Ольга Балла-Гертман. «В МИРЕ — ЧТО ЕЩЕ, КРОМЕ СЕРДЦА»

Дикое чтение Ольги Балла-Гертман
(все статьи)

(О книге: Школа поэтов: сборник стихов мастеров и слушателей Зимней школы поэтов в Сочи — 2023 / Отв. ред. Д. Файзов, Ю. Цветков; сост. Д. Воденников, И. Ермакова, Г. Калашников, О. Сульчинская, Н. Сучкова, Д. Тонконогов, Д. Файзов, Ю. Цветков. — СПб.: Алетейя, 2024.)



В тех частях сборника, что отданы слушателям Зимней школы поэтов (есть здесь еще и стихи преподавателей, разделяющие блоки студенческих работ; но они должны бы стать темой для отдельного разговора), представлено сразу несколько поколений. Верхний возрастной предел для слушателей там — тридцать пять лет (кажется, это соблюдается не вполне жестко, в книге есть и те, кому в 2023-м было уже 36), в результате в книгу вошли работы людей 1980-х, 1990-х и совсем, казалось бы, юных — 2000-х годов рождения (но, Боже мой, ведь и эти ребята уже в основной своей массе покинули студенческий возраст, подбираются к двадцати пяти, — есть, кажется, основания говорить о более-менее сложившемся, по крайней мере, активно складывающемся поэтическом поколении). По идее, это люди трех очень различно устроенных исторических эпох, — и тут вполне возможно задаться вопросом: в какой мере поколенческая принадлежность (или, может быть, возраст, стадия биографического становления?) влияет, влияет ли вообще на восприятие жизни, на поэтическое ее выговаривание и моделирование, на степень, наконец, дерзости, радикальности в работе с предпоэтическим материалом?

Прямой зависимости тут нет, но некоторые тенденции все-таки прослеживаются. И дело, скорее всего, не в исторических обстоятельствах. По крайней мере, не совсем в них. Парадоксально ли, но наиболее дерзкими и радикальными, горькими и ироничными, наиболее чуждыми пафосу и очарованиям среди молодых оказываются (не самые молодые, но) рожденные в девяностых — те, кому теперь за тридцать.

Вот, например, резкие, жесткие, полные сложной иронии, сложного дистанцирования от современной автору культуры, сложной игры (которая — сама по себе дистанцирование) с ее символическим инструментарием, с ее стереотипами и просторечиями, с шумом и сором ее повседневности стихи Юлии Милорской, родившейся в год краха Советского Союза:

четыре минуты жизни потрачено
на поиск подходящего смайла
но такого пока не придумали
мало приблуд оквадраченных
космическому имиджу
среди межрасовых
трансгендерных эмоджи

(Милорская же — автор единственного на весь сборник асемантического стихотворения, построенного почти на чистом ритме — за исключением разве пары цитат из того самого шума и сора времени, словечка из рекламы да имени одной из соцсетей, которые, впрочем, совершенно сливаются с ритмом, с самоценным стуком согласных и гулом гласных и растворяются в них:

так-так-так
тук-тук-тук
ку-ку
чик-трак
тик-ток
тик-так-тик-так
кит-кат
тик-так-тик-так.)

У самых старших — если говорить о студентах школы, родившихся в конце 1980-х, — уже выстроена система защит и равновесий. Связано ли с этим то, что люди этого поколения нередко предпочитают твердые силлабо-тонические формы? — мне кажется, да. Во всяком случае, поэты этого поколения наиболее верны — ну если не традиции, то культурной памяти, что ли. Так, Анатолий Юрский, к моменту выхода книги тридцатишестилетний, представил в сборнике два стихотворения из венка сонетов:

Под куполом хрустальной тишины,
Укрытый снежно-белой пеленою,
Уставший от слепящей белизны,
Скольжу над бесконечной пустотою.

Пожалуй, поэты этого поколения более прочих сдержанны, дистанцированны от предмета своих поэтических высказываний и менее всего повышают голос (что, конечно, только наращивает внутреннее напряжение). Вот ровесница Юрского, Екатерина Кудакова:

А в лесу
просто
падает снег,
каркает ворон.
времени нет.

А совсем молодые, те, кому до тридцати или вообще едва за двадцать,при всем своем юном скепсисе, юной ранимости, юной прямолинейности и размашистости, поверх всего этого — все-таки, в конечном счете, в решающем большинстве своем заворожены жизнью — от повседневных подробностей до неотделимой от повседневности, на каждом шагу читающейся в ней многоуровневой мировой культуры. Самое незащищенное и нежное поколение, они обжигаются жизнью, каждой из ее деталей и всей сразу. Они принимают ее — предельно, смертельно — всерьез.

Вот двадцатишестилетний на момент выхода книги Степан Самарин:

В мире — что еще, кроме сердца.
Одно, сплошное — как солнце.
Или камешек в кармане. Или
от резинки ластика частица.
Или что еще нашарю: все, что просит тихо, кровно,
прорастая с кровью — только будь со мною, теплой
варежкой до смерти,
а потом — и после, если вместе
будем — не умрем с тобою.

А вот — двадцатилетний Михаил Поздняков:

трое рабочих цвета дорожного конуса роют канал.
трое мужчин цвета фикуса на подоконнике
смотрят медкарточки.
трое ребят цвета мухи в окне военкома мечтают о Нарнии.
вкус лукума из рук тильды суинтон,
чья кожа в цвет полевых бабочек.
карта тройка с новым дизайном
и тройкой самых важных цветов на ней,
чтобы раскрасить свою серую Россию
сиянием этих трех огней.

скачать dle 12.1