Дмитрий Рябов, Александр Духнов. КАСТРЮЛЯ ОСОБОГО РЕЖИМА

Редактор: Кристина Кармалита


(поднадзорная комедия в трех действиях с эпилогом)



От авторов: На спецдаче под руководством майора МГБ работают два талантливых молодых человека: они придумывают анекдоты — «выпускают пар из общественной кастрюли».  Не обожжет ли их этим паром? Пьеса о том, что в идеологии нет понятия «мораль» — есть понятие «эффективное воздействие».


Действующие лица:

МАТВЕЙ ТЕРЕНТЬЕВ — 22 года, студент
ЛЕОНТИЙ МАКЛАКОВ — 25 лет, хореограф
ЗОЯ АЛЕКСАНДРОВНА ЛОСЬ — 35 лет, майор МГБ
КАТЯ ДУДКИНА — 20 лет, кухарка
ЗАХАР СИЛЫЧ ДАНИЛЮК — 40 лет, старшина МГБ


I ДЕЙСТВИЕ

1.

Кабинет. Скромная обстановка, портрет Сталина на стене. На столе телефон, за столом читает газету Зоя Александровна Лось, одетая в строгий костюм; волосы собраны в большой аккуратный пучок, похожий на шар. С первого взгляда ее можно принять за учительницу. Стук в дверь. Входит Матвей Терентьев.

ЛОСЬ. Фамилия?
МАТВЕЙ. Терентьев.
ЛОСЬ. Я вам, Терентьев, входить не разрешала.

Матвей, помявшись, выходит. Через несколько секунд снова раздается стук в дверь. Майор неторопливо дочитывает газету, бросает ее на стол.

ЛОСЬ. Войдите!

Входит Матвей.

МАТВЕЙ. У меня повестка на четырнадцать сорок, третий кабинет. Свидетель по делу
номер двести тридцать девять ка эр. Майор Лось З.А. вызвал.
ЛОСЬ. Как, говорите, ваша фамилия?
МАТВЕЙ. Терентьев. Матвей Терентьев, третий курс пединститута. Филфак.
ЛОСЬ. Повестку дайте.
МАТВЕЙ (подает повестку). Меня как свидетеля вызывали уже. Примерно год назад.
ЛОСЬ. И чему вы были свидетелем примерно год назад?
МАТВЕЙ. А товарищ майор скоро подойдет?
ЛОСЬ. Отвечать, когда спрашивают.
МАТВЕЙ. Извините, но меня вызвал…
ЛОСЬ. …майор МГБ Лось З.А.?
МАТВЕЙ. Да.
ЛОСЬ. Майор МГБ Лось Зоя Александровна — это я. Итак?
МАТВЕЙ. Я же не знаю ни про что…
ЛОСЬ. Терентьев, вы студент-филолог. Не ведите себя, как бановый шпан.
МАТВЕЙ. Кто?
ЛОСЬ. Слон в манто! Я повторяю — чему вы были свидетелем и что нового можете показать по делу номер двести тридцать девять ка эр?
МАТВЕЙ. Да я и свидетелем-то не был, просто слышал, что девчонки с истфака написали письмо в ЦК комсомола. Или в ЦК ВКП(б)…
ЛОСЬ. КПСС. После Девятнадцатого съезда наша партия переименована из ВКП(б) в КПСС. Стыдно, Терентьев, не знать.
МАТВЕЙ. Да я знаю, знаю! Просто забыл.
ЛОСЬ. Дальше.
МАТВЕЙ. Это всё.
ЛОСЬ. Что ж вы у людей время отнимаете? Идите, Терентьев, идите — учитесь в вашем пединституте. Учитесь строить коммунизм! Нам нужна достойная смена.
МАТВЕЙ (идет к двери, останавливается). Вы повестку не отдали. Для деканата…
ЛОСЬ. Вот, возьмите.

Матвей берет повестку, направляется к входу, снова останавливается.

МАТВЕЙ. Вы ее не подписали. Для выхода…
ЛОСЬ. Да? Давайте, подпишу. (Берет повестку, откладывает в сторону; снимает телефонную трубку, набирает номер.)Присядьте пока. (В трубку.) Дайте 00-57. Что у вас там, старшина? Хорошо. Пусть пляшет. Да. Старшина, не умножайте сущности без необходимости. Да неважно… Конец связи. (Кладет трубку.)
МАТВЕЙ. У меня занятия…
ЛОСЬ. Знаете, что говорят на следствии Каминская, Дулькина, Розенталь — ваши девчонки с истфака?
МАТВЕЙ. Я не с истфака, я с филфака.
ЛОСЬ. Я помню. Так вот, они утверждают, что у нас процветает антисемитизм! Более того, эти прошмандовки убеждены, что их взгляды разделяет интеллигенция. Терентьев, ты считаешь себя интеллигентом?
МАТВЕЙ. Не знаю…
ЛОСЬ. Лично тебе евреи нравятся?
МАТВЕЙ. Они разные бывают.
ЛОСЬ. А врачи-евреи?
МАТВЕЙ. Стоматологов боюсь. Любой национальности.
ЛОСЬ. Сладкого меньше ешь, и зубы не забывай чистить. И не кури. Куришь?
МАТВЕЙ. Нет. Мне на занятия…
ЛОСЬ. Родина уже достаточно денег потратила на твое образование. А ты ей неблагодарностью платишь. Черной неблагодарностью! (Достает из стола папку, находит нужный листок, зачитывает.) «Терентьев Матвей Иванович, 1931 года рождения, Смоленская область, русский, комсомолец, третий курс педагогического, филологический факультет». Так… литобъединение «Чистый лист», студенческий театр… Почему в армии не служил?
МАТВЕЙ. Я хотел.
ЛОСЬ (смотрит в папку). «Последствия тяжелой контузии». Сыном полка был?
МАТВЕЙ. В прифронтовой полосе был. Деревню бомбили.
ЛОСЬ. Родители? Так… Погибли родители. Это хорошо.
МАТВЕЙ. Что ж хорошего-то?
ЛОСЬ. А то, что не видят они, как ты Родину продаешь! Не слышат, как скабрезные антисоветские пасквили блеешь! На кухне у профессора медицины товарища Гальперовича… десятого января. Забыл?
МАТВЕЙ. Что?
ЛОСЬ. Товарищ профессор Гальперович гостей любит. Но пока ты на кухне целовался с его любимой дочкой Лидочкой…
МАТВЕЙ. Вы что, следили?
ЛОСЬ. Органы ни за кем не следят, органы реагируют на сигнал. «Стучите — и будет вам отворено» — сказано в Писании. Обстановка-то в стране сложная! Во вторник статью в «Правде» читал? Разоблачена шайка врачей-отравителей. (Берет газету, читает.) «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей, опираясь на группу растленных еврейских буржуазных националистов, ставили своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь руководству Советского Союза». Читал?
МАТВЕЙ. Читал.
ЛОСЬ. И профессор медицины товарищ Гальперович тоже читал. А вот выводы из этой статьи вы сделали разные.
МАТВЕЙ. Я за Советскую власть. Я люблю товарища Сталина.
ЛОСЬ. Любопытно узнать — за что?
МАТВЕЙ (заученно). Сталин — ближайший соратник Ленина. Под руководством Сталина проведена индустриализация. Благодаря Сталину мы победили фашизм и подняли из руин народное хозяйство.
ЛОСЬ. Вот именно! А ты в своих стишках пишешь, что товарищ Сталин грабил банки. Ты на кого перо поднял, подонок?
МАТВЕЙ. Откуда вы… Оно же недописанное, там совсем про другое…
ЛОСЬ. Напакостил, щенок, и боишься?
МАТВЕЙ. Я люблю товарища Сталина.
ЛОСЬ. И правильно делаешь. Потому что уголовное дело о группе студентов, объединившихся на почве буржуазного еврейского национализма, известное тебе как дело номер двести тридцать девять ка эр, в архив еще не сдано. А что такое «ка эр»? Это, Терентьев, контрреволюция. Значит, «…и Сталин был налетчик, и налетчик был Камо…»? Как там дальше-то? Отвечать!
МАТВЕЙ (уныло). «…а Троцкий и Бухарин были лагерное чмо. Пока товарищ Сталин грабил банки, они стирали всем ворам портянки…»
ЛОСЬ. С одной стороны — все верно. А с другой — получается аллегория…
МАТВЕЙ. Какая аллегория?
ЛОСЬ. Развернутая метафора. Но развернута она не в ту сторону, а значит, это уже не аллегория, а статья 58 Особенной части УК РСФСР. Если точнее, то статья 58 часть 10 — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». Вот так и бывает: пришел, как свидетель… Да садись, чего вскочил? Чаю хочешь? (Поднимает телефонную трубку, набирает номер.) Дайте 00-57. Старшина, скажите Кате, что через час должен быть горячий чай. Что? Пускай, я вам говорю, пляшет! Конец связи. (Матвею.) Поедешь со мной. Чайку попьем, подумаем — кто виноват, что делать и как нам с тобою дальше жить…
МАТВЕЙ. А институт?
ЛОСЬ. Конвой!

Выходят.


2.

Довольно просторная общая комната на объекте 00-57: стол со стульями и своеобразный музыкальный уголок — пионерский барабан, труба, баян, гитара, патефон. Две двери — в спальню и в коридор, ведущий на кухню. Окна зарешечены.
Посреди комнаты без музыки танцует Леонтий. Вернее, не танцует, а упорно повторяет несколько однообразных действий. танцевальными «па» отходит в угол и снова возвращается, одновременно имитируя умывание, чистку зубов, причесывание

ЛЕОНТИЙ. И! Раз! И! Два! И! Переменный ход назад…. И! Раз! И! Два! И! Переменный ход вперед… (Останавливается.) Может, «веревочка»? (Исполняет танцевальную «веревочку».) М-да… мимо кассы, мимо темы…

Задумывается, затем неожиданно лихо вытанцовывает фрагмент русской пляски. Опять задумывается. Вдруг начинает исполнять нечто среднее между ритм-энд-блюзом и свингом. Постепенно увлекается — и вот уже самозабвенно танцует какое-то дикое буги-вуги, напевая что-то по-английски. Надо заметить, что танцует он неплохо.
Входят майор Лось и Матвей. Леонтий их не видит и продолжает танец.

ЛОСЬ. Вспотел, поди, дурака-то валять?

Леонтий застывает на месте, как застигнутый врасплох кот, затем залихватски исполняет уже виденный нами фрагмент русской пляски, молодецки дотанцовывая до майора Лось и замирает перед ней навытяжку, браво вскинув руку к виску.

ЛЕОНТИЙ. Здравия желаю, Зоя Александровна! Ваше задание почти выполнено!
ЛОСЬ. К пустой голове руку не прикладывают. Что значит — «почти»?
ЛЕОНТИЙ. Зоя Александровна, я же всего два дня тут… Я не успеваю. И вообще, такие танцы — это не совсем мой профиль.
ЛОСЬ. Здесь я решаю, где чей профиль. Знакомьтесь.

Выходит.

ЛЕОНТИЙ. Леон. Можно просто Лео.
МАТВЕЙ. Матвей.
ЛЕОНТИЙ. О, Мэт! Хэй, Мэт! Вери гуд нейм!
МАТВЕЙ. Э-э… Рот-фронт!
ЛЕОНТИЙ. Уэлл, уэлл, уэлл... Ол райт! Перевожу. «Эй, Мэт! Мне нравится твое имя, Мэт!»
МАТВЕЙ. Я Матвей.
ЛЕОНТИЙ. Это не стильно, чувак. Ноу, ноу! Ю а Мэт! Ду ю спик инглиш, май френд?
МАТВЕЙ. Вы американский коммунист?

Входят Лось, Катя и Захар Силыч.

ЛОСЬ. Он хореограф. Постановщик массовых праздников. А по совместительству — cтиляга. Штатник.
КАТЯ. Слышали, Захар Силыч? Его уже в штат зачислили, а вы с ним как в тюрьме обращаетесь.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Приказа по отдельному режиму не было. Значит, режим у него общий и должен соблюдать.
ЛОСЬ. Точно так, старшина. Режим есть режим. Режиму подчиняются все. Даже я.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Правильно, товарищ майор…
ЛОСЬ. Разговорчики!
ЗАХАР СИЛЫЧ. Виноват!
ЛОСЬ. Маклаков!
ЛЕОНТИЙ. Слушаю вас, Зоя Александровна…
ЛОСЬ. Маклаков?!
ЛЕОНТИЙ. Я!
ЛОСЬ. Ко мне!
ЛЕОНТИЙ. Есть!
ЛОСЬ. Отставить. На месте. Терентьев!
МАТВЕЙ. Я!
ЛОСЬ. Молодец. Встань-ка поближе к Маклакову… Равняйсь! Смирно! Будем знакомиться.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Разрешите обратиться, товарищ майор? А он что, уже в штате?
ЛОСЬ. Маклаков, объясни старшине и нам всем, что такое «стиляга-штатник».
ЛЕОНТИЙ. Ну… Стиляга…
ЛОСЬ. Беда ты народная… Четче.
ЛЕОНТИЙ. «Штатник» — это тот, кто одевается во все американское.
КАТЯ. Ой, стыдоба какая…
ЛОСЬ. Дальше.
ЛЕОНТИЙ. Кто одевается во все финское — «финик». А «бундес» одевается только в немецкое.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Продажной шкуре все по фигуре.
ЛОСЬ. Именно. Терентьев, слушаем тебя.
МАТВЕЙ. Я студент-филолог. Третий курс московского пединститута.
КАТЯ. Учителем будете?
МАТВЕЙ. Тексты я изучаю. Книги.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Библиотекарь. Ясно.
ЛОСЬ. Теперь вы одна семья. Вместе будете выполнять очень важную задачу.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Я бы таких родственничков… согласно социалистической законности!
ЛОСЬ. Старшина Данилюк, согласно социалистической законности ознакомьте Терентьева с режимом и покажите спальное место. Катя, поставьте его на довольствие и выдайте постельное белье. Выполнять.

Катя, Захар Силыч и Матвей выходят.

ЛОСЬ. Ну, застуженный соплист без публики, что — саботируешь? В чуждом ритме задницей вилять времени хватает, а на свои обязанности начхать? Устроил тут свистоперделки…
ЛЕОНТИЙ. Зоя Александровна…
ЛОСЬ. Гражданин майор.
ЛЕОНТИЙ. Гражданин майор…
ЛОСЬ. Что, гражданин Маклаков? Мучит жажда исправительно-трудовой деятельности? Обратно на шконку захотел? По урле соскучился? Завтра все должно быть готово. Выполнять.


3.

Вечер. Кухня. На плите — чайник. На стене — телефонный аппарат, под ним — топчан. Катя закончила хлопотать по кухне, собирается уходить. Входит Захар Силыч. 

ЗАХАР СИЛЫЧ. Отбой провел… Налей-ка чайку, Катерина, если не жалко.
КАТЯ (наливая чай). Надо сказать Зое Александровне, что сахару мало привезли.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Зачем врагам народа чай, да еще с сахаром? У нас в Игарке, бывало, надерут коры и запарят кипяточком! Им полезно от цинги. А сахар — мне полезнее. Он на зрение хорошо влияет. Катерина… У меня карамельки есть. Хочешь?
КАТЯ (берет карамельку, разворачивает). Я такого фантика еще не видела. Я фантики собираю. (Читает.) «Красный самолет всех фашистов собьет».
ЗАХАР СИЛЫЧ. Сегодня вкусные котлеты были.
КАТЯ. В деревне соседи свинью резали. Я сальца немножко в фарш добавила.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Не по уставу. Положен человеку паек — и пусть положен. И пусть ест, что положено! А то у Леонтия этого и так ухудшение головы! Стоит-стоит, да как вдруг начнет ногами дергать!
КАТЯ. Захар Силыч, он мне по секрету сказал, что новый танец сочиняет.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Эти танцы исключительно от котлет происходят. Ты с ним осторожней, Катерина. В американское да немецкое он, вишь, одеваться любит! Нам в стране сначала нужно народное хозяйство поднять. А чтобы поднять народное хозяйство, нужно сажать, сажать и еще раз сажать! Иначе не будет ни хрена урожая.
КАТЯ. Понимаю. Не маленькая.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Вижу. Но вообще-то в семье жена должна быть глупее мужа.
КАТЯ. Почему?
ЗАХАР СИЛЫЧ. А что за семья тогда будет? Так что лучше не рассуждай, о чем не понимаешь. У тебя сколько классов?
КАТЯ. Семь. У вас тоже?
ЗАХАР СИЛЫЧ. У меня жизненный опыт. Это другое, чем на уроках зевать. Может, останешься сегодня? Вьюга... Тебе до деревни час идти.
КАТЯ. Сегодня теплей. Дойду.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Кать…
КАТЯ. Да здесь и места ночевать нету.
ЗАХАР СИЛЫЧ. А топчан? Мне спать не полагается, я покараулю.
КАТЯ. Захар Силыч… Не надо так… Я так не могу. Нельзя.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Да разве я против? Я ж тебя и говорю — выходи за меня.
КАТЯ. Человек вы хороший, положительный. Но я вас почти не знаю. Мы же всего два дня вместе работаем.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Кто работает, а кто и служит. У меня вся жизнь — в строю. Как призвали смолоду, так и до сих пор… Мне вообще на службе нравится. Многое неясно, зато все правильно.
КАТЯ. Захар Силыч, я пойду, ладно? Вставать завтра рано. (Выходит.)
ЗАХАР СИЛЫЧ. И-эх! Понял… от чего Данила помер… (Подходит к телефону, снимает трубку.) Але, «Черемуха»? Пост 00-57 отбой произвел. Конец связи. (Вешает трубку, ложится на топчан.)


4.

Ночь. Спальная комната: две солдатских кровати с тумбочками, умывальник, шкаф. Окна зарешечены. На одной кровати лежит Матвей, укрывшись одеялом с головой. На другой — ворочается и не может заснуть Леонтий.

ЛЕОНТИЙ. Не спишь, чувак? Покурим? А? Слышь? Спишь?
МАТВЕЙ. Не курю.
ЛЕОНТИЙ. Я тоже не курил, а как трюманули — начал. В изоляторе. Ты с этапа или с кичи, физкультурник?
МАТВЕЙ. Я с третьего курса. Филфак.
ЛЕОНТИЙ. Филфак! Ха! Знаешь, что такое «фак» по-американски? Андестенд? Фак?
МАТВЕЙ (встает, подсаживается к Леонтию). Ну?
ЛЕОНТИЙ. Перепихон.
МАТВЕЙ. Что?
ЛЕОНТИЙ. Жлобье серое… Парься тут с тобой в хате… Бабу-то, поди, еще не нюхал?
МАТВЕЙ. Что такое «перепихон»?
ЛЕОНТИЙ. Ну, чувак! Ну, это… туда-сюда-обратно…
МАТВЕЙ (спокойно и крепко берет его за горло). А что такое «чувак»?
ЛЕОНТИЙ (хрипит). Человек, уважающий высокую американскую культуру…
МАТВЕЙ. Я не уважаю американскую культуру. «Филфак» — это филологический факультет. Меня зовут Матвей. Понятно? (Встряхивает его и отпускает; идет к своей кровати, ложится.)
ЛЕОНТИЙ. Так бы сразу и сказал, браток… Матвей, то есть… Ты вольняшка, что ли?
МАТВЕЙ. А ты что, зек?
ЛЕОНТИЙ. Политический я. Такое дело было! Громкое, хоть и закрытое. Лучше тебе об этом не знать.
МАТВЕЙ. Ладно. Твое дело…
ЛЕОНТИЙ. Валентину Серову знаешь?
МАТВЕЙ. Артистку?
ЛЕОНТИЙ. Понимаешь, влюбилась в меня без памяти… Прямо беда!
МАТВЕЙ. Кто? Серова? Она же замужем за поэтом Симоновым! Тебя к ней за сто шагов не пустят!
ЛЕОНТИЙ. Мы на съемках познакомились. Смотрел кино «Заговор обреченных»? Меня режиссер Миша Калатозов попросил помочь, мы с Мишей давно знакомы. У него несколько сцен не получалось, то-се… Ну вот, он и говорит. «Лева, посоветоваться надо…»
МАТВЕЙ. Это же про заграницу кино…
ЛЕОНТИЙ. Всю заграницу знаешь, где снимают? В Риге. И то — только натуру. А интерьеры — на «Мосфильме», в павильонах.
МАТВЕЙ. А как ты с Серовой-то познакомился?
ЛЕОНТИЙ. В мосфильмовской столовке вместе часто сидели. Она, Паша Кадочников, Слава Плятт и я. Максим Штраух тоже подходил.
МАТВЕЙ. Он правда на Ленина сильно похож?
ЛЕОНТИЙ. Грим. В жизни — обычный человек.
МАТВЕЙ. А Серова как в жизни?
ЛЕОНТИЙ. Красавица! Лучше, чем в кино. Курит. Шампанское любит. Может сразу три бутылки выпить.
МАТВЕЙ. Ты ей цветы дарил?
ЛЕОНТИЙ. Ничего не имею права рассказывать. А взяли меня в ресторане: мы договорились с Валей там встретиться — ну, вот и… Пять лет дали.
МАТВЕЙ. За Серову могли и расстрелять.
ЛЕОНТИЙ. Могли. Но за меня вступились мощные силы.
МАТВЕЙ. А она что?
ЛЕОНТИЙ. Валя? Не знаю. Ей, наверно, запретили мне писать. Она ж лицо страны.
МАТВЕЙ. А я Бориса Бабочкина видел в магазине. На Чапаева сильно похож! Сколько ты отсидел?
ЛЕОНТИЙ. Месяц. Южкузбасслаг, под Сталинском. Думал, не дотяну до звонка… В лагерях жить — особый талант нужен. А у меня его нет. Но тут в оперчасти говорят: на тебя, мол, вызов есть, в Москве будешь сидеть по специальности, танцами заниматься.
МАТВЕЙ. Что, танцы важней лесоповала?
ЛЕОНТИЙ. Там не только лес валят, там, знаешь, работы… А иной танец, может, даже важней Днепрогэса!
МАТВЕЙ. Еще скажи, что важнее партии и товарища Сталина!
ЛЕОНТИЙ. А ты представь, что Сталин — главный режиссер.
МАТВЕЙ. Сейчас наговоришь еще лет на десять.
ЛЕОНТИЙ. Что я сказал? Я сказал, что Сталин — главный. Самый главный режиссер. Тебя-то за что?
МАТВЕЙ. Да ни за что.
ЛЕОНТИЙ. Всех ни за что. А все-таки?
МАТВЕЙ. Да так….
ЛЕОНТИЙ. Спокойной ночи, Матвей.
МАТВЕЙ. Сам не пойму… Она говорит — поехали, чаю попьем, побеседуем, а тут какой-то умирающий лебедь приседает… А там, в кабинете она мне — раз! — мой стишок недописанный... Цитировала прямо, как Маяковского. И так все выходит, что это неправильный текст, антисоветский. А я ничего такого!
ЛЕОНТИЙ. Верю.
МАТВЕЙ. Откуда у них куплет, который я один раз девушке спел у нее дома на кухне?
ЛЕОНТИЙ. Ну и вот…
МАТВЕЙ. Не могла она! Мы же… Что, сразу запомнила и побежала сообщать?
ЛЕОНТИЙ. А если б ты узнал, что буржуи Мавзолей хотят взорвать? Не предупредил бы?
МАТВЕЙ. Ну, сравнил: или песня, или Мавзолей взорвать!
ЛЕОНТИЙ. Смотря, какая песня.
МАТВЕЙ. Там еще ее папа был. В кабинете за стеной.
ЛЕОНТИЙ. Ого! Кабинет? Кто папа?
МАТВЕЙ. Профессор Гальперович. В медицинском ректор. Это тюрьма?
ЛЕОНТИЙ. Это объект номер два ноля пятьдесят семь. Порядки свободные, творческие. Как в Переделкино. Свежий воздух, котлеты… Дача! Катя — кухарка вольнонаемная, она в соседней деревне живет — версты две отсюда, по ее словам. (Напевает, прищелкивая пальцами.) Ах, какая Катя стройная, ах, какая Катя знойная…
МАТВЕЙ. А решетки?
ЛЕОНТИЙ. Для общего спокойствия. Вертухай этот, Данилюк — старшина МГБ, постоянно в доме. Подъем в шесть. Туалет. Политинформация. Завтрак, обед, ужин. За территорию не выходить! После завтрака до ужина — работа. Хотя многие и ночью работают, конечно… В армии-то был?
МАТВЕЙ. У меня контузия. Бомба.
ЛЕОНТИЙ. Какая бомба?
МАТВЕЙ. Да была одна бомба… «Ил» зашел так аккуратненько — бзынь! — и посадил ее прям в огород у погреба. А мы в погребе прятались. Наши как раз деревню мою освобождали.
ЛЕОНТИЙ. Слушай, ты в художественной самодеятельности участвовал? У меня, понимаешь, два бойца спорят про заметку в газете — а вот как это выразить на три такта?
МАТВЕЙ. Я танцевать не умею.
ЛЕОНТИЙ. Зря. Очень развивает мышцы. Ладно, устал я чего-то… Спи, глазок, спи, другой — спи, Леонтий дорогой…

Матвей какое-то время ворочается, потом тоже затихает. Где-то вдалеке слышны паровозные гудки.


5.

Утро. Общая комната. Леонтий и Матвей сидят за столом, на столе разложены газеты и брошюры. Захар Силыч прохаживается по комнате.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Катерина! Товарищ Дудкина! Всех задерживаете!
КАТЯ (кричит из кухни). У меня котлеты горят!
ЗАХАР СИЛЫЧ. Товарищ Дудкина, вы считаете, что сковородки важнее политинформации? У вас что, каждый день котлеты? Не жирно?

Входит Катя, садится.

КАТЯ. Они картофельные. Вы, товарищ старшина, можете не кушать, если не положено.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Почему же? Можно, если картофельные. Начинаем. (Торжественно.) Граждане спецконтингент и товарищ Дудкина, сегодня, 21 января 1953 года вся страна с горечью отмечает 29-ю годовщину со дня смерти Владимира Ильича Ленина. Прошу почтить память вставанием. (Все встают, какое-то время траурно молчат.) Прошу садиться. Какие события произошли в мире?
ЛЕОНТИЙ. Американцы продолжают варварские бомбардировки Пхеньяна и других мирных северокорейских городов. Корейская народная армия сбила два американских бомбардировщика.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Хорошо. Ослабляется мощь империализма. Что еще?
ЛЕОНТИЙ. Пока все.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Жаль. Что-то мало сбили.
КАТЯ. Погода, поди, нелетная… У них же там сезон дождей.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Дождь для корейских товарищей — дело привычное. Он им помогает. А изнеженные американцы дождя боятся! Не то, что наш Покрышкин, который летал в любую погоду. Почему американцы никогда не завоюют СССР? Потому, что у нас такие морозы, что любой американец сразу замерзнет. Французы же замерзли…
КАТЯ. И немцы под Москвой.
ЗАХАР СИЛЫЧ. К разгрому фашистов под Москвой мороз не имеет отношения. Потому что Советская Армия самая сильная в мире. Кто назовет причины нашей победы в Великой Отечественной войне?
КАТЯ. Из-за товарища Сталина все. Если бы его не было, то и ничего бы не было.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Правильно. Весь народ встал, как один, и защитил Советский Союз. У нас власть трудящихся, и Америка нам не указ. Ихний доллар поддерживают банки, а наш рубль — танки!
ЛЕОНТИЙ. Гражданин старшина, и откуда вы все знаете?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Газеты надо читать, а не ногами дрыгать. Все изучили документы Девятнадцатого съезда партии?
КАТЯ. Я вчера начала читать отчетный доклад ЦК партии.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Съезд был в октябре прошлого года, товарищ Дудкина. Если все так медленно будут читать, мы никогда коммунизм не построим. Ну, как доклад?
КАТЯ. Нравится.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Что конкретно?
КАТЯ. Все нравится. Я всего две страницы прочитала.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Гражданин Маклаков, а тебе что понравилось?
ЛЕОНТИЙ. Про сатиру.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Про какую сатиру?
ЛЕОНТИЙ. Что сатиры не хватает.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Как это не хватает? У нас всего хватает. Ну-ка, где?
ЛЕОНТИЙ Товарищ Маленков сказал… (Читает из брошюры.) «Неправильно было бы думать, что наша советская действительность не дает материала для сатиры. Нам нужны советские Гоголи и Щедрины, которые огнем сатиры выжигали бы из жизни все отрицательное, прогнившее, омертвевшее».
ЗАХАР СИЛЫЧ. А, да! Вспомнил теперь…
МАТВЕЙ. Можно мне сказать?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Можно, Терентьев, телегу с разбегу. По уставу положено говорить «разрешите». Давай, слушаю.
МАТВЕЙ. На съезде дано марксистко-ленинское определение понятия «типичность» — типичность соответствует сущности социально-исторического явления, а не просто является чем-то распространенным или обыденным.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Яснее выражайся, тут режимный объект, а не сбор парижских богоматерей.
ЛЕОНТИЙ. А вы глядите на мир философски, гражданин старшина. Вот, например, есть такой вопрос. «Что было раньше. яйцо или курица?»
КАТЯ(вздыхает). Раньше, говорят, все было.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Маклаков, хватит ерунду чепухой молоть! Терентьев, докладывай.
МАТВЕЙ. Директивы Девятнадцатого съезда имеют первостепенное значение для решения вопросов марксистско-ленинской эстетики.
КАТЯ. А что такое эстетика?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Это… Это чтобы хлеба всем хватало. Чтобы дети не голодали.
КАТЯ. Ой, а я читала, что товарищ Дзержинский даже дворянских детей любил. Захар Силыч, вот вы чекист со стажем, скажите — это правда?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Правда. Он только ненавидел их родителей. А детей — что ж? Детей любил.

На кухне звонит телефон. Захар Силыч бегом бросается туда.

КАТЯ. Захар Силыч сильно грамотный, у него прямо не голова, а Дом Советов.
ЛЕОНТИЙ. Но простой, как газета «Гудок». Из деревни уже выехал, а до города еще двести верст…
КАТЯ. Ой-ой! В заокеанские тряпки обряжаться — ума тоже не надо много! А, например, мне газета «Гудок» нравится, там фельетоны смешные.
МАТВЕЙ. А, например, Леонтию нравитесь вы, Катя… У вас фигура стройная.
КАТЯ. Что же он сам об этом не скажет? Стесняется?
МАТВЕЙ. Нет, не стесняется. Мне он сразу сказал: мол, есть тут красивая девушка, так ты про нее даже не думай — это девушка моя. Мы, мол, с ней того… гуляем. По вечерам.
ЛЕОНТИЙ. Я тебе сейчас в морду дам, филфак! Я такого не говорил!
КАТЯ. Дурак! Оба дураки!

Катя, всхлипнув, выбегает. Пауза.

МАТВЕЙ. В морду-то бить будешь?
ЛЕОНТИЙ. Тебя и так в огороде контузило… Зачем чушь понес?
МАТВЕЙ. Я думал, ей приятно будет.

Врывается разъяренный Захар Силыч.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Встать! Смирно! Кто Катерину обидел? Придавлю, как гниду на ногте!
МАТВЕЙ. Нет, Леонтий, не для тебя эта роза цвела…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Молчать! Я вам устрою: в середу — с переду, а в пятницу — в задницу! Маклаков, что уставился, как Ленин на буржуазию? Ты у меня запомни — я где нормальный, а где и беспощаден!
ЛЕОНТИЙ. Ваше право, гражданин старшина…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Молчать! Мое бы право, так ты бы уже на Севере кувалдой махал! Все, политинформация окончена. Товарищ майор звонила. Она приедет скоро, будешь ей о выполнении задания докладывать. Давай, занимайся.
МАТВЕЙ. А я?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Тут сиди. Изучай материалы съезда. Велено тебя пока не занимать. У, дармоеды! (Выходит.)
ЛЕОНТИЙ. Вот — дали ему год, отсидел он двадцать четыре месяца и досрочно освободился. Пальцы веером, сопли пузырями, рейтузы спущены… И ветер в форточку…
МАТВЕЙ. Ты задание-то выполнил, плясун?


6.

Кухня. Катя сидит у стола, комкая в руках платочек. Входит Захар Силыч.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Ты, Катерина, не обращай внимания. Я их, лишенцев, научу!
КАТЯ. Работаешь для них, работаешь…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Работа у нас такая — со всякой нечистью возиться. Мне, думаешь, легко на них глядеть? Нелегко! Но знаю, что для дела. Потому терплю. Служба!
КАТЯ. Сколько можно терпеть-то?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Дело сделаем — и сразу их в расход. Товарищ майор говорила. Так что наплюй. Лучше, Катерина, скажи: что сегодня вкусного в обед?
КАТЯ. Борщ с тушенкой.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Вот это хорошо! Как говорится — лучше переесть, чем недоспать…
КАТЯ. Я лук пророщенный из дому принесла. Чтоб свеженького зеленого лучку в борщ покрошить. Для вкуса.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Хозяйственная ты, Катерина… Свежий лучок — польза. Витамины.
КАТЯ. Поставила его в тепло, к печке — так он сразу три новых побега дал.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Три побега? Хо-хо! Рецидивист! У нас в Игарке тоже такой был, на побеги бойкий да горячий. Ну и добегался до Особого совещания. Они его осудили, а мы потом остудили.
КАТЯ. Как это — остудили?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Очень просто. Из нагана. В затылок.
КАТЯ. Страшно, как вы рассуждаете…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Этих гадов не перевоспитывать надо, а взять и поставить под пулеметы. Пулеметный полк — а с другой стороны все, кто жить мешает. Раз! — и со всеми кончить. За два дня можно управиться, если с пулеметами.
КАТЯ. А если кто-то честный по ошибке попадется?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Там в кабинетах люди сидят, разбираются, они все знают, там мышь не проскочит. Откуда ошибка? Это ж государственный механизм! Сила!
КАТЯ. А как постреляют всех вредителей, тогда что?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Всем остальным хорошо заживется. Здесь все правильно, здесь никакой ошибки. Считай, сразу коммунизм. Я хочу товарищу Сталину письмо про это написать.

Звонит телефон. 

ЗАХАР СИЛЫЧ(снимает трубку). Два ноля пятьдесят семь слушает. Понял. Есть. Конец связи. (Вешает трубку.) Пойду, проверю, интеллигенцию. А ошибки, Катерина, быть не может, я все продумал. (Выходит.)
КАТЯ (задумчиво). Пулеметы… Да кто ж такое разрешит-то?


7.

Общая комната. Леонтий в центре выплясывает какие-то русские народные коленца, Матвей за столом пишет в тетради.

МАТВЕЙ. Пляску придумал, а коротко описать не можешь.
ЛЕОНТИЙ. Я мыслю не словами, а движениями.
МАТВЕЙ. Как это у тебя называется?
ЛЕОНТИЙ. Солдатская пляска «Праздник в подразделении». И не у меня называется, а задание такое было.
МАТВЕЙ. Ладно, слушай. (Читает.) «Утро. Звонко звучит сигнал подъема. Как всегда, день в подразделении начинается с зарядки и утреннего туалета. Сегодня в подразделении… гм-гм!.. праздник, и подготовка к нему проходит особенно тщательно». Что есть из придуманных движений?
ЛЕОНТИЙ. Ну, повар там трется. Где-то тактов двенадцать… Движение «Дробь на подскоках».
МАТВЕЙ. Покажи-ка...

Леонтий показывает.

МАТВЕЙ. Гениально! Так и вписываем… «Юркий повар бойко знакомит старшину с меню».
ЛЕОНТИЙ. Надо массовость показать, а ты сольные номера описываешь. Там есть награждение отличника, и сразу можно коллективный выход…
МАТВЕЙ. Угу… (Быстро пишет и сразу же зачитывает.) «За отличные показатели в…»
ЛЕОНТИЙ. «…в боевой и политической подготовке…»
МАТВЕЙ. Ну да… «…лучший солдат подразделения награждается ценным подарком. Товарищи поздравляют его. Окруженный своими друзьями, счастливый солдат-отличник…» Чем его наградили-то?
ЛЕОНТИЙ. Может, часами?
МАТВЕЙ. Зачем солдату часы? Он Родине круглые сутки служит. И мелковато — часы…
ЛЕОНТИЙ. Да, со сцены плохо видно. Краткосрочный отпуск?
МАТВЕЙ. Как ты отпуск покажешь?
ЛЕОНТИЙ. А чем тогда?
МАТВЕЙ. Надо что-то по теме. Вот! «…счастливый солдат-отличник пробует… баян, которым он награжден. Аккорд — и полилась русская широкая мелодия. Один солдат начинает танец, за ним вступает другой, и вскоре все подразделение с увлечением исполняет бодрую и мужественную пляску».
ЛЕОНТИЙ. Да!

Матвей пишет, Леонтий внимательно смотрит ему через плечо, и оба не замечают, как в комнату входит майор Лось.

МАТВЕЙ(дописывает). «Мощно звучат заключительные аккорды. В финале все танцоры, встав на одно колено, образуют из красной ленты звезду».
ЛЕОНТИЙ. Ух!
ЛОСЬ (небрежно аплодирует). Браво!
ЛЕОНТИЙ. Хорошо ведь, Зоя Александровна? Да? Хорошо?
ЛОСЬ. Массово, патриотично, ярко, а главное — просто и бесхитростно. Отлично!
ЛЕОНТИЙ. Это ж не гимн колхозного крестьянства — это ж плясовая, здесь думать надо!

Леонтий выхватывает у Матвея тетрадь и подает майору.

ЛОСЬ (раскрывает тетрадь). Абсолютно мерзкий почерк. Типичный почерк врага народа.
ЛЕОНТИЙ. Переписать можно…
ЛОСЬ. Ладно, не такое читала. (Читает.) «Девятый-двенадцатый такты. Второй солдат чистит зубы: на девятый такт трижды проводит щеткой по зубам справа налево, на десятый такт — слева направо, на одиннадцатый такт — сверху вниз и на двенадцатый такт трижды опускает щетку в стакан». Как это? (Леонтий показывает.)Приемлемо. «Между шестым и седьмым танцором возникает спор по поводу заметки в газете. Одновременно из правой кулисы вприсядку выходит старшина. Солдаты радостно приветствуют командира, исполняя «веревочку с прыжками». (Бегло пролистывает всю тетрадь, в одном месте задерживает взгляд.) А это что за движение — «ползунок с хлопком по голенищу»? (Леонтий показывает.) Какая прелесть! Иди, переписывай.
ЛЕОНТИЙ. А куда идти?
ЛОСЬ. Куда хочешь — в спальню, на кухню…
ЛЕОНТИЙ. В спальном помещении днем находиться не разрешается. А на кухню вообще вход запрещен, там телефон и пост.
ЛОСЬ. Правильно. Скажи старшине, что я приказала.

Леонтий забирает тетрадь, выходит.

ЛОСЬ. Ты разбираешься в стихах? Тебя же этому учат на филфаке?
МАТВЕЙ. И этому тоже.
ЛОСЬ (декламирует). 
«И благодарного народа
Вождь слышит голос. «Мы пришли
Сказать, — где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!»
Скажи мне, это хорошие стихи?
МАТВЕЙ. Ну… э-э…
ЛОСЬ. Или вот эти.
«В собраньи сказок и реликвий,
Кремлем плывущих над Москвой,
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
Но он остался человеком,
И если, зайцу вперерез,
Пальнет зимой по лесосекам,
Ему, как всем, ответит лес».
МАТВЕЙ. Э-э…
ЛОСЬ. Оба стихотворения отвратительны.
МАТВЕЙ. Но это же…
ЛОСЬ. Да. Это стихи, посвященные товарищу Сталину. И они отвратительны. Знаешь, кто автор? В первом случае — Анна Ахматова, во втором — Борис Пастернак. Но в обоих случаях это бездарные стихи. Никчемные. Бесполезные. Хочешь знать, почему?
МАТВЕЙ. Нет.
ЛОСЬ. И биться его сердце перестало!.. Ты что, Терентьев, веришь, будто наши доблестные органы — сонмище бесов? Чего ты боишься? МГБ — не преисподняя, а советское учреждение. Мы ж тебя кормим, поим…
МАТВЕЙ. Я же там дальше хотел написать, что он для революции грабил.
ЛОСЬ. Если для революции, Терентьев, то это называется, не грабил, а….
МАТВЕЙ. Экспроприировал? «Пока экспроприировал он банки, Бухарин с Троцким сдали всех охранке»?
ЛОСЬ. Талант! Но мы все-таки оставим — «грабил». «Экспроприировал» — глагол непонятный. Космополитизм какой-то... Не выговоришь. Пускай такими глаголами Пастернак с Ахматовой пользуются.
МАТВЕЙ (мрачно). Я что, лучше Ахматовой?
ЛОСЬ. Лучше, Терентьев. Потому что она писала со страху, а ты от чистого сердца. «А Троцкий и Бухарин были лагерное чмо...» — очень верно сказано. Текст образный, емкий, а главное — идеологически выдержанный. Просто ты его спел не там, где нужно. А ведь есть места, где ох как ждут именно такие строки! На Колыме, в тундре, на лесоповале, на комсомольских стройках…
МАТВЕЙ. На комсомольских стройках?
ЛОСЬ. Да. Поэтому партия на первый раз может тебя и простить. Но это прощение надо заслужить. Поработать надо, Терентьев.
МАТВЕЙ. Я готов.
ЛОСЬ. Поживешь пока здесь. Деканат извещен, что студент Терентьев срочно отбыл в командировку по государственной надобности. В строго засекреченном направлении на неопределенный срок.
МАТВЕЙ. Меня, наверное, в общежитии искать будут…
ЛОСЬ. Ах, да… Лидочке Гальперович тоже сообщили о командировке. Может, профессор изменит мнение о будущем зяте. Вернешься с орденом, пойдете с Лидочкой в ЗАГС…
МАТВЕЙ. Может, без командировки? Я в общежитии отработаю. Я там привык.
ЛОСЬ. Родине служат не там, где привык, а там, где надо. Фильм «Подвиг разведчика» смотрел?
МАТВЕЙ. Что я, тоже буду солдатские танцы сочинять?
ЛОСЬ. Понадобится — и танцы сочинять начнешь. Солдатские, народные… Любые. Или пословицы станешь придумывать.
МАТВЕЙ. Их же народ создает.
ЛОСЬ. Да? Сначала, значит, народ ходит, в затылке чешет, потом садится, макает перо в чернильницу... А потом сам себе рассказывает?
МАТВЕЙ. Есть же сказители разные…
ЛОСЬ. Через трое суток приготовишь двадцать пословиц о новом советском быте.
МАТВЕЙ. Я теперь заключенный получаюсь?
ЛОСЬ. Матвей, ты меня прямо-таки пугаешь. Какой ты заключенный? У заключенных номера, а у тебя имя. У заключенных — роба, а у тебя вон рубашка, и галстук тебе привезут, если тебе галстуки нравятся. Но если тебе так уж хочется быть заключенным, то всегда есть статья 58 Особенной части УК РСФСР…

В комнату заглядывает Катя.

КАТЯ. Зоя Александровна, обед подавать? Время…
ЛОСЬ. Добрая весть, коли пора есть.
КАТЯ. У меня на гарнир гречка.
ЛОСЬ. Подавай, Катюша. И я с творческими элементами пообедаю.

Катя входит, накрывает на стол. Входит Леонтий, отдает майору переписанный текст, начинает помогать Кате. Входит Захар Силыч, ревниво посматривая на хлопочущего Леонтия.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Товарищ майор, вам подать пайкового продукта?
ЛОСЬ. Не нужно, старшина. В охотку и волки солому едят.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Так точно, блин не клин, брюха не расколет.
КАТЯ. Чего ж солому-то? Слава Богу, война кончилась, теперь еды, кажись, всем хватает.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Без Бога — шире дорога.
МАТВЕЙ (вдруг). Хлеб, картошка и вода — комсомольская еда.
ЛОСЬ. Совершенно верно. Но абсолютно неправильно.

Лось, Матвей и Леонтий садятся к столу. Катя раскладывает пищу, затем присаживается в сторонке, Захар Силыч бдительно стоит у дверей.

МАТВЕЙ. Поработал за станком — съешь бизона целиком.
ЛОСЬ. Это вышла американская народная пословица. Только кто ж там пролетарию бизона даст? Там пролетария за станком эксплуатируют и угнетают.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Если для нас, то лучше — «съешь по норме целиком». А этот бизон жирный?
ЛОСЬ. Старшина, стыдно не знать продукты питания на территории вероятного противника. Американцы вам блинов не напекут.
МАТВЕЙ. Американец рядом — бей его прикладом! Власть Советская пришла — жизнь по-новому пошла. Хватит всем на много лет хлеба, гречки и котлет!
ЛОСЬ. О!
МАТВЕЙ. Вилки на вашей секретной даче предусмотрены? Кто ж котлеты ложками ест?
ЛЕОНТИЙ. Где ж ты в тюрьме вилки видел?
ЛОСЬ. Язык отрежу. Нравится тебе у нас, Матвей?

На кухне звонит телефон. Захар Силыч опрометью бросается туда.

МАТВЕЙ. От моего ответа что-то изменится?
ЛОСЬ. Наш невролог Бехтерев доказал, что слово воздействует на физиологию. Но, между нами говоря, это он зря старался. Потому, что еще в Библии говорится: «Смерть и жизнь — во власти языка...»
ЛЕОНТИЙ. А вот старшина уверен, что без Бога сподручнее…
ЛОСЬ. Старшина может быть уверен в чем угодно, пока это не отражается на службе. Библия написана почти две тысячи лет назад. И до сих пор это идеальное руководство по работе с людьми. Профессиональный текст. Толково сделано.

Вбегает Захар Силыч.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Товарищ майор, вас Управление к телефону, срочно!
ЛОСЬ. Бывают в жизни злые шутки, — сказал петух, слезая с утки… Обедайте, не ждите.

Захар Силыч и Лось выходят. Остальные некоторое время сидят молча.

КАТЯ. Вкусно?
ЛЕОНТИЙ. Как дома…
КАТЯ. Кушайте на здоровье!

Вбегает Захар Силыч.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Терентьев, бегом к майору! Потом дохлебаешь!

Матвей и Захар Силыч выходят.

КАТЯ. Я, наверное, тоже пойду…
ЛЕОНТИЙ. А как же я? Один останусь?
КАТЯ. Чего ж такого?
ЛЕОНТИЙ. Просто у меня желудок больной. Мне в любой момент может стать плохо. Кто мне первую помощь окажет? Мне врачи одному оставаться запретили. Категорически.
КАТЯ. Животом, что ли, маетесь?
ЛЕОНТИЙ. Не животом, а желудком. Язва у меня. В лагерях получил.
КАТЯ. Не надо было туда попадать. Поди, набезобразничали спьяну?
ЛЕОНТИЙ. Меня за любовь посадили, Катерина…
КАТЯ. За любовь?!
ЛЕОНТИЙ. Ну да…разбили сердце, разлучили с милой…
КАТЯ. А она, она-то что?
ЛЕОНТИЙ (исподтишка поглядывая на дверь, подсаживается к ней и легонько обнимает.) Это длинная и печальная история… Хочешь, расскажу?
КАТЯ. Хочу. Я люблю, если печальное… Плачу всегда, а все равно люблю…


II ДЕЙСТВИЕ

8.

Общая комната. Леонтий нервно ерзает за столом, перед ним — бумага и ручка; Матвей с гитарой лениво развалился на стуле.

ЛЕОНТИЙ. Она приедет скоро! А у нас даже не закипело про ткачих, неделю возимся…
МАТВЕЙ. Куда они гонят? С многоженцами тоже торопили-торопили, а оказалось…
ЛЕОНТИЙ. Ткачихи! Восьмое марта скоро! Уже середина февраля, а сценарий-то для типового праздника. Его же надо завизировать и разослать чтоб успели поставить.
МАТВЕЙ. Сядем да быстро напишем.
ЛЕОНТИЙ. Надо хорошо написать. Чтобы как раз не сесть… Ты что знаешь про ткачих?
МАТВЕЙ. Ткут они. Пиши. «Сценарий праздника, посвященного труду героических советских ткачих в Доме культуры, в Парке культуры и отдыха, на агитплощадке, в цехе ткацкого комбината, а также в гусином колхозе имени Карла Либкнехта». Нужное подчеркнуть.

Леонтий записывает. Оба глубоко задумываются 

ЛЕОНТИЙ. А что тут нужное?
МАТВЕЙ (нежно). Не тупи, ладно? И «гусиный колхоз» вообще вычеркни от греха…

Опять задумываются.

МАТВЕЙ. Ну что? Выходит конферансье.
ЛЕОНТИЙ. Все время у всех — конферансье да конферансье. Каждый праздник начинается с конферансье! Давай что-нибудь неожиданное! Чтобы ошеломить! А конферансье уже потом.
МАТВЕЙ. Давай. Что?
ЛЕОНТИЙ. Что больше всего любят ткачихи? Работу.
МАТВЕЙ. Ткачихи, прежде всего — женщины, значит, они должны больше всего любить мужчин. Заметь: не одного конферансье, а всех мужчин. Представляешь, открывается занавес, а там полная сцена мужиков!
ЛЕОНТИЙ. Голых.
МАТВЕЙ. Интересный ход. Может, лет через двести потомки и вернутся к этой мысли. А пока политическая ситуация не позволяет. Есть другие варианты?
ЛЕОНТИЙ. Пусть они будут в трико и в майках. Физкультурники. Знаешь, как всегда на парадах объявляют: «А вот идут физические культурники!»
МАТВЕЙ (ехидно). А с другой стороны идут туберческие кулёзники, да? Что еще?
ЛЕОНТИЙ. Я ни одной ткачихи живьем не видел. Мне информации для творчества мало. Что мы знаем? Иваново, станок, полотно, погонный метр, узелок, бязь, тюль, челнок…
МАТВЕЙ. Челнок — это здорово. Технологично!
ЛЕОНТИЙ. Шпулька. Это какая-то штука на станке. Или — шпунька?
МАТВЕЙ. Вилка.
ЛЕОНТИЙ. Дались тебе эти вилки!
МАТВЕЙ. Не могу я все подряд ложкой есть. Невкусно. Многостаночница, смена, «ой, девчонки!», общежитие, «У меня станок встал!»
ЛЕОНТИЙ. Разве можно такое — со сцены? Станок встал… План, орден Знак Почета, ударница, напарница…
МАТВЕЙ. Кубанский ансамбль песни и танца! Все с усами! И песня! (Импровизирует.)
Ой, Дон, ты, Дон,
Волны льются,
А в Иваново на станках
Нитки вьются.
Ой, Дон, ты Дон
Волны плещут,
А у Галочки под станком…
ЛЕОНТИЙ. …очи блещут? То у тебя станок на весь цех встал, то Галочка — в цеху под станком…
МАТВЕЙ. Ты записывай, потом переделаем. Эй, давай, подруга, больше полотна, чтоб гордилась нами… трам-пам-пам!.. страна.
ЛЕОНТИЙ. Идеологии зарифмуй, а то жидковато.
МАТВЕЙ. Согласно марксисткой философии материя первична. Знамя — это, прежде всего, материя. Значит, красное знамя — первичная материя! Зарифмую потом.
ЛЕОНТИЙ. Про дружбу народов надо не забыть.
МАТВЕЙ. Для ударников производства танцует цыганка… Лала Лалалаева и читает стихи кавказский поэт Газон Засеян. Потом — русские народные песни. Исполняют сестры Тритрещины.
ЛЕОНТИЙ. А дальше?
МАТВЕЙ. Выступает фокусник.
ЛЕОНТИЙ. Точно! И чтобы фокусы тематические — с нитками. И с комментариями конферансье: «Видите, как у него нитки рвутся? Вот и у нас на производстве есть некоторые такие, которые мешают выполнять план…» Критика и самокритика, вполне в духе времени. «А теперь посмотрите сценку, бичующую бракоделов…»
МАТВЕЙ. Как мы придумаем про бракоделов, если не знаем, в чем заключается брак?
ЛЕОНТИЙ. Как это не знаем? А не надо ткать полотна меньше, чем надо! А не надо на работу приходить с трехдневного похмелья!
МАТВЕЙ. Они женщины. Они, наверное, столько не пьют.
ЛЕОНТИЙ. Хорошо! Тогда вот гениальная сценка: выходят два мужика — наладчики станков. Пьяные вдрызг. Один: «Здорово, Петька! А почему ты так напиваешься? Если бы ты не пил, тебя давно бы мастером смены назначили». А второй в ответ: «А какой смысл, Василий Иваныч? Я когда напьюсь, то вообще себя главным инженером чувствую!» Занавес!
МАТВЕЙ. Погоди-ка… Как зовут пьяных наладчиков? Петька и…
ЛЕОНТИЙ. Петька и Василий Иваныч.
МАТВЕЙ. Что-то знакомое…
ЛЕОНТИЙ. Да просто «Чапаева» вспомнил. Имена потом другие впишем.
МАТВЕЙ. Ладно, пусть будет сценка. Надо еще что-то, чтобы зал массово участвовал.
ЛЕОНТИЙ. Загадки!
МАТВЕЙ. Кто там нитки вяжет лихо?
ЛЕОНТИЙ. Ткачиха.
МАТВЕЙ. Быстрый, хоть без рук, без ног?
ЛЕОНТИЙ. Челнок.
МАТВЕЙ. На груди у ней чего-то…
ЛЕОНТИЙ. Не понял?
МАТВЕЙ. Это орден «Знак Почета». Он правительством нам дан…
ЛЕОНТИЙ. Пятилетний план?
МАТВЕЙ. Возможно. Все заканчивается песней орденоносного и усатого кубанского коллектива. Чуб на лоб и — гоп да гоп!
ЛЕОНТИЙ. С посвистом.
МАТВЕЙ. С молодецким посвистом.

Входит майор Лось.

ЛОСЬ. У меня приятные новости. Работа нашей группы одобрена на высоком уровне. Танец «Утро в подразделении» поставлен ансамблем песни и пляски МГБ СССР, пословицы о новом быте успешно используются в системе образования, фельетоны про многоженцев для «Крокодила» пошли за подписью… гм!.. одного знаменитого писателя. Сюжеты карикатур на тему американской агрессии в Корее воплощены коллективом известных художников.
ЛЕОНТИЙ. Кукрыниксы?
ЛОСЬ. Язык — это лестница, по которой беда приходит в дом. Восточная пословица. Ну-с, как там наш сценарий? С огоньком?
ЛЕОНТИЙ. Так точно, гражданин майор!
МАТВЕЙ. Сценарий плохой.
ЛОСЬ. Почему?
МАТВЕЙ. Конферансье, конкурсы, фокусы, банальные пьяницы-прогульщики… Отвратительно!
ЛОСЬ. Все вообще?
МАТВЕЙ. Про Василия Иваныча с Петькой — хорошая идея.
ЛОСЬ. Конкретней.
МАТВЕЙ. В сценарии есть пьяные наладчики, которых… как-то там зовут. Но когда мы их придумывали, то случайно назвали — Василий Иваныч и Петька. Потому, что Лева фильм «Чапаев» вспомнил, вот имена и выскочили. Такое бывает…
ЛЕОНТИЙ. Гражданин майор, он не то имеет в виду! Мы имена изменили!
МАТВЕЙ. Но я просто подумал, что если имена оставить, то это почти готовый анекдот. Смешной.
ЛОСЬ. Я правильно понимаю, что в роли комических персонажей выступают легендарный герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев и его ординарец Петр Исаев, героически погибшие в борьбе за социалистическое Отечество?
МАТВЕЙ. Да.
ЛЕОНТИЙ. Мама…

Пауза.

ЛОСЬ. Мне приятно, что мы с товарищами не ошиблись и вовремя тебя, Терентьев, прихватили. Анекдоты про Чапаева — интересная мысль, неожиданная. Надо только понять, какую концепцию выбрать для этих анекдотов. Есть соображения? Что ты губки надуваешь, как горнист?
МАТВЕЙ. Нет у меня никаких соображений. Я не про это говорил…
ЛОСЬ. Опять испугался… Хочешь, скажу чего? Ты сейчас понял, что если вы додумались до анекдотов про Чапаева, то где-то есть люди, которые уже давно сочиняют другие анекдоты. В том числе и про Сталина. Так?
МАТВЕЙ. Это шутка? Неудачная какая-то…
ЛОСЬ. Придется тебе, Терентьев, узнать нашу главную военную тайну. Сто двадцать один раз в день по радио, в газетах и на митингах мы повторяем, что товарищ Сталин и наша партия не умеют ошибаться. А больше ста двадцати одного раза — нельзя, вредно. Но советские писатели, поэты, журналисты и партийные работники уже не могут остановиться. Их организмы источают все больше восторга, который на сто двадцать второй раз превращается в гной. Наша страна просто залита жизнерадостным гноем.
МАТВЕЙ. И что теперь?
ЛОСЬ. Любая домохозяйка владеет этой политической и социальной тайной — крышку кипящей кастрюли нужно время от времени приподнимать, иначе весь суп выкипит. Поэтому печатается антисоветский роман «Двенадцать стульев», поэтому во МХАТе идет белогвардейский спектакль «Дни Турбиных»… Но тайна в том, что не все понимают, что это — тайна. И ошибается тот, кто думает, что мир прост как три копейки. Мир еще проще.
ЛЕОНТИЙ. Мамочка…
ЛОСЬ. Молчать, клоун.
МАТВЕЙ. А если вы с товарищами ошиблись насчет меня?
ЛОСЬ. Будет грустно. Скажут, что майор Лось перестала разбираться в кадровом вопросе.
МАТВЕЙ. Если я вам не подхожу, значит, моя командировка закончится?
ЛОСЬ. Через двадцать четыре часа. Нужны будут кое-какие документы.
МАТВЕЙ. Я уже давно понял, что я вам не подхожу.
ЛОСЬ. Жаль.
МАТВЕЙ. Собираться?
ЛОСЬ. Туда собираться не нужно. Там в любом виде берут: голых, одетых, сытых, голодных… И даже с нечищеными зубами.
ЛЕОНТИЙ. Гражданин майор, да не слушайте вы его! Он же бомбой в огороде контуженый, сам не знает, что несет! За что ему расстрел?
ЛОСЬ. Мне не нужны тут муравьи. Муравьи не способны творчески мыслить. У муравьев есть только солдаты и пролетарии — ну, и те, кто их рожает. А поэтов нет ни одного. Чтобы написать поэму про муравья, надо быть человеком.
МАТВЕЙ. Я даже знаю, как это называется… Фашизм.
ЛОСЬ. А по-другому это называется — расширение кругозора. И вообще, Терентьев, при достаточном количестве повторений вполне возможно доказать, что квадрат — это на самом деле круг. В конце концов, что такое квадрат и круг? Это всего лишь слова, а слова можно лепить до тех пор, пока они не облекут идеи в измененные личины. Знаешь, кто это сказал? Доктор Геббельс, гитлеровский министр пропаганды.
МАТВЕЙ. Почему я должен верить Геббельсу? Он же фашист! А мы их разгромили!
ЛОСЬ. Конечно, суть фашистской идеологии нам враждебна. Но инструменты, которыми идеология создается, у всех одинаковы. Зачем отказываться от хорошего инструмента? Пистолет не бывает хорошим или плохим — главное, в чьих руках он находится.
МАТВЕЙ. Мы должны использовать фашистские методы?
ЛОСЬ. Для начала мы должны посмотреть на муравейник сверху.
МАТВЕЙ. На пролетариат?
ЛОСЬ. Да.
МАТВЕЙ. На социализм?
ЛОСЬ. Да.
МАТВЕЙ. На СССР?
ЛОСЬ. Да.
МАТВЕЙ. На коммунистическую партию?
ЛОСЬ. Да.
МАТВЕЙ. На товарища Сталина?
ЛОСЬ. А почему бы и нет? Есть данные, что товарищ Сталин даже коллекционирует анекдоты про себя.
ЛЕОНТИЙ. Это же контрреволюция!
ЛОСЬ. Ты Сталина называешь контрреволюционером?
ЛЕОНТИЙ. Как это?
ЛОСЬ. Вот и я тебе толкую про разнообразие. Только обогатив свой ум знаниями, можно стать настоящим коммунистом. Еще есть Гегель и диалектика, где нет ничего белого и ничего черного. А черно-белый мир — это для народа. Для кухаркиных детей.
МАТВЕЙ. Ленин сказал, что у нас каждая кухарка может управлять государством.
ЛОСЬ. Запомни, Терентьев: Ленин никогда таких глупостей не говорил. А если ты интересуешься цитатой, она звучит так: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством». Полное собрание сочинений Ленина, том 34, страница 315. Еще вопросы?
МАТВЕЙ. А почему народ эту фразу по-другому знает? Зачем вы обманываете народ?
ЛОСЬ. Сочинения Ленина есть в любой библиотеке. Но народ ленив, читать не любит, думать не хочет — хочет просто хорошо жить. А мы должны ему помочь жить еще лучше. Но для этого надо взобраться на вершину знания — увидеть, куда движется этот железный поток, чтобы вовремя направить его в нужное русло. Где должен быть командир на лихом коне? В библиотеке! Изучать! И Ницше в том числе…
МАТВЕЙ. Как же его изучать, если как раз его и нет в библиотеке?
ЛОСЬ. Его нет в муравьиной библиотеке, а в человеческой он как раз и есть. Привезти тебе? Попробуешь всмотреться в бездну, а она — в тебя.
МАТВЕЙ. Привезите.
ЛОСЬ. Через пять дней — 23 февраля, День Советской армии. И к этому всенародному празднику творческая группа меня порадует. Во-первых, Терентьев допишет песенку про то, как товарищ Сталин грабил банки, а во-вторых — мне нужны частушки, высмеивающие советскую действительность.
МАТВЕЙ. Частушки… про что?
ЛОСЬ. Не «про что», а «какие». Ты же филолог, Терентьев. Частушки, высмеивающие советскую действительность. Что неясно?
ЛЕОНТИЙ. Почему — частушки?
ЛОСЬ. Смех — идеальное оружие. Именно смех мы и должны в первую очередь контролировать. Будем выпускать пар из общественной кастрюли. А заодно, как на живца, будем ловить предателей и шпионов. Кто громко запоет, того хватай!
МАТВЕЙ. А если будут петь тихо?
ЛОСЬ. Нам и надо, чтобы тихо пели. Рожденный ползать голову не откусит. Сценарий где?

Леонтий протягивает ей исписанные листы. Лось берет их и выходит. Через несколько секунд в комнату заглядывает сияющая Катя.

КАТЯ. Ужин готов, мальчики! Подавать? А то остынет!


9.

Ночь. Спальня. За окном воет вьюга. Матвей и Леонтий лежат в своих кроватях.

МАТВЕЙ. Странная она, эта Лось. Может, шпионка? Может, нас в Америку перевезли, пока мы спали? И теперь заставляют работать против своих.
ЛЕОНТИЙ. Нет никакой Америки.
МАТВЕЙ. Ты же сам говорил: свобода, джаз…
ЛЕОНТИЙ. Свобода начинается после первого миллиона долларов. Только заработать его нельзя, потому что Америки-то нет, она дана людям в виде искушения. Все остальное — исторический материализм. А Ленин — пророк его. Ты бы смог написать смешные стихи про Христа?
МАТВЕЙ. На свете много есть чудес, долби яйцо — Христос воскрес!
ЛЕОНТИЙ. А про Сталина?
МАТВЕЙ. А в морду?
ЛЕОНТИЙ. Про Бога можешь, а про Сталина — нет?
МАТВЕЙ. Бога нет, но есть святые понятия. Ты бы мог посмеяться над матерью?
ЛЕОНТИЙ. Я как-то начал перебирать: над чем нельзя смеяться? Оказалось, что можно надо всем — над родителями, над любовью, над Родиной, над пролетариатом… Нельзя смеяться только над тем, как мучают детей, и над тем, как дети умирают. Здесь я ничего не могу поделать — категорически не смешно, так я устроен.
МАТВЕЙ. А Сталин, значит, тебе смешной?
ЛЕОНТИЙ. Бог — что? Даже если и есть, то где-то далеко, и у него реакции замедленные. А товарищ Сталин рядом и везде. Кара его неминуема и незамедлительна.
МАТВЕЙ. Не делай ничего плохого, карать не будут.
ЛЕОНТИЙ. А что это за песенка про то, как Сталин грабил банки?
МАТВЕЙ. Она недописанная, там всего один куплет.
ЛЕОНТИЙ. Ой-ой, покраснел! Да ладно, я Сталину не скажу… Объяснить тебе, что происходит? Люди там, на свободе, гораздо больше в тюрьме, чем мы с тобой. Там, как в трамвае — кто сидит, кто стоит, потеет, а кого-то и к стенке прижали… А нам с тобой можно все! Юмористов-то много, целая секция в Союзе писателей. А анекдоты сочинять некому… Там, на воле, на каждую шутку сразу найдется пуля, а нам здесь, в тюрьме, сказали: шутите, ребята, спокойно, вам за это ничего не будет, а даже наоборот — будет кисель дополнительный. Вот она, майорская диалектика!
МАТВЕЙ. Мы что, два самых остроумных на всю страну?
ЛЕОНТИЙ. Номер нашей дачи — пятьдесят семь. Значит, как минимум, еще в пятидесяти шести морщат лбы такие же ребята. Потому что иначе весь суп сплывет. В Америку, которой нет…
МАТВЕЙ. Надо бежать отсюда! Надо бежать куда угодно! В Москву надо бежать!
ЛЕОНТИЙ. Главное — не «куда», а «от кого». Можно жить в стране и при этом в упор не видеть власть. Это самая опасная свобода — внутренняя. И чтобы ее не допустить, надо человеку вместо свободы дать иллюзию. Потому, что когда человеку кажется, что он свободен, им легче всего управлять. А чтобы была иллюзия свободы, нужно изредка, хотя бы втихомолку, смеяться над тем, над чем нельзя. Поэтому, чтобы уверенно править народом, надо иногда разрешать ему смеяться над властью. Трижды три — девять. Это понимает и майор Лось, и ее начальство на Лубянке. Так что в Москву бежать не надо…
МАТВЕЙ. Ты здесь всю жизнь хочешь просидеть?
ЛЕОНТИЙ. Есть выбор?
МАТВЕЙ. У человека всегда есть выбор.
ЛЕОНТИЙ. Предлагай.
МАТВЕЙ. Двадцать третьего февраля перед отбоем старшину — стулом по башке, ключи забрать. Праздник же, день Советской Армии — старшина наверняка водки выпьет, легче будет его… это… ну…
ЛЕОНТИЙ. Убить.
МАТВЕЙ. Почему — убить? Я же говорю — оглушить. Пока утром Катя не придет, у нас вся ночь, чтобы добраться до Москвы.
ЛЕОНТИЙ. Ну, выберемся с дачи, ну, пусть даже в Москве найдем место, где отсидеться — а дальше? Сидеть и ждать, пока власть переменится? Она никогда не переменится. Тогда уж лучше сразу в лес… На поезде — в Сибирь. А деньги на билеты у Силыча вытащить.
МАТВЕЙ. Это же кража!
ЛЕОНТИЙ. А кто его собирался вообще стулом пришибить?
МАТВЕЙ. Это другое. Без этого не получится.
ЛЕОНТИЙ. Поп Гапон.
МАТВЕЙ. От попа Гапона слышу. Ну, что?
ЛЕОНТИЙ. Что?
МАТВЕЙ. Что делать-то будем?
ЛЕОНТИЙ. Будем выполнять задание майора Лось — писать антисоветские частушки. Будем готовиться к двадцать третьему февраля. А сейчас будем спать. То есть я буду спать, а ты, если сильно хочешь, можешь под одеялом повспоминать Лидочку. Только негромко…
МАТВЕЙ. Свинья!
ЛЕОНТИЙ (жизнерадостно). Хрю!

Поворочавшись, оба засыпают.


10.

Полдень. Кухня. За окном воет метель. Катя перетирает посуду, режет хлеб, Захар Силыч помогает ей.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Однажды мне в честь праздника вручили ценный подарок. Тарелку. Я ее матери в Сибирь послал.
КАТЯ. Что, в Сибири тарелок нет?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Это фарфоровая. Наградная! На дне красная звезда с изображением чекистской головы. По бокам — заводы, фабрики, и надпись: «Я всюду вижу заговор богачей, ищущих своей выгоды под предлогом блага». А в лепестках звезды — сознательные граждане, помогающие чекисту. И сто граммов нам всегда по праздникам давали… А кто водку не пьет, тому вина красного, аж по бутылке!
КАТЯ. Захар Силыч… Может, покормить ребят?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Кормили с утра.

Входит майор Лось, неся домашнюю плетеную корзинку. В корзинке позвякивают бутылки.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Здравия желаю, товарищ майор!
КАТЯ. Здравствуйте, Зоя Александровна! Вьюга-то какая на улице… Чаю хотите?
ЛОСЬ. Здравствуйте, товарищи… От чаю не откажусь! (Протягивает сверток.) Катя, здесь к празднику кое-что и вилки там, две штуки. Пусть порадуется интеллигенция, поест немного по правилам.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Не положено вилки-то по уставу внутренней службы.
ЛОСЬ. Под мою ответственность. Вилки алюминиевые, представляют опасность только для котлет. Как там подопечные?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Отбывают наказание в карцере, товарищ майор!
ЛОСЬ. Где?
КАТЯ. В сарае они, Зоя Александровна, сидят со вчерашнего вечера. Захар Силыч их туда арестовал. Я им тулупы отнесла, а все равно, поди, холодно…
ЛОСЬ. Старшина Данилюк, доложите по форме.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Слушаюсь! Вчера меня пригласили в рабочую комнату спецконтингента и стали петь похабные частушки про партию и Советскую власть, а также клеветать, что товарищ Сталин участвовал в вооруженных ограблениях. На основании этого задержаны до утра в карцер, за неимением которого отбывают в сарае. Бумажки с контрреволюционной агитацией конфискованы.
ЛОСЬ. Дайте.

Захар Силыч вытаскивает бумажки, отдает. Лось читает, время от времени одобрительно хмыкая.

КАТЯ(вздыхает). Кормили их с утра водой с хлебом… Невкусно, поди, а?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Хлеб невкусным не бывает, Катерина.
КАТЯ. У Леонтия желудки больные, им диетическое требуется.
ЛОСЬ. Вот поднимем народное хозяйство, все будет только диетическое. Привести спецконтингент.

Захар Силыч, козырнув, выходит.

КАТЯ. И тогда наступит коммунизм во всем мире? Да, Зоя Александровна?
ЛОСЬ (задумчиво). Если наступит коммунизм во всем мире, где мы будем зерно покупать?
КАТЯ. Разрешите вас не понять, товарищ майор…
ЛОСЬ. Разрешаю, Катерина, разрешаю…

Захар Силыч вводит основательно замерзших Матвея и Леонтия.

ЛОСЬ.К печке их, старшина.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Может, лучше к стенке?
ЛОСЬ. Катя, накрой на пять персон. Старшина — в помощь. Выполнять.

Катя и недовольный Захар Силы, прихватив посуду, выходят. Пауза.

ЛОСЬ. И кто из вас додумался все это старшине читать?
МАТВЕЙ. Нужно было проверить на публике. Задание нестандартное.
ЛОСЬ. У тебя, Терентьев, оказывается, неплохие задатки провокатора.
МАТВЕЙ. Переучивать на провокатора будете?
ЛОСЬ. В нашем деле не переучивают. Просто корректируют навыки и приставляют к тому, к чему максимально способен.
МАТВЕЙ. Грязное оно, это ваше дело…
ЛОСЬ. Теперь оно уже и твое. А насчет грязного — это как делать будем. Все от нас зависит. Теперь о деле. (Смотрит в листочки с частушками.) Отличная работа. Но вот это особенно хорошо:
«На хромой кобыле Сталин
Едет задом наперед.
— Ты куда, товарищ Сталин?
— Раскулачивать народ.

Сидит Ленин на заборе,
Держит серп и молоток,
А у Сталина в колхозе
Все крестьяне без порток.

Сидит Сталин на лугу,
Гложет конскую ногу.
Фу, какая гадина,
Советская говядина!»

Какая прелесть! По меркам Особого совещания — лет на восемь лагерей. И хотя ваше творчество уйдет в народ, всенародной славы, как у Леонида Утесова вам не видать. Но лучше быть безвестным автором на воле, чем знаменитым поэтом на лесоповале. А те, кому надо, уже оценили ваши способности. Мне неясно только вот это:

«Выхожу один я на дорогу,
Без руля, без карты, без ветрил…
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу.
Это все нам Сталин подарил!»
ЛЕОНТИЙ. Это экспериментальное. Для интеллигенции.
ЛОСЬ. Я вам, кстати, Ницше привезла. И вилки… Хотя, конечно, это нарушение режима.
МАТВЕЙ. Чем нормальные столовые приборы мешают искусству?
ЛОСЬ. Искусству не мешают, мешают режиму. Вилки, искусство и режим вообще несовместимы. Прошу к столу!


11.

Общая комната. На стене висит неумело написанный транспарант «Слава Советской Армии!», стол застелен яркой скатертью. Катя расставляет посуду, Захар Силыч открывает бутылки с вином. На столе присутствует и бутылка водки. Входят Матвей, Леонтий и Лось. 

ЗАХАР СИЛЫЧ. Товарищ майор, а спецконтингенту, что — тоже наливать?
ЛОСЬ. Праздник, старшина. И поработали они хорошо. Дайте им вина. Немного. И скажите, что ли, тост...
ЗАХАР СИЛЫЧ (наливает всем вина, а себе водки). Товарищи, поздравляю с Днем Советской армии и Военно-Морского флота!

Все выпивают, начинают есть.

КАТЯ. А мне водка вообще не нравится. Она спиртом пахнет. Что ж вы не закусываете, Захар Силыч?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Водка пахнет не спиртом, а гауптвахтой.
КАТЯ. Если норму знать, то, поди, можно…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Норму-то мы знаем, да разве ж ее выпьешь? Разрешите еще тост, товарищ майор? Меня этому тосту в Игарке начальник лагеря полковник Буйкис научил.

Лось кивает, Захар Силыч разливает снова.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Давайте выпьем за то, что, несмотря ни на что, мы пьем во что бы то ни стало. И да здравствует все то, благодаря чему мы, несмотря ни на что! За здоровье товарища Сталина!
ЛОСЬ. Интересная логическая конструкция. Но тем не менее…(Все выпивают.) А теперь, Терентьев, я хочу слышать вторую часть задания. Песню дописали?
МАТВЕЙ (кивнув, берет гитару, поет). 

И Сталин был налетчик, и налетчик был Камо,
А Троцкий и Бухарин были лагерное чмо.
Пока товарищ Сталин грабил банки,
Они стирали всем ворам портянки.

Бухарин был барыга, евреем Троцкий был —
Один Россию продал, а второй ее купил.
Пока товарищ Сталин грабил банки,
Они доносы делали охранке.

Припев.

Колыма, тайга, тундра,
Каторжанское утро.
Небо синее, роба серая, знамя красное, черный гроб.
За побег тебе — пуля в голову,
За рывок тебе — пуля в лоб.

Пока Камо на следствии под дурика косил,
Ему товарищ Сталин передачи приносил.
Чтоб зарядить побег, он грабил банки,
Пока Камо был в дохлой несознанке.

А Троцкий и Бухарин в заседаниях ЦК
Отказывались денег дать на нужды общака —
Вели себя в ЦК, как лесбиянки,
Пока товарищ Сталин грабил банки.

Припев.

Подкуплены овчарки и прикормлены шпики,
На зоне в оперчасти сплошняком большевики,
Готов парик и ксива для загранки
На деньги, что награбил Сталин в банке.

Вдруг кто-то крикнул. «Шухер! На зону едет царь!
В руках его нагайка, левортверт и фонарь!»
Пока товарищ Сталин грабил банки,
Бухарин с Троцким сдали всех охранке.

Припев. 

Колыма, тайга, тундра,
Каторжанское утро.
Революция, слово Сталина.
кто друзей продал, сделать чтоб
Суке Троцкому — кайло в голову,
А Бухарину — пуля в лоб¹.

ЛОСЬ. Браво, Терентьев! Откуда такие познания? Интонации местами очень верные, и содержание. Маклаков поделился опытом?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Не понимаю я, товарищ майор, песенки эти. У нас в Игарке жулики такое же пели, точь-в-точь!
ЛОСЬ. Вот! Точь-в-точь! При этом товарищ Сталин с наганом колет сейфы, а Троцкий и Бухарин — черти помойные. Серьезное содержание в шутливой форме лучше усваивается. Вождь должен быть близким и понятным. Такой песне в мордовских лагерях просто цены не будет! Верно, старшина?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Если вместе с певцом, тогда конечно…
КАТЯ. Зоя Александровна, а можно с Леонтием под патефон поплясать? Поплясать хочется.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Он, жеребец, и без тебя постоянно подпрыгивает! Копытами стучит, покоя нет…
ЛОСЬ. Старшина, вы думаете, что советский человек не имеет право потанцевать? Нет, я согласна, что чарльстон и буги-вуги — чуждое нам искусство…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Диверсия! Запретить, а кого поймаем — в лагеря.
ЛОСЬ. Одними запретами не обойтись. Надо противопоставить Западу наши танцы, идеологически выдержанные.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Ну, тогда, конечно, будет польза.
ЛОСЬ. А как вы себе это представляете?
КАТЯ. Чтобы про любовь к Родине, к труду…
ЗАХАР СИЛЫЧ. К товарищу Сталину.
ЛОСЬ. Правильно! А конкретно — как? Не знаете. Поэтому пускай Маклаков подпрыгивает, а Терентьев пускай пишет стихи. А лагеря подождут пока… Мне Катя говорила, что вы, старшина, частушки любите, да?
КАТЯ (хихикает). Он только матерные поет. Вполголоса.
ЗАХАР СИЛЫЧ. (махнув рукой). Ну, поехала на небо тайгой… Охмелела, что ли?
ЛОСЬ. Русский человек даже в грязной матерной форме всегда выражает светлые и чистые мысли. Просто русскому мужику без мата тяжело. Не устоять, не выстоять. А кто эти частушки написал, знаете?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Народ, наверное… Кто ж еще?
ЛОСЬ. Вот! Значит, Терентьев с Маклаковым не зря свои котлеты едят. Заводи, Катя, патефон!

Катя заводит патефон, звучит танго. Она неумело танцует с Леонтием, а Захар Силыч, сидя у стола, мрачно наблюдает. Неожиданно лампочка под потолком начинает моргать, потом снова освещение становится нормальным. Майор Лось медленно пьет вино. К ней подходит Матвей.

МАТВЕЙ. Можно вас пригласить, гражданин майор?
ЛОСЬ. Можно ваньку за встаньку, Терентьев.
МАТВЕЙ. Э-э… Разрешите?
ЛОСЬ. Я последний раз танцевала в Испании осенью тридцать восьмого года. Мы уходили из Барселоны. И в порту танцевали и пили вино.
МАТВЕЙ. А весной сорок пятого вы разве не танцевали?
ЛОСЬ. Мы пели в палате. Тяжелораненым трудно танцевать.
МАТВЕЙ. А я вообще танцевать не умею…

Майор Лось встает, они с Матвеем танцуют. Захар Силыч наливает себе еще водки. Матвей и Леонтий, танцуя, многозначительно переглядываются. Снова начинает моргать лампа под потолком.

ЛОСЬ. Старшина, в чем дело?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Мы здесь сидим, а там Родину снегом заносит… Метель провода теребит. Пойти, что ли, глянуть?

В неверном свете мигающей лампочки Захар Силыч встает и направляется к выходу. Леонтий бросается к нему, бьет стулом по голове. Старшина падает. Катя визжит. Майор Лось пытается освободиться из крепких объятий Матвея. Леонтий подскакивает к столу, хватает вилку и всаживает ее в горло майору. Она хрипит, падает.

ЛЕОНТИЙ. Мерси за вилочки, начальник!
МАТВЕЙ. Ты убил ее!

Катя визжит, не переставая.

ЛЕОНТИЙ. Чавку закрой! Мусора жалеешь? Катьку свяжи, я за ключами! Рвем отсюда!

Лампочка в последний раз ярко вспыхивает, освещая картину разгрома, — и гаснет.
За окном воет вьюга.


III ДЕЙСТВИЕ

12.

Двор перед домом. Матвей и Леонтий двуручной пилой пилят дрова. Возле них — гора чурбаков.

МАТВЕЙ. Я думал, она тебе нравится. 
ЛЕОНТИЙ. Катя?
МАТВЕЙ. Катя.
ЛЕОНТИЙ. Катя, Катя… Что может нравиться человеку в тюрьме? Разве что дни в календаре зачеркивать.
МАТВЕЙ. Тебе все равно, что она может выйти замуж… ну, например, за этого?
ЛЕОНТИЙ. Рано или поздно все выходят замуж за этих.
МАТВЕЙ. А мне снилось, как мы убежали. В ночь после двадцать третьего февраля… Ты старшину табуреткой прибил, а майора вилкой в горло зарезал. Прямо как зверюга…

Леонтий бросает пилу, закуривает.

ЛЕОНТИЙ.Первое марта сегодня… Воскресенье! Весна! Небо! Вот на кой черт ты у Силыча напросился дрова пилить?
МАТВЕЙ. Поработать, размяться. Засиделись мы.
ЛЕОНТИЙ. Кто понял жизнь — работу бросил. А что засиделись — это точно… Тебя так интересуют побеги, что даже во сне их видишь?
МАТВЕЙ. А тебя не интересуют?
ЛЕОНТИЙ. Побеги интересуют всех. Независимо от того, откуда бежать — из тюрьмы, из семьи, от надоевшей подруги… Побег, брат, философское понятие. А как нас поймали и шлепнули тебе не снилось?
МАТВЕЙ. За что убивать людей, которые сочиняют стихи?
ЛЕОНТИЙ. За то, что они сочиняют еще и анекдоты. (Пауза.) До деревни нужно идти километра два. Там шоссе и КПП, машины проверяют — туда нельзя.
МАТВЕЙ. Уже местную географию знаешь? От Кати?
ЛЕОНТИЙ. Я ее только про природу спрашивал. Через лес до полустанка километров десять. А в лесу снега по пояс… Может, летом?
МАТВЕЙ. Может, обойти КПП и на попутке до Москвы?
ЛЕОНТИЙ. В Москве куда без документов? У нас везде милиция.
МАТВЕЙ. Мне нужно в Москву. У Лидочки день рождения пятого марта.
ЛЕОНТИЙ. С кем-то его Лидочка отмечать будет? Кто же ей слово доброе скажет?
МАТВЕЙ. Я скажу. Чтобы звонить на городскую линию, Силыч вызывает «Черемуху». Мол, я — два ноля пятьдесят семь, дайте «Черемуху», а дальше на коммутаторе набирают московский номер. Мне два слова всего надо сказать.
ЛЕОНТИЙ. А как ты к телефону проберешься?
МАТВЕЙ. Ты поможешь. Силыч за Катей ухлестывает, она его пока близко не пускает. А ты попросишь Катю, чтобы она его вызвала во двор и поцеловала. Он от счастья очумеет, как тетерев. Пока они тискаться будут, я успею.
ЛЕОНТИЙ. А они будут тискаться? А вдруг она не захочет с ним тискаться? Она тебе что, шмара-вентилятор?
МАТВЕЙ. Будут тискаться. Ты уговоришь. Или я заявлю гражданину майору, что Катя тискается со мной. Уволят ее, пойдет в колхоз дерьмо месить. Если возьмут…
ЛЕОНТИЙ. Домашний кот быка не съест, Матюша. Лопнет. Хорошо о себе-то подумал? Тебя же за этот звоночек майор замордует. Если вдруг узнает…
МАТВЕЙ. Плевать я хотел. Кто ей будет крышку у кастрюли приподнимать и блатные песни писать?
ЛЕОНТИЙ. Кто-нибудь найдется. На пятьдесят шестом объекте. Или на тридцатом… Не надо путать Кармен с Бизе.
МАТВЕЙ. Помнишь, она говорила про сто двадцать один раз? Я Лидочке уже сто двадцать один раз хотел позвонить. Сейчас как раз сто двадцать второй. И если я не позвоню, то я, Лева, сдохну.

Входит майор Лось.

ЛОСЬ. Ах, как Родина пахнет — дымком, хлебом…
МАТВЕЙ (в тон). Навозом…
ЛЕОНТИЙ. Здравия желаем, гражданин майор…
ЛОСЬ. А летом как здесь хорошо! Природа… Воздух чистый… Мечта! Я у вас, пожалуй, летом денек-другой поживу. В лес сходим, грибы-ягоды пособираем. Возьмем с собой Катю, старшина автомат возьмет — и сходим…
ЛЕОНТИЙ. Автомат-то зачем?
ЛОСЬ. Лес все-таки, вдруг — волки?
МАТВЕЙ. Или лоси дикие…
ЛОСЬ. Даже если ты меня рассердишь, ситуация не изменится. Запомни, все болезни от нервов, один только сифилис от удовольствия.
ЛЕОНТИЙ. Он, гражданин майор, сильно скучает.
ЛОСЬ. Да он еще и четверть своей вины перед Родиной не искупил. Скучает он…
МАТВЕЙ. Мы же хорошо работаем — что, нельзя одно свидание? Даже в тюрьме дают.
ЛОСЬ. А ты не в тюрьме. Ты в длительной секретной командировке.
МАТВЕЙ. А из командировок письма пишут?
ЛОСЬ. То ему — вилку! То ему — Лидочку! Терентьев, ты сам-то знаешь, чего хочешь?
МАТВЕЙ. Я ее люблю. Мы хотели пожениться.
ЛЕОНТИЙ. Стране нужны бойцы — работайте, отцы!

Пауза.

ЛОСЬ. У Вознесенского собора остановился лимузин — вы здесь венчаетесь сегодня, а скоро будете один… Неудачный сегодня денек, неудачный… Опять не соврали поповские сказки. Старшина!

Входит Захар Силыч.

ЛОСЬ. Маклакова увести. Ну, а ты, Терентьев — со мной. Как говорится, каждый осел сам несет свою шкуру на базар.


13.

Кухня. Катя прихорашивается перед маленьким ручным зеркальцем. Захар Силыч прохаживается.

ЗАХАР СИЛЫЧ. И не дурак я, и жизнь повидал, и не какой-то вертихвост…

Захар Силыч подсаживается к Кате.

КАТЯ. Захар Силыч, на лавке просторно, а вы жметесь. Это не гигиенично… (Встает, отходит.)
ЗАХАР СИЛЫЧ. У меня, Катерина, и мать еще жива, в Новосибирской области. Маслянинский район, деревня Кинтереп. Туда поедем, я демобилизуюсь… Дом большой, рыбалка, охота, корова, я песни люблю...
КАТЯ. Я и так в деревне всю жизнь. Я, может, в Москве хочу жить. Там дома большие, троллейбусы…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Для меня в Москву перевестись — тьфу! И награды есть, и опыт! Форма одежды всегда поглажена, военный билет в исправности. В спиртных напитках не замечен. Переведут! Там тоже тюрьмы есть, без работы не останусь.
КАТЯ. В Москве инженеры живут, артисты, поэты, правительство, сам академик Лысенко и товарищ Сталин. Вас, поди, и в троллейбус-то в Москве не пустят…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Я ж советский человек! И троллейбус — советский! Как так — не пустят? Мы, небось, не на руку лапоть-то обуваем…
КАТЯ. А танцевать можете, как Леонтий? Или стихи сочинять, как Матвей? А вилкой кушать умеете? Обхождение знаете?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Это какое?
КАТЯ. Чтобы женщине «спасибо» сказать, чтоб пропустить в троллейбус, стул подвинуть. Салфетки всякие…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Может, еще и ручку поцеловать?
КАТЯ. А что? Я в кино видела — красиво.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Это все шпионаж! Это скоро все отменят — ручки целовать, вилкой кушать, в троллейбус пропускать… Сразу видно, что деревенская — ничего не понимаешь.
КАТЯ. Вот Леонтий, например, как-то умеет и сказать, и подойти…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Я от тебя, Катерина, все равно не отступлюсь. Любого убью. Хоть Леонтия, хоть кого…
КАТЯ. Захар Силыч, вот вы иногда ничего мужчина, привлекательный. А иногда прямо пугаете. Как такое можно — убить?
ЗАХАР СИЛЫЧ. В Игарке зэка можно было спокойно убить. При попытке к бегству. Грамоту давали, а то и медаль. Зэк — это ж падаль! Он уже все равно, что мертвый. Ему пуля — за счастье.
КАТЯ. Как вы меня напугали давеча, когда про пулеметы рассказывали…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Да я что? Я же… Я петь тоже могу, как артист… В Дмитровлаге, когда канал Москва — Волга строили, в батальонном хоре пел! (Поет.)
«Слушай, Волга-река.
Если рядом с зэка
Днем и ночью на стройке чекисты,
Это значит — крепка
У рабочих рука,
Значит, в ОГПУ — коммунисты!»
КАТЯ. А вот про любовь-то, поди, не умеете спеть, товарищ старшина? (Выходит.)
ЗАХАР СИЛЫЧ. Что из меня дурака-то корчить? «Да не треба... Да я не хочу... Да я не така... Да не туда...» Тьфу! Стихи ей подавай…


14.

Ночь. Спальное помещение. Матвей и Леонтий.

ЛЕОНТИЙ. С Катей почти договорился. Поможем тебе, отвлечем Силыча. Но поверь, пройдет время, и ты будешь удивляться: зачем, зачем я так стремился позвонить Лидочке в марте пятьдесят третьего года? Если, конечно, будешь жив… Чего молчишь-то? Рад?
МАТВЕЙ. Лидочка вышла замуж.
ЛЕОНТИЙ. Как это?
МАТВЕЙ. Не знаю. Я ни разу не выходил.
ЛЕОНТИЙ. Ты рехнулся от любви? Чего городишь?
МАТВЕЙ. Майор мне фотографии показала. Там Лидочка, отец ее, люди какие-то…
ЛЕОНТИЙ. И что?
МАТВЕЙ. Свадебные фотографии. Лидочка вышла замуж.
ЛЕОНТИЙ. За кого?
МАТВЕЙ. Не знаю. Майор мне сказала, что я его не знаю. Не из нашего института парень. Улыбчивый такой…
ЛЕОНТИЙ. Ты же говорил, что у вас все серьезно было с Лидочкой?
МАТВЕЙ. Было… Но только я умер.
ЛЕОНТИЙ. А?
МАТВЕЙ. Полтора месяца назад.
ЛЕОНТИЙ. Умер?
МАТВЕЙ. Поехал на лыжах кататься и замерз, вроде бы, в лесу. Заблудился… Меня в морге родственники опознали, увезли в Смоленск и схоронили. Из института отчислили, из общаги выписали. А я «Зарубежную историю средних веков» в библиотеку не сдал.
ЛЕОНТИЙ. Я говорил, что зря ты дрова пилить напросился…
МАТВЕЙ. Просто сегодня первое марта. Такой день…
ЛЕОНТИЙ. Тебе прилечь надо, тебя продуло.
МАТВЕЙ. Первого марта Иуда повесился. Мне майор сказала. Несчастливый сегодня день, предательский. Иудов день.
ЛЕОНТИЙ. У тебя точно жар! То — «долби яйцо, Христос воскрес», то в Иуду поверил… Поповские сказки! Авраам родил Исаака, возлюби ближнего… Надо у Кати порошка спросить от простуды.
МАТВЕЙ. Майор мое свидетельство о смерти показала. Там дата стоит пятнадцатое января — как раз когда меня сюда привезли. Они не собираются меня отпускать. И тебя тоже.

Пауза.

ЛЕОНТИЙ. Меня-то за что? Мне мое суд отмерил, прозвенит звонок — откинусь.
МАТВЕЙ. За то, что ты меня живым видел.
ЛЕОНТИЙ. А я не уверен, что ты живой. Черт его знает, может, ты и умер — я ж не доктор. Я расписку дам, что никого не видел. У меня близорукость!
МАТВЕЙ. А говорил — за любовь в лагеря попал…
ЛЕОНТИЙ. Ага, за любовь. Рассказать?
МАТВЕЙ. Слышал.
ЛЕОНТИЙ. А ты еще послушай. Работал я в одной филармонии хореографом. Танцы ударников ставил, пляски комбайнеров придумывал, сценографию в ораториях сочинял… И был у нас такой Кузьма Петрович Бобин, артист разговорного жанра. Лет ему уже за пятьдесят, а росточка он небольшого, худенький — ну и выбрал себе амплуа «пионер-герой». Кучерявый паричок натянет, красный галстук повяжет — и шарашит про Павку Корчагина да про Павлика Морозова от лица пионерской организации. Очень натурально получалось. А однажды на сборном концерте — он за кулисы уходит, а мы все за кулисами стоим, и в темноте кто-то вслед ему возьми да и брякни: «Волосы седые на головке детской — хорошо живется нам в стране Советской!»
МАТВЕЙ. Неплохо! Давай майору покажем?
ЛЕОНТИЙ. Не примет, это в моем деле записано. Ты слушай. А был этот Кузьма Петрович еще и парторгом филармонии. И через два дня пришли ко мне, через день — допрос, через неделю — срок.
МАТВЕЙ. Это ты, что ли, сказал?
ЛЕОНТИЙ. Нет, не я. В протоколе написано — не я, значит, не я. А кто — не знаю, темно там было, голос в темноте не узнал.
МАТВЕЙ. А почему тебя-то арестовали?
ЛЕОНТИЙ. Ну, уж не знаю… Я по воскресеньям в ресторане степ-дэнс давал. А Кузьма, старый пень, считал меня стилягой. Как он в заявлении писал, так и в дело перешло — «стиляга и пассивный пособник американской разведки». Андестенд? Пропаганда чуждого образа жизни, низкопоклонство перед Западом. Пять лет в зубы, три «по рогам» — и в лагеря. Вот такая история про любовь.
МАТВЕЙ. Три «по рогам» — это что?
ЛЕОНТИЙ. Поражение в правах на три года после освобождения.
МАТВЕЙ. А мне про Валентину Серову врал…
ЛЕОНТИЙ. Не врал, а создавал художественную реальность. Может, правда, бежать? А?

Пауза.

МАТВЕЙ. Если голова будет нормально работать, то и здесь можно долго протянуть.
ЛЕОНТИЙ. А Лидочка? Не хочешь на нее издалека взглянуть? Стишок писнешь: любовь твоя была коварная, а жизнь моя теперь кошмарная…
МАТВЕЙ. Спасибо, что вы с Катей мне помочь хотели.
ЛЕОНТИЙ. Cпасибо — много, три рубля хватит! Эх, где бы взять столько денег, чтоб купить самолет?
МАТВЕЙ. Зачем тебе самолет? В Америку бежать?
ЛЕОНТИЙ. Да не нужен мне самолет, мне нужно столько денег. Рано или поздно все равно же выйдем отсюда… Поживем!
МАТВЕЙ. Уверен?
ЛЕОНТИЙ. А зачем резать куриц, которые несут золотые яйца?
МАТВЕЙ. С чего ты взял, что наши яйца — золотые?
ЛЕОНТИЙ. Чувствую.


15.

В общей комнате — Леонтий и Матвей. Входит Захар Силыч.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Маклаков, ну-ка, выйди.
ЛЕОНТИЙ. Куда это?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Ну, в спальню…
ЛЕОНТИЙ. Нельзя днем. Режим, гражданин старшина.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Твой режим — это я. Катерине иди помоги, она стол хочет передвинуть. Бегом марш!

Леонтий выходит.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Терентьев… Матвей, как стих сочинить?
МАТВЕЙ. Вам зачем, гражданин старшина?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Захар Силыч я. Так зови, пока нет никого. Вот скажи — как люди стихи сочиняют? Научиться хочу. Поди, не велика наука.
МАТВЕЙ. Ну, как… Ну, садятся… Или наоборот — ходят и сочиняют…
ЗАХАР СИЛЫЧ (садится). Вот я сижу — как дальше-то?
МАТВЕЙ. Вы, Захар Силыч, хоть одного поэта знаете?
ЗАХАР СИЛЫЧ. А то! Пушкин, Лебедев-Кумач.
МАТВЕЙ. А их стихи можете прочитать?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Да я стихи не люблю. Просто хочу сочинять научиться.
МАТВЕЙ. Сначала нужно подобрать рифмы. Есть правило, что рифмуются только главные слова. Тогда эстетический эффект сильнее. Какое слово будет главным? Любовь?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Какая любовь?
МАТВЕЙ. К девушке, к женщине… Любовь!
ЗАХАР СИЛЫЧ. Вот кто про что, а вшивый про баню! Причем здесь девушки-то? Я стих про товарища Сталина хочу сочинить.
МАТВЕЙ. Про него уже много стихов написано.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Это не те стихи. Такие сейчас не помогут.
МАТВЕЙ. Как это — не те? Их же в журналах печатают!
ЗАХАР СИЛЫЧ. Сейчас ситуация такая, что… В общем, тебе знать не положено. А стихи нужны другие, правильные.
МАТВЕЙ. Тогда берите карандаш и придумывайте рифмы.
ЗАХАР СИЛЫЧ (пишет и сразу зачитывает). «Товарищ Сталин, не болей, зайди опять на Мавзолей…», «Дорогой товарищ Сталин, я за вас душой печален…», «Товарищ Сталин, все из нас тебе здоровья шлют сейчас…»
МАТВЕЙ. А что… Что, товарищ Сталин болеет?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Тебе-то что?
МАТВЕЙ. Переживаю. Я ж советский человек…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Переживает он… Все вы переживаете, а лишнего знать никому не положено. Ты скажи, как стихи-то мои? Пронимают?
МАТВЕЙ. Надо еще немного поработать. Но искренность чувствуется.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Получи, фашист, гранату от советского бойца! Пушкин, Пушкин… Делов-то! Может, демобилизоваться и вообще поэтом стать? Поэты в Москве живут и за границу ездят. В Москве вообще много культурного… Ты в московский лупанарий ходил?
МАТВЕЙ. Куда?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Эх, темнота! Я вот в увольнении был и зашел — рубль за вход и под музыку звезды смотришь. Большая такая лупа, вроде бинокля на лафете… Познавательно.
МАТВЕЙ. Где?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Ну, в лупанарии у зоопарка. А сколько платят за стихи?
МАТВЕЙ. За хорошие — много. И девушки поэтов любят. Замуж за них часто выходят.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Вот и за меня она тогда бы сразу вышла! Эх, мне б еще обхождения! В троллейбус зайти, руку подать, если, например, лужа. Дурь, конечно…
МАТВЕЙ. Ясно — дурь! Ты, значит, по колено в луже, а у нее сухие чулочки! Рабочий класс этого не одобряет. А Катя что говорит насчет женитьбы?
ЗАХАР СИЛЫЧ. А причем здесь Катя?
МАТВЕЙ. Тоже верно. Кто их спрашивает?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Так как насчет обхождения?
МАТВЕЙ. Я в деревне рос. По обхождению у нас Леонтий, он поклоны балетные знает, манеры всякие…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Не нравится он мне, скользкий, как сопля. Мы-то с тобой нормальные. А с ним — как? Бздиловатой конь породы… Может, ты мне манеры объяснишь? Ты же вилкой есть умеешь?
МАТВЕЙ. Это как раз дело нехитрое…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Тогда объясни — какой в них смысл, если ложкой в сто раз удобнее?
МАТВЕЙ. Я вам больше скажу: вилку придется держать в левой руке.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Так вообще в рот не попадешь. Зачем это обхождение нужно? У самой, что ли, рук нет — стул себе подвинуть?
МАТВЕЙ. В этом есть кое-какой смысл. Его трудно сразу уловить, но вас, Захар Силыч, должна выручить природная смекалка.
ЗАХАР СИЛЫЧ. На то у командира и голова, чтобы вперед смотреть. Ты на меня зла-то не держи, что я иногда… того… Служба, сам понимаешь…
МАТВЕЙ. Понимаю. Медалей-то за службу у вас целых три..
ЗАХАР СИЛЫЧ. Одна-то юбилейная, «Тридцать лет Советской Армии и Флота». А вообще — да, были дела... В Игарке вот было: захожу в барак и чувствую — что-то не то! Мне на голову — мешок и тащат куда-то. Ну, думаю, прощай, Захар Силыч, прощай, дорогой товарищ Данилюк… Под нары меня запихали. Оказалось, что урки через подкоп рванули, а тут я…
МАТВЕЙ. И что вы?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Нашли меня боевые товарищи через час. Достали из-под нар и освободили.
МАТВЕЙ. Медаль-то за что?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Баран ты, Матвей, неумный, хоть и манеры знаешь! Через меня же зеков поймали — хватились, что меня нет, стали искать, а когда нашли, тут все и открылось.
МАТВЕЙ. Поймали?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Пятерых. А через месяц в лесу еще от двух нашли кости обглоданные.
МАТВЕЙ. А вторая?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Медаль самая, что ни на есть верная — «За боевые заслуги». Четырнадцать человек прямо днем с лесоповала рванули. А я на пути встал. Меня по голове топором, да вскользь. Я очередь — троих сразу насмерть. Правда, там еще один был из охраны, он потом говорил, что это он третьего... Но я-то знаю, что это я. Он вообще не в ту сторону стрелял. А я — троих сразу, аж гильзы в снегу зашипели!
МАТВЕЙ. А остальные?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Какие остальные?
МАТВЕЙ. Четырнадцать же побежали.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Кого вернули, кого постреляли. Семерых только не нашли. Там болото —потопли, поди… Начальник лагеря товарищ Буйкис, знаешь, как говорил? «Социализм — это Советская власть плюс электрификация всей колючей проволоки». Так-то!
МАТВЕЙ. Часто бегут?
ЗАХАР СИЛЫЧ. А чего им еще делать? Бегут. А куда бегут, и сами не знают…

На кухне звонит телефон. Захар Силыч бегом бросается туда. Через некоторое время входит Катя, за ней — Леонтий.

ЛЕОНТИЙ. Откровенничали?
МАТВЕЙ. Самую малость.
КАТЯ. Не ругались?
МАТВЕЙ. Что вы…
ЛЕОНТИЙ. Силыч прибежал на кухню, трубку схватил — да как вытаращит глаза! Нас выгнал. Меня чуть не пнул…
КАТЯ. Может, разговор секретный?
ЛЕОНТИЙ. Пускай секретный, а вести себя надо прилично!
МАТВЕЙ. Он меня и просил манерам научить. Хочет женщинам руки целовать правильно.
ЛЕОНТИЙ. Кто? Силыч?
МАТВЕЙ. И стихи хочет сочинять, чтобы Катя за него замуж вышла…
КАТЯ. Как вам не стыдно-то? А еще учитель будущий!
ЛЕОНТИЙ. Силыч сочинит, ага! Любовь нечаянно нагрянет, и каждый вечер сразу встанет… Пес конвойный!

Входит Захар Силыч с наганом в руке.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Маклаков, Терентьев — руки за голову, лицом к стене. Дудкина, сядь где-нибудь, не мельтеши.
МАТВЕЙ. Гражданин старшина…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Стрелять буду!

Матвей и Леонтий, переглянувшись, беспрекословно выполняют команду.

КАТЯ. Захар Силыч?!
ЗАХАР СИЛЫЧ. Горе случилось. Товарищ майор минутами уже будет, сюда едет. Объект на чрезвычайном положении.
КАТЯ. Война?
ЗАХАР СИЛЫЧ. Хуже. Лютое горе. У меня, у тебя… Даже для них — и то беда… Запомни, Катерина, этот день — пятое марта тыща девятьсот пятьдесят третьего года. Товарищ Сталин умер.

Катя вскрикивает.

ЛЕОНТИЙ. Вот тебе, Лидочка, и день рождения…
ЗАХАР СИЛЫЧ. Поддувало закрой, пристрелю. А ты, Дудкина, на кухню иди реветь, здесь и без тебя тошно. Телефон трогать не моги!

Катя выходит. Входит майор Лось.

ЗАХАР СИЛЫЧ. Здравия желаю, товарищ майор! Куда выводить-то? Я так думаю, надо их в сарае исполнить, там и полежат пока.
ЛОСЬ. Отставить.
ЗАХАР СИЛЫЧ. Виноват, не подумал! Тогда можно за домом — пусть сами ямку выкопают, а я сверху привалю. Потеплеет скоро, чего в сарае-то вонять?
ЛОСЬ. Отставить и сарай, и ямку. Оружие на предохранитель. Маклаков, Терентьев, руки опустите. Наша работа временно прекращена. 
МАТВЕЙ. Так мне что теперь — в Москву, в институт?
ЛЕОНТИЙ. А мне обратно в лагеря, что ли, ехать? Самому?
ЛОСЬ. Старшина, заприте их в спальне и марш к телефону. Обо всех звонках докладывать. Выполнять!

Захар Силыч выводит Матвея и Леонтия. В коридоре слышен крик Кати «Стоять!» и тут же раздается выстрел.

ЛОСЬ. Старшина, что там такое?

В комнату входит Катя. Она неуловимо изменилась, чувствуется строевая выправка, в руках — пистолет «ТТ», который она держит уверенно и привычно.

КАТЯ. Старшина Данилюк героически пытался пресечь побег спецконтингента, застрелен майором Лось. Майор Лось, агент испанских фашистов, организовавшая побег, оказала сопротивление, ликвидирована.
ЛОСЬ. Отдай пистолет, Дудкина.
КАТЯ. Лейтенант. Лейтенант Дудкина.
ЛОСЬ. Какая прелесть! Аж целый лейтенант…
КАТЯ. Лейтенант МГБ. Группа контроля. Лейтенант Дудкина, товарищ майор. МГБ.
ЛОСЬ. Убери оружие! И прекрати дурить!
КАТЯ. Никак нет, не дурь. Это мой рапорт. Я его сейчас напишу.
ЛОСЬ. Не ошибешься, девочка?
КАТЯ. Кабальеро Эрик Артур Блэр, отель «Континенталь», Барселона… Руки подними, троцкистская подстилка.

Пауза.

ЛОСЬ. Ребята тоже в рапорт войдут?
КАТЯ. В рапорт, если надо, все войдут. Мне чернил не жалко. На выход!

Майор Лось выходит. Катя, держа пистолет наготове, идет вслед за ней. Выстрел. Затемнение.


ЭПИЛОГ

На авансцену в луч света выходит человек. Это — Ведущий. Он одет в пиджачную пару, на нем галстук, а в руке — алая роза.

ВЕДУЩИЙ. Культ личности Сталина был диктатурой, а любая диктатура не может жить без террора. Кровавые кульбиты сталинской эпохи разрушили механизмы прогресса. И теперь нам предстоит преодолеть самое страшное наследие сталинизма — боязнь говорить правду. Научитесь говорить правду! Научитесь правду слышать! Сталинизм был огромным монстром и гибель миллионов жертв обнажает его подноготную и вопиет к отмщению. Светлая память тебе, узник ГУЛАГа…

Ведущий опускается на колено и, преклонив голову перед невидимой могилой, возлагает розу. Застывает в трагическом поклоне. Постепенно свет набирается, вспыхнул один прожектор, другой… Перед нами — сцена театра, где только что закончилась репетиция. Последний прожектор выхватывает из темноты режиссерский столик, за которым сидит Леонтий. Он выглядит постаревшим.

ЛЕОНТИЙ (куда-то вверх). Вот так и запиши себе! Постепенный набор света! И фильтры какие-нибудь синие поставь с красными… чтобы, знаешь, такой холодный северный рассвет получился. Всё! Всем спасибо, до свидания, репетиция окончена!

Щелкают тумблеры, гаснут прожектора, уходит Ведущий. В глубине зрительного зала раздаются демонстративные хлопки в ладоши, напоминающие аплодисменты.

ЛЕОНТИЙ. Это кто такой нахальный там?
МАТВЕЙ. Я.
ЛЕОНТИЙ. Кто «я»? Не вижу! Ну-ка, подойдите сюда! Безобразие…

К столику подходит Матвей. Он тоже выглядит старше, чем ранее.

ЛЕОНТИЙ. Матюша? Так-так… Давненько не виделись… Лет пять, а?
МАТВЕЙ. Шесть. В последний раз — на фестивале в пятьдесят седьмом. Ты режиссерский заканчивал, а я… Нас тогда на наружное наблюдение бросили, не хватало сотрудников-то на всех людей доброй воли. Не рад?
ЛЕОНТИЙ. Да нет, рад, рад! Я спрашивал про тебя, когда…
МАТВЕЙ (быстро). У кого?
ЛЕОНТИЙ. Да у разных людей…
МАТВЕЙ. Что говорят?
ЛЕОНТИЙ. Улыбаются.
МАТВЕЙ. Это потому, что человек я веселый.
ЛЕОНТИЙ. Ну да, помню, помню! Просто неожиданно… Столько лет прошло, а ты без звонка даже… Погоди-ка, ты что — всю репетицию смотрел? А как ты вошел? Почему мне не сказали? Распустились все, бардак просто, а не театр!
МАТВЕЙ. Да вот так взял и вошел. Это же наш театр, советский… Как пишут в «Известиях», все прогрессивное человечество, затаив дыхание, следит за новыми премьерами в пластическом театре Маклакова. Вот и я посмотрел.
ЛЕОНТИЙ. Да-да… В «Известиях» нет правды, а в «Правде» нет известий. Как говорится…Н-да…
МАТВЕЙ. Не бойся, это старая шутка. Мы ее в позапрошлом году запустили.
ЛЕОНТИЙ. Откуда ж мне новые-то знать? Поделись, если не жалко — я ж современный авангардный режиссер, должен слегка фрондировать, чтобы молодежь в рот смотрела.
МАТВЕЙ. Не жалко. В тундре, где олени срали, мы проложим магистрали!
ЛЕОНТИЙ. Оптимистично. Сколько лет за это даете?
МАТВЕЙ. Если бы за это давали, кто бы тебе разрешил «Один день Ивана Денисовича» ставить? Автор-то, Солженицын, как раз и сидел за антисоветскую агитацию.
ЛЕОНТИЙ. Лучше бы и дальше сидел, чем такое писать. Тяжело с его текстом работать, а министерство жмет — давай, мол, премьеру скорее! Меня же зрители не поймут, материал-то скучный. Полета нет!
МАТВЕЙ. Что это вам скучно, товарищ заслуженный деятель? Наше развитое общество хочет знать правду о культе личности Сталина, и мы не имеем права эту правду скрывать.
ЛЕОНТИЙ. Наше развитое общество?
МАТВЕЙ. Инженеры и агрономы, прорабы и доярки, управдомы и крановщики, горняки и сталевары, а также садоводы, хлопководы, пчеловоды и оленеводы — все поголовно хотят знать правду. Так что — летай! Твори концептуальное искусство! Как ты недавно на банкете-то сказал? «Авангардный театр — это наше будущее, но не дай Бог нам до него дожить…» Философ! Уважаю!
ЛЕОНТИЙ. Ты, я вижу, подготовился к встрече.
МАТВЕЙ. А ты, я вижу, слушать не хочешь? Может, забыл, как тебе режиссерский диплом достался? Забыл, откуда у не известного никому начинающего режиссера появился театр почти в центре Москвы?
ЛЕОНТИЙ. Тебя, что ли, послали, напомнить?
МАТВЕЙ. Не «тебя», а «вас»… «Вас, что ли, товарищ капитан, послали напомнить?» — вот так будет правильнее сказать.
ЛЕОНТИЙ. Извините… товарищ капитан…
МАТВЕЙ. За народ не волнуйся, народ все поймет правильно. Спектакль получается зрелищный, а то, что и у автора, и у тебя наврано, значения не имеет. Театр — это грубое площадное искусство. Тут главное — эмоции, а не логика. Ты, я слышал, с премьерой в Венгрию едешь? Там Катя похоронена.
ЛЕОНТИЙ. Катя?
МАТВЕЙ. В Будапеште на кладбище под чужой фамилией лежит. Погибла в пятьдесят шестом, во время мятежа. Я нарисую, как тебе пройти.
ЛЕОНТИЙ. Это разве не закрытая информация?
МАТВЕЙ. А кому ты расскажешь? Я же не рассказываю о твоей остроумной идее: открыть любую газету, представить себе двух совокупляющихся мужчин и читать заголовки. «Пятилетку выполним досрочно!» — и мужчины совокупляются! «Не допустим геноцида!» — и мужчины совокупляются! «Решения партии — в жизнь!» — и совокупляются. Действительно, смешно. Хорошее у тебя мышление, образное.
ЛЕОНТИЙ. Я думал, Катю еще в пятьдесят третьем расстреляли… Может, она просто рехнулась тогда? Шарах! — в Силыча, а сама улыбается… 
МАТВЕЙ. Не рехнулась, а испытала шок от смерти товарища Сталина. На почве нервного срыва слегка превысила полномочия. Но в целом действовала верно.
ЛЕОНТИЙ. Ее, может, еще и наградили?
МАТВЕЙ. В санаторий на полгода отправили. А потом — снова в строй.
ЛЕОНТИЙ. Ты в пятьдесят седьмом уже знал про это?
МАТВЕЙ. Сам-то как думаешь?
ЛЕОНТИЙ. Почему мне не рассказал?
МАТВЕЙ. Разве я сказал, что я знал?
ЛЕОНТИЙ. Я привык слушать интонации.
МАТВЕЙ. Интонации к делу не пришьешь.

Пауза.

ЛЕОНТИЙ. Ты, значит, все там же? Идеология?
МАТВЕЙ. Молодежный сектор. Слышал про КВН?
ЛЕОНТИЙ. Зачем вам это? Темы мелкие, юмор плоский. Хохотульки…
МАТВЕЙ. А нам хохотульки и нужны, чтобы напряжение сбросить.
ЛЕОНТИЙ. Пар из кастрюли выпускаете? И что, КВН — это эффективно?
МАТВЕЙ. Скоро в каждой квартире будет телевизор, в каждой избе. Аудитория миллионная — не то, что у твоего театрика.
ЛЕОНТИЙ. И театры вам станут не нужны? Чего ты тогда ко мне?
МАТВЕЙ. Нам все нужно. Идеология — это шахматы: цель общая, но все фигуры ходят по-своему. А к тебе у меня дело. Говорят, твои молодые актеры хотят позвать бардов. Окуджава, Визбор, может, и Галич будет... А твой директор не дает сцену использовать.
ЛЕОНТИЙ. Да? Завтра выясню…
МАТВЕЙ. Ох, и много магнитофонов в стране появилось! При батьке-то Сталине в органах каждую личную пишмашинку регистрировали, а теперь не нужно. И самого из Мавзолея вынесли, и улицы переименовали…
ЛЕОНТИЙ. Так решила партия, товарищ капитан.
МАТВЕЙ. И правильно решила, правильно… Поэтому ты уж не откажи, дай людям попеть на своей сцене. Соберутся всякие диссиденты, отпусканты, ожиданты — пусть на магнитофоны пишут. И мы их тоже запишем.
ЛЕОНТИЙ. Я иногда наш объект два нуля пятьдесят семь вспоминаю: ты же бежать хотел, тебе противно было этим заниматься…
МАТВЕЙ. А мне и сейчас противно! Ты бы знал, как противно — хочешь людям добро сделать, а они упираются! Хочешь помочь концерт организовать, чтобы люди глоток свободы получили, а некоторые тут не мычат, не телятся! (Передразнивает Леонтия.) «Завтра выясню, завтра выясню…»
ЛЕОНТИЙ. Чего ты взъелся-то? Скажу я директору, чтоб разрешил.
МАТВЕЙ. Вот что значит старый друг! Спасибо! И еще — ребята мои придут, ты уж посади их на лучшие места. Чтоб слышно было, чтоб видно было, чтобы пофотографировать… А что, Левушка, скучаешь по нашему объекту два ноля пятьдесят семь? Эх, молодые мы были, жили весело! А?
ЛЕОНТИЙ. Веселее уж некуда… А что Лидочка?
МАТВЕЙ. У Лидочки все хорошо. Дети, работа. В интеллигентной семье каждый год двойной праздник — день рождения Лидочки и день смерти Сталина. А у тебя-то, наверное, вообще малина — успех, поклонницы, деньги? Ты же хотел столько денег, чтоб самолет купить… Счастлив?
ЛЕОНТИЙ. Счастлив я был раньше, а теперь у меня просто есть деньги. Коньяку хочешь? У меня в кабинете стоит французский. Подарок…
МАТВЕЙ. О! Пойдем, пойдем! Расскажешь мне что-нибудь интересное про современный пластический театр.
ЛЕОНТИЙ. А ты мне — про молодежный сектор.
МАТВЕЙ. Я бы рассказал, но на все интересное у меня подписка о неразглашении. А вот хочешь, скажу, как называют нас ребята из других управлений? Тебе для фрондерства пригодится… Пропагандоны.
ЛЕОНТИЙ. Так ты — пропагандон?
МАТВЕЙ. Пропагандон.
ЛЕОНТИЙ. Ну, тогда и я — пропагандон. Заслуженный!

Хохочут.

МАТВЕЙ. Ты, Левушка, заходи в среду ко мне в управление — сразу народным тебя сделаем! Знаешь, где управление?

Пауза.

ЛЕОНТИЙ. В среду? Я не могу в среду. К венгерским гастролям надо готовиться. (Пауза.) У меня в среду дел — во!
МАТВЕЙ. Вот я и говорю: заходи, будем готовиться вместе. Ситуация там сложная, без подготовки гастролей может и не получиться. Обидно будет, правда? Ведь ты одной молодой актрисе уже пообещал прогулку по набережной Дуная.

Пауза.

ЛЕОНТИЙ. К которому часу явиться в среду, товарищ капитан?
МАТВЕЙ. К восьми ноль-ноль, товарищ режиссер.
ЛЕОНТИЙ. Зачем так рано-то?
МАТВЕЙ. Тебя Родина просит. Смотри, чтобы поздно не было…
ЛЕОНТИЙ. А если я не соглашусь… на подготовку?
МАТВЕЙ. Будет грустно. Скажут, что капитан Терентьев совсем перестал разбираться в кадровом вопросе. Ну, что? До среды?
ЛЕОНТИЙ. До среды… А коньяк-то как же? Идем?
МАТВЕЙ. Откажусь, пожалуй... Служба!
ЛЕОНТИЙ. Мы столько лет не виделись, Матюша! Ты не можешь отказаться…
МАТВЕЙ. Я могу. Это же свободная страна… И не забудь — в среду к восьми ноль-ноль.

ЗАНАВЕС




__________ 
1. Текст написан Д. Рябовым и Ю. Чепурновым. (Прим. авт.)







_________________________________________

Об авторе:  АЛЕКСАНДР ДУХНОВ 

Черешнев Александр Евгеньевич (псевдоним – Духнов) родился в 1957 году в Новосибирской области. Средняя школа в Новосибирске. Армия. Филологический факультет Новосибирского педагогического института. Учитель в школе. Двадцать лет проработал в городской ежедневной газете «Вечерний Новосибирск» корреспондентом, начальником отдела новостей, заместителем главного редактора. Тридцать книг детективов под псевдонимом Александр Духнов издано в Москве и Новосибирске.





_________________________________________

Об авторе:  ДМИТРИЙ РЯБОВ 

Поэт, драматург. Родился в 1969 г. в Киселёвске Кемеровской области. Окончил Новосибирское театральное училище (1993 г.). С 1994 по настоящее время — штатный поэт литературного сообщества ПАН-клуб (Новосибирск). Автор двух поэтических книг. Пьесы публиковались в журналах «Современная драматургия», «Сибирские огни», «Лиterraтура». Спектакли поставлены в профессиональных театрах Армавира, Димитровграда, Калининграда, Костромы, Новосибирска, Харькова, Тамбова, Ижевска и др. Член Союза писателей России. Лауреат конкурса «VITA.ТЮЗ» (2020, пьеса «Апрельский романс»). Идеолог и один из руководителей Товарищества сибирских драматургов «ДрамСиб». Работает в литературном журнале «Сибирские огни». Живет в Новосибирске.скачать dle 12.1