ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Новозеландский поэт Дэвид Ховард: «Я пытаюсь синхронизировать внутреннее время с внешним с помощью письма»

Новозеландский поэт Дэвид Ховард: «Я пытаюсь синхронизировать внутреннее время с внешним с помощью письма»

Редактор: Евгения Джен Баранова





Известный новозеландский поэт Дэвид Ховард, приехавший в Россию, чтобы поработать в писательской резиденции в Ульяновске, рассказал об особенностях литературы своей страны, о том, каких современных авторов из России знают в Новой Зеландии, о хореографии языка, письме как попытке контролировать неизвестное и о том, почему редактор должен стать невидимкой, чтобы писателя заметили. Также автор, продавший свой дом, чтобы путешествовать, поделился мыслями о том, каково это – жить без точки возврата, чем его удивила Россия, и о том, что общего между работой пиротехником на концертах «Металлики» и поэзией. Беседовала Гала Узрютова.

Дэвид, расскажи о тенденциях развития литературы в Новой Зеландии. Ты говорил, что в литературе страны настало время женщин?

Да, время писателей-мужчин закончилось. Большинство книг, издаваемых в Новой Зеландии сегодня, написаны женщинами – будь то пожилые женщины, которые берутся за письмо после того, как вырастут их дети, или студентки университетов. Литература маори претерпела еще более радикальные изменения: благодаря специализированным издательствам, авторы, ранее считавшиеся маргиналами, находят широкую аудиторию.
Пока все в порядке. Не так обнадеживает доминирование современной американской литературы как образца для подражания для многих наших ярких молодых авторов. Прозаическая ирония, которая характерна для Среднего Запада, урбанистическая болтовня, более уместная на тротуарах Нью-Йорка, ритм рэпа из Детройта – они повсеместны в нашей столице Веллингтоне, но для меня они звучат неуместно. Я воспринимаю их, скорее, как свидетельство незрелости, чем как образец для подражания для нашей культуры. Но моя точка зрения непопулярна.

С какими проблемами сталкиваются новозеландские писатели? Существует ли в стране какая-либо система поддержки авторов?

Мы новички – это и наша слабость, и наша (потенциальная) сила. Коренные маори прибыли сюда примерно тысячу лет назад, а активное европейское заселение началось только около двухсот лет назад. Так что эта земля для нас еще свежая. Здесь нет следов, которые бы указывали нам путь.
Но наш народ (4,8 миллиона человек) в основном рассматривает искусство как часть индустрии развлечений, а не как катализатор личностного и общественного роста. Нам не приходит в голову, что в любом существующем обществе искусство появляется вскоре после открытия человеком огня, что оно предшествует сельскому хозяйству, не говоря уже о капитализме. Искусство важнее для становления человека, чем многие другие «практические» виды деятельности. Для меня язык – это не что иное, как история бытия человека. Искусство способно созидать: оно помогает потребителю быть больше, чем просто потребителем, быть более полноценным.
Тем не менее, в Новой Зеландии есть несколько механизмов поддержки авторов, которые либо напрямую (через организацию Creative New Zealand), либо косвенно (через университеты) идут от государства. У нас практически нет традиции частного спонсорства, а модель государственно-частного партнерства в области искусства пока разработана на скромном уровне. В Ульяновске мне посчастливилось быть частью общества, которое понимает, что искусство не просто продукт потребления, а  катализатор. Оно помогает воплотить идеи в жизнь.



В России мы почти ничего не знаем о новозеландской литературе. О чем пишут новозеландские авторы? Существуют ли какие-либо сугубо «новозеландские» темы?

Новозеландские авторы ценят местное, будничное и бытовое. Я не против такого, но печальным (и ненужным) последствием этого является то, что они часто переходят на тривиальную тематику и популистскую сентиментальность. Если же они пытаются обратиться к политическим вопросам, это, как правило, часть чего-то личного, и поэты погружаются в бездну. 
К счастью, есть много других новозеландских поэтов. Меня впечатлили соседи Эмер Лайонс, Эмма Нил, Робин Мэри Пиккенс и Сью Вуттон из моего города Данидина. Все они разделяют, хотя и понимают по-своему утверждение Брехта о том, что политически неграмотный настолько глуп, что даже гордится этим.
Если я думаю о новозеландской поэзии, то представляю школьника в первом ряду, сидящего со скрещенными руками. Он не видит никого, кроме учителя и детской площадки, где художника  ценят только как того, кто должен развлекать. Если я думаю о российской поэзии, представляю школьника в заднем ряду с распростертыми объятиями. Глядя на десятки остальных, он то принимает позу одного, то жест второго, но затем отказывается и от того, и от другого. Думаю, российская поэзия важнее для решения извечного вопроса о том, как быть настоящим человеком, а не просто притворщиком, делающим вид, что рискуешь всем, потому что не веришь ни во что, кроме эфемерного (за которым в данном случае скрывается как раз материальное).

Российская классика хорошо известна в Новой Зеландии. Попадает ли современная литература России в Новую Зеландию? 

Издательство Lyttelton's Cold Hub Press опубликовало брошюры с переведенными Джеймсом Кейтсом стихотворениями Михаила Айзенберга (Level With Us), Николая Байтова (39 Poems), Алексея Порвина (Live By Fire) и Татьяны Щербины (An Offshoot of Sense). К сожалению, это мой единственный местный источник знаний о современных поэтах России. Еще более прискорбно, что самый «свежий» роман из России, дошедший до нас, – это «Мастер и Маргарита» Булгакова.

Дэвид, работая в писательской резиденции по программе «Ульяновск – город литературы ЮНЕСКО», ты написал поэтический триптих, часть которого посвящена воображаемому диалогу Сахарова и Обломова. При этом ты назвал Сахарова человеком действия, а Обломова – человеком бездействия. Занимаясь переводом твоего текста, я много думаю об этих двух состояниях. Иногда кажется, что это не диалог Сахарова и Обломова, а диалог западного и восточного мировоззрений.

Сахаров больше похож на западного человека, в том смысле, что он антропоцентрист и рационалист. Однако он не дуалист, хотя понимает, что такое раскол личности. Будучи эмпириком, он не умаляет влияния непосредственного опыта. Обломов в триптихе принимает некоторые восточные атрибуты, но весьма условно, как в мультфильме. Он ценит интуицию и молчание, однако не в состоянии сфокусироваться надолго; он скорее уклоняется от действия, чем следует цели, поэтому на духовный путь это не похоже. Сахаров – ученый и моралист, который превратится затем в диссидента. Он все больше осознает, какие поступки влияют на место человека в мире.

Ты был в России впервые, и она началось для тебя с Ульяновска, не считая нескольких часов в аэропорту Шереметьево в Москве. Что тебя удивило?

У меня до сих пор остается теплое чувство к городу. Когда я был в Ульяновске, у Дома Гончарова ко мне подошла элегантная женщина, которая обратилась ко мне по-русски. Когда я объяснил, что говорю только по-английски, и извинился, она заметила: «Как вам не повезло». У вас живут люди с юмором. Я был удивлен и воодушевлен тем вниманием, которое вызвала моя работа, но дело ведь не во мне. Просто в стране действительно серьезно относятся к литературе. Памятников Пушкину почти столько же, сколько и Ленину. В Новой Зеландии властям с трудом удается возводить писателей на пьедестал.

Что ты имеешь в виду, когда говоришь о двух состояниях писателя – быть видимы и не видимым?

Писатель должен двигаться от одного состояния к другому и обратно. Есть внутренние и внешние аспекты невидимости: как быть невидимым в процессе работы и как быть невидимым в мире. Эгоистичные амбиции необходимы для общественного успеха, но их нужно преодолевать во время работы, они мешают восприятию. Как отметил поэт Чарльз Олсон, одно восприятие должно вести к следующему восприятию. Писатель должен быть внимателен к работе, слушая молчание и призывая произведение к бытию. Вдохновение – для того, кто умеет слушать.
Кроме того, пока ты собираешь материалы для работы, важно быть невидимым для других. Я понял это рано. Когда мне было одиннадцать, я взялся за бумагу. Ездил на велосипеде по восточным пригородам Крайстчерча – уже тогда одного из беднейших регионов Новой Зеландии – и обнаружил, что был невидимкой. Люди спорили в саду, пока я стоял у их почтового ящика. Тогда я услышал много внутренней, домашней правды. Но как только работа сделана, писатель должен быть замеченным и услышанным. Поскольку я решил избегать этого в течение почти тридцати лет, прослыл «яростно независимым». Это долгое состояние невидимки помогло мне сделать работу самобытной, избежав внешнего давления. Однако из-за этого я упустил много возможностей.
Если говорить о предостережениях для молодых писателей, отмечу, что самый выдающийся автор будет и самым опасным для вас человеком. Он может похвалить вашу работу, но никогда не позволит вам превзойти его. Он не будет вести с вами диалог на равных, а только как с его последователем. При этом будет воспринимать вас, скорее, как чирлидера, а не независимого мыслителя. Важно иметь дело с тем, кого ты уважаешь, независимо от его статуса. Доверие – лучший катализатор роста. Оно убережет вас от всего недобросовестного.

Ты продал дом в Новой Зеландии, чтобы путешествовать по миру. Как долго ты живешь в таком состоянии, и как это на тебя повлияло? Каково это – жить без точки возврата?

Я стал странником в начале 2016 года. Это шаг в сторону от общества потребления. В путешествиях не возникает соблазна покупать вещи: как можно уместить их в рюкзаке, да и зачем? Я больше не в плену у вещей. Понимаю, что они имеют как эмоциональное, так и физическое значение, и способны помочь некоторым людям, но, скорее всего, они просто затуманят ваш взгляд на мир.
Сейчас я живу не ради денег, которые не имеют никакой ценности; я живу ради опыта, и он приносит больше, чем сбережения. Я уже отмечал, как и Чарльз Олсон, что стихотворение движется от одного восприятия к другому, как и жизнь в целом. Не имея точки возврата, я вынужден двигаться вперед, независимо оттого, насколько я уверен в выбранном пути. Я верю, что это делает мою работу живой.

До того, как всерьез заняться письмом, ты работал пиротехником на концертах «Металлики», Джанет Джексон. Но письмо, в какой-то мере, тоже игра с огнем. Возможно, еще более неконтролируемой игра. Насколько важен для тебя контроль текста, или ты можешь позволить тексту управлять тобой?

Чтобы быть писателем, нужно найти способ сказать то, что ты хочешь сказать. Писать  стихотворение – это  беседовать с мертвыми, пусть даже мимолетно. Миллионы людей, которых уже нет с нами, вкладывали в каждое слово свое значение. Письмо – это ритуал, а ритуал – попытка контролировать неизвестное.
Язык – это откровение. Если вы его слушаете, он расскажет больше, чем можно представить. В поэзии активно действует тишина, именно в ней раскрывается смысл. Недостаточно просто разбить текст; это может сделать симулякр стихотворения, не создавая какого-либо образа. Когда строчки устанавливают только ритм, который опирается на тишину в той же мере, что на ударный слог, в тексте отсутствует целостность, присущая хорошей прозе или поэзии. Линейность – это синтаксис активного молчания. Некоторые поэты переоценивают звук, который дают сочетания слов, в ущерб молчанию, которое вдохновляет.

Ты также работал редактором. Есть ли у тебя способ отличить настоящую литературу от подделки? Что для тебя важно в тексте? 

Редактирование – полезный способ вспомнить, что, будучи писателем, ты принадлежишь к сообществу как живых, так и мертвых. Я работаю только с теми писателями, которых уважаю; их тексты аутентичны, они пишутся для того, чтобы служить открытию, а не для демонстрации эго. Но даже хорошие авторы сталкиваются с трудностями, поэтому я стараюсь помочь писателю найти решение. Однако и редакторам редко удается избежать ошибок.
Мне повезло. В начале своей карьеры я редактировал издание «Curtainless Windows: Contemporary Russian Writing»  (1990 год), в котором представлены стихи Михаила Айзенберга, Татьяны Щербины, Александры Созоновой, Людмилы Стоковска и Сергея Стратановского, переведенные Джеймсом Кейтсом.
Что касается самой продолжительной редакторской работы, то это работа над книгой ушедшего поэта, которая заняла 11 лет. Это сборник стихотворений Иена Лони (1932-1988) «A Place To Go On From», выпущенный издательством Otago University Press в 2015 году. Я работал с черновиками более ста неизданных стихотворений. Загадка на загадке, спрятанная в 32 картотеках. Я дополнил все это личными документами семьи и друзей поэта. Встречался я с Лони всего два раза и оба раза спорил с ним, но то, что привлекло меня в его поэзии в начале проекта, держало меня до конца. У Лони была просто-таки судебно-экспертная объективность восприятия, означавшая, что каждое стихотворение находит отклик как в мозгу, так и в сердце, даже если лучшие слова не всегда были расположены в лучшем порядке. Когда книга, наконец, вышла, многие отметили, что до сих пор просто не осознавали, насколько прекрасным и значимым был  Лони как автор.  Могу сказать, что редактор должен стать невидимым, чтобы писатель стал заметным.

     Что означает для тебя написать стихотворение в физическом смысле? Как происходит письмо?

Написать стихотворение – значит попытаться создать космос из хаоса. Здесь есть некоторое насилие, но присутствует и удивление: они принадлежат друг другу, как вечность формируется временем (и наоборот). Как поэт, я знаю: всё, что со мной когда-либо случилось, продолжается до сих пор, и многие «вещи», которых никогда не было, тоже всё еще происходят. Вот почему я не журналист и не летописец. Очевидно, внутреннее время не следует за Гринвичем. Итальянский художник Франческо Клементе заметил, что в одной работе присутствует много времен. Я пытаюсь синхронизировать внутреннее время с внешним с помощью письма. Это возможно, потому что язык является (буквально) нелинейной историей «человека». Если язык наполнен молчанием, которое является историей вечности, то он аутентичен и рождает личность.
Но как я могу быть хореографом языка в стихотворении и сделать так, чтобы, когда слова покинут страницу, они не потеряли своего значения? Я взвешиваю слова, как если бы это были жесты танцора на сцене и читатель вынужден был бы следовать за ними, не чувствуя при этом руки хореографа. Конечно, когда текст только пишется, первый читатель является и единственным. Одно «я», которому нужно стать кем-то и чем-то большим. Я пытаюсь почувствовать это снаружи, выйдя за пределы себя.

Справка

Дэвид Ховард (1959, Новая Зеландия) – поэт, автор девяти книг, участник международных писательских резиденций, выставок и перфомансов, редактор. Его работы переводились на европейские языки, а книга «The Ones Who Keep Quiet» вошла в список лучших книг года по версии известного новозеландского журнала The New Zealand Listener. Среди литературных наград Ховарда: Mid-Career Writers' Award (2009), University of South Pacific Poetry Prize  (2011) и Robert Burns Fellowship  (2013).

Фото – Дмитрий Потаповскачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 209
Опубликовано 29 ноя 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ