Редактор: Ника Арника
(большая-маленькая еврейская история)
(пьеса для одного актера)
Яков Беньяминович Майшлиш, он же - Яков Борисович, он же – Яшка американец. Ему сто лет. Почти никакого еврейского или одесского акцента, он просто - русский еврей. Майзлиш говорит сбивчиво, иногда очень отчетливо и точно, иногда впадает в некое забытье и тогда появляются большие паузы, старческое бормотание - тогда надо вслушаться, чтобы понять. На сцене пусто, только продавленная кровать и большие напольные часы с маятником и необычным красивым звоном. Яков сидит на кровати и на современном радиотелефоне набирает номер, сверяясь с написанными на бумажке цифрами. Понятно, что много раз уже не получалось.ЯКОВ МАЙЗЛИШ. … один… ноль…один. Теперь код города. Так. 783. Теперь сам номер пошел 983 5638.
(Ждет.) И ничего. Еще раз. Гудок есть? Есть! Хороший гудок. Почему у них 101? Код блатной! 101. Теперь код города. 783 потом вот это…
(Набирает, ждет.)ГОЛОС. Неправильно набран номер. Неправильно набран номер.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ (встает, берет записную книжку и набирает). Сколько цифр! Цифры – цифры. Вот.
ГОЛОС. Ждите, пожалуйста, ответа.
(Играет музыка.) Ждите, пожалуйста, ответа.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Жду. Жду. Всю жизнь жду.
ГОЛОС. Ждите, пожалуйста, ответа.
(Неожиданно.) Здравствуйте. 56 – Ирина.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. МГТС?
ГОЛОС. Да, МГТС, Ирина.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Ирина, а по отчеству?
ГОЛОС. Просто Ирина.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Ира! Мне надо соединиться с Америкой. Город Балтимор. Я даю вам телефон… записывайте. Вы взяли карандаш?
ГОЛОС. Звоните по автоматической связи.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Мне там говорят «неправильно набран номер», «неправильно набран номер»…
ГОЛОС. Проверьте номер. Сначала набираете +7 потом год страны, потом код города и номер абонента.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. А вы это все сами… и со мной… я буду ждать. Я не могу больше…
ГОЛОС. … у нас нет теперь такой услуги. Спасибо за звонок.
(Частые гудки.)ЯКОВ МАЙЗЛИШ. «Спасибо за звонок». А раньше – «кабина номер пять, соединяю…» соединяю… 101! Код у США, все-таки, блатной…
Яков Майзлиш страшно расстроен. Он ложиться в кровать, закрывается с головой одеялом… Долго лежит. Неожиданно нарастают звуки. Свистящий звук пуль, лошадиный топот - конные казаки с гулом проскакали; дальние, неясные крики, – «заходи справа», «выкуривай их», «морда жидовская, кровосос»; что-то падает на пол, стекло бьется, истошный женский, а следом и детский крик – идет еврейский погром. ЯКОВ МАЙЗЛИШ (вдруг, как будто приснился плохой сон, кричит). Мама! Мама! (
С трудом приподнимается с кровати, вслушивается в стихающие голоса и звуки.) Да… "Бей жидов!" я впервые услышал еще в ее чреве. Шли. Мать говорила в Бердичев, да, да-да, туда. В Бердичев. Я там так и не был… не дошел. Не дошел. Шел, шел и не дошел… Получается - родился в семье беженцев, гонимых Первой мировой… войной и ненавистью… антисемитской ненавистью. Мы шли пыльной, вязкой дорогой наподобие той, по которой сегодня бредут из …где сейчас война? где сегодня голод - мне сто лет – я уже не знаю, не слежу за новостями. Ни радио, ни телевизор… нет. Нет, нет… Для меня - новости закончились. Хватит. Нет. Знаю – они не остановятся, они будут продолжать… Вся история – это история беженцев… Народы… народы, народы бегут, бегут от своих… правительств.
Оттуда, оттуда мы шли, шли… Мама рассказывала…
(Зовет.) Мама! Мама!... Ты слышишь? Это – Яша. Твой Яша. Ты рассказывала – я помню. А лицо твое уже… не помню. Совсем. Только фотографию. Да, ту, ту самую. Черно-белую. Из Западной Украины к Бердичеву – да? Так? Я правильно…? Там была проведена «черта оседлости» для таких, как мы, а ты вздумала рожать!!! Хорошо!!! Я - седьмой - в дороге, а Беня - восьмой - уже в доме, в «местечке». В Махновке купили домик, отец заново написал вывеску
(кричит) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(И очень тихо.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
И там родился восьмой.,. Беня на два года меня младше. Ему сейчас было бы 98… Там родился. Младшенький. Махновка – надо же! Я - в дороге. Седьмой – значит счастливый. Седьмой – Яша Майзлиш. Яшка!
(Пытается станцевать.) «Эх, яблочко, куда ты катишься…»
Империалистическая плавно переросла в гражданскую. Теперь нас грабили все, кому не лень, по очереди. Наиболее известные - Махно и Петлюра - попали в учебники истории! Вывеску нам опять пришлось сбить и сидеть в подвале - прятались там от мародеров, им казалось, что все их счастье находится в больших еврейских кошельках… Эх!
Эта картина у меня и сейчас перед глазами! На очной ставке, теперь она может состояться только там, в поднебесье, я бы узнал того русского или украинца с винтовкой, который целился в отца и кричал про то, что «жидовская рожа» должна отдать золото и деньги. Никакие слова, что и до тебя, «спаситель России», здесь уже побывали, - на него не действовали. Он орал. Мать бросилась в ноги к мучителю, видя, что на этот раз все, точно, кончится выстрелом, причитала и умоляла не убивать… отца и мужа. Она пыталась опустить вниз нацеленную винтовку, но бандюга нажал на курок, и пуля попала мне в ногу, пробила насквозь икру.
(Садится на кровать, поднимает штанину, закручивая ее и показывая сам себе.) Вот. Уже почти не видно. На моей старческой коже. Нет – видно. Видно-видно. Да… То ли перезаряжать ему больше не захотелось, то ли на улице заварушка началась, то ли по божьему промыслу «седьмой» - цифра-то счастливая - всю его злобу я принял на себя. Мы уцелели и пережили все погромы начала двадцатых годов. Мне было четыре года, сейчас - 100.
(С гордостью.) Ровесник революции, между прочим
(неожиданно), тфу на нее.
(Плюется.) Еще раз - тфу!
Не знаю, но почему-то я никогда не боялся. И не сказать, что не понимал происходящего, по неведению или по глупости. По всем фрейдам, такая рана должна остаться в моей еврейской голове навсегда, - я, может быть, должен был девочек не хотеть?...
(Смеется.) Или маму… прости меня мама, Господи!
(Кричит.) Мама! Ты этого не слушала, это мои еврейские шуточки.
(Смеется и подкашливает.) Не! Не! Фрейд, слышишь – это не со мной… я тебе не подхожу. С этим у меня всегда было в порядке. Придумал же такое! …Тот выстрел оказался, как прививка против страха! Для поджидающей меня Второй мировой и, особенно, советской истории вещь совсем небесполезная, скажу я вам. И в судьбу я не верил, а не боялся и все! … Рана моя на ноге живет своей жизнью: то затянется, то сочится и ноет. Как в мире – на такую погоду – на войну реагирует. Сейчас ноет. Сильно ноет.
Ну вот.
(Хотел спустить брючину, но забыл.) Да-да, да-да…
Жить с еврейской фамилией – это многое меняет. Попробуй, Абрамович-Рабинович, а Майзлиш? да, да-да… попробуй поживи…не хочется? А!?
Кто-то сказал, что счастье - не электрическая лампочка (повернешь - и вспыхнет), а та искра, которую высекают из кремня. Ух! Сказанул! Про кремень – загнул, конечно. Две крайности. Обычная жизнь где-то посередине. Но мы все же надеемся, что принцип лампочки сработает, хотя с моей фамилией надо понимать: даже когда кажется, что, наконец-то, и у тебя зажглось, придется высекать и высекать - сбивать и прибивать вывески.
(Кричит.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(Тихо.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография»…
Слышны удары молотком, будто где-то забивают гвозди.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Ну вот... Пароход «с прощальным гудком» отошел от родины в 1928 году. После пятого класса еврейской школы я и другие младшие дети с родителями поехали в Америку – мы решились. Америка! Папа Беньямин ну, очень хотел, чтобы у него была своя вывеска! Своя! Вывеска! Он даже завернул ее в одеяло, перевязал веревками и повез с собой. Ему говорила мама: «Беня, там – английский язык, зачем нам русская вывеска!?» А он все равно… потащил. Два старших брата остались в СССРе. Самая старшая сестра после разгрома Бунда – была такая еврейская коммунистическая организация - поехала в Палестину работать в кибуце. Она должна была стать вместо Голда Меер премьер министром Израиля!
(Смеется.) … Но умерла от малярии. В общем, наше семейство Майзлишей сократилось ровно в два раза. Одна часть – туда
(напевает один гимн) другая осталась – здесь
(напевает другой гимн). Прилягу. Устал.
Ложится в кровать, долго лежит, вдруг встает, как молодой.Казалось, все ясно - дальше начнется «американская сказка». …
До Америки мы не доехали - миграционные власти не пустили. Я не очень огорчился. Мы попали на Кубу.
(Звучит зажигательная латиноамериканская музыка.) Тепло. Океан. Пальмы. За пять центов - маленькая чашечка крепчайшего кофе на берегу. Отец прибивает вывеску
(кричит) «Ремонт часов, велосипедов и фотография»
(на испанском, громко) «Reparación de relojes, bicicletas y fotografía».
(Итихо.) «Reparación de relojes, bicicletas y fotografía».
Да-да. Да…Дела идут, дела идут …но плохо. Куба есть Куба, там живут без часов и поэтому не нуждаются в их ремонте. Велосипед – роскошь, которая к тому же редко ломается. Фотография? Я не помню. Мне, кажется, они не фотографировались совсем.
Здесь, с одной стороны, мы - "полакус" - приехавшие из Польши, почему из Польши? Папа с мамой решили, что так лучше, а с другой - "хулиус", евреи.
Знаете, что такое еврей? Русский – это прилагательное. Прилагательное, потерявшее свое существительное. Русский – это какой? … Зеленый, синий, красный? Сильный-быстрый-умный? Свирепый? Вот! Никто не знает… А еврей!? … Тоже прилагательное!? Нет!
(Многозначительно.) Это…!!!
И на Кубе эта национальность вызывала те же эмоции, что и на моей многострадальной Родине. В общем, наша вывеска … она…да-да, да, «Куба – любовь моя… остров зари багровой …». Утром мы с братом садились на велосипеды и ехали на океан…
Достает велосипед из-под кровати, садиться на него и начинает ездить, как молодой, напевая и позвякивая звонком на руле.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. У нас не было своих велосипедов, но мы брали те, что в ремонте и испытывали их. Вы не поняли – мы их испытывали! Берни всегда возмущался, когда я посматривал на девушек. Он говорил – куда ты смотришь, они же не еврейки.
(Слезает с велосипеда.) Я говорил – что мне надо практиковаться в языке. Девушки… Испанский язык, не похож ни на русский, ни на идиш!... В общем… сначала, так сначала! Для меня это не было трагедией – что такое сначала!? Надо учиться и зарабатывать… я помогал отцу. Часы – часы моя страсть… чинить часы. Они как жизнь… тонк-танк. Тонк-танк.
(Подходит к напольным часам, всматривается и прислушивается к ним.) Туда – сюда. Туда - сюда.
Денег – нет. Но все потихоньку получается, я устроился на подготовительные курсы в университет… Испанский я хорошо… да-да. Хорошо. А чтобы не забыть русский я переписывался с братьями из России, особенно с Мендалем, ну с Мишей, он осел в Харькове. Судя по письмам, они там все испытывали радужный подъем
(поет): «все выше и выше, и выше стремим мы полет наших птиц...» Но, помимо птиц, у моих братьев была еще и работа! Хорошая работа! На заводе! Много денег платят! Они могут купить все что захотят – одежду, обувь…даже часы! На Кубе это казалось очень соблазнительным, о чем я и рассказывал своим новым кубинским друзьям в университете. Я мечтал о собственных часах! Круглые, на черном кожаном ремешке… блестящие… на солнце… Все девочки будут мои… Рассказывал, да. Мендаль писал такое – я им читал его письма! Поэмы! …«Все выше и выше и выше... стремим мы полет…»
В один прекрасный день в дом, где мы жили, постучали… и все изменилось в двадцать четыре часа!!!
Вошел кубинский офицер – вот так. И сказал отцу: «Поскольку ваш сын ведет коммунистическую пропаганду среди молодежи, ваша семья должна уехать. Вы должны покинуть Кубу». «Раз он ведет пропаганду, пусть он и уезжает, ему уже семнадцать лет», - сказал мой отец. Ему очень не хотелось сбивать уже прибитую вывеску…
Так я научился говорить не все. Умение важное. Ценное. Пригодилось.
Двадцать четыре часа! Вот вам «Ремонт часов, велосипедов и…
(Звук затвора фотокамеры.) Какими были проводы, я не помню – двадцать четыре часа! Это очень мало. Крутил ли папа у виска пальцем, показывая на меня - не помню? Двадцать четыре часа! Двадцать четыре часа! Понимал ли я, что больше никого никогда из них не увижу – не знаю? Двадцать четыре часа – это очень мало, чтобы понять, что у меня больше не будет родных.
(Кричит в высоту.) Мама! Папа! Брат! Сестры! Я забыл, как мы прощались! Я не помню… я не помню ничего, я не помню вас! Все было очень быстро, так быстро – вы наскребли денег на самый дешевый билет в трюме. «Прощальный гудок» и - в обратную сторону.
Звучит марш энтузиастов: «Здравствуй, страна героев, Страна мечтателей, страна ученых…». Яков, напевая, сходит по трапу корабля.
Он снова ложиться в кровать, поворачивается спиной, накрывается одеялом с головой, чтобы не слышать, продолжающую звучать музыку.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ (через одеяло). 1933 год. Пять лет на Кубе - кажется, их не было никогда. Тепло… океан… пальмы. Пять центов - маленькая чашечка кофе… на берегу… велосипед… девушки… «не еврейки»…
Через одеяло каменным голосом звучат вопросы.ГОЛОС.- Как вы оказались в СССР?
- С какой целью вы покинули Кубу?
- Поддерживаете ли вы связи с вашими родственниками за границей?
- С какой целью вы учили испанский язык?
- На какую разведку работаете?!!!
Документально звучат слова и голос «великого Сталина» через громкоговоритель.ГОЛОС. «...У нас принято болтать о капиталистическом окружении, но не хотят вдуматься, что это за штука - капиталистическое окружение. Не ясно ли, что пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств?»
Продолжительные, оглушительные, оглушающие аплодисменты.ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Мендаль не работал ни на каком заводе – он… работал связистом в НКВД - его заставляли писать эти письма. Он мне сказал – я же писал, что с зарплаты купил себе две пары часов! Две пары! Разве так может быть!? А я – верил… Две пары часов! Зачем разумному человеку две пары часов!? У часов нет пар!? Яша, ты, дурак или как!?
(Встает с кровати, подходит к часам.) Тонк-танк. Тонк – танк. Я, наверное, думал – на левую и на правую руку… Кожаный ремешок… блестящие… Надо было лучше учить русский…
Вопросы. До 1937 года их задавали нечасто, и поэтому я успел выучиться в Харькове на фрезеровщика. Фрезеровщика! Молодость! Молодой, я жил прекрасно! В общежитии харьковского тракторного завода в комнате на пятьдесят коек и пятьдесят прикроватных тумбочек – мне было хорошо. Мне было отлично!!! Я гулял в парке! А чего? Весело! Голодали. Хотелось все время есть – весело. Брюшной тиф – прекрасно. В двадцать с небольшим фрезеровщик восьмого разряда! Это вам не хухры-мухры!!!
По данным английской статистики, в первую мировую войну 90% летных аварий были связаны не с боевыми потерями, не с дефектами самолетов, а с непригодностью летчиков!! Я оказался на месте, абсолютно пригоден - в профессию попал, как в мишень. Может быть, она меня и спасла. Часовщик я по натуре, я люблю точность. Я люблю чистоту, я люблю, чтобы все было… Микрон – это очень много! Тонк-танк. На тракторном заводе в Харькове, а затем и в Москве на первом шарикоподшипниковом заводе, я зарабатывал в два раза больше других: высший – разряд, «фрезеровщик расточных станков». Все нравилось, и все было прекрасно. Не так тепло, как на… В суете тридцать седьмого я не заметил, как боролись с «политической беспечностью», с «отрыжкой правого уклона», с «двурушничеством» и со «шпионско-террористической деятельностью современных троцкистов», не заметил и все! Я гулял в парке – у меня не было квартиры… Меня перевели в Москву – а Мендаль… Мендаль… Мендаль исчез без следа: как указали в письме, полученном мною в начале девяностых, «умер в ходе следствия». Московский брат Саша, Александр, Абрам по-еврейски умер через семь лет в тюрьме. Он не хотел со мной встречаться, боялся – вот мы и не встретились – теперь только там.
(Показывает наверх.) Узнаем ли мы друг друга?
Меня выкинули из комсомола и из машиностроительного института, в котором я к тому времени учился. Допросы, на которые ходил, закончились без затей - я остался совсем один и понял, что упоминать ни в каких анкетах о том, что был на Кубе, категорически не надо. Не надо! Когда спрашивали, откуда испанский знаешь, я отвечал, что учил самостоятельно, чтобы бороться с Франко. Вполне подходящее объяснение для патриота! Ну а все остальное, в придачу, я всегда мог получить и по паспорту, и по морде! Как кому нравится…
Мне стыдно, но даже 1937-й вспоминается мной без слез, без переживаний, потом так же война – «фронтовики» и «труженики тыла». «Миллионы погибших» - будто так и надо, будто нас специально рожали с избытком, какая-то стойкая русская неспособность к сопереживанию. 1937-й - будто все куда-то подевалось, 1941-й - что-то другое началось и смыло волной, отрезало, все предыдущие потери… Это такой особый русский хлеб… отрезают… и отрезают.
Звучит музыка прочно связанная с Отечественной войной: «… 22 июня ровно в четыре часа, нас разбомбили, нам объявили, и началась война…»
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. В первые дни войны на службу не призывали. Я записался добровольцем в московское ополчение, нас от завода было 300 человек. Митинги организовали - я записался. Меня никто не провожал. Всех провожали, а меня… Записался и мы пошли по Старокалужской дороге, по булыжнику пешком. Несколько дней шли, шли и шли. Через две недели нас догнало заводское начальство. Построили и зачитали список работников, которым надлежало вместе с заводом эвакуироваться в Томск.
ГОЛОС. Майзлиш Я. Бэ. Фрезеровщик.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Я вышел из строя. … Томск. Северный городок. «Все для фронта – все для победы». Все! Все! Работа - восемнадцать часов. Голодно. Я стал бригадиром молодежной бригады. Володька… Борька… Ленька… Семен… и… Славка. Тут началась моя дорога к счастью. Главные годы моей жизни. Здесь я встретил … Надю. Она была русская… и я стал русским. Без родителей, без братьев и сестер – какой я еврей? Еврей без родственников – не еврей…
(Кричит.) Надя! Надя! Скоро встретимся снова. Ты заждалась!? … Разве я виноват, что евреи долго живут? Пожелание 120 лет – это не пустые слова. Лариса, дочь, дочка! Я скоро к вам. Ты родилась там, в Томске. Честно говоря… нет, я тебя полюбил…
Ложиться на кровать. Встает. Снова ложиться. Не находит себе места.ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Все друзья, вся жизнь оттуда. Моя дорога к счастью. Я стал их учить – Володьку, ему 15 лет, Леньку – 16, Борьку… Молодежь! А мне 26. Всего! Я чувствовал себя таким старым… таким мудрым. Ну еврей такой
(смеется) еврей… мудрый еврей в 26 лет… Из войны выросла моя мирная жизнь. Там возникла, можно сказать, из случайности. … Я стал учить, обучать. Да. Я - преподаватель, меня вернули в Москву… На заводах квалифицированных рабочих не было, все погибли… и я стал обучать тонкостям нашего ремесла. Мне понравилось. Работал на американских станках по самому экономичному методу – рабочего передовика Лунина! Вот – помню! Расстилал вокруг станка брезент, и вся стружка полностью собиралась для переплавки. Работал чисто, одеваться любил элегантно, с галстучком, и меня прозвали Яшка-американец. Станок-то американский был! Естественно, никто, кроме жены, не знал, что я жил там, на американском континенте, на Кубе. Велел Наде молчать. Никто не знал. Мои родные через одиннадцать лет с Кубы перебрались в США, приняли гражданство, а брат Беня - восьмой - в то время, когда я резал огромные такие стальные чушки, оказывается, открывал Второй фронт в Европе. Что кричат американские солдаты, когда идут в атаку? Мы – «ура»
(слышны крики наступающей армии), а они….?
Я, конечно, ничего этого не знал тогда, про Второй фронт. Я молчал. И Надя научилась молчать. Мы все молчали. Мы молчали. Мне хотелось узнать как они, но я молчал. Узнать - значит, обречь себя на смерть в ГУЛАГе. За все время только три раза, уже после войны, когда я вернулся в Москву, кто-то приходил и передавал весточку из другой, идущей параллельным курсом американской жизни. И всякий раз мне было страшно не за себя, за семью. Мы молчали. Восьмой посылал короткие радиограммы седьмому.
(Слышно - азбука Морзе.) Безответные. «Мать умерла». «Отец умер». «Работаю». «Все хорошо». «Дети растут». Я просил одно – не ищи меня, не надо, забудь меня, Беня – у меня тоже все хорошо... забудь! … У меня двое часов на ремешке – на правой и на левой… А он не забывал…
(кричит вверх) Беня, ты верил, что мы встретимся?
И тут не забывали… Любовь к евреям в начале пятидесятых приобретала впечатляющие художественные формы. Карикатуры на сионистов в «Крокодиле», «Правде» - я помню все сюжеты! Могу пересказать. Кукрыниксы – Куприянов, Крылов, Соловьев. Или Борис Ефимов. Живо…пысцы! Я помню их живопись. «Евреи-сионисты - поджигатели войны». «Евреи – космополиты». «Евреи – прислужники американского империализма». Они выполняли «задание партии» - но ведь были еще и те, кто тряс этими «замечательными высокохудожественными рисунками» на собраниях… Я рассматривал их карикатуры и понимал - это меня рисуют, за мной готовы прийти. А Ефимов оказывается еврей был! Я его потом видел по телевизору, а его брат был расстрелян… его фамилия… как-то на Фе … Фишман… Флексер… черт не вспомню… забыл. ..Забыл? …
(Уже про иное.) Я – не забыл.
(Говорит, подводя итог.) «Ремонт часов,… велосипедов …и фотография». Такая фотография – биография. Живопись. Графика. Можно сказать. Такая графика моего …счастья… еврейского.
Никаких коммунистических иллюзий у меня никогда не было, в доброго Сталина, который ничего не знает, я не верил. Озохен вей! Знал, из станкоинструментального техникума, где я к тому времени преподавал так называемые «допуски-посадки», мне надо уходить. Бежать! На собраниях начали прорабатывать и меня заставляли выступать – чтобы я читал то, что они мне написали – «от имени всех советских евреев я заявляю» и так далее. Я выходил, как школьник к доске - «от имени всех советских евреев» и так далее. В конце учебного года я без шума пошел опять на шарикоподшипниковый завод, чтобы встать к станку. Подал заявление - ухожу, меня вызвал замминистра образования и сказал, вернись, вся эта шумиха с евреями-сионистами тебя не касается... Понятно, слова доброго человека в недоброе время ни от чего не защищают и стоят недорого. Но все же стоят - столько, чтобы я вернулся через месяц. Я снова - преподавал, писал учебники, вел дипломников, мотался по Подмосковью в поисках дополнительных часов и заработков. Азартное дело – жить хорошо. Азартное… Благополучие… оно для того, чтобы взять нас тепленьким, с кровати…
Хрущевское и брежневское время было самым прекрасным, успешным, сытным, спокойным. В 1964 году мы с Надей купили себе «Москвич-401». Цвет - кофе с молоком. И стал частником.
(Кричит.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(И потише.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
Частник – так не говорят сейчас - слово утерянное. На машине мы поехали в Одессу. Там я случайно оказался в порту – столько лет назад отсюда…
(Звук корабельного гудка.) Здесь мы расстались. Я вспоминал, с какого причала отходил наш корабль… и не вспомнил… Я стоял на берегу… но мне было все равно. У меня никого не было роднее Нади … и дочери. Да. Да…Я стоял и…. ничего. Потом мы поехали на Каролино-Бугаз. Там была лечебная грязь… Мы намазывались ей… трое… с головы до пят.
(Кричит вверх.) Вы помните, мои девочки!? Вы помните!?
(Еле сдерживает слезы.) Черное море – черная грязь… Помните!? … Потом мы вернулись в Москву… и мне дали комнату в трехкомнатной коммунальной квартире на набережной Максима Горького. …Это он написал «На дне». …К нам приходила почти вся томская комсомольско-молодежная бригада, они тоже оказались в Москве, почти все, и мы писали «пулечку». По копеечке! Только по копеечке! Преферанс - какая игра! А!!! Преферанс – «я беру вас на мизере…» По копеечке, все по копеечке… копеечка к копеечке…
(Как бы считает монеты.) Я любил Надю и Ларису, мою дочь, я любил работу, любил расписать пулечку с томскими друзьями – они стали мне как родственники, я любил пошутить я был по-советски богат и независим. У меня все было хорошо, кроме фамилии… и морды … многим все еще хотелось по ней ударить.
В техникуме меня вызвали и сказали, Яков Борисович, вам надо вступить в ряды… я сделал вид, что не понимаю – «какие ряды»? В КПСС, в партию!!! Я преподаватель, а значит «боец идеологического фронта». Да-а-а…Я пытался отказаться. Допуски-посадки – какая идеология!?... И что писать про Кубу, про Беню в Америке в этот раз? - вот вопрос. Мне не страшно, но… Тогда станкостроительный техникум укрепили отставниками из армии, отставникам показалось, что «жиды жируют»… нас там было трое… евреев. Это был настоящий еврейский заговор! Корецкий – он преподавал материаловедение, … Зикс – язык. Немецкий. И - я. Яков Беньяминович для студентов – Борисович, Майзлиш.
Яков Майзлиш ложится в кровать. Накрывается одеялом с головой. Слышно бормотание советского радио - трансляция какого-то съезда партии, голос Брежнева, прерываемый аплодисментами. ЯКОВ МАЙЗЛИШ (из-под одеяла). Завели персональное дело. Год «воевал», линией фронта был мой пятый пункт. … Работал. Я написал толстый учебник… по нему учатся до сих пор… Это не интересно… Ах!!!
(Встает с кровати.) Вступление в КПСС обставлялось как священная клятва - писать заявление, еще автобиографию, три рекомендации надо только перьевыми ручками, макать в чернильницу - и обязательно с фиолетовыми чернилами… масоны… Почему фиолетовыми?
Меня не было дома – Надя открыла дверь и ей передали фотографию. Цветную! Беня! Седой, толстый – я бы его все равно узнал. И человек сказал на ломаном русском – Олимпиада. Мы с Наденькой поняли – он хочет, он приедет на Олимпиаду 80. Мы стали ждать. На фотографии еще была его жена… Красивая. Такая американка-американка! Его возраста. Высокая. Худая, без грудей. Ну почти совсем…. Ее звали Софа. Конечно, она была еврейка! Софа - София. И дети. Сын и дочь. Они стояли на фоне чего-то такого золотого… Такая маленькая фотография – как открытка, 9 на 12.
Звучит прощальная песня Олимпиады восемьдесят: «… до свиданья мой ласковый Мишка… возвращайся в свой сказочный лес… новой встречи нам всем пожелай». Затем снова слышим азбуку Морзе…ЯКОВ МАЙЗЛИШ. …Не приехал! Американцы объявили Олимпиаде бойкот… и никто не приехал. Мы зря ждали моего брата… человека из параллельной жизни на другом полушарии. Беня, то есть Берни, Берни Майзлиш вернулся живой со второй мировой с медалями и привилегиями. Он уже не стал работать разносчиком воды на улице, как до войны - именно с этого началась его «американская сказка, мечта» - он завел мастерскую. По отцовской традиции прибил свою вывеску «Ремонт часов, велосипедов и фотография» и начал с нуля. Он стал продавать велосипеды, не чинить, а продавать.
(Садится на велосипед и катаясь продолжает.) Затем стал дилером знаменитой фирмы Хонда, потом взял кредит - для ветеранов войны в Америке предусматривались большие льготы - и, работая, день и ночь за тридцать лет построил свое дело, фирму - сеть роскошных магазинов, разбросанных по всей Америке. Он торговал дорогими машинами и мотоциклами, автозапчастями и велосипедами в общем всем этим…
(Кричит.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(И потише.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
Он миллионер! Это я узнал, когда пришел Горбачев. При Горбачеве мы с Надей хотели поехать к нему. Я написал заявление, в техникуме (я уже проработал сорок лет) собралось собрание… они решали можно мне поехать с женой или нет!!! Меня спрашивали, люблю ли я Родину? Родину? И где моя Родина, «которая дала мне все». Я отвечал правильно. … что я не знаю, как ответить - где моя Родина?... Где? Вы знаете, как переводится еврей? Русский – прилагательное. Прилагательное… без существительного. То есть прилагается… но неизвестно к чему. … прилагательное ищет свое существительное… ищет все. А еврей? А еврей – это не прилагательное… нет, не прилагательное, это – определительное… оно все определяет… О-пре-де-ляет!!! Еврей – это пришелец. Да, пришелец. Так переводится. Мы пришельцы… откуда? Из космоса? … Столько лет – а все пришельцы… беженцы.
(Кричит наверх.) Беня, ты слышишь? …Пришельцы! Ты - пришелец и я – пришелец. Мы пришельцы! Я пришелец дважды – я родился по дороге в Бердичев, а ты уже в Махновке. Знаешь как это сейчас? … Комсомольское. … Берни… не смейся. Беня, Беня, Беня… Ты же знаешь, они не дали нам разрешение, чтобы мы поехали вместе… не дали. Брат может поехать к брату… а Наде там делать нечего. … Это гуманно. Для них это было гуманно. Я сорок лет… Нас подозревали. Они подозревали, они всю жизнь меня подозревали. Причем местком был за, а партактив – против. Местком был – «за», а партактив, он главнее, был «против».
ПлюрализИм… тфу, на него – тфу. Надя не дожила… она так и не была… у тебя в Америке. У тебя. … Она – молчала. Она только сказала – у тебя нет родни, ну и… она только сказала – че нам эта Америка, Яша? Кто ее придумал? …А потом поехал я.
Балтимор. Берни, у тебя там был главный офис… и твой дом. Бассейн…луга и конюшня. Балтимор – Город Большого Дома. На красном доме - в самом центре - из кирпича, ну, да из красного кирпича, как это… красное знамя на самом верху большими буквами
(кричит) «Ремонт часов, велосипедов и фотография». Нет, конечно, нет, нет, не «Ремонт часов, не велосипедов и не фотография», там на английском… компани- компани.. в общем его вывеска. Огромная. Он платит за нее сто тысяч долларов в год! Глупо, такие деньги… Но всем уже управляли дети. …Я его спрашиваю, Берни, он уже еле-еле понимает по-русски, почти ничего, мы говорили по-испански: а где наша вывеска, что с ней… мы пошли в его кабинет… пошли… дома у него кабинет и там я ее увидел – она оказалась такая маленькая, такая… вот такая.
(Уже не кричит.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(И еще тише.) «Ремонт часов, велосипедов и фотография».
(Говорит вверх.) Папа! Ты не зря ее тащил из России… я понял тогда.
Евреи любят деньги… а деньги любят евреев. Говорят, мы их и придумали… Ну это не так… - мы не можем придумать все… Не можем…
(Смеется.) Надо же что-то оставить другим народам… Пришельцы – мы пришли на Землю с деньгами… Берни, ты молодец… Я ему сказал – Берни, ты молодец, Ты молодец, Берни… Ты солдат, Берни… ты… солдат…
Он мне сказал: «Ты тоже молодец… только у тебя нет жены еврейки…». Я ему сказал… Однажды у меня в Подольске, ну когда я ездил… появилась женщина. Надя, ты слышишь? Прости, прости меня… появилась женщина… еврейка, между прочим. Такая… Я честно хотел еврейку – это я сказал Берни, да мне хотелось, Надя, еврейскую женщину, потому что я… пришелец
(смеется) и мне хотелось. Она, это женщина – я рассказал это Берни – хотела, ну чтобы… понятно, она приготовила для меня фаршированную рыбу… ну, ты знаешь… в общем, я ел, но твоя была лучше! Я понял, как только откусил… Надя! Надя! Я рассказал это Берни – ты не расстраивайся, не надо, не ревнуй… не надо … хотя ты не еврейка – твоя рыба была лучше… . Я сказал это Берни.
Он приехал потом в Москву… у меня трехкомнатная квартира на третьем этаже в кирпичном доме в пять этажей… Хорошая квартира… Кирпич дышит – это все знают.
(Оглядывается.) А чего в ней плохого? Берни всегда меня помнил, искал и хотел помочь… Он такой, мой брат Беня… Беня… Берни Майзлиш. Он приехал и купил квартиру моей дочери и внучке и каждому по машине… мы сказали – нам лучше Жигули, их можно легко чинить. Об этом надо думать, когда покупаешь машину! Он купил. … Хорошая квартира, он предлагал… Я остался один в этой… 54 квадрата. Разве мало для одного? Мы тут прожили с Надей, мы тут… ну чего? Ну чего… мы же не беженцы, нам… ничего. Мне ничего… мне ничего… ко мне приходит социальный работник и приносит… кефир… молоко… хлеб. Придет, позвонит в дверь, я открою… или…
Я! Ему сказал, Беня, ты помнишь, как мы ехали на велосипедах к океану, как это было, ты… Он мне сказал - переезжай ко мне и мы будем ездить на машинах на океан. И, вообще, куда захочешь, ни в чем нуждаться не будешь. Но я не захотел уехать. Куда, зачем? я все здесь сделал сам, тут мои дети, правнучки, в общем, я сказал «нет».
Когда Берни приехал в Москву… Я заказал ужин для всей американской и русской родни в ресторане «Арагви». Стол был не хуже, а даже лучше, чем у них в Штатах – что я должен был ударить лицом в грязь!? Я защищал Родину… Да, Родину. Нет, все было хорошо. Очень. Высший класс. Только я заметил: Берни объяснял своему сыну, они вместе с ним приехали, как пройти туалет: «направо, налево, вниз по лестнице…» а дальше он сделал такой жест - мол, там уже по запаху найдешь. …Все встало на свои места. Миллионера удивить сложно, одарить невозможно… Просто он нашел меня – простая… наша история. Про кого? Про Золушку? С еврейской фамилией… Золушка заслужила подарки… Фея - заокеанская!... Какую вывеску ни прибей - придут и собьют. У них летчику дают золотую монету - если катапультируется - за помощь в сохранении жизни, а у нас - скажи спасибо, что не убили. Золушка с еврейской фамилией - а с какой фамилией у нас жить просто? С фамилией Иванов?... Смирнов?
У нас с Беней было два еврейских деда, со стороны матери и со стороны отца - Либер и Шмуэль. Они встречались только на праздники, потому что Либер был гуляка, а Шмуэль - набожный. Талмудист. Шмуэль говорил: как ты, Либер, так живешь, бессмысленно, прожигаешь жизнь, все на ветер! А Либер ему: как ты можешь ничего, кроме синагоги и талмуда, не видеть!? И они спорили, горячились - я это четко помню, а умерли в один год, друг за другом через месяц. Им было под сто лет. Вот так. Не на все вопросы предусмотрены ответы.
Идет к кровати. По пути подходит к часам, открывает дверцу, поправляет стрелки, прислушивается.
ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Тонк. Танк. Тонк… Кто-то сказал – часы, которые стоят два раза в сутки показывают абсолютно точное время, а которые ходят - ни разу!
(Кричит.) Берни, Беня! Ты меня забыл!? Ты меня не вспомнил? Нет? … Берни! Что кричат американские солдаты вместо нашего «ура»? Я так и забыл тебя спросить… Ты забыл меня… забыл. И поговорить не с кем… всю жизнь помнил… нашел и забыл.
(Слышен шум океана и латиноамериканская гитара.) Почему так вышло? Тебе было восемьдесят два или восемьдесят пять, я не помню, совсем молодой, когда ты стал все забывать – Альцгеймера болезнь. Все … Мне тоже надо… заболеть этим…
Идет к кровати и ложиться. Закрывается одеялом. Бьют часы.ЯКОВ МАЙЗЛИШ. Я знаю, чтобы не произошло… откуда-то сверху закричат – жиды! Это они!!! Во всем…Я знаю… и через сто лет… Да. Да-а.. Да-а-а закричат…
(шепотом)… ремонт часов… велосипедов… и фотография.
Тишина. Долгая тишина. Потом звонок в дверь, он все настойчивей и настойчивей. Затем, одновременно с дверным звонком, звонит телефон. Яков Майзлиш не встает, не открывает дверь, не берет телефонную трубку. КОНЕЦ
_________________________________________
Об авторе:
ГРИГОРИЙ КАКОВКИНПисатель, драматург, публицист, режиссер документального кино. Окончил философский факультет МГУ. Как журналист работал в газетах «Известия», Литературная газета», в журналах «Сельская молодежь», «Открытая политика» и других. Автор и режиссер более тридцати документальных фильмов. Как прозаик печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Вестник Европы», «Современная драматургия». В 2011 году роман «Мужчины и женщины существуют» вошел в лонг-лист премии «Большая книга», затем роман вышел в АСТ и два раза переиздавался в РИПОЛ-классик. В 2016 году вышел роман «Теория и практика расставаний». Он был отмечен критикой, являлся лидером продаж в Москве и Петербурге. В 2019 году готовится к печати новый роман «Вот!» и рассказы в издательстве РИПОЛ-классик. Как драматург Григорий Каковкин отмечен рядом драматургических премий, пьесы «Ремонт часов, велосипедов и фотография», «Ветер нужен парусам», «Раскольников, пожалейте старушку», «Иди сюда, иди» печатались, переводились и ставились в театрах России.
скачать dle 12.1
