ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Евгений Алехин. ПТИЧЬЯ ГАВАНЬ

Евгений Алехин. ПТИЧЬЯ ГАВАНЬ

1 . 2 »

(повесть)


— Ты говорить разучился?

Прежде всегда было достаточно повернуться на другой бок, чтобы избавиться от навязчивого сна. Но только не сейчас. Этот сон регулярно снился мне, несколько раз за лето, и каждый раз было трудно из него выбраться. Я даже вставал в туалет, потом выходил на кухню выпить воды, тихонько ставил пустой стакан на стол и минуту стоял перед окном, глядя из темноты, как луна подсвечивает силуэт облепихового дерева в соседском огороде. Но я все еще был окружен застывшими в ожидании персонажами, физически чувствовал связь с ними: сон лежал под полупрозрачной реальностью, дразнил, как яркие жвачные вкладыши из-под тонировки оргстекла, и стоит мне положить голову на подушку, он продолжится, с небольшим нахлестом назад, чтобы я не потерял нить. Я смотрел сон как единственный зритель видеосалона, в котором происходящее на экране замедляется, стоит тебе отвлечься; полотно терпеливо ждет, чтобы погрузить в каждую секунду трансляции. Здесь не выйдет остаться невовлеченным. Сон в точности повторял, какими я их помню, события одного дня, произошедшие со мной чуть больше года назад, пятнадцатого июня две тысячи первого года. Почему я возвращаюсь туда и что хочу забрать? — задаю я вопрос и одновременно даю себе установку, накрываясь одеялом. Снова вхожу в эту реку, вчитываюсь в пацанскую притчу, смысл которой должен разгадать.

— Жука, ты говорить разучился?

Я сижу на лавочке. Мне не стоит никаких усилий начать угадывать происходящее заранее. Но если я проговорю в уме фразу Лёджика до того, как он ее произнесет, мне самому же станет страшно. Нужно поверить, что все это происходит в первый раз, прикинуться и проживать сцену за сценой. В этой постановке одного дня из моей жизни я должен быть естественным, но не импровизировать.

Вот он я, здесь, по-настоящему пьяный, и сейчас Лёджик скажет что-то про обезьяний язык...

— На обезьяньем только можешь? Человеческий забыл?

Все нормально. Мне удалось синхронизировать внутренний ритм с ритмом повествования. Мой рот распух, он размазан по лицу. Поднимаю на Лёджика взгляд, щурюсь, чтобы немного навести фокус. Грозя ему указательным пальцем, отвечаю, еле разжевывая вязкие как хурма слова:

— Но не забыл, что ты спиздил у меня пилу.

Я совсем не уверен, что это он, но подозреваю его. И вот я закинул удочку. Не подает виду. Раскусить его сложно, но если это и в правду был Лёджик, теперь он знает, что я в курсе.

Лёджик смеется надо мной.

— Сегодня ты официально перестал быть человеком, — говорит. — Распрощался с человеческой сущностью. Такого я еще не видел. А ведь ты подавал большие надежды.

Хочу ответить, что он и сам не лучше: с кем это он сейчас увлеченно болтает, кому зачитывает это ироническое сочинение обо мне? — сам с собой же разговаривает, шизофреник. Но не могу острить, дар речи опять покинул меня. Ничего, это быстрое опьянение, скоро оно пройдет, нужно просто держать себя в руках. Качнувшись, встаю с лавочки, кладу ладони на уши и крепко хватаю себя за голову: соберись. Мне удается выбросить за борт фразу-пустышку, чтобы выиграть время и не пойти ко дну:

— Обратно ты тупого включил.

И меня кто-то резко толкает в плечо.

Откуда ни возьмись появился этот тип и первым делом, без всякого «здорово», довольно сильно пихнул меня. От неожиданности и адреналина я выпрямляюсь и становлюсь трезвее:

— Что случилось? — спрашиваю я максимально взросло и серьезно.

По-моему его называют «Ляля», настоящее имя мне неизвестно. Видел его, но не знаю, кто он такой.

— А ну-ка свалил отсюда! — агрессивно говорит мне он. Стриженый под машинку здоровяк с залысинами, похожий на бешеного краснорожего пупса-альбиноса, оторванный от мира, в котором прилагательное «гуманитарный» имеет хоть какое-то значение. Маленький, но безжалостный двадцатилетний крепыш. Ничего не понимаю. Откуда он свалился? Я развожу руками и открываю рот, пытаясь выдохнуть все свое недоумение.

Ляля не размыкая губ злобно облизывает зубы, гиена, собирательный подонок.

— Потеряйся, — заявляет он мне.

Я молча поворачиваюсь к Лёджику. Он с тревогой и любопытством смотрит на меня, на Лялю.

— Лёджик, это нормально?

Как будто действительно усомнился, в том ли мире нахожусь, или это уже другой мир, в котором любой мудак может прогнать тебя с места, где ты стоишь, только потому, что ему так захотелось.

— Это мой подъезд, вали отсюда, алкаш.

Лёджик вытягивает руку между нами и говорит:

— Стоп. Это же Жука. Спокойно.

Ляля здесь живет, да, но и мой друг Миша здесь живет, это двор моих друзей: Миши, Лёджика и Тимофея. Свободная от опасных приключений зона на моей карте мира. Где же Миша и Тимофей, куда они подевались? Если бы Миша был рядом никто и никогда не решился бы меня толкнуть. Лёджик что-то говорит, пытается отцепить Лялю от меня, но тот отпихивает его обратно на лавочку. И толкает меня от подъезда, быстро и механически, как будто подметает клочок своей собственной земли, на которую недавно оформил документы. Уперся, выбрал меня в качестве предмета для вымещения агрессии, решил, что это его звездный час, что он проявит себя как альфа-самец, хотя на самом деле он просто черт.

— Пошел отсюда, черт! — говорит он мне.

Это я мысленно предугадал его слово. Из-за страха мне хочется действовать. Меня выбросили, я уже стою в нескольких метрах и смотрю на обидчика. Ну и человек, вытолкал меня на дорогу (как шуганул гадящего на участке кота) и теперь пытается завязать с моим другом светскую беседу. По-соседски, как ни в чем не бывало.

— Ну и день. Подрезал меня какой-то хер сегодня. Мы сцепились прямо на дороге, — говорит Ляля Лёджику, который не очень понимает, что сейчас произошло.

— До сих пор отойти не могу, — вот что говорит Ляля.

Лёджик смотрит на Лялю, поворачивается на меня, немного щурится и водит лицом в поисках смысла, так как ситуация, похоже, вышла за рамки его представления о вечере. Значит Ляля во мне увидел козла отпущения. С кем-то поссорился, может быть, его слегка унизили, и он решил отыграться здесь. Я никогда не нападал первым и не понимаю таких вещей. Как он посмел? «Да кто он такой, обычный гопник, не какой-нибудь авторитетный пацан», — думаю я и пытаюсь завестись, разогнать себя, будто старый мопед. Вдох-выдох, вдох-выдох, моя диафрагма — сцепление, нужно вытолкать слова и воздух, и дальше все произойдет само собой, мотор с ревом заработает, останется только запрыгнуть и покатиться с ветерком под горку.

— Эй, Ляля! Мы с тобой еще не закончили! — мои слова звучат внушительно и объемно, на весь двор. Каждый козырек над каждым подъездом, панельные стены, выложенные грязно-голубой мозаикой, этажи и окна, лавочки и газон, качели и песочница резонируют моему голосу, подзвучивают и продлевают жизнь фразы.

Меня зовут Женя, и в этом дне мне пятнадцать лет, почти уже шестнадцать. Я только что окончил десятый класс. Друзья называют меня Жукой в честь героя сериала «Секрет Тропиканки», который показывали по Первому каналу несколько лет назад. Прозвище не имеет никакой связи со своим прототипом, никто даже и не вспомнит, чем был примечателен тот персонаж. Говоря «Жука», все давно имеют в виду только меня, то есть несколько знакомых им до боли сущностей.

1) «Это же Жука» — немного юродивый доморощенный поэт и «философ», вспыльчивый, но не агрессивный;

2) «А, вот и Жука» — начинающий, но уже не подающий особых надежд на выздоровление пьяница, душа своей маленькой компании;

3) «Жука» с устало растянутым «у» — человек, который, как ребенок, задает много вопросов, пытаясь найти смысл там, где его нет; умник и демагог, любитель вывести на чистую воду, хотя и сам знатный мифотворец;

4) «Хорош, Жук» — зануда в отношении мелких и никому не интересных деталей, хотя и плевал на вещи поважнее.

Несколько месяцев назад у меня появилась первая работа, или подработка, если хотите. Три-четыре раза в неделю по вечерам за мной заезжает Серега, и мы развозим питьевую воду на его «каблучке».

— Как сам? — спрашивает Серега, протягивая мне руку.

— Нормально. Сколько сегодня? — отвечаю и спрашиваю я.

Обычно мы развозим двадцать пять — тридцать бутылей за вечер. По выходным бывает больше, пятьдесят или шестьдесят. Договоренность такая: мои два рубля с каждой бутыли. Но Серега всегда округляет мой заработок в большую сторону, плюс иногда мне достается на чай. Серега спокоен и серьезен, не болтлив, таких называют «настоящий мужик». Мне приятно, что он со мной на равных, не как с подростком. Я привычно закидываю двадцатилитровую бутыль на плечо, свободной рукой набираю код домофона, если домофон есть, и легко вбегаю на лестницу или в лифт. Забираю деньги и пустую бутыль у клиента — бегу вниз по лестнице, — и мы едем на следующий адрес.

Неделю с лишним назад я сказал себе: хватит все пропивать и просто бездарно тратить, нужно скопить немного денег. Решил откладывать понемногу каждый раз, ограничить карманные расходы, чтобы пригласить девушку на свидание. Есть одна девушка, я познакомился с ней в Доме творчества, куда хожу репетировать рэп. Она на два года старше и красива. По моим подсчетам, нужно скопить рублей четыреста, чтобы пойти с ней гулять. Думал о ее коже, когда упаковывал деньги в целлофан и убирал за шкаф. Потом доставал пакетик, пересчитывал и вкладывал в него новые купюры. Она такая ухоженная и скромная. Скоро я позвоню ей.

А сегодня пил спирт с Мишей и Тимофеем. Мишины родители уехали на дачу, а у Миши сломана нога, вот он и остался. Мы пришли в гости с бутылкой. Миша прыгал по дому на костылях, смеялся и расставлял рюмки; он быстро напился. Даже Тимофей ушел к себе домой спать, а мне все было мало. Вышел на улицу и пока решал, идти ли домой или искать продолжения праздника, встретил Лёджика.

— Какие люди! — сказал он.

— У меня дома есть немного денег, — сказал я сразу, чтобы пропустить все ненужное.

Пока Лёджик ждал за оградкой, я отодвигал шкаф у себя в комнате, чтобы разрушить едва заложенный фундамент, обменять на выпивку собственное будущее счастье. Так и потерял все свои сбережения плюс надежду на любовь.

Но я не позволю этому Ляле безнаказанно унизить меня. Вот моя краткая самопрезентация, мое рестлерское резюме перед выходом на ринг.

Ляля говорит:

— Как ты меня назвал?!

Пока он пытается изобразить крутого, скорчить гримасу в стиле «Последнего бойскаута», я успеваю напасть. Понторез, он даже не защитился. Опрокидываю и прижимаю его тушку к бетонной площадке. Он крепкий и на несколько лет старше, но правда на моей стороне. «Не подпускать его к себе. Соблюдай дистанцию, у тебя длинные руки, в дальнем бою он проиграет», — командует внутренний тренер. Но Ляля и так только беспомощно отбрыкивается, то ли пытаясь оттолкнуть меня, то ли обнять и сделать захват. Несколько раз приподнимаю и бросаю его молодым жирком на бетон. Потом резко выдергиваю из лежачего положения, ставлю на ноги, как ребенка, будто он мой сын-недоумок, которого я сейчас обувал. Но еще не собираюсь отпустить его на прогулку, нет, моя постановка не закончена. Больше трех лет упражнений с гантелями и ежедневного онанизма сделали мою правую руку сильной, как у гориллы. Или это спирт вывел меня на новый уровень, за рамки моей человеческой природы. Лёджик был прав, я утратил человеческую сущность. Крепко хватаю Лялю за грудки и с силой швыряю о дверь подъезда. Еще и еще раз бью его о деревянную дверь, так, что шарниры стонут и дверная коробка трещит. Отступаю на несколько шагов, выпячиваю руки и резко ныряю на Лялю, вспоминая фильмы о кунг-фу, хочу размазать его по двери, чтобы он прошел через нее, пробив доски: отправить парня домой, в его вонючий подъезд.

Но я чувствую тупую боль в макушке, и кровь заливает мне глаза. Значит что-то пошло не так. Я выхожу на середину площадки перед подъездом. Заходящее солнце ласково тянет ко мне из-за домов остывающие лучи.

— Эй, Конан-варвар, — говорит Лёджик. Он так и сидит на лавочке, попкорна только не хватает.

Оборачиваюсь на дверь — Ляли уже и след простыл — дверная ручка (вот на что я напоролся) и сама дверь в крови, бетон в крови. Пытаюсь дружески улыбнуться Лёджику, насколько позволяет мое состояние, и получается не очень. Видимо, я не знал элементарных алгоритмов, по которым можно было нормально закончить этот вечер.

— А где же мой друг Ляля?! — вот и вся моя наспех сочиненная шутка.

Ирония получается свирепая, и я развожу руками: сработано не по плану, но в моем ключе: травмы получаю я сам. Устал, подставляю окровавленное лицо остывающему дню и вспоминаю, что могу проснуться. На сегодня хватит, это ведь не вечер, а утро настоящего.


* * *

Это случилось чуть больше года назад. А сейчас стояло затянувшееся межсезонье двух периодов моей жизни, но я никак не мог выбраться из прошлого. Несколько дней назад завершились вступительные экзамены. Лёджик покончил с собой еще в ноябре, девять месяцев назад, Тимофей тихо грустил по другу, не забывая по временам натягивать телочек, а я все еще был девственником, только подработки у меня уже давно не было. Теперь вместо меня работал друг Вова, о котором я пока не хотел рассказывать, не в этой истории — у него еще будет бенефис.

Самый конец июля, еще месяц до начала занятий. Я не знал, на что потратить это время. Собирался дописать поэму о загробном мире, пролог уже был готов. Две недели назад я попросил отца (у него на работе была возможность) скачать и распечатать для меня переводы стихов Тумаса Транстремера. Читал и перечитывал, почти выучил эти несколько страниц — все, что нашлось в интернете, — и чувствовал: это новое для меня. Скоро смогу отойти от футуризма, от Серебряного века, от всей программы одиннадцатого класса, и начну писать лучше, если буду в теме. Но сначала нужно было расстаться с девственностью. Эта заноза мешала сосредоточиться на стиле. Я даже написал список на одной из страниц.

Так выглядели нескромные планы на остаток лета:

— заняться сексом;

— дописать поэму «Гейм овер»;

— прочитать «Илиаду» и «Золотого осла».

Последний пункт не был для меня важен, но я слышал, что «Илиада» — главное проблемное произведение первого семестра. Возле надписи «Золотой осел» мной уже был нарисован ослик и было мелко дописано: «необязательно». Да нет, честно говоря, я и не собирался читать эти две книги до начала учебы. Просто дописал, чтобы в списке было три пункта. Если вдруг отец или мачеха возьмут из любопытства стихи Транстремера и увидят мои пометки, список из двух пунктов будет выглядеть жалко. Два пункта — это даже никакой не список, а так, фуфло. В любом списке должно быть как минимум три пункта, это вам любой дурак скажет. К тому же «прочитать Гомера» обязательно вызовет уважение, реабилитирует меня после этого наивного и жалобного «заняться сексом» и самовлюбенного «дописать поэму». Я пытался замаскировать от посторонних и от самого себя, как это важно, как мне хочется встречаться с девушкой. Отвлекал от главного неуклюжими жестами. И в то же время хотел кричать и стонать о своих мечтах, о том, как хочу любить, держать ее за руку, кутаться в ее волосы и ладони, целовать губы, прижиматься к ней каждым сантиметром своего тела и страстно трахать. Настоящая моя поэма была не о загробной жизни, а о плотской любви. И вся эта поэма состояла из двух слов, приписанных ручкой к чужим стихам: «заняться сексом».

Пару дней назад, 20 июля, был день моего рождения и крайняя неудача на этом поприще. Если бы я не отравился, мог бы случиться секс. Мы целовались с девушкой. И она мне очень нравилась, не считая большой родинки на шее. Но я целовал и эту родинку, выпивал, и готов был принять все как есть, без проблем, привыкал к родинке, ничего в ней страшного не было. Но к полуночи, вопреки собственным планам, не ложился с девушкой в постель, а ползал по кустам и грядкам Мишиной дачи, заблевывая желчью посадки и землю, сотку за соткой.

Так всегда. Каждый раз какое-то «если бы»:

— было подходящее место;

— у меня не перестал стоять со страху,

— вы вышли из комнаты.

Лет с тринадцати я ждал дня рождения с опаской и надеждой. До дня рождения — и особенно в этот день — чудо может произойти. А после него ясные дни резко заканчивались, небо становилось совсем серым и вера в чудо пропадала. Шанс снова был упущен, проходил очередной год моей жизни. Последний месяц лета — всегда как одно утро затянувшегося пасмурного дня перед нежеланным учебным годом. В этом угрюмом однообразии строить планы не имеет смысла, все утонет в скуке и лени.

Почти каждый вечер мы с Тимофеем заходили в гости к Лёджику, как будто он и не думал умирать. Мы немного выпивали на кухне, общались с его семьей: родителями, сестрой, зятем. Потом они отправлялись в комнаты, но даже не намекали, что нам не стоит здесь быть. Мы допивали чай со спиртом, мыли за собой кружки, вытряхивали пепельницу и тихонько уходили. Пару раз я пытался играть с Тимофеем в шахматы, как они играли с Лёджиком. Но быстро стало понятно, что шахматы — не мое. Я с детства помнил, как могут ходить определенные фигуры, но понятия не имел, что с этим делать. Тем более после дозы алкоголя.

Тимофей жил на два этажа ниже Лёджика; мы пожимали друг другу руки в подъезде, и он оказывался у себя дома, один на один со своим горем. Я тоже жил близко, семь минут пешком. Но я растягивал это расстояние, плелся домой, порываясь вернуться: хотелось бессмысленно тусоваться с Тимофеем до утра и дальше. Стать его лучшим другом, забрать часть горя.

Под открытой форточкой я стоял в своей комнате площадью шесть с половиной квадратных метров, а сон не торопился выветриваться. Я держал на весах странные задумчивые вечера, этот сон и вялые летние дни. В мою комнату вмещался продавленный диван, занимая все пространство от стены до двери, так что надо было перешагивать через край дивана на входе, маленький журнальный столик, старая подушка, заменяющая мне кресло, и шкаф. Возле столика я приставил к стене большое зеркало, которое откопал в кладовке и отмыл. Если чуть скрючиться, можно разглядывать себя в полный рост. В центре комнаты оставался целый метр свободного пространства. Я с тоской смотрел в окно на наш палисадник, ментовскую общагу и тучи над ней со своего личного квадратного метра. Мне было отмерено жизнью полшага. На столе были разбросаны поломанные сигареты. Я быстро понял, в чем тут дело, догадался за секунду. Ночью было холодно, и я вернулся домой в куртке Тимофея, а у него в кармане лежала пачка «Святого Георгия». Сам-то я не оставляю сигареты в таких легкодоступных местах, как карманы куртки. Да и вообще стараюсь их не покупать, курить, только когда выпиваю, чтобы быстрее накрыло и можно было сэкономить на алкоголе. Но отец прошмонал карманы и, не поняв, что куртка чужая, нашел то, что искал. Он методично разломал каждую сигарету и бросил их на мой столик, пока я спал. Твой порок обнаружен, и отец негодует.

Некоторые сигареты были сломаны удачно для меня — рядом с основанием. Я аккуратно починил их, а остальные отнес на кухню и выкинул в помойное ведро. Вышел на участок и закурил. Хочу курить открыто, думал я. Мне редко хочется закурить, и любые посягательства на это право сработают с точностью до наоборот, так и знайте. Если бы ты не сломал их, я бы и не стал курить, вот что я думал. Но меня затошнило от сигареты, скуренной до завтрака. Я отошел в тень общаги по дорожке, засыпанной щебенкой, бросил мерзкий бычок у обочины и сверху засыпал серыми камнями.

Время пить чай и собираться. Мне нужно было попасть в районо (Районное отделение народного образования).

Я прошел через парк, вышел на дорогу и поймал маршрутку. Сел у окна и, въезжая в Ленинский район, внезапно обрадовался, что у меня есть дела на этот день. А когда ехал по центральному району, сочинил несколько рифм и приятно разволновался. Близость учебы в университете, новых знакомств и возможность оторваться от липкого, как лента для ловли мух, пригорода не пугала, а радовала. Пересел на трамвай и доехал до Заводского района. Заводский район испортил мне настроение. Неизведанная территория, здесь даже утром можно наткнуться на гопника «есть пять рублей?» или на гопника — учителя жизни. Уличная риторика мое слабое место. К тому же пока шел к нужному зданию, уже забыл свои удачные рифмы. Носи с собой блокнот, подумал я. Это же так просто: купить блокнот или попросить отца, чтобы принес с работы. У него там есть блокноты и толстые тетради на любой вкус, единственное, на каждой из них будет позорный логотип «Межрегионгаза».

В коридоре районо не работала лампочка, только немного тусклого света попадало через окно, выходящее в темный двор. Я присел возле нужного кабинета на обтянутое дерматином раскладное кресло. Вместо того чтобы сходу зайти в кабинет, решил подготовиться, нашел проблему. Сейчас ведь придется общаться с какой-нибудь чиновницей. Иногда начинаю переживать из-за таких мелочей. Впадаю в ступор перед необходимостью обращаться к незнакомому человеку. Я представлял себе очередь, а здесь никого не было. Поэтому я сидел и ждал, как будто мне нужно пропустить несколько человек. А потом войду я. Здравствуйте. Доброе утро. Мне нужно написать заявление, отказ от целевого направления. Здравствуйте, мне в школе выдали целевое направление для поступления в вуз, но оно не понадобилось.

Ладно, я резко встал и постучался. Не дожидаясь ответа, зашел и сказал:

— Доброе утро.

— Ничего себе. Привет, — ответили мне.

Но это была не усталая чиновница средних лет, а совсем молодая девушка, которую я знал. Она удивленно смотрела на меня, может быть, узнала сразу, а может, и пыталась вспомнить, как мы познакомились.

— Привет, Оля, — сказал я. — Что ты тут делаешь?

Она была одной из моих надежд, мечт и проходящих влюбленностей. Удивительно было снова ее встретить, тем более здесь. Мы танцевали как-то ранним майским утром. После бессонной ночи в открытом гоп-кафе на бульваре Строителей. Играла музыка одного из проектов Сергея Жукова, какой-то полумедляк, слишком энергичный для парного танца и слишком медленный для одиночного. Тогда я не думал, какая это пошлятина, а аккуратно и крепко держал Олю за талию, пока она что-то говорила, и мое сердце таяло на рассвете, как очищенная картофелина, которую забыли сварить. Оля умела выражать свои мысли, в отличие от девушек, с которыми мне доводилось общаться прежде. Хрупкая и смешливая, на вид она была не старше меня, но оказалось, уже заканчивала юридический факультет. На ней было легкое платье, сандалии и кофточка.

— Работаю здесь.

Несколько секунд я подбирал нужный ответ.

— По-моему, это место тебе не очень подходит. Я ожидал столкнуться с какой-нибудь усатой тетенькой.

— А, я здесь ненадолго, — сказала она. — Надеюсь, что ненадолго.

Я был всего лишь одиннадцатиклассником-переростком. На мне была та же одежда, что и сейчас: джинсы с китайского рынка «Дружба», туфли из кожзама с блестящей пряжкой (сейчас один башмак уже расклеился и слегка приоткрыл пасть, из которой обломками крокодильих зубов торчали куски картона) и тонкий летний свитер с катышками. Стоит на секунду задуматься, во что ты одет, и кожа под ним начинает зудеть; дешевый полиэстер электризует волоски и пробирается под верхние слои, впивается в плоть, как обломки ногтей. Но в этом кафе я был к месту, такой же неудачник, как и любой из посетителей, зато у меня был выигрышный лотерейный билет, но его было ни на что не поменять, принцесса, но с ней мне было некуда пойти. Только неловко покачиваться между пластиковых столиков, заставленных пивными бутылками. Я случайно здесь оказался и выиграл приз, а двум моим не очень близким приятелям достались девушки на порядок хуже.

— Рад встретиться, — сказал я.

— И я рада.

Оля сразу выбрала меня, вот и все. Села со мной рядом и заговорила. Я решил ничего не выдумывать, отвечать прямо. Сколько мне лет, где учусь, не пытаться показаться интересней, чем я есть. «Он младше меня на пять лет, — говорила она подругам, — а выглядит как мой старший брат». Все разошлись, а мы гуляли вдвоем по бульвару, утренние люди выходили в магазины и на остановки. Был выходной день, нам некуда было спешить. С вечера я сказал отцу, что ночую в гостях и вернусь не раньше полудня. Мы уселись на траве с сигаретами и бутылкой минеральной воды, солнце начинало греть. «Что будешь делать после школы?» — спросила Оля. Я сказал, что собираюсь поступать на журналистику. И у меня есть идея одного эссе, которое нужно напечатать в какой-нибудь газете. «О чем это эссе?» Я сказал, что это эссе вряд ли я смогу предъявить на вступительном творческом экзамене, но можно попробовать его написать. Тема приблизительно такая: «кинолента "Американский пирог” как шаг в сторону от пацанских понятий». О том, что благодаря этому фильму для нас, детей, рожденных в середине восьмидесятых, стало возможным избавиться от табу, которые мы донашиваем за старшими товарищами. О важности этого фильма, ведь его популярность заставляет нас теперь более открыто говорить об онанизме (хотя бы в кругу самых близких друзей), даже разговаривать о кунилингусе и минете, даже примерять на себя такие вещи, что пару лет назад было бы автоматическим «зашкваром». Это опора для тех, кому чужда гоповская эстетика, для тех, кому не повезло вырасти крутым и в совершенстве овладеть языком улиц.

Оля поцеловала меня, чтобы заткнуть, или потому что ей понравилась моя речь. Я чувствовал себя отличником, которым никогда не был. «У моих друзей не было таких предрассудков», — сказала Оля. «Ты живешь в городе», — сказал я. «Через пятьсот метров начинается другой мир». И показал в сторону улицы Марковцева, там за гаражами город заканчивался, и глиняная дорога вдоль поля вела к моему поселку. Хотя все это ничего не значило, на самом деле никакой черты не было, просто сейчас нас спасал день, а ночью именно здесь, на бульваре Строителей, было легче всего получить по башке. Стать жертвой изнасилования или нападения с целью ограбления можно было и здесь, в пределах города.

— Мне нужно написать заявление. Отказаться от целевого направления, — сказал я.

— А почему ты отказываешься? — Наши майские поцелуи никак не вязались с нынешним разговором.

Воспоминание о ней не могло быть настоящим. Что мне не светило, так это встречаться с ней, взрослой, все понимающей и умной девушкой. Я для нее был развлечением на одно утро, погуляла и забыла. Что бы я смог ей предложить? Я на всякий случай держался подальше от студенток юрфака. Они учились с мажорами, которые с восемнадцати лет ездят на собственных тачках, а некоторые цыпочки даже водят сами. Еще они ходят в клубы «Метро» или «Сказка», знают там охранников, пьют коктейли и отплясывают целую ночную дискотеку за счет парней, которым даже не дают. Если мне и суждено с кем-то связать судьбу, так это с ровесницей-абитуриенткой или одинокой задроткой с филфака, биофака, а может, с некрасивой студенткой мединститута. Они там не очень искушены в парнях.

Оля снимала квартиру со своими подругами, которые как раз и отсыпались после ночных посиделок. Я проводил ее до места и запомнил адрес. Надо было на что-то решиться, застолбить ее для себя, не знаю, ухватить за вагину дать ей понять, что она теперь моя. Мы попрощались, а я даже номер телефона не записал.

— Потому что поступил сам, — сказал я. — Набрал проходной балл, так что направление не понадобится.

— А куда поступил?

— В универ, на филфак.

Она вроде бы что-то вспомнила.

— Точно. На журналистику?

Я развел руками:

— Нет. Пошел все-таки на отделение русского и литературы. Все говорят, что там образование лучше.

В действительности дело было не в образовании. Мне просто не хотелось идти в редакцию. Даже несмотря на то, что мой отец раньше работал в газете «Кузбасс» и легко мог все устроить, мне все же нужно было прийти туда и обсудить мои материалы с главным редактором, чтобы их напечатали. Внести какие-то правки, или просто редактор хотела со мной познакомиться, прежде чем публиковать. А я все собирался, да так и не пошел. И время творческого конкурса прошло. Объяснять это Оле сейчас было бы неуместно. Поезд ушел два месяца назад, зачем теперь делиться бесполезной информацией. Это все пустое для нее, всего лишь отчет о моей жизни.

— С целевым мог бы пойти на любой другой факультет, — сказала Оля. Это я и так, конечно, знал.

— Да мне нормально. Я, может, и хочу стать филологом. Хотя это и не самый сильный бабий магнит, — нерешительно сострил я. И через секунду молчания добавил: — С таким дипломом не заработать миллион, зато я буду знать многое о Стейнбеке и Кафке. Это мне ближе, чем машины и дискотеки. Хотя я не против машин и дискотек.

Она усмехнулась, но не клюнула на эти фамилии. Иногда я ни к селу ни к городу вбрасывал имена полюбившихся писателей в разговор, ожидая, что кто-нибудь схватит наживку и окажется моей родственной душой. Ведь люди обсуждают марки автомобилей и телесериалы. Но пока этот ход ни разу не сработал.

Оля дала мне лист бумаги А4 и объяснила, как и что написать. Через минуту все было готово.

— Спасибо. Это все?

— Да, — ответила она.

— Как ты вообще поживаешь? — спросил я.

— Нормально.

Сердце билось между ушами и глазами.

— Ладно. Теперь я знаю, где ты работаешь. Пока, — сказал я и вышел.

Голова кружилась, мне хотелось убежать подальше от невозможности схватить и изнасиловать ее прямо в этом кабинете. Какой там изнасиловать! Я не смог бы даже в воображении овладеть ею, даже во сне потерял бы контроль над телом, просто прикоснувшись к ней. Она наверняка почувствовала мою нерешительность и потеряла интерес в ходе неловкой беседы, если он и был изначально. Сколько раз я видел, как это делается. Парни, которые не смогли бы написать правильно два предложения, получали желаемое, потому что были уверены, что заветное отверстие в женщине принадлежит им.

Я заставил себя остановиться в коридоре на минуту, ожидая, вдруг она выйдет посмотреть мне вслед. А я бы стоял здесь, готовый быть с ней. Не вышла.

Мне вспомнился один давний случай. Я тогда был шести- или семиклассником, и наш класс возили на какое-то театральное представление в другую деревню Кемеровского района. Там, в местном ДК, я познакомился с симпатичной девочкой, очень открытой, моей ровесницей. Мы сидели на соседних местах и разговаривали, обсуждали учебу и популярные песни, пока ждали выхода артистов. И даже во время спектакля она продолжала говорить, комментировать и шутить. Мне это понравилось. Пришло время дружить с девочками, подумал я. А потом она взяла меня за руку и утвердила свои права:

— Теперь ты будешь моим парнем.

Я даже малость онемел, как это было хорошо. В одиннадцать или двенадцать лет (точно не помню) у меня уже возникла девушка, вот так неожиданно появилась. Она подергала меня за плечо, ожидая комментария.

— Ладно, — сказал я максимально равнодушно, стараясь не смотреть ей в глаза, чтобы она не видела, как меня это все радует.

А потом нас, тех, кто приехал, стали как овец загонять в специальный автобус. Я сказал своей «девушке», что только зайду, отмечусь, но скажу, что забыл что-то, и вернусь ненадолго к ней. Вырву еще минутку перед расставанием. Сам не понимаю, зачем я придумал эту сложную схему, ведь нужно было просто договориться о том, как мы свяжемся, записать номер телефона и ехать домой. Но я уже предвидел сложности. Думал ли я о том, что мне придется звонить и спрашивать: «А Настя дома?» — а потом объяснять, что это звонит ее парень, — и родители, скорее всего, запретят говорить со мной подолгу, ведь она еще маленькая, и мы живем в разных пригородных зонах, а значит звонки стоят дорого?

Через окно я видел ее: ждала. И вдруг я пригнулся, спрятался от ее глаз. Автобус поехал. В детстве я верил в осознанные сновидения, хотя и не слышал, что это так называется. Увидимся во сне и договоримся, оправдывался я, протискиваясь в конец салона, где были свободные места. Меня сразу укачало, и пришлось закинуть голову на спинку сиденья. Школьники галдели в автобусе, а я смотрел в потолок, глубоко дышал, сдерживая тошноту. Наверное, такая целеустремленная девочка не долго страдала и уже давно нашла себе нового «парня», а к настоящему моменту, может быть, сменила дюжину парней.

Недавно прочитал «Глаза голубой собаки». Жаль этот рассказ уже написан пятьдесят лет назад усатым латиносом, а то бы я когда-нибудь смог соорудить подобный текст.


* * *

Тимофей еще не оделся, и вид у него был помятый. Мы молча прошли на кухню, я сел, а он так и стоял над душой в одних трусах.

— Я тебя разбудил? — спросил я, разглядывая его туловище.

— Нет. Не мог уснуть всю ночь. Но как будто все равно отдохнул. Надо прицепить монитор к потолку и играть в компьютер вместо сна или смотреть кино.

— Правда, зачем время терять.

Пока он умывался, я тыкал в пульт, переключая каналы на маленьком кухонном телевизоре. Остановился на заставке мультфильма «Котопёс» о сдвоенном существе, у которого не было задней части, зато было две передних: торс кота и торс пса, смотрящие в разные стороны. Тимофей даже высунулся из ванной, чтобы спеть пару строк песенки «единственный в мире малыш Котопё-о-о-с». Нужно было срочно придумать, куда деть этот бессмысленный день.

— Давай приготовим еду в горшочках, — сказал Тимофей, закончив свой утренний туалет.

— Можно я сперва приму душ?

У нас в частном секторе отключают горячую воду на все лето. Поэтому я пользовался возможностью принимать душ у Тимофея или Миши. Залез в ванну и долго поливал себя почти горячей водой.

— Я думал, ты там сдох, — сказал Тимофей, когда я вышел.

Он достал новый блок отчимовских сигарет «Святой Георгий» с кухонного шкафа, ловко сорвал целлофан и отделил пачку. Включил вытяжку, и мы закурили.

— Предлагаю приготовить картошку с грибами и мясом, — сказал Тимофей.

— Давай готовить, чего бы и нет. Только выпить бы сначала.

— Сначала приготовим. Я ведь только встал, — возразил Тимофей.

Я почистил картошку и морковь, пока он отогревал в микроволновке и нарезал свинину, потом он нарезал лук. Мы уложили еду в глиняные горшки и поставили их в духовку. Пялиться через темное стекло, как еда запекается, было не очень интересно, и у меня подоспел аргумент:

— Погоди, Тимоха. Ты же не спал всю ночь, не мог уснуть?

— Да. Зато дочитал твою книгу. Последний роман, «Почтальон».

— Но я не об этом. Получается, у тебя не утро, а поздний вечер, тебе давно пора выпить.

Тимофей уважительно ухмыльнулся:

— Ты не так глуп, как кажешься.

Он подмигнул мне и достал из тумбочки полбутылки водки и рюмки.

— Пока готовится, по одной.

Тимофей предупредительно вытянул палец и ткнул в бутылку:

— Но уровень не должен упасть ниже этой отметки.

Значит, по одной и еще по одной, прикинул я.

— Водой разбавишь, если что.

За ожиданием еды и куревом мы обсудили книгу. Составители поместили под одной обложкой три романа: «История любви», «Над пропастью во ржи» и «Почтальон всегда звонит дважды». Иногда Тимофей брал у меня книги и довольно быстро прочитывал. Он сказал, что все три романа ему понравились, более-менее. Я сказал, что «Почтальон» слишком жанровый, а «История любви» слишком сопливая. Но Сэлинджер — классика на все времена. Даже Миша, который считает чтение пустой тратой времени, прочел его за три дня. А я за год перечитывал роман несколько раз, и каждый раз открывал там что-то новое.

Трахнувшись, я уже буду читать его по-другому, — об этом я не сказал вслух, только внезапно подумал с тоской.

— Не знаю, что вы носитесь с этой «Пропастью». Все три рассказа нормальные.

— «И тогда я сделал то, чего не делал при нем, ни до, ни после: заплакал», — попробовал процитировать я концовку «Истории любви».

— А ты бы не заплакал, если бы у тебя девушка умерла?

Я ответил:

— Если бы ты знал, сколько времени у меня не было девушки, ты бы и сам заплакал.

— Ничего страшного, Жука. Помнишь Олесю «С кем?»

— Олесю как? — не понял я.

Он назвал фамилию.

— Ну. Конечно.

— У нее даже погоняло «С кем?» Говорят, дает каждому, кто захочет.

— Я понял о ком речь, но, к сожалению, не знал о ее слабости. И насчет «с кем» впервые слышу.

— Так вот. Мне пришлось целый месяц с ней гулять, чтобы дала. Целый месяц. Ты бы стал с ней гулять?

— Гулять бы, наверное, не стал. Я ее один раз встретил на вещевом рынке. Она продает лифчики. Мне даже показалось, что это мило. Надо было догадаться и предложить ей пожариться прямо там, на белье.

— Ага. Кусай теперь локти. Продавщица лифчиков — мечта поэта Жуки.

Еда была готова. Тимофей поставил горшочки на стол, и мы ели прямо из них, ложками. Получилось очень вкусно, даже морковь пропиталась бульоном и имела насыщенный вкус. Никогда еще на моей памяти морковь не была такой вкусной.

Несколько часов мы играли в «Need for Speed: Porshe Unleashed», параллельно я слушал истории о работе на хлебозаводе. Тимофей окончил второй курс биофака, и мама устроила его на лето грузить паллеты с горячими булками и батонами. «Кемеровохлеб», по словам Тимофея, не очень заботился о соблюдении санитарных норм. Подсобники трогали хлебную продукцию голыми руками, а если что-то падало на заплеванный и усеянный окурками пол, то просто отряхивалось и продолжало ленивый путь к голодному покупателю. График — сутки через двое, и половину смены Тимофей обычно боролся с похмельем и потел, а вторую половину ждал свободной минутки, чтобы подремать. Он продержался месяц. Потом просто перестал ходить на работу. Его мама более-менее нормально это приняла, понятно, такая работа не каждому по душе. Но недавно ночью Тимофей привел к себе телочку. Проделав с ней все, что собирался, вывел из комнаты и показал, где ванная комната. Сам зашел в туалет, а когда вышел, — мама стояла в коридоре.

— Шалав своих будишь водить? — спросила она довольно громко. — Опять привел?! Это тебе не смена на хлебзаводе, да? Сукин ты сын!

— Тихо, мам. Всех разбудишь, — ответил Тимофей.

Мама высказала всё что думала минут за пять. А телочка еще час не выходила из ванной.

«Почему я привязался к этому человеку?» — задавался я вопросом, слушая, как Тимофей матерился, управляясь с виртуальным «порше» на фоне красивого пейзажа Альпийских гор. Мне казалось, что я могу помочь ему раскрыться. Все считали Тимофея интересным и умным парнем, но никто, я уверен, не смог бы сказать, в чем он особенный. Он как будто специально не хотел выделяться, стремился быть средним, не требуя ничего ни от себя, ни от других. Меня бесило, что он был поклонником КВНовского юмора и «Властелина колец» в переводе Гоблина, но при этом он мог быстро прочесть любую книгу, которую я ему давал. Просто потому, что книга нравилась мне, отнестись с вниманием к ее содержанию. Даже такой кирпич, как «К востоку от Эдема», он прочел меньше чем за месяц. Еще он был старше меня на два с половиной года, но никогда не воспринимал свое старшинство как достижение. Тимофей был не очень обязательным, зато никогда не конфликтовал, это мне в нем нравилось. И он пережил потерю лучшего друга, эта трагедия для меня имела значение. Его лучшего друга больше не существовало физически. Но кем был сам Тимофей для меня? Был он глуп или умен, я не знал. Почти всех моих друзей и знакомых можно было описать несколькими точными фразами, а с ним так никогда не получалось.

«Это Тимоха, мой любимый друг», — скажу я, и здесь не будет запоминающегося хрестоматийного абзаца, только фотокарточка и сухие данные: ФИО, дата рождения, улица и дом.


* * *

На столе стояли бутылка самогона и квашеная капуста. С нами сидел Дима, зять Лёджика. Дима был на редкость умным узбеком, почти без акцента и со светлыми волосами. Я что-то хотел спросить у него, но сейчас забыл.

— Ты поступил? Можно праздновать? — спросил Дима.

— Думаю да, хотя формально зачисление завтра.

— Ну, тогда за тебя. Только мне наливай поменьше, — сказал он Тимофею.

Мы выпили, и Дима вспомнил одну из своих любимых тем. Все ему не давал покоя русский язык:

— И все-таки я не понимаю приставки «по». Теперь ты филолог. Тебе не уйти, пока мы не разберемся в вопросе.

— Валяй, — ответил я. — Будем разбираться.

Тимофей покачал головой: опять.

— Нет, подожди, — продолжил Дима. — Я думал на этот счет сегодня по дороге на работу. В маршрутке написано: «Об остановке предупреждайте заранее и погромче». Почему «погромче»? Почему не просто «громче»? Зачем «по»?

— Давай я тебе объясню через пять лет. Диплом буду защищать на эту тему.

— Нет, мы «по-думаем» сейчас. Это что? «Подумаем», приставка указывает на будущее время? И причем тут «погромче»?



1 . 2 »
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
10 089
Опубликовано 22 фев 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ