ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Дарья Тоцкая. В ПРЕДДВЕРИИ ВНУТРЕННЕГО РАЯ

Дарья Тоцкая. В ПРЕДДВЕРИИ ВНУТРЕННЕГО РАЯ

Редактор: Ольга Девш


(О книге: Евгения Баранова. Где золотое, там и белое. М.: Формаслов, 2022.)



Те, кто поставили в горнее место своих книжных полок «Хвойную музыку» и «Рыбное место» Евгении «Джен» Барановой, ждут ее новый сборник с особым чувством. На этот раз открываем дневник поиска внутреннего рая и осмысления смерти-посмертия, замаскированный под девичий альбом с засушенными цветами — на обложке как раз цветы на розовато-мечтательном фоне. Евгения снова желает поднять планку: писать мощнее и при этом тоньше; четче передавать то, что покажет бессознательное, точнее выражать хитросплетения чувств и находить эстетичную, органичную форму. Душевная щедрость позволяет делиться с читателями целыми этапами духовного пути — к покою и радости, к архетипу внутреннего сада.

Нам известен алхимический образ сада, в котором и вершится преобразование души. И еще образ города, непременно со шпилем, — как конечной цели. Город как символ упорядоченности (когда все страхи, мечты и раскаяния разложены по своим местам) и управляемости (когда человек настолько хорошо знает себя, что становится как шумерская мифическая птица Зу, выкравшая у богов таблички судьбы). Это трудная работа, которую не всегда хочется продолжать, настолько она тяжела и трудна, и столько смелости необходимо.

Едва ли не в каждом стихотворении отражена подобная внутренняя работа души. Все искренне и подлинно, нет у кого-то списанного «домашнего задания». Звукопись — подслушанный шепот бездны, обрамлена значительной интеллектуальной и духовной работой. Так появляется богатая символика образов, с которой доведется продолжать работать и читателю:

Но что мне до, когда нелепа мгла,
когда в тебе шевелится игла —
расплёскивает солнце по винилу.
Игрушечный бездарный режиссёр,
смотрю на эту музыку в упор,
не замечая конников Аттилы.

«Нелепа мгла» — автор обвиняет в нелепости не мглу, а смерть, стоящую за ней, и то, что она сокрыта от человеческого познания и становится нелепым источником страха. «Шевелится игла — расплескивая солнце по винилу» — кто не ощущал этого копошения в середине груди при созерцании радостного — это ли не есть само шевеление жизни? А солнце, отражающееся на играющей, на движущейся виниловой пластинке — это метафора жизни как процесса и радости. К себе как поэту она безжалостно строга: «игрушечный бездарный режиссер» — а никакое самосовершенствование и невозможно, если не задвинуть усилием воли эго подальше, и вовсе это не самоуничижение от слабости, как раз наоборот. «Конники Аттилы» — это и предчувствие опасности, и подкрадывающаяся смерть, даже когда мы так увлечены созерцанием и ощущением радости жизни. Рим падет, жизнь однажды кончится, что бы мы ни делали супротив этого.

Тем же, кто не захочет или по каким-то причинам не сможет расшифровать этот писательский манускрипт, или не обладает достаточным культурным багажом, или не умеет складывать вместе образы по подобию и не готов к разговору о страшном, спорном, стыдном и не готов признавать свои ошибки, — таким читателям совладать с текстом будет практически не под силу. Евгения — продолжательница дела средневековых темных трубадуров, рассказывающих языком образов несоизмеримо большее, чем сюжеты о пасторальной любви на лугу.
Даже во флирте, даже в описании розового куста — во всем этом неустанная попытка найти внутренний рай как внутреннее место, в котором можно укрыться от смерти и страдания. Страдания от жестокости и черствости внешнего мира, страдания от эмпатичного сопереживания всему, что страдает вокруг. Если это не следование высоким гуманистическим идеалам поэзии, то что же.
При этом от воображаемого столкновения со смертью Евгения не бежит. В посмертии орехового дерева в виде шкафа она видит образ скорлупы-оболочки, а значит, в смерти — новое рождение. Себя живую может увидеть хлопковой пустой куколкой. «Мир меня поймал, но не ловил», — это о том, как мы все появились на свет, хотя мир и будет существовать без нас так же, как обходился до этого.

Время не способствует, а мешает осмыслению понятия смерти, если не подняться над этим ежедневным кропотливым (и мнимым!) выстраиванием непрерывной цепочки сознания: от открывающихся глаз при пробуждении и до закрывающихся при отходе ко сну. Вот почему, поразмыслив, Евгения ставит поэзию вне времени, времена у нее могут смешиваться и свободно перетекать одно в другое:

И букли, и турнюр, и гимнастëрка —
ничто не изменяет, всë искрит.
— Ах, Полинька, вы ждали слишком долго.
— Ах, Всеволод, оставьте ваш иприт.
Нас очень много.
В этом ли причина
неузнавания — хоть вейся, хоть лютуй.
— А если буквы — поезд журавлиный.
— А если тело — только поцелуй.

Здесь и букли, и гимнастерка, и в самом ритме то ли вальсок, то ли галантные расшаркивания кавалеров перед дамами в эпоху Золотого века. Слова заимствованы из прошлого, незаметно стали архаизмами, мертвыми — «вейся», «лютуй». А мы и не заметили... Слово «иприт», наоборот, проникло, словно смертоносный газ, не в свою эпоху, и этим вызывает страх — своим иррациональным появлением. Характерна подача читателю «не тех истин» в качестве разгадки: причина нелюбви ведь не в том, что нас слишком много, и у Бога или ближнего не хватает на всех времени и внимания. Манера разговора из прошлого органично вписана, что еще раз подчеркивает мастерство автора. Иприт — это еще и ранящие слова, заготовленные собеседником…

Что касается природы, она не персонифицирует ее, а упоенно сливается с ней, подобно Дельфийскому оракулу, сливавшемуся со внутренностями пещер и ядовитыми испарениями, исходившими из толщи земли, — она принимает всю природу, какую есть, благоухающую и опасную. Она и водица дождевая, и корни Толстого, и земляная пыль… Как будто бы мироощущение духа из посмертия, воссоединившегося с бессознательным, с природным естеством.

Некоторые метафоры (их много) могут показаться разуму тем, чего никогда не могло быть в реальном мире, но бессознательное шепчет — да, это истинное, и так и ощущается. Камбала с глазницами снарядов, мелкоморщинистые дни, челюсти лифта,  дрожь в ресницах — все это взгляд на мир реальный из потока бессознательного. Кристальная решетка простудилась, атомы звенят — и мы понимаем, что нет никакого насильственного эскейпирования в других эпохах, Евгения существует в моменте здесь и сейчас, осмысляет все через наше время.

Как постыло, как простудно
в нашем садике камней.
«Обними меня. Мне трудно.
«Отпусти меня ко мне».
Кольцевая прячет выход.
Даже голос недвижим.
По болоту бродит лихо,
кормит ветер облепихой.
Разговариваю с ним.

Кто расскажет человеку о бессмертии? Какой собеседник готов объять разумом необъяснимое? Ветер, качающий ветви кустов. Болото, откуда-то продолжающее брать жижу — еще и еще, на протяжении многих человеческих поколений. Но сад камней — это внутренний сад, это то, что уже выстроено в себе самой, себе объяснено и раскрыто, а лишнее — изгнано осознанием. Объятья… Заменят ли они необходимость обретения внутреннего рая? Нет. Это короткий путь, мнимый путь, побег от себя самого. К внутреннему раю не ведет проторенная дорога, проложенная колея, не попасть в него чужими руками. Доведется идти туда, где, кажется, нет никакого конца и нет никакого начала, где мысли сплелись в одно бесконечное блуждание в ненахождении истины, ненахождении рая… Голоса нет — потому что тревожно и нечего пока провозгласить как спасение, истина еще не найдена. Идет разговор с тем, кто может знать о рае, и непременно подскажет, — стоит только услышать-почувствовать.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
755
Опубликовано 01 июн 2022

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ