, уже приготовившего сладкие чёрные ягоды, дорога разветвилась, и я ступил на траву, обсыпанную влажными кремовыми листьями.
Поля остались позади, трава и кустики намекали на лёгкое одичание местности, которая вдруг всей ширью накренилась вниз – и тут-то я увидел глубоко внизу узкий сероватый пруд с чёрными точками пней и сучьев. Пруд начинался у известняковых обрывов, под горой в жёлто-алой помеси кленов и ясеней, и оросительным каналом уходил вправо, к еле заметному дальнему селу.
А за горкой, за ручьем, двумя улицами шло на подъём село Семидубравное. Парк обнимал его сверху, густой, сквозной, похожий на заброшенный провинциальный сквер. Полузасохший дуб, два декоративных красных клёна, осины, ясени, липа, могучий каштан, клёны в ярко-жёлтых нарядах – давно пребывали в полной гармонии друг с другом... Постепенно появлялись – то тут, то там – потаповские постройки: корабль безглавой церкви, на апсиду которой наводила кленовая аллея; кирпичный амбар над ледником; кладовая – домик в безобразно обветшалой штукатурке... Прощупывая траву, бегали куры, расхаживали гуси; не обнаруживая себя ни шорохом, с требовательным ожиданием следил за мной из-за куста телёнок; и весь парк – с убогими строениями, с отдалённым бессильным кукареканьем – напомнил мне русскую деревню, какой её запечатлели на картинах художники-реалисты XIX века...
С возвышенности открывался простой и волнующий вид на голубой пруд, на цветную лесную горку того берега, на шнур дороги, далеко взброшенный за крутой подъём в поля... Село съезжало к пруду; вода рвалась тугим бельем на ветру, но это не пугало гусей, которые плыли вдоль берегов, словно впервые к ним присматриваясь. Добродушный дед, погружая навоз на телегу, рассказывал: приезжали из города краеведы, вели разговор, как восстановить все, что было при Потаповых; но было это давным-давно; теперь кому все это нужно – и усадьба, и Лермонтов; разве что нашей корове, гусям да курам... И парка-то – все меньше: недавно было с полторы сотни старых деревьев, а осталось-то, гляди, с десяток всего...
Что я мог сказать деду в ответ? Прав был Антюхин: всеми забытое лермонтовское место...
скачать dle 12.1
