(О книге: Баранова Евгения Джен. Хвойная музыка: стихотворения. — М.: Водолей, 2019.)Как долго Джен собирала внутри себя эту книгу, мне неведомо, – я подходила к тексту о ней очень длинным путём. Практически околицами. Пробиралась через смежные поля и соседские сады. Цель была не упускать из виду «Хвойную музыку» Евгении Джен Барановой, найти единственно верную тропинку, прийти и сказать: «Ну вот и я, давай поговорим».
Музыку привыкли слушать. И книга Джен не лишает читателя удовольствия её слушать. Стихи певучи, легко воспринимаются на слух. Точная силлаботоника задаёт нерв и переходит в интенсивное дрожание струны в особенно звучных местах. Звучных эмоциональным субтоном, в котором нет почти музыкальных нот, а только вибрация, звуковые импульсы, как биение то ли волны о пирс, то ли сердца в гортани. Голос. Шепот. Беззвучный. Чуть – крик.
Может, все-таки к моховидным?
После жизни бревна не видно,
а при жизни – туман свинцов.
Но не выбраться. Давит тайна.
И глядит на меня зеркально
человеческое лицо.
На самом первом заглавии: «Какие все мёртвые» – часть, открывающая книгу – становится неуютно. Начало вдохновляющим не назовёшь. Впечатление упрёка упирается в грудь. После романтично-загадочного названия – «Хвойная музыка» – бесцеремонное вхождение в читательскую зону комфорта: автор сходу припечатывает читающего:
все – мёртвые. Да ещё
какие (заложенная здесь оценка явно не в пользу витальности). То есть читатель тоже не живой. Потенциально. И надеяться на общение, на понимание не приходится. Безусловно, поэт/писатель должен представлять своего гипотетического читателя, если сформированы идея и цель высказывания. Книга является высказыванием. У книги должен быть спроецированный автором читатель. У Барановой однако сразу все мертвые. Я как читатель с этим утверждением не согласилась. Решила, что провокация, для привлечения внимания. Ведь читать исключительно в режиме бета-ридера мне не свойственно. И действительно, сработало. Чтение приобрело привкус сопротивления констатированной автором форме существования. После каждого стихотворения хотелось обнять Джен. Но не только.
Слова текут, как очередь в музей.
Возьми билет, на статуи глазей.
Нащупай шаг, привыкни, пристыдись.
Не жалуйся смотрителю
на жисть.По леднику ступай, по леднику.
Посверкивая ножичком в боку.
Поигрывая в салочки с людьми.
Слова растут – ты с ложечки корми.
Молчанием, болезнью, суетой,
бескормицей и комнатой пустой.
И завистью без толку/без вины.
Слова не для тебя тебе даны.
Например, после этого стихотворения накатывает волна эмпатии и потребности поговорить с автором. Острое ощущение нехватки собеседника обескураживает. Молчишь неловко, но точно знаешь, что поэту необходимо отвечать.
И «Цветные семена» да «Когда был маленьким» – следующие части книги, в которых отражён поиск того человека, который поговорит с лирической героиней, то бишь ипостасью поэта, его литературной личностью, как стало модно говорить. Разграничение
героиня – поэт нерезкое, сливаются контуры я-автора и я-героя, фигуры я-других продолжают мертветь, то есть быть выпуклыми, цепляющими деталями одежды, привычек, воспоминаний, но совсем бездушными, чёрствыми. У кого отсутствует душа, тот мёртв, не так ли? А о каком человеке нередко промолвят: «У тебя души нет!»? Правильно, о равнодушном, безразличном к чувствам, переживаниям окружающих, особенно близких. Такой персонаж не то чтобы не понимает, не видит страдания ближнего – для него элементарно не существует подобного вектора познания мира. Он зациклен на себе и развивается, прокачивая сугубое пространство, выдёргивая нужные ему нити, капельницы, чашки, а руки, держащие всё это, ему неинтересны. Такие люди для Барановой как мёртвые. С ними невозможно найти общий язык. Они не понимают её личность. Напрасно и в детстве искать семена сродных душ, ведь по мере взросления меняется и внутренность и внешность, а память оставляет слепки, интуитивно узнаваемые образы, однако круто замешанные на воображении и фантомных дежавю. В них мало от живых, реальных людей. Общение с мумиями получается.
В семейной жизни героини тоже не бьёт живительный источник. Ассоциация с цветаевской «Поэмой Горы» возникает из посыла, столь женского и горького, что когда почти наугад открываешь и читаешь:
И на том же блаженном воздухе
– Пока можешь еще – греши! –
Будут лавочники на отдыхе
Пережевывать барыши,
Этажи и ходы надумывать –
Чтобы каждая нитка – в дом!
Ибо надо ведь – хоть кому-нибудь
Крыши с аистовым гнездом!
– то улавливаешь конвергентную интонацию в строках Джен:
Смотри, смотри-ка, корешок
на небо лазалку нашёл.
Лишь обращаться хорошо –
твоя забота.
Так и живём, так и живёт.
Как платье, носит тела свод.
А то, что горлом кровь идёт, –
всего делов-то.
Отношение героини Барановой к своей жизни классически болезненное. Трудности в «ношении» тела нарушают душевное равновесие. Физическое несовершенство обостряет чувствительность, мучительным становится декоративная выдержка, потребность в искреннем интересе прогрессирует. В общении с собой резкость и безжалостная укорливость граничит с по-детски требовательной слабостью, которая просит помощи. Внутрисемейные взаимоотношения высасывают силы, потому что там не хватает живого отклика. Предметы, бытовые разговоры и сказки, похожие на страшилки, обретают признаки существ, которые вполне могли бы сойти за оживших мертвецов. С ними говорит дева-искусница и утраивается тоска по настоящему живому. В четвёртой, последней, части – «Несоответствия» – звучащая на протяжении всей книги нота упрямого, но вконец утомившего героиню сопротивления умерщвлению реальности приобретает оттенок смирения. Но капитуляции нет.
Мотив «Хвойной музыки» – устоять на краю. Листья хвойных растений имеют форму иглы, что символически намекает на другие иглы, например, в инфузионных системах. И хвоя долго-долго живёт, сохраняет в узких, острых лиственных пальцах жизненный сухой сок. Этакий концентрат невероятной воли и привычки жить: рождён, значит, должен выжить, несмотря на различаемых тобой мёртвых. В (уже) старом добром фильме «Шестое чувство», где мальчик наяву постоянно видел умерших, не знающих, что они призраки, заговаривающих с ним, единственным способом освободиться от странного выматывающего бремени стало то, что он их выслушал. В помощи и слушании нуждается каждый. Везде.
Поэзия Евгении Джен Барановой балансирует между противоречивыми ощущениями, показывая умелой формой стихотворений (отчего не стесняется экспериментировать), что оболочка стабильнее содержания, если сомневаться в нужности жизни. Вещи, дни, цветы, коренья останутся и после. Смерть изнутри начинается. Момент отверженности себя запускает процесс, приманивает гонцов. Но для Джен её слова намного живее, чем фигуры, вписанные в ландшафт. Стихи – это сосуды для той живой воды, которая есть в колючках. Поэтому истинное страдание тогда, когда всё зря, и слова не утоляют жажду слышания. Но потенциал Барановой не раскрыт полностью. Творческий рост заметен, впрочем, как и некоторые смятение и неуверенность. Безусловно, объясняется это практически профессиональной болезнью поэтов/писателей – страхом невостребованности. Так может подумать любой из нас. Но лишь талантливый усердный человек отталкивается от минуса и обязательно приходит к плюсу. «Хвойной музыкой» обрисован тот брутовский круг, за который Баранова однажды должна выйти. Преддверье пройдено. Дальше будет светлее.
Будем жить.
скачать dle 12.1
