ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 222 октябрь 2024 г.
» » Алиса Ганиева. ХРЕСТОМАТИЙНЫЙ ГЛЯНЕЦ

Алиса Ганиева. ХРЕСТОМАТИЙНЫЙ ГЛЯНЕЦ



То, что писатель становится зверем публичным – не раз замечено. Впору говорить о постепенном подчинении писательской модели поведения (индивидуализм, самоуглубленность) жестким законам массмедиа (информативность, экстравертность, массовость).

Между тем активное позиционирование художника (в широком смысле) вне пределов собственного творчества (в нашем случае – вне текста) – явление не новое. Можно припомнить и грим футуристов, и декадентские богемные нравы, и красный жилет Теофиля Готье, и желтую кофту Маяковского, и много что еще.

Да и сейчас публичность московской поэтической жизни лежит на поверхности. Тут тебе и броские наряды, и экстравагантная внешность, и экзотические аксессуары, и эпатаж как часть перформанса…

Однако внешность, тембр голоса, одежда поэтов продолжают их творческое «я», нимало не входя в противоречие со стихами. Трансляция стихов голосом (инновация и вместе с тем – реставрация древнего синкретизма) во время слэмов, вечеров саунд-поэзии, через YouTubeне только возможна, но и удобна. Таким образом, поэт и на людях сохраняет свое качество поэта. А вот прозаик (в силу технической трудности голосовой передачи длинных не ритмизованных и не обыгранных текстов) вынужден примерять дополнительные и не согласованные со статусом роли: общественного деятеля, телеведущего, политика и даже фотомодели.

Попросту говоря, писатель из стана авгуров попадает в категорию таких же «селебрити», как актеры, певцы, светские тусовщики с соответствующим набором must-have: собственный стиль (не речевой, разумеется), востребованность в массах и желательно – жизненная концепция, этакая «лайт»-версия мировоззрения. У такого рода публичности есть серьезная опасность: почти полная редукция творческой деятельности при сохранении светского статуса. Как в случае с почти не танцующей, а только «клубящейся» «балериной» Волочковой или «композитором» Юрием Лозой, перешедшим на создание компиляций из собственных старых хитов, но активно «светящимся» и т.д.

Любопытно, что многие отмечают превращение рублевских дам, бизнесменов, моделей в писателей, но мало кто обращает внимание на обратный процесс: метаморфозы писателей в действующих лиц глянцевого мира. Итак, с одной стороны, книга участницы «Дома-2» (а теперь и «писательницы») Ольги Бузовой по версии журнала «Книжный бизнес» называется лучшим проектом года, а брюнетка (теперь и поэтесса) из «ВиаГры» Надя Грановская выпускает сборник эротических стишков с собственными эротическими же фотографиями.

С другой стороны, молодая писательница с Украины Ирена Карпа (обладательница гран-при международного конкурса молодых писателей «Гранослов», 1999 г., и премии «BestUkranianAwards-2006» в номинации «самая модная писательница») снимается в очень откровенных фотосессиях для журналов «Playboy», «Penthouse», «FHM». А детский писатель Постников в течение 8-ми лет успевает сняться в 250-ти телевизионных ток-шоу от интеллектуальной «Культурной революции» до сомнительного «Про это».

После достижения определенного уровня популярности современный писатель вынужден выстраивать свой имидж. Причем антиглянцевый имидж отшельника (как у нашего главного постмодерниста Пелевина или покойного американского классика Сэлинджера) тоже адаптируется к законам шоу-бизнеса. Упор делается на загадку, на продленное ожидание появления писателя в свете. Тот же механизм, кстати, использовал продюсер поп-исполнительницы Глюкозы, которая долгое время скрывалась за маской анимационного персонажа.

В точке бифуркации, которой становится наступившая популярность, писатель выбирает себе второе амплуа. Иными словами: «Бестселлернаписан – и как же теперьодеваться? Этотсерьезнейшийвопросволнуеткаждуюпопулярнуюписательницу». Из газетной заметки, которая начинается такими словами, мы узнаем, что, став известной, Джоан Роулинг вместо белых джинсов носит «шифоновые платья от Alberta Ferretti, сатиновые наряды Prada, лодочки Christian Louboutin и босоножки Jimmy Choo», что с приходом литературного успеха гардероб Ольги Славниковой «заметно пополнился», что у Марии Арбатовой, с тех пор как она сделалась известной телеведущей, «количество светских мероприятий сильно выросло, и ровно половину гардероба начали занимать вечерние наряды».

Кстати говоря, образ, выбранный писателем, может быть совсем не гламурным, но тем не менее он впишется в глянцевую эстетику. Вот, к примеру, из литературоведческой статьи об Алексее Иванове: «Писатель акцентирует постоянство места жительства в пригороде Перми. В фотопортретах А. Иванова подчеркиваются обыкновенность и бесстильность одежды. Важнейшими составляющими внешнего облика оказываются принципиальная негламурность, лысина со лба, прищуренный взгляд сквозь немодные очки. Сложно говорить о том, какую роль сыграл Иванов в создании этого визуального образа, но частота его тиражирования показывает, что, видимо, он был им поддержан». Образ a-laсоветский кухонный интеллигент, как ни странно, не диссонирует с принятыми визуальными моделями, видимо, в силу входящей в моду псевдосоветскости.

Тем более что главными жён-премьерами сегодняшней глянцевой культуры становятся уберсексуалы, хорошо вписывающиеся в традиционную парадигму. То есть модными стали подчеркнуто мужественные, надежные, знающие себе цену, стильные интеллектуалы, пьющие дорогой коньяк и читающие не «Vogue», а «Economist». И тут происходит интересный сдвиг: в репрезентативный писательский ряд модной культуры начинают попадать писатели из, казалось бы, совсем другой вселенной – из толстых журналов.

Забудем о писателях-женщинах – они и до этого отлично вписывались в плакатный формат высокого глянца (вспомним отличную фотосессию Веры Павловой для «Gala» с дочерьми или яркие эссе и портреты той же Славниковой в «Harper’sBazaar»). Другое дело – писатели-мужчины. Трудно представить себе Владимира Маканина или, скажем, Юрия Мамлеева на глянцевом развороте, одетых в брендовую одежду. В их случае не срабатывает главный постулат глянца: абсолютный позитив, никаких онтологических вопросов, культ дорогой, красивой жизни и – желательно – молодость.

Бренд «молодые писатели», вышедший за последние десять лет в первые строчки рейтинга актуальных литературных феноменов, в чем-то совпал с требованиями глянца. Произошло сближение двух героических моделей – литературной и гламурной. Во всяком случае, крепкий, повидавший виды, а то и повоевавший молодой человек, борющийся против мировой несправедливости в виде экономического неравенства, мигрантов, офисной системы (герои З. Прилепина, Г. Садулаева, М. Елизарова), политический вождь либо субкультурная звезда (герой С. Шаргунова) или же завсегдатай баров и любимец девушек, вечно попадающий в смешные истории (герой А. Снегирева) очень похожи на тот образ, который культивируется в медиапространстве. Даже «плавающий» возраст молодых писателей (двадцатилетние, тридцатилетние вплоть до сорока с хвостиком) совпадает с возрастом ньюсмейкеров из глянцевых журналов. При этом нестарый и раскрученный Гришковец или, скажем, Дмитрий Быков в «молодые писатели» не попадают, а часть «молодых писателей» (типа Романа Сенчина) в идеологию глянца не вписывается. И тем не менее...

Так, на фотосессию «Союз писателей и муз» журнала «Menu» попадают «липкинцы» и «дебютанты» Герман Садулаев, Александр Снегирев, Сергей Шаргунов с одной стороны и Руслан Галеев, Дмитрий Глуховский, Илиас Меркури и Павел Санаев с другой. Первый тип – перебежчики из толстожурнальной «матовой» изоляции в селебрити, вторые – перебежчики из селебрити, бизнеса или вип-зон коммерческих издательств – в писатели. Грани стираются.

Молодые писатели, одетые в черное, застыли в плоском интерьере, наполовину реальном, наполовину сколлажированном из обрывков испечатанной бумаги. Кто диктует музе-модели, кто подносит ей виски (виски фигурирует в каждой сцене), кто целится в стакан на ее голове, кто тянет ее за поводок, обвязанный вокруг талии. Предполагаемые обстоятельства, в которых оказываются писатели-фотомодели, обладают двойной условностью: условностью глянца (дорогое виски, позы победителей, лоск и красота картинки) и условностью писательской атрибутики (причастность к творческим профессиям выдает одежда в стиле casual, буквенные вставки в изображение). В другой фотосессии, уже для журнала «Всегда женщина», Александр Снегирев позирует на диване Hall, откинувшись на вышитую золотом подушку («глянцевый» сигнал), но в один из кадров попадает тяжелая настольная лампа, в другой – томик «Нефтяной Венеры», его романа (писательская атрибутика). Еще одна фотосессия Снегирева, на этот раз для питерского журнала «Собака», по своему замыслу приближается к категории запретного «ню»: молодой прозаик снят совершенно раздетым, на куче спутанных проводов, на нем – девушка топлесс. Роли «писателя» (нечто по привитой нам традиции сакральное, высокодуховное) и «порноактера» («грязное», непристойное) – смешиваются. Линия демаркации пройдена.

В той же «Собаке» вы найдете картинки в эстетике эсхатологического кинематографа: Захар Прилепин и Герман Садулаев, а также девушка-актриса и мальчик – сын писателя Ильи Стогова – изображают последних выживших после апокалипсиса. Безжизненные ландшафты, испачканные лица, бетонные завалы разрушенного города… Для этой фотосессии отлично подошел бы и сам Стогов как популяризатор идеи повторяющегося конца света. «Выдерживаю график, как и говорил: фотосессии каждый месяц. Мартовская была для "Собаки”. Для Аэрофлота апрельская фотосессия», – пишет у себя в блоге Садулаев. А в следующем посте он вынужден оправдываться за свое участие в подобных съемках: «Согласитесь, с моими данными глупо пытаться сделать карьеру в модельном бизнесе. Я и не пытаюсь. Я занимаюсь литературой, в том числе, потому, что полагаю – внешность не главное для писателя. Для писателя главное – это его тексты. Романы, повести, рассказы, эссе. Почему же я фотографируюсь…»

Далее Садулаев объясняет, что литературная критика своей задачи по продвижению современной литературы не выполняет, толстые журналы печатают только избранных, да и то смешным тиражом, так что приходится в поисках далекого читателя бросаться под фотопрожектор. Логика (если забыть про высказывание о критике) – справедливая. Время требует инноваций. Артистизм (термин философа О. Кривцуна) современного писателя ищет проявлений не только в тексте, но и в модели поведения знаменитости: регулярные появления на мероприятиях, интервью глянцевым журналам, фотосессии. По сути это очень похоже на образ жизни it-girls, «светских львиц». Плюсы сотрудничества с глянцем очевидны: бóльшая известность, бóльшие деньги, возможность провозгласить свое писательское кредо, которое, не вписываясь в тематику прессы «о моде и красоте», возможно, впечатлит ее аудиторию матирующим эффектом. Минусы: это внетекстовые критерии (для фотосессий герои выбираются не столько по качеству их текстов, сколько в зависимости от их личного обаяния и успешности), а отсюда – игнорирование ряда талантливых и знаковых писателей, которые в силу своего возраста, внешней неброскости или асоциальности не попадают в нужные рамки. Действительно, «сюжет упрощения», как называлась одна статья о «глянцевых» и «гламурных» изданиях vsтолстые журналы.

Впрочем, толстожурнальные писатели (опять-таки те самые «молодые») присутствуют в глянце не только телом, но и словом. Речь сейчас не об интервью (этого действительно много: Прилепин отвечает на вопросы «High Life», Снегирев – «TimeOutМосква», Елизаров – «Собеседника»). Речь о колумнистике и, того интереснее, – худлите. Само собой, глянец бывает разный, глупый («Yes», «7 дней» и пр.) и умный (мужские «Медведь», «Esquire», универсальные «CitizenK», «Сноб», специфический «Культпоход» и проч.) Впрочем, краткие рецензии, интервью с псевдописателями и фикшн вы найдете даже в русском «Playboy», хотя журнал, публиковавший Капоте, Брэдбери, Набокова, а у нас – Пелевина, кажется, безнадежно пал.

 «Медведь» – как раз умный мужской глянец (Прилепин, кстати, побывал на его обложке), ориентированный на сильных, независимых мужчин. Разумеется, там не могли не появиться и «молодые писатели», ориентирующие себя как раз на эти качества. В их колонках, статьях, рассказах пестуются соответствующие медиаобразы: от солдата с железной волей до чуткого интеллигента или беспринципного рейвера.

Вот, к примеру, эссе Сергея Шаргунова о крови. Тема для Шаргунова весьма важная (вспомнить хотя бы его авторскую полосу в «НГ-Exlibris» – «Свежая кровь»). Шаргунов пишет металогически, торжественно, еще чуть-чуть – и сорвется в стилизацию, в самопародию. Баланс сохраняется за счет предельно сакцентированной композиции. После прелюдии («Я хочу написать о страшной и неприятной, об оглушающей и великолепной. О ней, что внутри») насаживаются, как кольца в пирамидке, живописные сценки автобиографических встреч с кровью. Три года – мертвый голубь. («Я был слишком мал, чтобы содрогнуться. Ничто не шевельнулось во мне. Я бежал вперед. Ясный, как ангел».) Четыре года («Ее брали из пальца. Протяжно тянулась в стеклянной трубочке»). Снова четыре года (мальчуган во дворе разбил себе нос). Восемь (с девятого этажа бросилась девушка, собака лизала розовой снег). Одиннадцать (ровесница на даче от избытка эмоций после шутливой борьбы на диване ударяет ладонью в оконное стекло, в комнате долго еще пахнет кровью). Совершеннолетие (глотание крови после драки с уличными гопниками). И далее – аккордное «Кровь видел в августе 2008-го в Осетии. Тяжелую, тусклую, смешанную с горелым мясом на окраине Цхинвали, в районе дубовой рощи».

Изложение (а скорее – воспевание) всех этапов инициации (по восхождению, от умершего голубя – до жертв грузино-осетинского конфликта) перетекает в лирическую коду с риторическими вопросами («И что? И зачем я все это вспоминаю? Зачем хочется воскрешать перед глазами когда-то увиденную?»), импрессионистскими фразами-мазками («Само слово «кровь» звучит неприятно и даже неприлично. Однако завораживает взгляд. Разглядываю эти пять букв, фокусируясь на срединной «о», и как будто кровь теряю, в ушах звенит, закручиваюсь в воронку, уносит в темноту») и аккордным замыканием цикла. В последнем абзаце три года уже не автогерою-Шаргунову, а его сыну, и встречается им не голубь, а раздавленная собака, и сын, точно так же, как когда-то его отец, проходит мимо, не оборачиваясь. Рождается не только смысловая, но и лексическая закольцовка: в начале текста – «ясный, как ангел», в конце – «мой ангел не обернулся».

Примерно так же строятся и другие эссе – хлесткие, богато раскрашенные, приближенные к стихопрозе, к речитативу фразы, концентрация автобиографических, в основном детских впечатлений и ощущений. Ребенок, мальчик – главная фигура шаргуновских эссе, причем мальчик этот, будучи самим Шаргуновым, в итоге довольно часто трансформируется в его малолетнего сына, раз за разом создавая эффект неразомкнутости времени, мистического кольца. Любая тема (Новый год, собаки, люди и собаки, гиперактивные женщины и тем более – память) становится основой для фрагментарной, отрывочной рефлексии, для аппликации эпизодов из детства и юности вокруг заданного вопроса.

Та же сентиментальная, интимно-исповедальная, лирическая нота в глянцевых колонках Прилепина. В журнале «Glamour», к примеру, это вариации на легкую и непринужденную тему (купание на речке с двумя женщинами, например) или фантазия от женского лица – обращение к Щелкунчику («Щелкунчик, щелкопер, имя твое шелестит, как волосы твои, которые я пропускала меж пальцев. Дуралей ты мой, дуралей, совсем ты дурачок»). Удивительно, как свойственные порой и Прилепину и Шаргунову лирические интонации («как хороши, как свежи были розы») хорошо вписываются в требуемый формат. Впрочем, для сравнения в «Большом городе» Прилепин пишет несколько по-другому. Исповедальность остается, но слог становится суше, трезвее, брутальнее. «Мы опротивели природе. Мы раскисли так, что на черных землях Нижегородчины взошли озимые. Мой водитель говорит, что рискует на всяком сыром повороте оставить свои шипы. Мой двухлетний сын никак не поймет, что такое снег».

Кто-то скажет, что для серьезных «толстожурнальных» писателей темы мелковаты. Воздушны. Высосаны из пальца. В раздел публицистики не вписываются. Но на то и глянец, чтобы «не грузить» публику. На то и молодые писатели, чтобы оперативно реагировать на современные культурологические заказы. Только можно ли скрестить глянец и толстый журнал? Можно ли, полюбовавшись писательскими бицепсами, татуировками, вызывающе насупленными бровями, почитать затем длинный аналитический разбор их произведений?

Сейчас таких гибридов не существует. Покойная «Русская жизнь» или легендарные «ОМ», «Птюч», «Матадор» 90-х – все же несколько из другой оперы. По концепции им близко разве что «НЛО», да и то с большой натяжкой. Захочет ли умный глянец делать эксклюзивные «винтажные вставки» из серой бумаги, с убористым текстом настоящих объемных толстожурнальных материалов? А что? Разве это не модно? Но это так, в порядке бреда…

Напрашивается еще один вопрос: хорошо ли, что «глянец» наступает на территорию современной литературы и не приведет ли это к дальнейшей ассимиляции и полному миксу того и другого? Для ответа  нужно уяснить расстановку сил. Не стоит путать пишущих медиагероев, существующих только в глянцевом микроклимате, и тех, кого глянец рекрутирует из литературных журналов. А «перебежчиков», совмещающих обе социальные роли, как вы можете заметить, не так уж и много: я все время называю одни и те же имена. Их число ограничено прежде всего самими критериями отбора, о которых уже говорилось: от авторов требуются молодость и харизма, легкая адаптация к актуальным культурным запросам. Важно, чтобы выстроенный ими имидж соответствовал имиджу популярных героев дня: сильных, слегка непокорных, экзотичных и загадочных.

Однако тот факт, что несколько молодых писателей живут двумя ипостасями, тихой интеллектуальной и шумной публичной, совсем не свидетельствует о какой-то экспансии глянца в литературу. Сами эти авторы четко разделяют оба формата. Тот же Садулаев публикует в «Знамени» толстожурнальные по фактуре повести «Шалинский рейд» или «Одна ласточка не делает весны», но отрывки коммерческого романа «Таблетка» или его сиквела «AD» пойдут только в глянец. Снегирев рассказы печатает в «Октябре» и «Знамени», а последний фельетонный роман «Тщеславие» анонсирует в «Собаке». В общем, мухи и котлеты разделяются сами собой, да так, что не придерешься.

Как мне кажется, в будущем количество авторов, совмещающих в своей карьере обе модели, «редакторскую» толстожурнальную и «продюсерскую» глянцевую, будет только расти. Но на автономии традиционного литературного пространства это никак не скажется. Полное разделение специализаций. Соответственно, толстожурнальная критика будет скорее реагировать на «матовую» ипостась писателя, которую практически не замечают популярные рецензенты, и в этом я не вижу повода для беспокойства.

Пока на глянцевой бумаге красуются те, чьи книги, а не только имидж, востребованы читателями, популярные очерки и писательские фотосессии –  не угроза литературе, а ее очень современный аксессуар.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 784
Опубликовано 16 июн 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ