ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Литературные итоги 2015 года. Часть I

Литературные итоги 2015 года. Часть I



Редакция Лиterraтуры обратилась к литераторам различных поколений и эстетических лагерей с вопросами об итогах года. Публикуем первую часть опроса (продолжение – в №№ 67 и 68).

1.Чем запомнился Вам 2015-й год в литературном отношении? Какие события, имена, тенденции оказались важнейшими?

2. Назовите несколько самых значительных книг прошедшего года (поэзия, проза, критика).
3. Появились ли новые имена писателей, на которые стоит обратить внимание? Если да – назовите их, пожалуйста.

На вопросы отвечают Вл. Новиков, Валерия Пустовая, Дмитрий Бавильский, Кирилл Анкудинов, Ольга Бугославская, Марина Палей, Алексей Алёхин, Олег Лекманов

_______________
 


Вл. Новиков, литературовед, доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ:

1. Главное, что вижу, – это кризис эстетизма и индивидуализма.

Догматическая установка на «качество текста» надежно ведет к созданию вялых и предсказуемых текстов. Эстетизм стал мешать рождению новой эстетики.

Индивидуализм отыграл свою двухвековую роль. «Себе лишь самому служить и угождать» сегодня банально, да и не получается. Писателю придется искать идеал за пределами своей «неповторимой» (без кавычек не обойтись) личности или... Или остаться своим единственным читателем.

Это, конечно, итог не только 2015 года, но и всего века-подростка. Итог начавшейся, но еще не состоявшейся, не созревшей Литературы-XXI.

Год 2015-й это формально обозначил. Русскому языку выпал нобелевский жребий, но эстеты-индивидуалисты остались без награды. «Я лучше, чем она, владею словом!», – обиженно проговорила добрая дюжина элитарных прозаиков. Да, владеете. Только этого мало. «Я образованнее, утонченнее, оригинальнее как личность!» – подумали те же лица. Может быть, но – напрасны ваши совершенства.

Победил автор, интересующийся другими людьми и потому им интересный. Автор, для которого мораль важнее эстетики, а общие ценности важнее индивидуальных. «Литературный и моральный шедевр Алексиевич», сказал на торжественной церемонии 10 декабря шведский писатель Пер Вестберг.

В тот же день в Москве все три награды «Большой книги» также получили моральные шедевры. Думаю, это определение не будет обидным ни для романа Гузели Яхиной, ни для монументальной «Свечки» Валерия Залотухи. Да и Роман Сенчин, часто терзавший читательские души рискованной драматической жестокостью, на этот раз увенчан (вполне заслуженно) за добротное произведение, сориентированное на надежную и почетную моральную традицию.

Антропологический поворот в литературе, ее отход от (пост)модернистского релятивизма сопровождается стратегическим отступлением – в прошлое, в житейский реализм и в благородный нон-фикшн. Гуманность сейчас важнее изысков. Ее так мало в жизни, что читатель выбирает литературу пусть не вечную, но зато человечную.

2. Начну с книги Александра Снегирева «Вера», потому что это бросок в следующую литературную эпоху. Вещь, о которой спорят, которую порой осуждают за нарушение литературных приличий: нероманный листаж, «неправильный» женский образ, немотивированность сюжета. Думаю, здесь мы имеем дело не с реалистической моралистикой, а с онтологически значимым гротеском. Ценности здесь не заданы, они ищутся, нащупываются наугад.

Хочу обратить внимание на вышедший в «Библиотеке поэта» двухтомник Андрея Вознесенского, тщательно и с душой подготовленный Георгием Трубниковым. Издание оказалось фактически незамеченным. Если вынести за скобки неудачный политический «пиар» поэта, только повредивший его репутации, приходится признать, что Вознесенский в чисто эстетическом отношении, как мастер формы недооценен. 90 (если не 95) % современных молодых литераторов пишут стихи. И по большей части аморфные. А упомянутая книжная серия изначально была «предназначена для литературной учебы молодого поэта». У Вознесенского есть чему поучиться в плане техминимума. Все-таки был у него «роман с языком». А у вас он есть? «Был крепок стих, как рафинад». А у вас он крепок? Посмотрите, сравните (можно тайком). Вреда точно не будет.

А следующая книга, о которой хочу сказать, учебная по жанру. И притом необычная, новаторская. Называется она просто – «Поэзия». Ее подготовила группа поэтов-филологов во главе с Наталией Азаровой. Только что вышедший большой том, восемьсот страниц. Теоретические (и притом не схоластические, внятные) главы о том, как читать и понимать стихи, перемежаются своеобразной хрестоматией, где классические шедевры соседствуют с новейшей неканонической поэзией. Когда-то опоязовцы глубже постигали Пушкина благодаря пониманию Хлебникова. Так и авторы «Поэзии» цитируют рядом с классикой стихи самых последних лет. Книга открывает прошлое и настоящее, заглядывает в будущее. Ее потенциальный читатель – и школьник, и учитель, и студент, и преподаватель, и, конечно, пробующий свои силы стихотворец. Думаю, это нестандартное издание вызовет и читательский интерес, и содержательную рефлексию в литературной и научной прессе.

И вновь о поэзии. Написав собственную книгу о Пушкине, с еще большим интересом читаю, что пишут о нем коллеги. Анатолий Кулагин выпустил в Коломне очень «питательный» (говоря блоковским словечком) сборник статей «Пушкин: Источники. Традиции. Поэтика». Перед этим у него были серьезные книги о Высоцком, Визборе и Кушнере. А по «первой профессии» он пушкинист – и вот закономерный итог.

Завершив все свои планы в серии «ЖЗЛ», я остаюсь ее читателем. В 2015 году хочу отметить две книги – Алексея Варламова о Василии Шукшине и Александра Ливерганта о Скотте Фицджеральде. Как ни парадоксально, есть нечто общее. Внутренний драматизм личности как главный двигатель творчества. 

С интересом прочел книгу Ильи Франка «Тень от шпаги. Морфология литературного произведения». Индивидуальный синтез научности и эссеизма.

3. Для ответа на этот вопрос беру тайм-аут. «Грядет шестнадцатый год» – надеюсь, он зажжет новые звезды.

 

Валерия Пустовая, литературный критик, редактор отдела критики журнала «Октябрь»:

1. В этом году обострилась конкуренция моделей отечественной литературы. Год литературы – отличный повод утвердить социально востребованную модель словесности. Речь шла об определении дозы литературного вещества в словесном продукте – о мере его съедобности. В этом смысле для меня превосходное выражение итогов года – реплика Павла Басинского в адрес «Русского Букера»: «Фаворитами были Роман Сенчин ("Зона затопления") и Гузель Яхина ("Зулейха открывает глаза"). Во всяком случае, именно о романах Сенчина и Яхиной весь этот год писали и спорили. Они были наиболее заметными литературными событиями года, а не Снегирев. Наверное, это что-то значит. Поэтому если бы премию получил Сенчин или получила Яхина, можно было бы о чем-то говорить. Например, о том, что, вопреки всем воплям о смерти социальной прозы, она не только живет, но и побеждает. Но жюри "Букера" этого года выбрало писателя, который еще не очень ярок и заметен».

Что тут важно? Во-первых, отсутствие литературной аргументации, опоры на текст в полемике с премиальным решением. Басинский критик, и мог бы обосновать свою позицию. Но не находит нужным. «Весь год писали и спорили» представляется в его реплике достаточным доводом в пользу выбранных писателей. Для меня это образец утилитарной социализации литературы, которую меряют по логике внелитературной и которую наделяют функцией носителя общественного мнения, общественного самосознания. Как при царе или советской власти.

Отличие нашего времени от того, ушедшего, состоит, однако, в том, что современное общество не готово осознавать себя в формах современной литературы. Нелюбовь к современности – один из самых точных диагнозов и нашей культуры, и нашего общества, порождающий двоение жизни, неприятие себя, попытки реконструировать уже не работающие модели жизни и творчества.

«Вопреки воплям о смерти социальной прозы», – пишет Басинский, и не замечает, что роман Александра Снегирева «Вера» как раз и есть современное жанровое, стилистическое лицо социальной прозы. Потому и не будет в случае с этим романом легкого, масленого погружения: роман отталкивает узнаванием – тем, что не только в образах персонажей, но и в самом строении повествования отразил современность. Фрагментарность, изменчивость, сонный сюр повествования в романе Снегирева – свойства современного общественного бессознательного. И даже сюжет двоения – неприятия себя – становится в романе ключевым: герои живут благодаря забвению о половине себя, героев разрывает между грезой о поступке и невозможностью поступка, герои отгораживаются от себя-настоящих. Высыхают корни, люди, города и народы катятся, как перекати-поле, – и в этом мире, лишенном корней, героиня Вера пытается укорениться, зажить наконец чем-то настоящим. Компактная, жесткая проза на границе реалистического исследования и психоаналитического символизма.

В этом смысле в финале «Русского Букера» была еще одна книга, вызвавшая бурные споры и серьезно претендовавшая на победу. Это книга Владимира Данихнова «Колыбельная» – нарочито монотонный роман-сновидение, диагностирующий современность с точностью, которая сделала бы честь иному реалисту. Сам Данихнов – фантаст по своему литературному происхождению, но именно роман «Колыбельная» многочисленных поклонников автора удивляет своей реалистической цепкостью и наблюдательностью. Герои Данихнова – а они возникают и растворяются в романе бесконечной вереницей, как люди толпы, – отыгрывают то Хармса, то Платонова, но при этом остаются нашими отчетливо опознаваемыми современниками, у которых есть куча достоверных, бытовых отговорок от того, чтобы начать наконец по-настоящему жить, совершить наконец поступок.

Романы Данихнова и Снегирева для меня многое объединяет: вот эта установка на фрагментарность, наполнение романа мельчайшими сюжетами, каждый из которых потянул бы на рассказ или повесть, но становится элементом романной мозаики; это мгновенное схватывание социального типа, поданного, однако, в самых причудливых, крайних его проявлениях; это предельное напряжение эроса, в случае «Веры», где героиня ищет, от кого наконец родить, и танатоса, в случае «Колыбельной», где в обыденную жизнь вторгается маньяк, как незатыкаемая напоминалка о смерти, – для меня оно ценно как попытка говорить о современности с точки зрения предельных, вечных сюжетов человеческой жизни.

Ни новый роман Сенчина, которого, впрочем, продолжаю очень уважать, но который временами так напирает на социальную функцию литературы, что упускает в ней вопросы существования, и мы воспринимаем его героев именно как социальные модели, типы, у которых может быть распря о квартире, но не может быть вопросов о существе жизни, – ни исторический роман Гузели Яхиной я не смогла бы сопоставить с описанными двумя романами по художественной точности социальной диагностики.

И хотя я от души поздравляю Гузель Яхину с триумфальным шествием по году литературы – то есть радуюсь за нее как за человека и молодого писателя, – должна признаться, что успех ее не только у читателей, но и у профессиональной публики остается для меня знаком утверждения читательской инерции. Роман Яхиной, мне кажется, не что иное, как любовный роман на выигрышном, придающем масштаб истории страсти, историческом фоне. К роману как целому можно предъявить много претензий: это действительно дебютное произведение, написанное драйвово, с искренним интересом, но много заимствующее, многое бросающее на полуслове, от многого отделывающееся скороговоркой. Поэтому, скажем, сцены в лагере напоминают съемки сериала с выпуклыми главными героями и небрежно, грубыми штрихами, обрисованными статистами. Да и сами главные герои не отличаются глубоким психологизмом: автор скорее проводит их по предполагаемым, заведомо обдуманным ситуациям, которые должны тронуть читателя. Психологизм этого романа – а в отличие от «Веры» Снегирева, психологизм тут именно что заложен, требуется самой моделью традиционного, реалистически достоверного повествования, герои тут именно что должны соответствовать сами себе, так же как у Снегирева они именно что должны постоянно с собой не совпадать, – так вот, этот психологизм сводится для меня к фразе «Убийца мужа смотрел на нее взглядом мужа». Это ярлык переживания, а не само переживание. Это обозначение жизни души вместо ее раскрытия.

Жаль, что молодой автор пошла по этому проторенному пути беллетристической имитации «попадания» в историю, «вживания» в нее. И прошла мимо возможности документального исследования – хотя попытки сочетания художественного и документального повествования в романе есть. Куда более перспективный и продуктивный путь осмысления истории представил в этом году Леонид Юзефович.

2. Роман Леонида Юзефовича «Зимняя дорога» стал для меня в самом деле событием года. И той моделью национального, исторического романа о катастрофе, которую многие писатели, не умея изобрести, только имитируют. Это книга, сочетающая архаичную модель эпоса и неуступчивость современного въедливого документального исследования. Юзефович не доверяет персонажам до такой степени, что позволяет себе корректировать фактические искажения в их свидетельствах, и в то же время верит настолько, чтобы сделать их героями не просто эпизода гражданской войны – а настоящего сказания о поисках правды на Земле.

«Зимняя дорога» – реконструкция якутского эпизода гражданской войны, сталкивающая «белого» генерала и «красного» командира в ледяной пустыне Якутии не только друг с другом, но и с явлениями жизни, превышающими полномочия любого военачальника. Мы наблюдаем движение от романа к эпосу, от иллюстрации к фактам, от вымышленного сюжета к достоверной воле судьбы, от литературы к сказительству.

Леониду Юзефовичу удалось показать, что в трясине гражданской войны, в пылу осады Сасыл-Сысы наблюдаются и твердо соблюдаются законы жизни, действовавшие и в мифологические времена покорения Трои. Самоумаление автора в эпосе «Зимней дороги» позволило сказаться высшим законам жизни, ее верховной справедливости и сверхчеловеческой гармонии, благодаря которым идеологические враги Пепеляев и Строд негласно приравниваются и примиряются в зале суда. Роман Леонида Юзефовича открывает, что законы, определяющие ход истории, не историчны – а вечны. И это делает его исторический роман действительно большой и серьезной книгой.

Помимо этой книги, в прозе меня привлекли: эпос о нашей повседневности с произвольно выбранной точкой сборки – «Есть вещи поважнее футбола» Дмитрия Данилова, песнь о свежем и чистом чувстве в обстоятельствах глобальной социокультурной угрозы – «Жених и невеста» Алисы Ганиевой, мозаика истории, ломающая иерархию больших и малых событий, – «Джаз» Ильи Бояшова, опыт объемного и увлекательного погружения в мифологическое сознание – «Кадын» Ирины Богатыревой, обретение источника вдохновенной альтернативы внутри достоверной нашей, бытовой реальности – «Автохтоны» Марии Галиной, история семейной любви с перевернутыми ролями старших и младших – «Источник солнца» Юлии Качалкиной, посмертное издание исповеди о несовпадении с собой и неслучившемся взрослении, обладающей сильнейшим нравственным, психотерапевтическим действием, – «Плохо быть мной» Михаила Наймана, меланхолический гимн отказа от истории и богоискательство средствами постмодернизма – «Смотритель» Виктора Пелевина.

Назову и еще один опыт документального осмысления истории – книгу исповедь «Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева», которая еще раз доказала, что перипетии и многогранность реальной жизни превосходят возможности беллетристики, и тягаться с жизнью литературе необходимо в каком-то ином измерении, нежели простая увлекательность и механическая масштабность повествования.

В эссеистике интересны книги, исследующие способы восприятия современности – «Modernite в избранных сюжетах. Некоторые случаи частного и общественного сознания XIX-XX веков» Кирилла Кобрина и «2013 год» Владимира Мартынова. Опыт в малой форме, оптимально позволившей наконец высказать плоды рефлексии, – «Справа налево» Александра Иличевского. Концептуальные истории литературы XX века – книги критика Евгения Ермолина «Медиумы безвременья» и «Последние классики». Издания поэзии, переводов и критики Григория Дашевского в «Новом издательстве». Книга Валерия Шубинского о Данииле Хармсе. Мультижанровая книга Александра Чанцева «Когда птицы встречают рыб», где встречаются и разные виды искусств, и авторы мейнстримные и маргинальные. Исследование новой жизни мифологического сознания в емкой книге Марии Ремизовой «Веселое время. Мифологические корни контркультуры».

Словарь новых слов, описывающих практики чтения и книгоиздания в цифровую и коммуникационную эру, – «Книга - текст - коммуникация: словарь-справочник новейших терминов и понятий» Юлии Щербининой.
Словарь-справочник, парадоксально включивший сложную критическую рефлексию, – «Сто поэтов начала столетия» Дмитрия Бака.
Жду с нетерпением также новый учебник поэзии от Кирилла Корчагина и Наталии Азаровой.
В поэзии зацепили книги «Слава героям» Федора Сваровского, «Так это был гудочек» Линор Горалик, «Забыть-река» Леты Югай и «Восемь минут» Анастасии Строкиной».

Заинтересовало новое обращение к истории репрессий – помимо волны интереса к роману Гузели Яхиной, о взлете серьезного внимания к этой памяти прошедшего века говорят успех переиздания книги Энн Эпплбаум «Гулаг», ставшей бестселлером на ярмарке нон-фикшн, выход на поле детской литературы сказки «Дети ворона» Юлии Яковлевой о переживании времени репрессий ребенком, и выпуск книги-артефакта, удивительного фотоальбома о людях и вещах, воплощающих для нас живую память о лагерях «58-ая. Неизъятое» журналистов «Новой газеты» Елены Рачевой и Анны Артемьевой.

3. Из новых имен порекомендую Антона Секисова, чей роман «Кровь и почва» представляет собой микс молодежной прозы с элементами инициации и душевного эксгибиционизма, политической антиутопии и меланхолического городского реализма.



Дмитрий Бавильский, прозаик, эссеист:

1. Конечно, главным событием, организующим общий процесс (а таких почти не осталось), мне кажется Нобелевская премия Светлане Алексиевич, институционально как бы закрепляющая жанр «нон-фикшн» в пантеоне «высоких жанров». Этот процесс, многократно описанный еще русскими формалистами (перемещение промежуточных жанров из периферии к центру), показывает плавные изменения, происходящие сегодня в повседневном чтении. Это связано и с влиянием интернета (социальных сетей, интерактивности), и с общей ментальной ситуацией, как-то иначе расставляющей акценты взаимоотношения с реальностью и вымыслом. Неслучайно самый громкий (важный и интересный) русский роман 2015-го года тоже смотрит именно в эту сторону – «Лестница Якова» Людмилы Улицкой основана на корпусе реальной переписки реальных людей, вокруг которой сформирована чреда сугубо беллетристических эпизодов, точно так же качающихся между правдой и вымыслом. Реальность требует новых подходов и форм описания – «художка» перестает справляться со стремительностью изменений – антропологических, социальных, культурных, политических, не успевая оформляться в типы и виды, поэтому важны якоря документальности, позволяющие выгораживать локальные зоны действительности, перенесенные в текст. Примерно так, как это сделал Дмитрий Данилов в своем последнем сборнике «Есть вещи поважнее футбола». Также важной в этом направлении мне кажется деятельность сайта «пост/нон/фикшн», модерируемого Андреем Левкиным и Кириллом Кобриным.

2. «Книга воспоминаний» Петера Надаша вышла в прошлом году, однако прочитал я её лишь в этом, поэтому для меня она, самая значительная книга десятилетия, относится и к этому году тоже. Важно, что в этом году в России стали доступны сразу несколько романов таллиннского прозаика Андрея Иванова («Аргонавт», «Бизар», «Исповедь лунатика», более массово переизданы также некоторые предыдущие его книги), творчество которого вселяет надежду на то, что великая модернистская традиция в русской литературе все-таки не умерла. Не менее важными модернистскими опытами мне кажутся книги Николая Кононова, продолжающего свою «прустовскую эпопею», к которой в этом году добавился меланхоличный «Парад».

Было много сытного и интересного нон-фикшн. Например, монументальный том, собранный художником Александром Шабуровым, много лет собиравшим и, наконец, обобщившим всё культурное наследие старика Б. У. Кашкина – формообразующего персонажа свердловско-екатеринбургской арт-тусовки, фигуры, равновеликой, ну, скажем, Дмитрию Александровичу Пригову. То, что скромно сделал Шабуров, продолжающий заменять собой целый научно-исследовательский институт изучения уральского искусства, это, конечно, трудовой и творческий подвиг. Как, скажем, незаметным подвигом для меня оказалась книга Марины Вишневецкой «Словарь перемен», оперативно создавшей дневник прошлого (почти уже позапрошлого) года, показанного через призму постоянных языковых изменений. Идеальной формой организации личного архива я считаю книгу Бориса Останина «37 и 7».

Также хочется отметить две книги воспоминаний, под занавес года вышедших в «Редакции Елены Шубиной», это «Шахерезада» Галины Козловской и «Маятник моей жизни» Варвары Малахиевой-Мирович. В «НЛО» активно продолжала издаваться серия «Очерков визуальности», в которой в этом году вышло максимальное (кажется, семь) число монографий, посвящённых истории изобразительного искусства. Лучшими среди них, на мой взгляд, являются книги «Пиранези и Рим» Лёли Кантор-Казовской, «Церкви и всадники» Ирины Галковой и «Италия в Сарматии» Марины Дмитриевой.

Поэтические мои впечатления черпаются, в основном, из ленты Фейсбука, где меня весь год радуют тексты Александра Анашевича, Александра Кабанова, Евгения Лесина, Яна Пробштейна, Кати Капович, Виталия Пуханова, Сергея Уханова и многих других, не менее талантливых френдов: лирика, вплетённая в новостную повестку дня, трогает больше журнальной или книжной публикации, существующих как бы наособицу, в особом «духовном» пространстве. Стихи в ФБ, подобно смскам или твиттам, являются частью жизни и облагораживают её как бы изнутри, лишний раз подтверждая мое наблюдение о том, что в ситуации информационного перенасыщения, когда выбор (чтения или чего угодно) оказывается тоже проявлением творческой воли, современное искусство может трогать только там, где читатель (слушатель, зритель) лично заинтересован в культурном продукте – лично знает художника или может позволить себе купить его работы. Ну или же сам ежедневно формирует собственную информационную картину мира, в том числе и с помощью стихов. Это я снова к тому, что парадигма бытования художественных текстов продолжает меняться и нет ничего интереснее, чем следить за перегруппировкой этих акцентов.

Именно поэтому моей личной радостью были публицистические выступления Екатерины Шульман, важные не только разбором нашей общественно-политической реальности, но ещё и безусловным оптимистическим посылом, дающим надежду на то, что всё у нас будет (может быть) хорошо. Также всегда читаю в ленте дневниковые записи Ольги Балла, Алексея Белякова, Бориса Бергера, Ивана Давыдова, Мити Самойлова, Александра Маркина, Лары Галль, Евгении Пищиковой, Бибиш Низомиддин Кизи, как и десятки других дневников разной степени значимости и популярности.

3. Новые писатели появляются крайне редко, гораздо чаще мы видим новые появления старых имен в новом обличии. Например, художница Юлия Кисина, десятилетия назад работавшая избыточную, барочную психоделическую прозу, вернулась с двумя как бы биографическими, претендующими на реализм (хотя и фантастический) книгами о своём киевском детстве и московской юности. Также меня поразил новый, пока еще не изданный роман Михаила Гиголашвили, посвященный Ивану Грозному (рабочее название «Тайный год»): прозаик, занимающийся бытописанием советских наркоманов, неожиданно (и с какой-то документалистской дотошностью) погрузился в русское средневековье, чтобы отыскать главного наркомана земли русской среди царской фамилии. Единственным действительно новым для меня именем оказался Илья Данишевский, с весьма изысканной и крайне декадентской, как бы наследующей Лотреамону, прозой, набитой мертвяками и сюрреалистическими членовредительствами. Хотя, вполне допускаю, что все уже давным-давно Данишевского любят и ценят (после Масодова и Башаримова он остался один такой), а мне просто не повезло узнать его раньше.

 

Кирилл Анкудинов, литературный критик:

1. 2015-й год запомнился мне тем, что в этот «год литературы» с радаров общественного сознания пропала литература. Она не интересна никому. О ней никто не говорит. Умную политизацию общества я бы приветствовал, но то, что происходит сейчас – это не политизация; это – уплощение мышления людей. Мы стремительно переносимся в двумерную плосколяндию, мы отучаемся понимать всё сколько-нибудь сложное; а литература не может не быть сложной – и потому обречена.

Вручение Нобелевской премии Светлане Алексиевич – это, на мой взгляд, событие смешное. Но, чтобы в полной мере оценить его комизм, надо держать в уме культурную ситуацию последних сорока лет; а наша «литературная общественность» живёт по принципу «я сегодня не помню, что было вчера». От этого обсуждение «Нобеля-2015» выродилось в очередную плосколяндскую свару, злую и поверхностную.

Владимир Бондаренко написал и издал в ЖЗЛ биографию Иосифа Бродского; если бы это произошло десять лет назад, разгорелась бы дискуссия. К сегодняшнему моменту реакция на книгу Бондаренко ограничилась открытым письмом Валерия Шубинского к Бондаренко. Конечно, это документ замечательный, но всё ж больше публицистический. Ни одной аналитической рецензии, ни одного сопоставления с предшествующей биографической книгой Льва Лосева!

Литературные журналы от растерянности пробавляются двумя стратегиями – либо говорят о детской литературе, либо создают «тематические» белорусские, армянские, прибалтийские, украинские номера. Дети – это святое, и межкультурный диалог – тоже святое; а читать нечего... И океаны воспоминаний. Некоторые журналы на три четверти заняты воспоминаниями. Редко в них найдёшь значимое обобщение или интересное наблюдение; в основном – «почвенный субстрат повседневности». Читать эти воспоминания – всё равно что есть землю.

Ещё одно поветрие – когда вялость души и ума выдаётся за некие модернистские «новые горизонты» в литературе. Очередной «футбольный» опус Дмитрия Данилова уже даже не занимателен. Дмитрий Данилов – судя по его текстам – человек хороший, обаятельный и добрый; кто б ему разъяснил, что то, чем он занимается, – не литература. Попробую разъяснить я: говорят, что Дмитрий Данилов очень религиозен. Пусть представит священника, который, вместо того чтобы вести службу, начнёт беседовать с прихожанами о футболе…

2. Мне это трудно сделать: в книжные магазины моего города поступает недостаточно репрезентативный набор; приходится ориентироваться по литературным журналам (иногда авторы присылают на мой адрес свои книги, но это бывает нечасто).
 
Самое достойное произведение, которое я прочитал в 2015-м году, это «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича. Однако «Зимняя дорога» – не художественная литература. «Жених и невеста» Алисы Ганиевой – познавательный текст; «Автохтоны» Марии Галиной – странный текст. «Холод» Андрея Геласимова, «Фигурные скобки» Сергея Носова – то, что хотя бы осталось в моей памяти. Книги Романа Сенчина и Вероники Кунгурцевой? Но это – предыдущий, 2014-й год. Случайно мне попалась под руку третья часть «Русской канарейки» Дины Рубиной. Очень специфическое явление – потребительская, консюмеристская, туроператорская, вино-муслинная проза с установкой «сделайте мне красиво»; но лучше уж так, чем никак. То, что я читал в 2015-м году, было «никак» по большей части.   
 
Все «культовые писатели» дружно занялись не своим делом – вот он, «год литературы» – и даже Дмитрий (не «Дима»!) Быков не утомился отвечать на вопросы публики: «Что вы думаете о таком-то писателе?» (как правило, речь идёт о фантасте или об эзотерике – таковых сейчас, как грязи осенью). Одно утешает: быковская биография Маяковского на подходе.

3. Хороших писателей много, но все они для меня не новы. Текущая литературная ситуация такова, что новый писатель не оставит следа в ней – и не доберётся до меня как до провинциального читателя. В 2015-м году до меня, увы, не добрался никто новый – со всеми, кто мне нравится, я, так или иначе, имел дело до 2015-го года.

Я могу назвать перспективные тенденции; скажем, в поэзии – это поэтика Олега Юрьева (перспективная тем, что продуманно альтернативна поэтике Бродского и его эпигонов). Но какой же новый автор Олег Юрьев? Разве что с позиции «талант – единственная новость, которая всегда нова»…

Вот такой «год литературы». Наверное, он был «годом литературы» потому, что в этом году мы жили как в литературном тексте. Следующий год будет «годом кинематографа»; и мы заживём, как в кино (мы были литературными персонажами, а станем кинематографическими персонажами). Зато 2017 год хотят объявить «годом философии». Это радует: философские категории не стреляют друг в друга (в отличие от литературных и киношных героев). В 2017-м году мы превратимся в философские категории – и я не знаю, что это могло бы означать.

 

Ольга Бугославская, литературный критик:

В сознании критика и литературоведа присутствует такое, скажем так, смещенное представление о первичном и вторичном, которое любому нормальному человеку, например писателю, покажется в лучшем случае своеобразным. Это смещение заставляет видеть в оценке и интерпретации не какой-то побочный эффект, производимый главным событием – появлением художественного произведения, а сами главные события, ради которых художественное произведение и появилось. 

Отклик вдыхает в книги жизнь. Поэтому, в конечном счете, критические и литературоведческие работы и есть вершина пирамиды, а не какие-то отвалы породы при разработке ценных руд. И, как широко известно, гипотетическую смерть литературы ознаменует не последнее художественное произведение, а последняя критическая статья.

Если предположить, что критика любительская заменит на каком-то этапе критику профессиональную, о неизбежности чего довольно часто можно слышать, то среди оставшихся наедине друг с другом критиков-любителей очень скоро начнут выделяться наиболее осведомленные и продвинутые, кто со временем окажется на месте нынешних профессиональных критиков. Таков закон развития культуры.  

Не буду поэтому говорить о прославившем своего автора романе «Зулейха открывает глаза», о «Лестнице Якова», о Нобелевской премии, об очевидной победе нон-фикшн над художественным вымыслом и прочих нашумевших событиях и окончательно утвердившихся трендах. А в числе главных событий назову продолжение серии «Диалог», выпускаемой издательством «Время», и выход в свет первых двух книг серии «Лидеры мнений» издательства «РИПОЛ классик».

Респектабельные с благородным металлическим отливом томики «Диалога», можно сказать, подтверждают высокий статус критики, представляя ее при этом во всем богатстве, силе и блеске. Многообразие мнений, подходов, инструментов, степень субъективизма и напротив того – почти научной объективности, охват и диапазон, полемический пафос, которые заключены в книгах Д. Бака, Н. Ивановой, С. Боровикова, С. Чупринина, Е. Ермолина, создают в совокупности целые миры и мировоззренческие концепции.

Книги, выпущенные издательством «Время», – это послание откуда-то с горних высот. Чтобы поддержать этот самый диалог, необходимо, условно говоря, «соответствовать», быть на уровне. Эти книги требовательны к своим читателям. По крайней мере они таковыми представляются на первый взгляд. А этого первого взгляда бывает достаточно, чтобы потенциальный читатель по-человечески испугался не оправдать доверия и уронить планку. С. Чупринин с «Фейсбучным романом», вышедшим в серии «Лидеры мнений», предпринял своего рода обходной маневр, взяв на себя роль и литератора и просветителя. Роман тоже, конечно, является посланием из поднебесья. Но это послание приходит не из башни из слоновой кости, воздвигнутой литературными журналами, а рождается в пенном потоке популярной соцсети, и идет к читателю как бы на общих основаниях, через общую очередь, притворяясь простыми житейскими историями. От читателя даже вроде бы ничего особенного и не требуется. Вы можете быть из числа узкого круга посвященных, а можете войти, что называется, с улицы. Двери открыты. Если что, вам все растолкуют, введут в курс дел, познакомят с теми, кого вы не знаете. Обстановка будет самая приветливая и радушная. Вам позволят понаблюдать за легким абсурдом литературной жизни, улыбнуться, посмеяться. А если вам все же доводилось когда-то читать Чехова, а может и Аверченко с Тэффи, то вы и вовсе почувствуете себя как дома. При этом автор, не указывая ни на что прямо и избегая трагических тонов, вторым планом пропустит пресловутый поиск смысла бытия, вздохнет о суетности и неизбежной нелепости жизни. Расскажет про культурный слом, про распавшуюся связь времен, которую не сшить: узелки то и дело развязываются и швы то и дело расходятся. Там где недавно было море, осталось небольшое соленое озеро. Проходит череда праздничных событий, играет потихоньку «надежды маленький оркестрик», но и топор вдалеке стучит: тук-тук, тук-тук. Гибнет прекрасный вишневый сад, гибнет.

И вот случайно зашедший человек, не заметив, каким образом и безо всякого предварительного намерения, обнаруживает себя парящим в тех самых горних высотах, откуда и спустился к нам в простых одеждах смиренный ангел «Фейсбучного романа».

Литературные журналы, литературные премии, разнообразные встречи в профессиональных кругах, то есть собственно литературная жизнь, как любое специализированное явление стремится к самоизоляции и обособлению. Писателей в результате становится все больше, а читателей все меньше. «Фейсбучный роман» имеет и дверки и окошки и форточки в открытое пространство. Заходи внутрь, приноси с собой что хочешь, в любой момент выходи.

Что такое фейсбучная лента? Новости, новости, фотографии, статусы, опять новости. Политика, погода, картинки из чужой жизни, реклама, Путин, Навальный, статья о поэзии, пляжное фото… – бессистемный хаос повседневной жизни. Поварившись изрядно в этом котле, проветрившись на всех сквозняках и нарастив слой ремарок и комментариев, «Фейсбучный роман» отлился в форме симпатичной книжки с контрастной желто-черной обложкой, под которой можно легко представить рассказы Зощенко или романы Ильфа и Петрова.

Герметизация, непроизвольная самоизоляция, схема «искусство ради искусства» – одна из основных проблем отечественной литературы. Причины лежат гораздо глубже разоблачительных формулировок «у нас нет хороших писателей», они есть, или «публика поглупела», она не поглупела. В этой ситуации мне трудно назвать еще одну книгу, которая бы не понижая планку, декларируя литературоцентризм и предъявляя ценностную шкалу, была бы настолько не просто открыта, а распахнута окружающему миру.
 


Марина Палей, поэт, прозаик:

1. Этот – назначенный персонажами Оруэлла – «Год литературы» (почему не «Год высоких российских технологий»?) запомнился вполне репрезентативным двуглавым ликом: Быкова и Прилепина. К данному факту мне добавить нечего.

2. Если речь идёт о РФ, то профессиональной литературной критики там категорически нет и – при «существующем совокупном положении вещей» – возникнуть не может.

Конечно, есть редчайшие исключения – которые лишь подтверждают правила ситуации. Пояснения – излишни. «Если надо объяснять, то не надо объяснять» (ЗНГ).

Касаемо прозы – если речь опять же идёт о РФ – то последние два года были для этого жанра, на мой взгляд, в высшей степени неблагоприятными. И, несмотря на то, что в этом мире никогда не существует «удачного времени» для искусства и что любой артпродукт есть результат личного противоборства автора с косной материей, в России – до тех пор, пока не произойдёт окончательный её распад – подлинной прозы родиться не может. Раствор жизни там чрезвычайно взболтанный, смрадный, мутный, точка кристаллизации всё никак не наступит. Более того: даже на плодотворной географической дистанции от «главного сосуда» этой мути, даже обогащённые новым опытом – разум, слух, оптика – не позволяют авторам выстроить ясное мозаичное панно.

Здесь я, разумеется, выношу за скобки вполне инертный маховик российских премиальных процессов, бесперебойную раздачу собачьих медалек, «культурное» отмывание денег. В определении прозы я ориентируюсь на классическое – не исключено, старомодное – понимание её сути. Я имею в виду прозу, в которой срабатывала бы формула Цветаевой: «Равенство души и глагола – вот поэт». (Расширю: вместо «поэт» будем подразумевать «писатель». И снова расширю: «Равенство чувств – и средств их выражения – вот художник».)

В поэзии, из-за принципиально иной её природы, продуктивны сейчас довольно много талантливых русскоязычных авторов. Однако я отказываюсь отвечать на вопрос о «самых значительных книгах» (в том числе — поэтических), так как считаю его крайне некорректным. Книга как совокупный продукт – целлюлозы, клея, целлофана, etc. – есть овеществлённая воля издателя и спонсора. Поэтому сопоставлять сам факт выхода книги – – с талантом автора, со значимостью автора, с калибром автора – есть сопоставление синего с треугольным.

Тем не менее, я хочу конкретно ответить на вопрос о поэтах – и назову несколько имён, дорогих мне по публикациям в Интернете – в частности, на ФБ. Это Нина Савушкина (Царское Село), Дана Сидерос (Москва), Лео Эпштейн (Массачусетс, США), Ирина Евса (Харьков), Александр Леонов (Москва).

И я считаю необходимым подчеркнуть, что для меня, уже в течение двадцати лет, «русской» литературы не существует – и это принципиально: есть литература русскоязычная – за ней обозримое будущее. Объективно говоря, исчезновение «русской» литературы и возникновение русскоязычной произошло без малого столетие назад.

3. Позволю себе сделать ужасающий каминг-аут. Кинематограф меня интересует на порядки больше литературы – в том числе, кинематограф российский. Правда, в современном мире, к счастью, трудно определить узко-национальную природу того или иного фильма: режиссёр рождается в одной стране, живёт в другой, снимает о третьей, фильм спонсируют страны – четвёртая, пятая и шестая, актёры – откуда угодно. И всё же я назову несколько режиссёров, работающих в различных направлениях, – режиссёров, которые можно отнести к «российским» – просто по признаку их нативного языка. Это (беру только их фильмы последних пяти лет): Александр Котт, Александр Велединский, Андрей Звягинцев, Олег Борщевский (Украина), Сергей Лобан, Сергей Лозница (весь мир), Кира Муратова (разумеется!), Валерия Гай-Германика, Жора Крыжовников, Михаил Сегал, Мирослав Слабошпицкий (Украина, конечно, Украина), Николай Хомерики («Сказка про темноту», а не что-либо ещё).

Я думаю, не сильно эпатирую публику, отвечая на вопрос о литературе – рассуждением о кино. В условиях неостановимого угасания культуры мне безразлично, какая именно муза является ответственной за конкретный художественный результат. Важнее всего, чтобы результат состоялся. Кроме того, космополитическая природа кино в любом случае эволюционно опережает узко-национальную природу литературы («непереводимой» по сути своей, если она построена на истинном языке, а не на «идеях») – и благотворно скрашивает ту мертвящую косность, которая неизменна в российской литературной среде.

 

Алексей Алёхин, поэт, литературный критик, главный редактор журнала «Арион»:

1. Важнее всего, что наша литература пережила Год литературы и жива. А если всерьез – это не для двух-трех анкетных строчек разговор.

2. Интересные издания были. Выделю две поэтические книги: «Один к одному» Дмитрия Тонконогова и «Книга жалоб и предложений» Сергея Золотарева (обе – издательство «Воймега», вышедшее нынче в лидеры поэтического книгоиздания) и 10-томник прозы Вячеслава Пьецуха («Зебра»). Но этим список не исчерпывается.


3. Литературные имена не грибы, вырастающие разом после дождичка. Если имя только появилось, еще не один год надо подождать, чтоб понять, чем оно окажется. А если оно в этом году сделалось несомненным, то наверняка возникло не сегодня и не вчера. Ну вот как, например, уже упомянутый Золотарев, чья книга – результат длительного оригинального поэтического развития. Советую обратить внимание.

 

Олег Лекманов, литературовед, профессор факультета филологии НИУ ВШЭ:

1. Главное событие года, понятное дело, Нобелевская премия Светланы Алексиевич. Главное антисобытие, соответственно, истерическая реакция русской (около)литературной тусовки на это событие. Среди множества отвратительных тенденций – усиление активности двух маргинальных погромных листков, в названии которых почему-то встречается эпитет «литературная». 

2. Уильямс Д. Стоунер. М., Corpus, 2015; Мария Степанова Три статьи по поводу. М., Новое издательство, 2015; Дашевский Григорий. Избранные статьи. М., Новое издательство, 2015; Кантор-Казовская Лёля. Современность древности: Пиранези и Рим. М., Новое литературное обозрение; Тименчик Р. Д. Ангелы. Люди. Вещи. В ореоле стихов и друзей. М. - Иерусалим, Мосты культуры, Гешарим. 2016; Хлевнюк Олег. Сталин. Жизнь одного вождя. М., Corpus, 2015. 

3. Наверняка появились, но я из-за своей лени и занятости (парадоксальное, но правдивое сочетание) их пропустил мимо глаз и ушей.



Продолжение >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
5 953
Опубликовано 17 дек 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ