ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Виталий Науменко. МЕЖДУ БЕРЕГАМИ

Виталий Науменко. МЕЖДУ БЕРЕГАМИ


(О книге Андрея Грицмана «Поэт и город». – М.: Время, 2014)


1.

К новому тому нью-йоркского поэта и культуртрегера Андрея Грицмана читателю не так-то просто подступиться: здесь эссе, написанные в разное время, и малая проза, и, собственно, стихи, и выступления на «круглых столах». Поэтому важно вычленить общий вектор сказанного. Только в процессе чтения проясняется, что книга эта – не попытка показать себя «в разных зеркалах» и не механическая сборка разножанровых текстов.
Подробно говоря о себе, Грицман часто проецирует свои взгляды на художнические установки и стихи авторов, его окружающих – не обязательно близких друзей, но обязательно состоявшихся поэтов. Местами его философия сливается в его понимании с их философией; раз за разом он повторяет свои основные тезисы, тем самым их закрепляя. Обобщая, это та самая мандельштамовская «тоска по мировой культуре», которая и делает поэзию объемной, не смазывающей границы, а свободно минующей их без виз и паспортов.
Кроме собственной литературной деятельности, Грицман известен и как практик (вечера, журналы), и как теоретик новой волны эмигрантского письма, возникшего уже после распада Советского Союза, следовательно, почти не несущего груза отталкивания/притяжения по отношению к нему. Еще Андрея отличает двуязычность, хотя сам он относит к авторам подобного толка немногих: себя, Алексея Цветкова, Ирину Машинскую, Катю Капович, Александра Стесина. Разумеется, это не так ощутимо в обширном контексте англоязычной поэзии. Даже Бродский не влился в нее настолько, чтобы не был заметен акцент.
Вообще это вопрос изначального культурного самоосознания пищущего, его менталитета. Потому что переход с языка на язык никогда не может проходить без определенной ломки и перестройки голоса. Иногда один язык и вовсе вытесняет другой. Грицман приводит примеры вполне парадоксальные: русскоязычный в повседневной жизни поэт способен писать только на английском, а англоговорящий – только на русском.
Задача давно уже выходящего журнала «Интерпоэзия», который редактирует Грицман, конечно, значительно шире. Тексты в нем публикуются на русском, включая переводы. Это в большинстве стихи русскоязычных авторов, живущих за пределами России, – поэтов диаспор, одну из которых (американскую) и представляет Андрей, неизменно обозначая ее не просто как случайное образование литературного поля для писателей в отдельно взятой части света, а как некое идейное сообщество.
С этим можно спорить. Так существует ли четвертая волна литературной эмиграции, или это уже миф или нечто напоминающее ее лишь отдаленно?
«Искусство живет внутри художника и только потом в обществе, а не наоборот», - пишет Грицман. «Важно то, что язык  поэтического произведения должен соответствовать обстоятельствам, окружающим поэта, пейзажу, данному периоду его жизни». «Хотя в произведениях авторов последних волн эмиграции также звучит ностальгическая нота, но это скорее ностальгия не по России, ее ежедневной жизни и народной культуре, а по прошлому, ностальгия по детству, юности, а также отражение глубинного конфликта адаптации – к окружающей жизни, к новой культуре».
Все это верно, но ностальгическая нота и воспоминания детства, ландшафт, обстоятельства жизни – есть составляющие стихов любого серьезного поэта, не обязательно поэта диаспоры. Одна только «ностальгия по прошлому» не делает эмигранта эмигрантом, а волну волною. Все предыдущие три волны эмиграции имели под собой основательную базу, построенную, прежде всего, на невозможности возвращения. Еще вернее: болезненной невозможности возвращения.
У четвертой волны такой базы нет. Кроме сложных отношений с языком, общности в судьбе и дружеских связей, этих поэтов ничего не объединяет, это скорее ситуация рассеяния, с периодическими попытками (в которых Грицман принимает деятельное участие) собрать поэтов вместе. Но то же самое происходит в любом городе мира: почитали, выпустили журнал и разбежались.
Сам Грицман склоняется к тому, что после смерти Бродского мы  попали во время силового напряжения, некоего электрического пласта. «Больших» поэтов не осталось, остались те, кто может написать отдельное гениальное стихотворение, но не встать при этом на ступеньку выше остальных. Нет и фигуры, равной по масштабу влияния Набокову. То есть новая эмигрантская среда лишена стержня, безусловного авторитета.
Возможность спокойно передвигаться по миру ставит под вопрос уже саму идею замкнутой литературной диаспоры. Достаточно одного появления соцсетей, где каждый, кто желает, может находиться в ежедневном контакте с каждым, переносит саму возможность явления 4-й волны из четко обрисованного, живущего по своим законам сообщества в формат несколько размытый, неочерченный. Сам термин упрямо не поддается корректировке.
Как мне кажется, «Интерпоэзия» в этом смысле выполняет более важную роль: она не обозначает, а реализует, не разделяет, а объединяет, синтезирует то, что написано с неизбежной оглядкой на окружающий свой/чужой мир, разноликую языковую среду и культурные связи. Постепенно остатки волны третьей (тех, кто покинул Советский Союз по идеологическим соображениям) окончательно разминутся с теми, кто его не застал, и тогда мы получим (если уже не получили) два разных среза восприятия, да и слово «литературная эмиграция» будет неизбежно обессмысливаться, не неся в себе ничего ни наказуемого, ни крамольного.
А вот что никуда не исчезнет, так это понятие «школы». И у эмиграции была своя «Парижская нота»,  к которой относились не только исключительно те, кто жил во Франции. Например, Игорь Чиннов, живший в Америке. И т.д. «Школа» вольна никак не обозначать себя: она формируется по собственным законам, которые могут быть невысказаны, а могут быть густо намалеваны манифестом, суть же в некоем внутреннем единстве, на которое второй язык и место проживания влияют вполне косвенно.
Грицман связывает надежды, как и четвертой волны, так и русскоязычной поэзии в целом с рождением «постакмеизма». И журнал свой строит, исходя из его концепции. Тексты определенного рода могут туда не попасть не в силу качества, а в силу эстетического отторжения от остального материала. «Прорыв из ставшего почти комфортабельным постмодернистского, концептуального, взаимно-премиального процесса – выход в сегодняшний живой постакмеизм литературного процесса», - пишет Андрей. Собственно говоря, для него в этом и состоит им чаемое, основная идея журнала.
Постакмеизм – обозначение условное и далеко не всем милое, но в нем есть и «пост», а сомнений в том, что мы живем в «пост» или даже «пост»-«пост»-эпоху, ни у кого нет, при этом тяга к простому и осязаемому, но и «больному» высказыванию, никуда в общем-то и не уходившая, все заметней пробивается сквозь груды фальши советской рифмопродукции и всё заметней в стихах молодых поэтов (из тех, кто не играет в этот свой «пост» опостылевший), безликих штамповщиков, по сути, и не читавших, но зато прекрасно знающих и серебряный век, и эмигрантскую поэзию, и поэзию «рассекреченную», не говоря уже о классике. Ввести любое новое понятие в обиход искусственным образом невозможно, но можно отметить в данном случае некое попадание, тем более любая эпоха и явление, хочешь не хочешь, нуждаются в своих определениях.

2.

Самый точный эпитет для стихов Грицмана в послесловии к книге дал Владимир Гандельсман – «зыбкость». Ровно то же присуще прозе Андрея, и иногда вредит эссе, где Грицман порой подыскивает точное слово, то самое, которое в стихах дается ему само, без сверхусилий за счет зыбкости устройства его речи, подразумевающей необязательность и одновременно редкую по безоглядности органику. Это не «отсутствие стиля, которое и есть стиль», – как считает Вадим Месяц, – скорее никому ничем не обязанная легкость, когда слово произносится без видимого сопротивления, огибает препятствия, претерпевает многочисленные метаморфозы, но всегда возвращается не в бесхребетное  отсутствие стиля, а под тот же незримый контроль, который им управляет.  
Еще интересно, что для Грицмана, несмотря на декларируемую «ностальгическую» ноту, обозначаемую им обычно как поколенчески-эмигрантская, стоит выделить как нечто «работающее» отнюдь не Время, которое меняет нас вне зависимости от того, хотим мы того или нет, и тянет за собой весь этот груз пресловутых дат, рефлексий и ретроманства…
Время, как это ни парадоксально, в этих стихах устойчиво, зафиксировано, изменчив только взгляд на него и переставление точки обзора.
Пространство – вот что особенно существенно, когда мы говорим о поэтике Грицмана. «В моих стихах довольно много географии, но они ни в коем случае не являются «стихами путешественника, –  пишет он, – скорее это отражает мою концепцию поэзии над культурами, над границами, мое самоощущение «безродного космополита». Естественно, я являюсь русским поэтом, скорее даже московским, но моя душа – душа «перемещенного лица». Однако с этим же связано и ощущение «одомашнивания» мира.…»
Действительно, на первый взгляд многочисленные физические перемещения поэта меж континентами (тем более о каждом месте своего пребывания он как бы дежурно «отмечается» стихотворением, а то и циклом) – вовсе не дорожные дневники. В стихах такого рода нет – странным образом – настаивания на том, что «да, я вот здесь побывал», хотя в них и предостаточно перечислительных рядов, отсылающих именно к конкретной географической точке: имена, топонимы, экзотизмы.

Вином из Анталии запить чабан-салат, кефты,  доннер;
здесь работяги на ужин пьют чай и чистую воду.
Пора по ничейной земле обратно на север,
через границу, в мазутную ночь – забыть все беды.


Грицман как будто рассматривает новый пейзаж под своим углом, со стороны, а все формальные привязки – своего рода крючки, опознавательные знаки. Благодаря, в том числе, и им – этим впаянным в почву зацепкам – одно пространство не наползает на другое, меньше лишних, опровергающих друг друга слов. Наоборот, автор в таком случае – что-то сродни коллекционеру, отводящему каждой почтовой марке свою прозрачную невесомую оболочку. Пространство не уходит в «бывшее», а обживается здесь и сейчас. Это что-то вроде «странствий души», ее попыток запечатлеть неуловимое, текущее между пальцев, но таким образом, что холод и жар не воспроизведены памятью, а остужают или обжигают именно в данный момент времени – не через полупридуманное, всегда так или иначе искаженное следующими слоями воспоминание…
Еще один абзац из эссе Андрея я рискну привести целиком. В нем много решающего в понимании им самой пространственной темы. Тем более, добавлю, что пишущий вовсе и не обязан бывать в тех краях, которые описывает, однако мы можем ему верить. Грицману же мы верим безоговорочно: он описывает то, что действительно видел, однако суть от этого почти не меняется. Слово всегда несколько надситуативно. И Андрей выдерживает эту планку между некой чуть ли не юношеской мечтательностью «неосязавшего» и покадровой наблюдательностью. В этом, возможно, и суть стихов путешественника, прочитываемый не сразу. Поток сознания, захватывающий в себя любые мелочи.
«Освоение одной культуры, пропитывание ею – как прививка от болезни культурного гетто. Это заболевание обрекает художника на то, чтобы провести весь остаток своей жизни в изолированном культурном карантине. Такое состояние – реальность для многих эмигрантских авторов. Для некоторых из них отказ от перехода границ культур, отталкивание от окружающей новой культуры становится партийной линией, культурным солипсизмом».
Это высказывание представляется мне определяющим для представления Грицмана о том, что такое поэт есть вообще. Нечего пенять на него, если он не способен соступить с одного знака-значения на другой, оглянуться вокруг себя. Нечего привязывать географию к поэтическому обживанию мира. Поэт, лишенный широкой культурной оптики, обречен на некую неполноценность, на слепое блуждание или стояние на месте.
Биографические эссе Грицмана разнородны и частью написаны по случаю, по разным поводам –  иногда не самым веселым. Отсюда и их разнородность. Один ряд: Бродский и Целан, другой: Хвостенко и Межиров, третий: Гуголев и Стесин. Если что-то и объединяет этих поэтов, то, наверное, некий повод для автора резко оттолкнуться от первой строчки своего нового эссе, прочитать каждую личную историю заново.
Говоря ровно столько, сколько нужно было бы сказать о своих героях (без кавычек), попутно и словно бы вскользь Грицман одновременно «выдает» и себя как их единомышленника, которому уютен и близок фон – тот, где он, условно говоря, со «своими». Наглядная попытка обозначить, насколько люди, однажды, для примера «как не надо», выбравшие совсем «бесполезное» дело – поэзию – родственны и необходимы друг другу. Неизменное мандельштамовское:  «Читателя, советчика, врача…» - это ведь о заполнении пустот, но и не только; о том, что «природа пустоты не терпит» тоже.
При этом, по мнению Грицмана (часто повторяемая мысль): «Для художника одиночество полезно, и есть что-то плодотворное в обостренном наблюдении глазами чужеземца, «лазутчика» культуры. Жизнь начинает развиваться в другой системе координат. Когда остаешься один, появляется необходимость и желание наблюдать жизнь со стороны: писатель – соглядатай. В этом есть что-то загадочно-чудесное: не только нестись в потоке окружающей тебя новой жизни, но и возможность наблюдать ее «с берега».
Грицман – поэт берега (в нашем случае – это берег Лонг-Айленда). Его одиночество – сугубо романтическое. Однако его нью-йоркские многочисленные усилия сплотить русскую литературную эмиграцию – никоим образом не опровержение того, что он поэт – на своей частной уникальной и достаточно обособленной территории, где главное в стихах (и других, все множащихся жанрах) отнюдь не техника (против которой многие восстают, слишком уж она расшатанная и непривычная – по мне, скорее наоборот – индивидуальная, подразумевающая всегдашнюю узнаваемость), а то, что за ней стоит – сама суть высказывания. Он – не закрытый, но и не уступающий разным подвохам поэт безо всякого стремления быть на кого-то похожим или быть не похожим ни на кого, со своими ошибками и победами, за которыми равно стоят как сомнение, так и редкая вера в себя (будь она и заблуждение) и в задуманное на столько-то лет вперед... На фоне ночного урбанистического пейзажа.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 460
Опубликовано 29 дек 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ