Дмитрий Лагутин. В НАШЕМ ЗАХОЛУСТЬЕ

Редактор: Анна Харланова


(рассказ)



Работать я начал еще на третьем курсе – как-то удавалось все совмещать. Но в тот офис – кнопочный – я устроился через пару-тройку месяцев после выпуска. Кто-то посоветовал, я уже и не помню, то ли меня – им, то ли их – мне. Я без особых сожалений снялся со старого места и перепрыгнул на новое.
Офис как офис. Начальство – адекватное, условия – приемлемые, возможность карьерного роста – полупрозрачная, но как будто имеется.
Я тогда не думал о карьерном росте – жил как жил, привыкал к статусу взрослого, снимал однушку в спальном районе, встречался со Смирновой и никак не мог решиться на предложение руки и… что там идет в комплекте с рукой?
До сих пор, хотя столько лет уже прошло, когда хочу сказать построже, говорю, сведя брови:
– Смирнова!
А она обижается – какая я тебе Смирнова, дурак? Ты же не Смирнов.
Так вот офис был как офис. Подобных офисов в нашем захолустье – даже не пруд пруди, а море… мори. Океан океань. Здоровенная комната – open space – в ней вошкаются за столами человек пятнадцать: бухгалтерия, снабжение, отдел кадров, юристы, техники…
В новый год столы сдвигали, освобождая центр – и в центре ставили елку, заматывали в гирлянды.
Слева две двери: в архив и в кабинет начальства. Справа две: в кухню и в уборную. Прямо по курсу окна чуть ли не во всю стену – жалюзи колышутся.
Если выйти из офиса и прошагать по коридору, обнаружится еще одна «наша» дверь – в серверную. Стальная, тяжелая, а за ней – в темноте и холоде шумят кондиционеры, моргают огоньки, провода свешиваются как лианы.
Офис как офис, да. И проработал-то я в нем всего ничего – чуть больше года. Состояния не сколотил, опыта если и набрался – то с гулькин нос. Но пройдет, наверное, и сорок, и пятьдесят лет, я дюжину мест сменю еще, две дюжины, из Москвы уеду в Питер, вернусь, снова уеду – а тот офис, тот год буду вспоминать до конца дней своих и на смертном одре, наверное, соберу внуков, запрещу всем хныкать и ка-ак расскажу...
Дело все в том, что в офисе – кнопочном – я столкнулся с настоящим, всамделишним, самым что ни на есть осязаемым и неоспоримым чудом. А встреча с чудом не забывается.
Когда-нибудь, наука, может, и такое изучит – и внесет в свой реестр «не чудес, а явлений», а только пока этого не сделано, и я могу с чистой совестью заявлять: чудо!
Работал в том офисе паренек-сисадмин, Виталик, ровесник мой. Сисадмин как сисадмин – свитер, очки, волосы в разные стороны. Заикался вот, потому все больше молчал. Устроился года за полтора до меня, притерся в коллективе, врос в него, можно сказать, затерялся за всеми этими тетками и мужиками. То в монитор глаза щурит, то в северной прозябает – там и свитер кстати.
Обычный в меру заметный сисадмин. Собери по округе сисадминов, выстрой в шеренгу – и не отличишь.
А только…
Вызывает меня как-то директор и говорит:
– Не хватает бумаг на ПО.
Программное обеспечение.
– Как не хватает? – отвечаю. – Все учтено и по папочкам разложено.
Вышел от директора, нырнул в архив, позвенел ключами перед сейфом – и вытянул с верхней полки синюю папку, за ней – зеленую. Закрыл сейф, вернулся к директору, выложил папки на стол.
– Это все прекрасно, – соглашается директор. – Только тут знаешь, чего не хватает?
И давай папки листать. Полистал, полистал, разводит руками.
– Вот чего не хватает.
И называет какую-то ерунду, необязательную. Такое и в сейф стыдно прятать.
– Необязательно-то необязательно, – говорит, – а должно быть подшито. Тут какие-то новые требования выкатили, могут и прихватить.
Тогда я при словах «новые требования» принимался мелко дрожать.
– Что же делать? – говорю. – Давайте я копии запрошу.
– Все есть, – отвечает директор. – У Виталика должно храниться. Этот куркуль ни одну бумажку компьютерную не выбросит, спит на них, наверное. У него и отбери.
– Бу сде.
Мне тогда казалось, что это страшно остроумно – вместо «хорошо» или «конечно» говорить «бу сде».
Вернул я папки в сейф и пошел искать Виталика. Перед монитором нет, в кухне нет, в уборной свет выключен – значит, в серверной. Вышел я из офиса, на полпути в серверную встретил знакомого с третьего этажа – мы сидели на втором – поболтал о каких-то пустяках, сериал посоветовал, запомнил название того, что посоветовал он. Вместе прошлись до лестницы, постояли у окна, поздоровались с поднимающимися и спускающимися мужиками. Потом знакомый вспомнил что-то, заволновался и убежал – а я вернулся в наш коридор.
Подхожу к серверной – дверь закрыта. Может, и не здесь Виталик – может, на объект уехал или в магазин. Это даже хорошо, если так – пока Виталика нет, смогу законно выпить чаю, поплевать в потолок, без него задание-то не выполнишь, а других пока не дадено.
Взялся я за ручку, потянул, заглянул в темное моргающее огоньками нутро.
Темно, холодно, кондиционеры, системники, огоньки, попискивает что-то в углу за проводами – и как будто никого.
А потом раз – и заметил краем глаза шевеление, над головой. Ботинок как будто, и шнурок болтается. Задрал я подбородок и вижу: под самым потолком висит в воздухе Виталик – висит и ногами вяло так перебирает, машинально. Глаза закрыты, голова обхвачена наушниками.
Сперва я подумал – как и любой подумал бы – что Виталик того, не выдержал офисной рутины. Да только висельники ведь не так выглядят – и ногами не перебирают, а, кажется, сучат. И лица у них не такие невозмутимые. Потом я подумал, что Виталик за что-то там держится или ловко на чем-то сидит краешком, как иллюзионист. Присмотрелся – нет, не сидит ни на чем. И не держится. Руки на груди кренделем сложены, нечем держаться. В одной руке телефон, от него к наушникам провод тянется – и слышно за кондиционерами, слышно, если напрячься, как играет в наушниках музыка. А сисадмин висит в воздухе, перебирает себе вяло ногами – как аквалангист в ластах – и даже что-то мурлычет в такт.
Вышел я из серверной и за собой закрыл. Стою, а на голове волосы шевелятся – как наэлектризованные. «Все, – думаю, – здравствуй, дурдом». И сердце в груди грохочет – как царь-колокол, меня только что из стороны в сторону не бросает. Постоял немного, а затем приоткрыл онемевшей рукой дверь и снова за нее заглянул.
Висит. Ногами перебирает. Мурлычет под нос – а в очках огоньки отражаются.
Прикрыл я дверь осторожно, прошел на ватных ногах в офис, навис над секретаршей и шепнул ей в пахнущее жасмином ухо:
– Там Виталик… в серверной…
– Что?
А как сказать? Виталик в серверной в воздухе висит? Виталик в серверной – парит? Виталик в серверной – летает?
– Пойдем со мной, пожалуйста, – попросил я, забыв, на «вы» мы с секретаршей или на «ты».
Секретарша взволновалась, отложила телефонную трубку.
– Да что такое?
Я задвигал глазами страшно, секретарша вылезла из-за стола, мелко зацокала каблуками.
– Пойдем-пойдем… – забухтела раздраженно. – Почему не объяснить…
Пока шли, я думал: «Зайдем, а там ничего – или вообще дверь закрыта, а Виталик в магазине или прогуливает со вчерашнего дня. Я ей тогда совру что-нибудь, скажу, что показалось – а сам займусь здоровьем. Может, это еще не помешательство – так, помутнился разово, есть, спать надо нормально, все и пройдет. Ведь не сходят люди с ума по щелчку пальца». Я вспомнил старика с нашей улицы, про которого говорили, что он сумасшедший – ходил все песенки напевал – и мне стало нехорошо.
Секретарша открыла серверную – открыто! – шагнула в нее. Обернулась на меня. Потом запрокинула голову – а она маленькая была, не выше метр шестидесяти – и цыкнула недовольно.
– Виталик!
Ничего. Ботинок покачивается – и с него шнурок свешивается.
– Виталик, блин!
Секретарша привстала на цыпочки и дернула за шнурок. Наверху послышалась какая-то возня.
– Виталик, твою дивизию! – воскликнула секретарша. – Ты бы закрывался! Человека вон напугал!
Сверху свалился, стягивая наушники, Виталик, заозирался – какого человека? – увидел меня и сконфузился, стал заикаться в попытке что-то сказать.
– Я… я… я…
– Я, я! – передразнила его секретарша. – Как будто у меня дел других нет, кроме как… как это вот…
Она махнула рукой и вышла из серверной, процокала в офис.
Виталик посмотрел на меня виновато и развел руки в стороны.
– П… П… Прости, п-пожалуста.
***
Я всегда считал себя человеком настроенным романтически, но в высшей степени рациональным. Что за накладной бородой прячется не Дед Мороз, а дядь Коля, папин брат, я понял еще в раннем детстве – выбрали бы кого-нибудь менее примечательного. В привидений верил до последнего и еще подростком шастал в компании энтузиастов по заброшенным домам – которых в нашем захолустье море морь – трясся от страха над выцветшими фотографиями. Но затем и привидения растаяли под натиском здорового скепсиса. Существование высших сил, наблюдающих за нашей суетой откуда-нибудь из далекого космоса, допускал – но одно дело высшие силы, а другое – летающий сисадмин. Не Виталик же – высшая сила, в самом деле.
– То есть мне не привиделось?
– Н-не п-привиделось.
Мы сидели в офисной кухоньке. Точнее я сидел – не чувствуя под собой стула – а Виталик топтался у кофе-машины.
– И я не сплю.
Много раз я читал и слышал про то, как кто-нибудь щиплет сам себя за разные места в попытках удостовериться в реальности происходящего. И вот теперь – нежданно-негаданно – выдалась возможность попробовать. Я незаметно спустил руку под стол и ущипнул себя за бедро.
– Н-не спишь, – развел руками Виталик.
– И не лежу в какой-нибудь палате в смирительной рубашке.
Виталик усмехнулся, я снова ущипнул себя за бедро – посильнее.
– Д-думаю, что н-нет.
Голова моя шла кругом. Я смотрел на Виталика – на то, как он поправляет очки, как шарит в холодильнике в поисках сливок – и не знал, чего ждать. А ну как он – раз такое дело – перекинется в волка, например, и на меня набросится. Или бац – а у него клычищи до подбородка, и этими клычищами он, конечно, давай клацать…
Я вспомнил про секретаршу и ахнул внутренне – пришли на ум легенды о вампирах, которые заманивают ничего не подозревающих простаков в свое логово, а потом… И вдруг тут все – такие вот вампиры? Я даже уперся ногой в пол – чтобы в случае нападения отпихнуть, оттолкнуть, а потом беги, братан, только пятки чтоб сверкали. Меня так просто не возьмешь, придется попотеть, я вон и чайничком приложить могу в случае чего…
«Да нет, чушь же какая-то. Я что, в кино?»
– А это не розыгрыш? – обрадовался я.
Виталик вздохнул и покачал головой, затем цыкнул недовольно и приподнялся над полом – совсем чуть-чуть, на ладонь. Тут же опустился обратно, снова покачал головой.
Я сидел на стуле ни жив, ни мертв, если бы Виталик был вампиром, он бы меня сейчас мог заграбастать без боя, я бы и глазом не моргнул.
– А она? – спросил сипло я и кивнул на дверь, имея в виду секретаршу. – Знает?
– З… Знает, к-конечно.
– И тоже… умеет?
Виталик улыбнулся и покачал головой – не умеет.
– Д-да все з-знают, – сказал он. – Я д-думал, и ты уже у… успел. Я же п… позавчера л-лампочку за т-твоей спиной менял.
Я когда работаю, так могу увлечься, что передо мной хоть… хоть летай, получается? Тем более – за спиной.
Вот это картина: сижу я за документами, чирикаю их карандашом, лицо сосредоточенное, брови сведены, а за моей спиной висит под потолком сисадмин Виталик и меняет, левитируя, лампочку. И вокруг все… А что все?
– А что все?
Виталик пожал плечами.
– А… а что в-все? И-им главное, чтобы р-р-работе не мешало.
Этого я уже не мог стерпеть. Я извинился перед Виталиком, вышел бочком – вдруг кинется все-таки – из кухоньки, прошагал как ни в чем не бывало через офис и оказался в коридоре. Лестница, третий этаж, тридцатый офис, знакомый, который полчаса назад заволновался и убежал – как чувствовал. Вот он, сидит спиной ко мне – барабанит по клавиатуре. Обернулся, удивился, спросил, в чем дело. Я, конечно, ничего не стал объяснять, а попросил сигарету с зажигалкой. Поблагодарил, пообещал зажигалку вернуть – «да оставь, ты чего, у меня этого добра навалом» – спустился на крыльцо и закурил.
И какое-то время стоял у перил – пыхтел дымом, смотрел, не глядя, на парковку, газоны, заправку с той стороны улицы. От табака – с непривычки, с выпускного не курил, Смирнова не одобрит – голова моя закружилась, мысли заволокло туманом – ну так мне того и надо было, разве нет? Постоял, пощипал себя на всякий случай – под мышкой больнее всего – послушал, о чем говорят курящие пятью ступеньками ниже мужики.
– Был я в этом рестора-ане, – кривился один. – Чуть от изжоги не сдох.
Остальные качали головами скептически.
– Так это в тебе дело, а не в ресторане! У нас вот с Серегой все чики-пуки.
Слово «пуки» в контексте ресторана и изжоги привело мужиков в неописуемый восторг – по парковке разнесся громогласный хохот.
Я на ватных ногах – из-за курения ли, из-за Виталика ли, а может, из-за погоды – спустился к мужикам, попросил закурить – еще одну. Тот, кого мучила после ресторана изжога, протянул, смеясь, пачку, дождался, пока я вытяну за фильтр сигарету. Вытянул, поблагодарил, влез обратно на самый верх, прислонился для верности к перилам, прикурил.
– Таблетки пей, раз изжога. Вот проблема!
– Вот такой я тюфяк, чтобы таблетками толкаться по любому поводу!
Потом мужики заговорили о погоде, о том, что скоро совсем потеплеет и можно уже будет выбираться на шашлыки – а от шашлыков никакой изжоги вовек не бывает, только если готовишь сам, а не берешь замаринованные в магазине.
И вправду теплело, зима отступала, и в сыром воздухе уже плавал душистый ветер. Сходил, расползался корками последний снег, и под голыми липами расхаживали по газону здоровенные грачи – точно паслись.
Я вспомнил увиденное в серверной и про грачей забыл. И про мужиков с их изжогой забыл. Но сигареты сделали свое дело – и мысли по-прежнему окутывал туман, стеснял их, мыслей, движение. Я ощутил во рту горечь, бросил окурок в урну и вернулся в офис, кивком позвал Виталика в кухню. Виталик отвлекся от своего монитора, снял наушники и с обреченным видом вылез из-за стола.
– То есть все знают? – переспросил я, когда мы оказались в кухне.
Виталик виновато развел руками.
– Н-наши знают, – он махнул рукой на офис. – И з… завхоз.
– И им – пофиг?
Виталик поднял бровь, потом кивнул.
Я не знал, что меня удивляло сильнее – что человек вдруг может летать или что окружающим на это наплевать.
– А… а как ты научился? – продолжил я свой допрос и отметил мысленно, что я, однако, могу похвастаться и мужеством, и самообладанием, раз только что почти в обморок падал, а теперь сижу вот вполне себе хладнокровный и расспрашиваю Виталика, как ни в чем не бывало.
Виталик рассмеялся.
– Я… я… не учился, – он протер очки. – С… с детства так вот.
И снова посмотрел на меня так, словно извинялся.
– С детства… – повторил я вполголоса. – С детства… – и поднял на него глаза недоверчиво. – А еще что умеешь?
Виталик мотнул головой – ничего.
– К-компы н-настраивать, – пошутил он.
Дверь распахнулась, на пороге вырос директор. Оглядел нас по-хозяйски, пожевал краешек усов.
– Хихикаете? – спросил он. – А документы готовы?
Документы? Да я про то, как меня зовут, забыл – а он мне про документы! Что за документы-то? Эта вот чушь, по программам?
– Не совсем, – крякнул я.
Директор посмотрел с жалостью.
– Ну так а чего мы ждем? – и он жестами поторопил нас с Виталиком. – Идите готовьте, чаевничать потом будете. Шнелле, шнелле.
Виталик – не понимая, о каких документах речь – прошмыгнул мимо директора и исчез из кухни, я тоже засуетился, засеменил следом.
– А Виталик-то, – выдавил я с каким-то дурацким смешком, проходя мимо директора. – Летает.
Директор пожал плечами.
– Ну летает человек, кто ж ему запретит? Лишь бы работу работал, а там пусть хоть паутиной стреляет.
Про паутину он договаривал уже спиной ко мне – хозяйничая, по праву директорства, в шкафчиках.
Я прикрыл дверь и направился к Виталику – просить у него глупые эти, никому на самом деле не нужные документы.
Какие, на хрен, документы, когда тут человек неподвластен закону земного тяготения?
***
И с тех пор я много раз видел, как Виталик – летает. По офису или в серверной, или в кухоньке – от холодильника к кофе-машине.
В кухоньке летать ему, конечно, было ни к чему – практичнее шагнуть пошире – и делал он это чаще всего по моей просьбе.
– Виталь, – просил я, заливая чайный пакетик кипятком. – Воспаришь по дружбе?
Виталик цыкал для виду, и отталкивался от пола, точно в замедленной съемке перелетал кухоньку, оборачивался вокруг своей оси.
Один раз обернулся так и зацепил ногой магнитик – привезенный директором из Анапы. Магнитик – керамический – упал на пол и раскололся. Виталик тоже чуть не упал – и чуть не раскололся, наверное – покраснел, забормотал что-то испуганно.
– Ерунда, – успокоил его я. – Склеим.
Я вылез из-за стола и собрал осколки. Завернул в салфетку и сунул в карман пиджака.
Магнитик мы склеивали вечером – со Смирновой. Сидели на моей кухне и склеивали – и поглядывали время от времени на ноутбук с сериалом, тем самым, что мне знакомый посоветовал.
Не соврал – отличный сериал!
– Это ты молодец, что склеить решил, – говорила Смирнова, возя по сколам кисточкой. – Сам разломал, сам починил – хвалю.
Смирновой я сказал, что это я магнитик зацепил – плечом, проходя мимо.
Как рассказать ей о Виталике и его полетах, я не знал.
«Знаешь, Смирнова, а наш сисадмин-то – летающий».
Ну что это такое?
«Смирнова? А ты веришь в то, что бывают такие вот люди… Такие вот, понимаешь, люди… Которые… Ну, как бы тебе сказать…»
Это только кажется, что все так просто: выпалил и дело с концом. А вы попробуйте сами – и сразу поймете, что к чему.
– Прижимай, – говорила Смирнова и передавала мне склеенный магнитик. – Чтоб приросло.
Я осторожно стискивал магнитик в горсти – и держал, пока Смирнова мыла руки от клея.
А кроме всего прочего меня ведь Виталик просил никому особо не рассказывать. Он так и сказал: «о… о… особо только н-никому, л-ладно?»
«Особо никому» – это не «совсем никому», и от Смирновой – или там родителей – можно было бы, наверное, и не таиться, но… У меня как будто язык не поворачивался.
«Мам, пап, а знаете, чем нынешнее мое место работы отличается от прошлого?»
И от будущего.
«Чем же, сына?»
«А вы угадайте».
«Теннисный стол в подвале?»
«Неа».
«Фильмы по пятницам смотрите?»
«Никак нет».
«Сдаемся».
«Сисадмин у нас летает».
Отец, конечно, решит, что я смеюсь, а мама может и перепугаться – оперился птенец, покинул родительское гнездо, да и тронулся умом на почве вседозволенности.
А у мамы сердце слабое – не буду я ее пугать.
– А почему же, Виталь, – спросил я его на «особо никому», – особо никому? Зачем таиться?
Виталик замялся, покачал на проводе свои незамолкающие наушники.
– Т… т-так ведь т-ты представляешь, ч… чт…
И он, заикаясь, пересказал то, что мы все слышали сотню раз в фильмах и читали в книгах: «какая у меня тогда начнется жизнь, прощай, спокойствие, а ну как затаскают, проходу не дадут…»
На мои доводы о том, что вот, офисные же знают, и ничего, Виталик справедливо качал головой – это другое.
Кроме того, он, как я понял, тоже не хотел расстраивать маму – свою. И при посторонних не летал, прислушавшись к ее уговорам.
Жил он, к слову, с родителями – а значит, опериться не успел.
– Да и д… д… директор… п-понимаешь… Просил не п-привлекать внимание.
У директора был свой расчет и свои опасения – если про летающего Виталика проведают те, кому не все равно, как самому директору, то пристальным вниманием будет одарен не только Виталик, но и все его окружение, и, конечно, место работы. А никакому бизнесу пристальное внимание не нужно – станут присматриваться, так кто-нибудь обязательно рано или поздно накопает что или нарушение какое увидит, или несоответствие… Нет уж, бизнесу нужны тишина и покой.
Охотнее всего Виталик летал в серверной – хотя места в ней было даже меньше, чем в кухне. Он медленно, с довольным видом поднимался к потолку и висел там, перебирая ногами – или, чтобы удивить меня, начинал куыркаться, а затем и вовсе повисал вниз головой, придерживая очки и наушники, и его вечно развязанные шнурки тогда болтались до колен.
– Каково это, Виталик? – спрашивал я, когда он спускался и мы шли пить кофе.
Спрашивал и чувствовал, что завидую.
А потом думал: а хотел бы я – вот так? Вот сказали бы мне сейчас: «готов стать летающим?» – что я ответил бы? Я не знал. Я бы, наверное, сказал, что подумаю, что я вот так сразу точно ни на какие решительные шаги не готов.
– Н-ну как… – пожимал плечами Виталик и возился с кофе-машиной. – К-как во сне к-когда. Во с-сне – л-летал ведь?
– Летал, конечно.
– Н-ну вот так, н-наверное.
Я вспоминал сны о полетах и отмечал, что все они в моем случае были какие-то куцые – лечу над самой землей, пыжусь, чтобы не упасть, мельтешу ногами и руками.
По-собачьи, в общем, лечу – если брать сравнение с плаванием.
С плаванием – это не я, это сам Виталик сравнивал, когда я приставал с расспросами.
– Ил-ли д-да, – заикался он. – К-как будто в бас-сейне п… плаваешь. Т-только вода к-как будто… – он щелкал пальцами, подбирая слова. – Очень н-низкой… п… плотности. К-как будто ее н-не чувствуешь сов… сов…
Я кивал – не договаривай.
А сам думал: «ух, завидую!» Может, я и не хотел бы вот так, вмиг – предложи мне Виталик поменяться – а все равно завидую.
Не хотел бы потому, что… Ну а как вот жить спокойно, умея летать? Работаешь в офисе – кнопочном – ходишь по магазинам за продуктами, ругаешься с провайдерами из-за медленного интернета – и при этом умеешь летать! «Смирнова, волосы твои по всей ванне!» – а сам в воздухе висишь!
Нет, на самом деле я вот что думаю. Я думаю, что летай Виталик по-серьезному – до облаков там, со страшной скоростью, это было бы дело другое, так бы я хотел. А Виталик-то…
– Виталь, а на какую высоту можешь максимум?
– М-метра ч-четыре.
И из-за четырех метров весь сыр-бор. Нет уж – может, лучше и вовсе не летать, чем вот так!
А там еще нюансов – закачаешься! Чуть что тяжелое в руки взял, и все – не четыре метра, а два. Одни наушники сантиметров двадцать съедают, в пуховике и ботинках зимних – только сугроб перелететь можно, мало чем отличишь от медленного прыжка.
– Так четыре – это голышом, что ли?
Виталик смеется, протирает очки.
– Г-голышом н-не пробовал.
– А ты попробуй, Виталь. Может, голым – на километр бахнешь.
И хохочем: вот уж всколыхнется общественность в нашем захолустье – нудист над городом парит. Тут уж летаешь, не летаешь – загребут куда надо. А директору какие-нибудь эксперименты над сотрудниками пришьют – ни один юрист не отмажет.
Если я заговаривал о Виталике с кем-нибудь из коллег, то на меня смотрели со скучающим видом – ой, ну летает, и что с того? Вот если бы он предметы в золото превращал или хотя бы мысли читал, а так… Что толку с его полетов? Какой в этом практический смысл?
Как же я их иногда за такие разговоры презирал! Ненавидел даже!
А секретарша и вовсе – понизит голос и говорит, заглядывая в глаза:
– А ты уверен, что это безопасно? Что он… не фонит там, например?
И накручивает прядь на палец.
– Я, конечно, так не считаю… Иначе давно уже… – хмурится, сверкает глазами. – А только все равно что-то такое… ну, нельзя же исключать?
В офисе, при всех, Виталик не летал. Или летал, если его о чем-то просили – лампочку поменять, пыль со шкафа стереть, приподнять потолочную плитку и посмотреть, кто там под потолком шуршит, не мышь ли.
Раз к нам в потолок попал каким-то неведомым образом, по вентиляции, голубь – и расхаживал там, бил крыльями. Женщины наши спрятались в кухне, а Виталик под руководством технического директора снимал плитку за плиткой, чтобы голубь мог выскочить наружу.
Голубь выскочил, ошалевший, и мы потом его гнали до лестницы – а на лестнице уже ожидало распахнутое настежь окно.
Если Виталик просто вдруг взлетал в офисе – редко-редко, пару-тройку раз за все время, что я там работал – то одни не обращали внимания, а другие смотрели неодобрительно, словно он при них делал что-то неприличное. Ковырялся в носу, например – или переодевался.
***
Полет Виталика вне офиса – на открытом воздухе – я впервые увидел летом, после корпоратива по случаю директорского юбилея. Мы с Виталиком здорово перебрали за общим столом, он – потому что вообще пил редко и мало, а я – потому что смешал коньяк с вином и шампанским. В итоге я отплясывал как заправский плясун, кружился и даже вспоминал что-то народное, выбрасывал ноги в стороны и подпрыгивал. А Виталик, что называется, потух – залез в свой угол, к мониторам, натянул на голову наушники и уронил эту самую голову на грудь. И сидел так, закрыв глаза, покачивая едва-едва подбородком.
Я его как-то спросил:
– Виталик, что ты там все время слушаешь?
Он протянул мне наушники – на, попробуй сам – тяжелые, массивные, зачем такие нужны? Я прижал к вискам плотные… как они называются?
– А… амбушюры.
Прижал к вискам бублики-амбушюры, и все звуки, включая Виталиков голос исчезли, а остались только заунывные какие-то «у-у-у-у-у-у» и «цик-цик-цик», и какие-то клавишные бессистемно, и где-то вдалеке – не то флейта, не то просто какая-то дудочка.
– И что это? – спросил я, возвращая наушники Виталику.
– С… саунд… треки, – пояснил он важно. – К…к… играм. М-могу скинуть.
– Скинь, чего ж.
Виталик открыл мне доступ к монструозной по своим объемам облачной фонотеке, которую он, по его словам, собирал годами – сортировал по исполнителям и жанрам, выискивал редкие версии и ремиксы.
– М-много эксклюз-зива, – улыбался он счастливо. – Т-такого уже н-нигде не найти.
Итак, на корпоративе Виталик потух и – пока я давал гопака – погрузился в свои электрические сны. В офисе стоял страшный гвалт, гремела из колонок эстрада образца восьмидесятых, директор в своем кабинете ругался на заместителей – вспомнил в разгар веселья о работе – бухгалтерия топталась вокруг меня, изображая подтанцовку, секретарша извивалась в отдалении, под лампой, и из-за усыпанного блестками платья напоминала дискобол, если бы дискобол имел форму не шарообразную, а умеренно женственную.
Мужики, съехавшиеся с объектов, угрюмо пили, продавливая столешницу локтями: ворчали, хмурились, стукались лбами и заводили низкими голосами – ветер в трубах гудит, а не голоса – песни, тут же бросали, ходили курить.
Даже я раз вышел с ними – и потом возвращался в офис по стенке, ощущая, как пол под ногами раскачивается, точно палуба корабля.
Закончили поздно, последние разбредались ближе к полуночи – и мы с Виталиком были в их числе. Шумной гурьбой спустились на первый этаж, вывалились на крыльцо.
– Не для меня-я-я-я-я, – гудели мужики. – Цвете-е-е-е-ет река-а-а-а…
Редкие женщины – из оставшихся до конца – уже рассаживались по такси, сверкающую блестками секретаршу забирал обожатель на Дастере.
Минута, другая – и мы с Виталиком остались на парковке одни. Я позвонил Смирновой, отчитался, что жив, здоров и собираюсь домой, пожелал ей сладких снов и собрался уже было вызывать мотор, как вдруг увидел, что пьяный вусмерть, раскачивающийся и не способный стоять ровно Виталик отрывается от асфальта и медленно поднимается в воздух.
Мотор вызывать было нельзя.
– Виталик! – позвал я. – Ты чего вы… вытворяешь, а?
Виталик – в своих наушниках – меня не слышал и поднимался все выше. Я шагнул в его сторону, подпрыгнул как мог, постарался ухватить его за ногу – не достал.
– Виталик, блин! – выругался я. – Спа… спалишься…
Я огляделся испуганно и выдохнул – никого. Пустая парковка, темные окна офисов, а с дороги и от заправки нас не видать – за липами.
Дни тогда стояли жаркие, ночи – теплые, и липовая листва блестела от клея – днем на солнце, ночью от фонарей – под ней боялись ставить машины. Липой же сладко, дурманяще пахло на всю округу.
– Виталик!
Виталик завис метрах в четырех над землей – как раз на уровне наших окон – и точно улегся, как ложатся купальщики на воду спиной. Лежит себе и руками-ногами перебирает потихоньку – и плывет еле-еле, как от ветерка, над парковкой. А я стою внизу и смотрю: парковка, офисные окна, в свете фонаря липа блестит, и на фоне сине-фиолетового, в звездах, неба плывет, значит, малый в свитере, ногами-руками шевелит.
Увидит кто-нибудь – и решит, что умом тронулся!
«А ну как он сейчас… – подумал я с пяьной тревогой. – Из режима полета выйдет – да и шмякнется на асфальт».
И так я здорово за него перепугался – это ж и я ему наливал, если что, и виноват буду.
– Виталик! – кричу. – Спускайся давай!
И шагаю за ним.
Не слышит – летит себе как воздушный шар. К ограде парковочной летит!
А за оградой-то – промзона. Где мне его потом ловить?
Бросился я ему наперерез и полез на прутья. Чуть не свалился, рубашку извозил, но вскарабкался-таки на нужную высоту, вытянул руку – ловлю!
И когда Виталик подплыл, я его остановил сперва, а потом аккуратно, за свитер, потянул вниз.
– Что? Чего… – забормотал он, хмурясь с закрытыми глазами. – Не пойду никуда…
Потом разлепил веки, посмотрел на меня так, словно видел впервые, оглянулся и из горизонтального положения перешел в вертикальное – приземлился нетвердо, закачался. Я спрыгнул следом.
– Ну ты, Виталик… даешь, блин… Чуть не спалил контору…
Виталик посмотрел непонимающе, потом выпучил глаза и, зажав ладонью рот, побежал к газону.
Ехать на такси он отказался – нацепил наушники и твердеющей на глазах походкой потащился в сторону дома пешком.
Кроме коллег я как-то разговаривал про Виталика с завхозом – строгим приземистым мужичком, удостаивающим чести прямого взгляда, глаза-в-глаза, только директоров. С остальными он говорил, глядя мимо собеседника куда-то вдаль – точно тяготился общением и считал мгновения до тишины.
Завхоз ходил и весь позвякивал – многочисленные карманы оттягивались под весом ключей, отверток, гаек и шурупов, шестигранников и еще Бог знает чего. Казалось, он нарочно собирал все, что может позвякивать, и набивал этим свои карманы.
– Летает… – бормотал он, глядя мимо меня на заправку. – Летает…
– Нет, вы вообще понимаете? – горячился почему-то я. – Человек летает!
– Летает! – фыркал завхоз. – Ты вот молодой еще просто, а я такое видал, что Виталик этот твой…
И завхоз поджимал пренебрежительно губу.
– А что видали? – спрашивал осторожно я.
Завхоз долго вздыхал, глядя на заправку.
– Видал… Видал… Я, брат, такое видал, от чего у тебя сердечко не выдержит. Ты вот знаешь, как моряки на севере в шторм канаты на палубе закрепляют? А как бурильщики… на том же севере… А, – завхоз махал рукой. – Что тебе рассказывать, ты ничего, кроме бумажек перед глазами не держал.
Он так внимательно смотрел мимо меня, что я даже оглянулся – что там такое, на заправке?
– Потому так и удивляешься, – подытожил завхоз и снова фыркнул. – Летает… подумаешь.
Он развернулся и зашагал, позвякивая, по своим делам.
– А если тебе, Виталик, это все монетизировать? – предложил я, вернувшись в офисную кухню.
– К-как например?
– Ну, – задумался я. – Шоу там какое-нибудь организовать…
– Ш… ш-шоу? – схватился за сердце Виталик. – В-вот уж с-спасибо.
И он, заикаясь, пояснил, что не хочет быть «экспонатом» – тем более за цирковой карьерой обязательно последует та самая публичность, которой он всеми силами пытается избежать.
***
Спустя полтора-два месяца после корпоратива мы с Виталиком вместо обеда отправились вглубь промзоны – чтобы провернуть кое-какой эксперимент и кое-что проверить.
Виталик упирался, но я его уговорил.
– Максимальная высота твоя, – убеждал я его, – допустим, четыре метра.
– Н-ну.
– Но мы же на втором этаже – и ты летаешь, как ни в чем не бывало, под потолком. Так?
– Н-ну.
– Вот тебе и ну. Получается, у тебя высота полета – четыре метра не от уровня… земли там или моря. А от той поверхности, с которой ты стартовал.
Виталик начинал понимать.
– То есть окажись ты на крыше небоскреба, ты летать будешь в тех же ста этажах от земли плюс четыре метра.
Виталик кивал неуверенно.
– А если ты раз, – я указывал ладонью направление, – и вылетишь за пределы крыши. Или просто стартанешь с края…
– Н… нахрен н-надо такое.
Виталик поежился.
– Да я же не предлагаю небоскреб искать! – рассмеялся я. – У нас и небоскребов-то нету, максимум шестнадцатиэтажка, всего одна. А принцип! Принцип понять! Тут вон и гаража хватит.
И мы, конечно, сразу подумали про промзону – густо усеянную гаражами. Под боком такое сокровище – что еще нужно?
Часы над дверью сообщили о времени обеда, офис засуетился, в кухне загудела микроволновка, защелкали, являя благоухающее содержимое, множество контейнеров. А мы с Виталиком выскользнули на улицу – голодные – обернули здание, миновали ржавые ворота в гроздьях вывесок и зашагали по дороге, уходящей вглубь промзоны.
Мимо нас плыли ангары, парковки, административные кирпичные коробки – и повсюду сновали люди. По мере удаления от ворот их – людей – становилось все меньше, коробки и ограды выглядели запущеннее, у дороги густо росла высокая трава, лезла изо всех щелей, и в ней тут и там копошились с писком, точно мыши, воробьи. День стоял теплый, но теплый уже почти по-осеннему, солнце не палило, а просто грело себе и грело. Над дорогой клубилась пыль.
Наконец, люди совсем перестали попадаться, а вместо каких-то контор и пунктов сбора лома потянулись вереницами гаражи. За нами увязалась дворняга, я на нее шикнул. Гаражный лабиринт петлял, раздваивался и дробился, уводил нас все глубже и глубже, и за все время мы наткнулись только на одного представителя рода человеческого: грузный мужик свешивался над мотором сверкающей одиннадцатой лады и, кряхтя и поругиваясь, орудовал разводным ключом. На нас он не обратил ровным счетом никакого внимания.
– Ну, хорош, наверное, – остановился я спустя три-четыре развилки после мужика. – Тут хоть облетайся.
Виталик огляделся и согласился – а затем и впрямь взлетел, навернул круг над дорогой, поднялся повыше и оказался на крыше ближайшего гаража.
– Погоди, я тоже залезу…
Я поплевал на руки и полез к Виталику, хватаясь за нагретые солнцем скобы ворот.
– Д-давай пом-могу…
Виталик протянул мне руку, но я фыркнул и влез сам, протершись животом по шершавому рубероиду.
– Рубашку изговнякал, – сообщил я. – На что не пойдешь ради науки!
Перед нами расстилалось черно-серое одеяло гаражных крыш – склеенное из разноразмерных лоскутов, прорезанное щелями и прорехами, истыканное столбиками труб.
– Красота! – воскликнул я.
Мы прошли немного – перешагивая редкие расщелины – а затем я облокотился на трубу, накрытую жестяным колпачком.
– Поехали, Виталик. Давай на максимум.
Виталик огляделся, затем взлетел, повисел немного над гаражами, поболтал ногами.
– Теперь давай к краю… – я вытянул шею. – Тут невысоко вроде.
Виталик чуть снизился, потом медленно подплыл к краю крыши, завис над ним. Выдохнул шумно носом и качнулся за пределы края. Тут же кувыркнулся и вернулся.
– В… в-вниз потянуло!
– Сильно потянуло? – окликнул его я. – Упал бы?
Виталик пожевал губу.
– Д-да врод-де нет… Щ-ща…
Он снова подлетел к краю, выставил вперед ногу – высунул ее за пределы крыши, точно воду в реке щупал, не холодная ли. И накренился, замахал руками.
– Т-тянет просто, н-не упаду!
Он восстановил равновесие и снова вставил ногу, за ней тут же – вторую. Потом подался вперед, оказался не над крышей, а над дорогой и плавно снизился – на высоту гаража.
Завис и развел руками – такие, брат, дела.
Он шагнул на гараж, взлетел снова, снова спустился к дороге – и проделал это раз десять в разных вариациях, вспотел даже, руками намахался. Эксперимент показывал, что Виталик способен висеть в четырех метрах от любой поверхности, которая находится под ним. Меняется высота поверхности – меняется сообразно ей и высота полета.
– Все ясно, Виталик, – махнул рукой я. – Хватит мучаться.
Виталик приземлился рядом и пожал плечами – хватит так хватит, я же говорил, что ничего путного не выйдет.
Он, конечно, такого не говорил.
Не знаю, приуныл ли Виталик – а я, признаться, малость приуныл. Как будто это мою способность летать испытывали. Но виду, конечно, не подал. А потом осмотрелся и вспомнил детство, как сновали муравьями по таким же вот гаражам – к неудовольствию собственников. И стало мне как-то и печально, и весело – и все это легло на расстройство от того, что Виталику выше, чем на четыре метра, не взлететь… Перелез я на соседнюю крышу и уселся на небольшом бортике – обшитом тем же шершавым рубероидом. Уселся и свесил с него ноги – как в детстве.
– Давай посидим малость, – предложил я. – Сто лет на гаражах не сидел.
Виталик угукнул, подошел и сел рядом, тоже ноги свесил. И какое-то время мы сидели так, глядя вдаль. Широко, до самого озера разбегалось одеяло темных крыш, за ним горела огнем в солнечных лучах вода. За озером поднимались точно из земли вырастали домики – пятиэтажные панельки, редкие, невпопад втиснутые среди мелюзги, новостройки. Над городом лежало синее, в обрывках облаков небо, в нем, высоко-высоко, на страшной какой-то высоте сновали птицы. Еще выше – я увидел – полз белой козявкой самолетик.
«А еще выше, – подумал я, – спутники там всякие, планеты, звезды».
И не верилось, что за этой синевой еще что-то есть, казалось, что синева эта – невообразимо высокий, но все же потолок, выкрашенный аккуратно и равномерно.
Пахло пылью и теплым, горячим почти, рубероидом – сидеть на нем было приятно, точно на печке. Мы с Виталиком смотрели вдаль, на тот берег, на облака – и каждый думал о своем. Я думал о том, что родился в этом городе, столько лет в нем провел, полюбил его, наверное, но, конечно, не останусь здесь надолго – о карьерном росте я предметно не думал, но нельзя ведь останавливаться, надо искать, стремиться к чему-то, добиваться, брать новые высоты. Потом снова вспоминал детство – гаражи, озера, пыльные дороги и низкие, в зелени, дворы. Потом думал про Виталика и представлял – а ну как мы бы с ним подружились тогда, мальчишками! Вот его полеты пришлись бы кстати! Вот были бы приключения! Летающий друг! Да любой только мечтать об этом мог! А теперь… Ну а что теперь? Проверили вот гипотезу, сейчас пойдем в офис – кнопочный. На следующем корпоративе прослежу, чтобы не напивался – чтоб не унесло.
О чем думал Виталик, я не знаю. Слышно было, как играет в его наушниках – болтающихся на шее – музыка: «цик-цик-цик… у-у-у-у… цик-цик-цик».
Посидели-посидели и пошли работать.
***
И стал я, удивительное дело, ловить себя на том, что к Виталику – к его, скажем так, особенности – понемногу привыкаю. Уже и не ёкает в груди, не учащается пульс, не шевелятся на затылке волосы – волосы давно шевелиться перестали, на самом-то деле – ну летает себе человек, пусть летает, молодчина. Уже я не приставал с просьбами, и с расспросами не приставал, и экспериментов никаких не придумывал – а если заходил в серверную и видел, что Виталик болтается под потолком в своих наушниках, так я просто похлопывал его по щиколотке и спрашивал, что требовалось. А спросив – уходил.
Каким-то краешком ума я понимал, что привыкать к такому нехорошо, непорядочно даже – но тут же вспоминал, что человек способен привыкнуть практически ко всему: хоть к летающим сисадминам его посели, хоть к… великанам-завхозам, он через какое-то время начнет не хвататься за сердце, а зевать и пожимать плечами.
А потом навалилось на меня работы… Вот где не помешала бы какая-нибудь суперспособность – только не летать, а, например, время останавливать, добавлять в сутки еще часов десять-пятнадцать, чтобы все успеть. Я с головой ушел в бумаги, и если боковым зрением замечал, что Виталик вдруг зачем-то парит – паутину там из угла стягивает или лампу вкручивает поплотнее – то даже головы не поворачивал.
– Молодец, – хвалил меня директор. – Хорошо справляешься. Скоро с компаньонами новыми будем работать, назначу тебя ответственным.
Мало мне было ответственности – держи-ка, брат, еще.
Но с компаньонами – новыми – вышла презанятная штука. Потому что на них, оказалось, работал мой однокурсник – бывший двоешник и прогульщик.
– О! – воскликнул он, впервые встретив меня в своем офисе, и округлил глаза. – Какими судьбами?
Я вкратце обрисовал, какими – и мы стали держать связь. И даже помимо рабочих вопросов обсуждали житейские – за бокалом пенного, например, однокурсник выпить оказался не дурак. То университет повспоминаем, то над начальством посмеемся.
– Я тут перекантуюсь малость, – признавался однокурсник. – И рвану в Москву.
– А что там?
– А там у меня брат уже впахивает, я к нему пристроюсь.
Он смотрел на меня оценивающе, отпивал пива.
– А давай к нам.
– Куда?
– Да в Москву! Сейчас брат освоится – позовет меня. Я освоюсь – позову тебя. Ты освоишься – еще кого-нибудь подтянешь. Хорошие люди везде нужны!
Мне было лестно, что меня считают хорошим человеком.
– Ну… – тянул я. – Вроде бы и неплохо, а надо подумать.
Но уже понимал, что глупо отказываться от таких предложений.
– Думай, дружище, думай. Только с ответом не затягивай, чтобы я знал – рассчитывать мне на тебя или нет?
И при следующей встрече – рабочей – я ему сказал уверенно:
– Рассчитывай.
Он кивнул довольно, потряс мне руку.
А Виталик тем временем – пока я зарывался в бумаги и обсуждал за бокалом пенного планы покорения столицы – Виталик тем временем встретил девушку по имени Катя. Встретил, влюбился, Катя ответила взаимностью – и закрутилось-завертелось.
Теперь по офису Виталик даже если просто ходил, ногами, то, казалось – летит.
– Виталик-то наш, – улыбались бухгалтера, – совсем расцвел.
Виталик краснел за мониторами, стучал пальцами по столешнице.
Катя оказалась худенькой – дунет ветер и унесет – и робкой. Волосы у нее были русые, глаза – светлые, она тоже, как и Виталик, носила очки, и из-за них светлые глаза ее казались огромными, непропорциональными лицу.
– Здравствуйте, – поздоровалась со всеми Катя, когда Виталик зачем-то привел ее в офис. – Катя.
– Здра-а-авствуйте, Катя, – затянули наши женщины. – Вы уж нашего Виталика береги-и-ите, он мальчик хоро-о-о-оший.
– Постараюсь, – смущенно улыбнулась Катя, Виталик увел ее за руку на кухню, и мы все слушали через дверь, как они шушукаются и звенят ложками.
– Виталик, – спросил я, когда Катя ушла. – А Катюха-то знает?..
И помахал руками на манер крыльев.
Виталик покачал головой – не знает.
– А будешь говорить?
Виталик пожал плечами.
– Поздравляю, дружище, – сказал я искренне. – Вы отличная пара.
Они и правда друг другу подходили – почти как мы со Смирновой.
– Пора бы тебе перестать быть Смирновой, как ты считаешь? – спросил я ее, упав на одно колено как будто ради того, чтобы завязать шнурки.
И протянул кольцо – прямо посреди торгового центра, между шубами и обувью.
Решился, получается.
Смирнова рассмеялась, потом расплакалась, потом снова рассмеялась – не переставая плакать – позвонила маме и я услышал, как мама ее – моя будущая теща – тоже не то плачет, не то смеется, не то откашливается.
Предложение я сделал, когда однокурсник уже вовсю осваивался в Москве. Я понимал, что уезжать без Смирновой нельзя, а если так, то и Смирновой ее оставлять не вариант.
Свадьбу играли скромно – родней, без свидетелей даже. Экономили ради переезда, чтобы в столице иметь какой-никакой разбег. Хотя однокурсник заверял, что беспокоиться не стоит – дела идут в гору, Москва на то и Москва, расширяйся не хочу.
Спустя месяц после свадьбы я положил на стол директора заявление об увольнении. Спустя еще две недели – дело было в феврале, за окнами мело и вьюжило – накрыл в офисе стол. Прощальный, так сказать. Думал, что напьюсь и буду танцевать – как тогда – но нет, не напился и не танцевал. Да и никто не напился – и тем более не танцевал. Посидели чинно-благородно, поцедили вина, поели салатов с бутербродами, вспомнили, каким я приходил, сравнили с тем, каким ухожу.
– Каким ты был, – напевала бухгалтерия, – таким ты и остался…
И все хохотали.
Тем вечером я в последний раз увидел, как Виталик летает – он вылез из-за стола и, чтобы не идти через офис, перелетел сразу к своему месту, поставил телефон на зарядку. Перелетая, он обернулся вокруг своей оси, чтобы не зацепить свисающую с потолка новогоднюю звезду. И остался рядом с телефоном – переписывался с Катей, не иначе, улыбался экрану.
Весной мы со Смирновой – которая уже была не Смирнова – переехали. Родителям пообещали, что в случае чего – вернемся, а не останемся бродяжничать или ночевать по вокзалам.
Возвращаться не пришлось. Однокурсник не обманул, с работой все было в порядке. Я шустренько влился в коллектив, наловчился вставать с рассветом – чтобы успеть – и досыпать по пути в офис. Через год мы уже перебрались ближе к центру – повезло с квартирой. Тогда же, через год, в мае, я приезжал к родителям – и отчего-то вспомнил про Виталика, позвонил ему, предложил встретиться.
– Д-да, д-давай, – согласился Виталик.
Он прибыл в назначенное место с опозданием – запыхавшийся, в свитере и очках, но округлившийся немного, с поблескивающим на безымянном пальце кольцом.
– Катюха?
– А к-кто же еще? – расплылся Виталик в улыбке.
Мы заказали по бокалу, тарелку с закусками – что за цены, смех один после Москвы – и завели обычный для таких встреч разговор, в котором новости перемежаются с воспоминаниями.
Виталик до сих пор работал в прежнем офисе – кнопочном – и уходить из него, кажется, не собирался – на мое место директор взял сонливого и медлительного мужика с массой полезных знакомств. Виталик и Катя поженились вскоре после нашего со Смирновой отъезда – слетали на море, потом какое-то время жили у Виталиковых родителей, а теперь снимали квартирку на том берегу озера, в одной из новостроек.
– Д-десятый этаж, – говорил Виталик. – Вид зашибенный.
Заикался он значительно меньше, чем раньше.
Мы со Смирновой жили на семнадцатом – но смотрели окна в окна соседям.
В офисе дела шли хорошо, серверную перенесли на третий этаж – в помещение попросторнее, то самое, где прежде работал мой знакомый. Куда делся знакомый и его коллеги, Виталик сказать не мог – съехать съехали, а отчего и куда…
Виталик захмелел, разговорился, поделился своими достижениями – фонотека увеличена втрое, Катя сама пишет музыку, сводит ее в специальных программах. Я слушал и радовался. В баре, который мы выбрали, было тепло и тесно, окна были открыты по-летнему, со всех сторон звучали голоса, под потолком крутили на мониторе клипы – я размяк и сам против обыкновения запьянел.
Когда вышли и стали прощаться, я огляделся по сторонам, увернулся от летящего наперерез майского жука, и спросил вполголоса:
– Ну а… – я замялся. – Сказал-то? Кате?
Виталик посмотрел непонимающе, потом вскинул голову – а, вот ты о чем.
– А я в-все, – развел он руки в стороны. – Н-не, – огляделся по сторонам. – Не летаю.
Я удивился.
– О, – только и смог сказать я.
Потом подумал и спросил:
– А почему?
Виталик пожал плечами и улыбнулся:
– Не знаю. Р-разучился.
Я ему, конечно, не поверил. То есть я сперва поверил, а потом, когда ехал в такси, то пораскинул мозгами и пришел к выводу, что Виталика теперь, конечно же, бережет Катя – он ей все рассказал, и она приняла его, еще сильнее, быть может, полюбила и, конечно, уговорила шифроваться. Никаких полетов на людях, никаких разговоров об этом даже. Летай дома – или на природе, на пикнике, например. Ходят же они с Катей на пикники. Мы со Смирновой ходим – в ближайший парк. Каких-то полчаса пешком – и вуаля, на месте.
С той встречи прошло больше десяти лет. Я сперва работал в Москве, потом ездил открывать филиал в Нижнем, жил там вместе со Смирновой почти два года. Потом мы перебрались в Питер, потом снова вернулись в Москву. Смирнова покруглела, я тоже покруглел, у нас родилась дочь. Утро мое начинается с зарядки, но досыпаю я по-прежнему в метро. Однокурсник превратился из однокурсника и коллеги в друга семьи – и со своей Олей он регулярно приходит к нам в гости. Летом мы все вместе катаемся в Карелию и дышим чистым воздухом.
Про Виталика, про то, как он летал – в серверной или на кухне, или над парковкой – я время от времени вспоминаю. Это тогда, уезжая, я не удивлялся, потому что привык – а с годами… отвык, наверное. И если я верю в то, что мне не приснилось, что я не нафантазировал сам себе такую эпопею – сомнения редки, но случаются, я вообще теперь привык сомневаться во всем на свете – если я верю в то, что присутствовал при полетах человека без каких-либо вспомогательных средств, то я воспринимаю случившееся не только как чудо, но и как прощальный подарок мне – от, простите патетику, юности, от нашего захолустья, которое без Виталика неизбежно казалось бы совсем уж скучным на фоне мегаполисов. Иногда мне хочется позвонить Виталику, написать – расспросить, как он живет, не «научился ли заново кое-чему» – но я останавливаю себя, потому что боюсь прикоснуться к сказке, боюсь, что она заколыхается, поменяет свои очертания… Нет уж, пусть лучше все остается таким, какое есть – было и было, не нужно никаких продолжений, и так на всю жизнь впечатлений хватит.
Смирновой я все-таки открылся – на втором-третьем году брака. Она улыбнулась, кивнула понимающе – летающий сисадмин, само собой, ложись уже спать. Я не стал ее переубеждать – сказал и достаточно, с меня взятки гладки. Однажды ляпнул и в разговоре с однокурсником, разоткровенничался – но тут же одернул себя, расхохотался нарочито, добавил, что директор читал мысли, а начальник отдела безопасности проходил сквозь стены.
– Полезное умение для безопасника, – поддержал шутку однокурсник. – А вот зачем сисадмину летать – непонятно. Пусть бы лучше… ну там, техникой управлял.
– Он и так управлял, – щелкнул пальцами я. – На то он и сисадмин.
Наши сисадмины похожи друг на друга как две, три… пять капель воды: все они спортивного вида, бородатые, будто, лесорубы – а вместо очков обходятся линзами. Никого из них я ни разу не видел в свитере – прячут, наверное, по домам, в секретных ящиках, берегут как великую драгоценность. Иногда я забавы ради представляю, что и они умеют летать – все пятеро – и, запираясь в конференц-зале на свои летучки, кружат над столами и креслами, кувыркаются в воздухе, каждый в своих наушниках. Сталкиваются, ворчат недовольно, цепляют друг друга то рукой, то ногой.
Но большую часть времени я, конечно, ни о чем таком не думаю и не вспоминаю. Я живу, работаю, тороплюсь и успеваю, ошибаюсь и исправляю ошибки, строю планы и рисую графики на доске в конференц-зале. Я гуляю с дочкой и вожу в театр Смирнову, паркуюсь на платных парковках или трясусь в метро, хожу на фитнес и по вечерам читаю специализированные журналы или слушаю запись очередного онлайн-семинара.
Но иногда – редко-редко – мне снится, что я сам летаю: по нашему с одногруппником офису или по тому, давнишнему, или вообще по подъезду и квартире. Летаю как Виталик – невысоко, покачивая ногами и загребая руками воздух, чувствуя себя не то очень легким, не то погруженным в какую-то не-плотную, неощутимую, воду. Я просыпаюсь, обнимаю горячую и мягкую Смирнову – и мне хорошо.







_________________________________________

Об авторе:  ДМИТРИЙ ЛАГУТИН 

Дмитрий Александрович Лагутин — родился в 1990 году в Брянске. В 2012 году стал выпускником юридического факультета БГУ имени академика И. Г. Петровского. Работает юристом в сфере строительства, живет в Брянске. Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Тексты опубликованы в изданиях «Знамя», «Москва», «Новый берег», «Нижний Новгород», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал», «Дальний Восток», «Лиterraтура», «День литературы» и др. Лауреат премии журнала «Нева» (2021 год). Победитель международного конкурса «Гайто» (2023 год). Рассказы переведены на китайский и немецкий языки.скачать dle 12.1