Редактор: Сергей Баталов
Предисловие Сергея Баталова: стихи Галины Климовой — это всегда обращение к настоящему, всегда — апелляция к тому подлинному свету в себе и в мире, который позволяет жить в окружающей действительности. * * *
Откроешь стихи без названия —
как новый трёхзвёздный отель
где-то в медвежьем углу мироздания.
Вид из окна: метель,
бесчеловечная,
без знаков препинания,
плюётся по-людски,
рифмуется, смеётся —
чур, чур меня! —
по междустрочью вьётся
от скуки и непонимания.
Стихи замётаны, заметены —
формат один:
бумажный воздух, божий карантин,
всё — на дыбы от хвори, от испуга,
но
сладко пахнет белый керосин…Включись,
мы — свет вдвоём,
то вспыхнем, то замрём,
не постояльцы, не жильцы,
не друг без друга
* * *
Зелёный чай, горячие баранки —
так можно жить, пока стоит зима,
и дух пятидесятого псалма
согреется на здешнем полустанке
и утолит убогие дома.
Забрезжат цветом чахлые герани,
и ходики,
как в прошлом ходоки,
пойдут,
но против солнца,
вопреки —
за гранью света или же на грани —
и мне остановить их не с руки.
Зачем? Куда?
Всему своё движенье.
Почтовые навстречу поезда.
И не забыть,
не вспомнить никогда,
откуда к нам приходит утешенье.
* * *
К тебе придёт собака-терапевт.
Ко мне придёт — собака-поводырь.
Под белы руки подведут под монастырь,
где каждый будет в свой черёд
утешен и отпет.
Лист ожидания — наощупь белый свет,
горячим сургучом — четырёхпалый след,
собака-поводырь учуяла дорогу.
Живая очередь.
— Кто здесь последний к Богу?
* * *
Лодка, лодка — глаз реки,
видит всё насквозь:
на мели сидят мальки,
звёзды спят, как поплавки,
люди спят поврозь.
Голые,
спиной к спине,
на волне или на дне
в бредне полновесных снов,
на житейской глубине,
где ты сам себе улов.
А не спишь —
раздрай, размёт…
Лодка видит, да неймёт.
* * *
По Смелякову ни одна слеза пролита.
С похмелья спал пристрелянный наган.
И водка кончилась — не море-океан.
— Где ж ты, хорошая девочка Лида?
— И эта фифа,
Любка Фейгельман?
Беретка кенгуровая, баретки, шорох платья.
И в рифму — в яблочко — бил безответно взгляд,
Погиб поэт.
Он в лагерном бушлате
повёл в киношку Любку на последний ряд.
Там джазовые закипали трубы,
хлебнувши лиха, спорили с лихвой
про Любкины глаза, блестевшие листвой,
и про вишнёвые с горчинкой губы.
Со Смеляковым я и рядом не стояла,
не закрутила с ним безбашенный роман,
лишь с ревностью стихи его глотала…
И Ксенья Некрасова
вся клокотала,
латая клевером худой его карман.
Всё эта фифа,
Любка Фейгельман…
ПАМЯТЬ О ПАЛИЦАХ Едва отменят мёртвый час,
воскреснут сны цветные
как цветомузыка для глаз.
И воздух в пляс.
И мы — родные
по группе крови, по любви —
дитя,
старуха
и скитальцы.
Зазря овраг разлукой скалится,
клокочут в окнах соловьи:
— В Москву, в Москву…
А лучше в Палицы!
Там тёплый дом и тёмный лес,
и кофе не бежит из турки.
Дитя играет с солнцем в жмурки,
и образ жизни — не исчез.
* * *
Детство дословное, дословесное
неизъяснимо —
жесты, ужимки, гуление, трепет…
Если согласные мимо,
гласные — в крик,
гласные — в лепет.
Ау, о, уа, а —
плачем спелёнутые слова,
и сквозь немоту напрямик
прорежется речи родной материк.
ТРИ ВЯЗА Как вы там в Ногинске без меня,
ребятня,
дворовая родня?
И Клязьма,
тормозная на мели,
и тощий лес, на кладбище кивая?
И рельсы ни гу-гу —
лишь стон из-под земли
злодейски убиенного последнего трамвая.
Как вы там в Ногинске,
кореша,
три отвязных на Советской вяза?
Дупло на вылет,
на вырост душа.
Жесть —
эти медные трубы местного джаза,
их вьюжный заезженный фьюжен!
Кто там в валенках? И на лыжах…
Девочка Сольвейг
с песней всё ближе.
И другой рай в райцентре не нужен.
Широколиственна память крон,
где майских жуков залётная стая.
Вязы шершаво шумят с трёх сторон,
а с четвёртой — кто,
отпрыском к ним прирастая?
* * *
Февральскую лазурь уже не отменить:
Грабарь и Пастернак — холст и страница —
навзрыд молчат,
и праздником горят
их страждущие света лица.
Прилётных
голосов раскатистый маршрут,
как небослов
— весь наизусть и громко.
Грачей родные гнёзда на берёзах ждут,
проталины — тепла,
и женщина — ребёнка.
ЛЕСТНИЦА ЯКОВА На Таганке —
п
од ноги смотри, не споткнись! —
там на эскалаторе в час пик —
вверх-вниз,
вверх-вниз
живая лестница
от многоэтажки небес до земли,
а по бокам
торшерами хрупкие хрустали,
там будто школьники в столицу на парад,
ангелы парами,
ангелы в ряд
барагозят, бузят и вот-вот воспарят.
Крылья у них в рюкзаках за спиной,
кто — в город,
кто — на Кольцо,
лишь один летел и летел надо мной,
но стрёмно глянуть ему в лицо,
чтоб саечку не схлопотать за испуг.
— И если лестница рухнет вдруг,
ангелов кто спасёт?
Проснулся Яков, и взор на восток:
та же лестница с неба
и сонмы пламенных лиц,
на детей похожих,
а в профиль — на птиц…
— Ангелов или меня
в час пик испытует Бог?
* * *
Ярославу «Не рыдай Мене, Мати»
Канон Великой Субботы, ирмос 6Разлука больше, чем пустыня Руб-эль-Хали,
но жарче жизни,
ветреней любви.
Чужие звёзды спят и видят стать родными,
не спит лишь мать
и наяву
беду отводит, как грозу.
Хвали верблюда, сокола, гюрзу,
хвали хамсин — как сын за солнечное имя!
И дюны стронутся,
и грянут пылко в лад:
во имя Твое…Непостижимое уму здесь инобытие,
и воздух знойный мреет, чуть робея
под сон песчинок на усах скарабея
в тени серебристой полыни…
—
Не рыдай мене, сыне! * * *
Миру миро —
не «Миру — мир»,
не транспарант на праздничном параде,
не вдовами оплаканный плакат.
Это жён-мироносиц рассвет-отряд
в путь выдвигается Христа ради:
в слезах Богоматерь, подруги, родня
по мёртвой осыпи безбожного дня
к пещере, где Тело Его…
Им ли смерти бояться?
Их семеро лишь — не двенадцать,
и горлицей Магдалина — не поймать, не угнаться.
Миро,
как море ручной работы,
в алавастровом дышит сосуде.
— Чтобы всё по-людски.
Мы же люди?!
А Сын Человеческий — лучший из нас!
Видит, вход распечатан, пещера пуста.
— Украли Господа!
Украли Христа!
И ангел, человечьим разбуженный криком,
померк и крылами, и ликом:
— О ком ты, жено? Тебе кого?
— Хватило б любви мне найти Его!
Где Он, укажи?
И услышала ухом телесным — воздух дрожмя дрожит:
— Мария!
— Учитель? Ты жив?
И было припала к ногам, но Он вдруг строго:
— Я ж ещё не восшёл!
Я на полпути к Отцу Моему,
к общему нашему Богу!
И горлицей взмыв, Магдалина почти с небес
великую возгласила весть:
— Апостолы, братья, вы здесь?
Христос Воскрес!
* * *
Позднее яблочко — жёсткая дичка,
старородящего сада наличка,
не по зубам холодам.
Завязь на зависть прожорливой белке,
зря, что ли, с солнцем играли в гляделки?
Жизнь на весу — чехарда!
Точка опоры в тебе — сердцевина,
семечки — отпрыски, семки — судьбина,
в яблоках кони и города,
там кроме гари, горя и засух
райского яблочка ветреный запах
ветхозаветного…
как никогда.
_________________________________________
Об авторе:
ГАЛИНА КЛИМОВА Поэт, переводчик, прозаик. Автор 9 поэтических сборников и 3 книги прозы. Родилась в Москве. Закончила географо-биологический факультет Московского государственного педагогического института имени В.И. Ленина и Литературный институт имени А.М. Горького (семинар Евг. Винокурова). Первая поэтическая подборка вышла в 1965 г. в районной газете «Знамя коммунизма» (г. Ногинск). Печаталась в газетах «Советская Россия», «Московский комсомолец», «Литературная газета», в журналах «Дружба народов», «Арион», «Вестник Европы», «Континент», «Интерпоэзия», «Иерусалимский журнал», «Лиterraтура», «Радуга», в альманахах «Поэзия», «Предлог» и в антологиях («Антология русского верлибра», М.,1991; "Библейские мотивы в русской лирике 20-го века”. Киев, 2005). Заведующая отделом поэзии журнала «Дружба народов» с 2007 года. Член Союза писателей Москвы с 1999 года, Секретарь Правления Союза писателей Москвы и член Русского ПЕН-центра. Лауреат литературной премии Союза писателей Москвы «Венец» (2005) и премии «Серебряное летящее перо» международного поэтического фестиваля «Славянска преградка» (Варна, 2007). Стихи Галины Климовой переведены на болгарский, сербский, польский, чешский, армянский, китайский, голландский и другие языки.
скачать dle 12.1
