ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 222 октябрь 2024 г.
» » Юлия Подлубнова. КОММЕНТАРИЙ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Юлия Подлубнова. КОММЕНТАРИЙ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ


(О книге: Наталья Иванова. Такова литературная жизнь: Роман-комментарий с ненаучными приложениями. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2017)


Наталья Борисовна Иванова написала итоговую, итожащую книгу, книгу-эксперимент. Итоговую – не в смысле последнюю, ничто на это не указывает, но, скажем так, свои, ивановские «Дневные звезды» с названием сухим, без поэтизмов, где мнимая простота первой части оттеняется филологической замороченностью второй. Так и хочется по прочтении задаться вопросами. Роман ли перед нами? А вот не совсем. Комментарий? Да, одно из двух приложений – сплошной хронологический комментарий. Второе, впрочем, тоже можно расценивать как компиляцию комментариев профессионального читателя. А вместе – роман-комментарий? Здесь крепко задумаюсь и, видимо, оставлю ответ на потом. Насколько научны приложения? Академичными их назвать нельзя, но несомненную историко-литературную ценность они имеют. Разумеется, обозначая их в качестве ненаучных, Наталья Иванова желала выделить, в первую очередь, работу критика, который не обязан и не может быть объективным исследователем – для академического объективизма нужна дистанция, а критик – всегда современник и очевидец, участник литературной жизни. Вот эта роль очевидца – стержневая в книге, поскольку иначе книга распадается на полижанровый эго-текст «Роман с литературой в кратком изложении» и два приложения: «Хроно» – литературные ретро-обзоры каждого года, начиная с 1986, заканчивая 1999, и «Вооkи» – несколько десятков рецензий анонсов книг, вышедших в 2013–2017 годах, плюс статьи «Судьба романа» и «Судьба журнала». Каждая из частей могла быть полноценной, самостоятельной книгой.

Но трёх книг не случилось, и, возможно, оно к лучшему. Смена жанра и формата для плодотворно пишущего критика и литературоведа – явление отнюдь не экстраординарное, но закономерное, как всякая попытка выйти на новый уровень. Критика имеет право на любые эксперименты, в том числе на откровенно неформатные, так же как критик может однажды взять и проснуться писателем: посмотрите на некоторых героев этой книги – Вячеслава Курицына, Льва Данилкина или Александра Архангельского. А если брать ближайший круг Натальи Борисовны, Сергей Иванович Чупринин – самый настоящий жанровый престидижитатор, то дающий «Признательные показания» (тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета), то предлагающий посмотреть на критику как на критиков, то составляющий целый фейсбучный роман – изобретательно, умело и нескучно.

Закономерно и то, что современные критики идут в литераторы: в условиях отсутствия общественного интереса к литературным дискуссиям, снижению статуса критики в целом, о чём пишет сама Наталья Иванова, всегда точно ставящая диагнозы, есть смысл попробовать достучаться до читателя, сменив рефлексию на эмоцию, механику аналитики на пластику художественного образа.

Или, скажем, можно вовсе не отказываться от амплуа критика, а обратиться к воспоминаниям, и сделать из этого «роман с литературой», сочетающий исповедальность и игру, дневниковость и мемуарность, притчу и анекдот. На выходе получится то, что сейчас принято обтекаемо наименовать non-fiction, и то, что любит современный читатель, не очень-то склонный к чтению. Если вдобавок решительно уйти от идеи весомости фолианта, добавить лапидарности и  фейсбучности, то пленительность такой вещи обеспечена.

О чём бы ни вспоминала Наталья Иванова – все дико интересно. «Лермонтовский» семинар Владимира Николаевича Турбина в МГУ, случайный разговор о Пушкине на московской лавочке с  мессиром Алексеем Крученых, поездки в «нежный, чудесный, любимый, дымчатый Тбилиси», очарование «бытовым» Юрием Трифоновым, воздушным Пастернаком, трезвым и мудрым Фазилем Искандером, всегда умеющим обеспечить себе комфортное существование Катаевым, работа в редакции кожевниковского «Знамени», едкие статьи на стороне, внезапный читательский бум в конце 1980-х, публикация Шаламова, Платонова, Владимова и т. д. – список, разумеется, огромен, ликование перестройки и горечь разочарования в ельцинской России, поездки по всему миру, выступления с докладами, лекциями, писатели, премии, люди, встречи. И обязательно опыт критика, редактора, литературоведа. «Критику почти невозможно сказать просто так какому-нибудь писателю ласковое слово, пожалеть, ободрить его. Литературная жизнь жалости не прощает – и мстит». «Если возвращённая рукопись уплыла в другой (конкурирующий – при всей нашей общительности, взаимопонимании и даже поцелуях при встрече – мы всё-таки конкуренты) журнал, а потом ещё и имела двойной, а то и тройной премиальный успех (как, скажем, роман Андрея Дмитриева с необязательным, на мой взгляд, названием "Крестьянин и тинейджер”, получивший "Букера” и "Ясную Поляну”, забавно, что по «детской» номинации) – то это, наверное, с точки зрения отношений с постоянным автором, стратегии журнала, его пиара и т. д. была наша коллективная ошибка. Но только если не думать о серьёзных  литературных ценностях: тут редакция всё равно стоит на своём».

И всё-таки центральная эпоха в книге Ивановой – перестройка. Время живородящего хаоса, из которого, как из пены морской, вышагнула обновлённая русская литература, при всём своём широчайшем разнообразии единая, ибо наконец вернули, восстановили запрещённые 1910-е, 20-е, 30-е, пересмотрели литературные 60-е, 70-е, 80-е, а затем обнаружили и новые генерации писателей, составивших пёстрый, но точный портрет современности. А самое главное, перестройка сделала фигуру критика безумно необходимой, востребованной, его тексты – читаемыми и почитаемыми. Незабываемый взлёт, незабываемое время.
И bon mot от Марии Васильевны Розановой: «Что будем делать, когда всё это, перестройка и гласность, кончатся? Будем читать подшивки толстых литературных журналов».

Ностальгия по перестройке – общая для всех «толстых» журналов – от «Знамени» и «Октября» до «Нашего современника» – особо ощутима в приложении, представляющем годовые обзоры. Нам предлагают погрузиться в головокружительную эпоху поздних восьмидесятых, а затем резко вписаться в опасную турбулентность 1990-х. Как поясняет автор, «понадобилась существенная временная дистанция для того, чтобы улеглись впечатления и отобрались наблюдения. Задача была поставлена мною так: передать изменение самой атмосферы существования русской словесности». Каждый год, начиная с 1986-го, – этапный, знаковый шаг в развитии новейшей словесности. К примеру, 1987-ый – реабилитационный, ознаменованный волной публикаций «возвращённой литературы», скачком тиражей периодики, 1989 – год споров, дискуссий, острых высказываний, 1992-ой – время Букера, становления института премий в России, 1998-ой – приход в литературу нового поколения, игнорирующего как опыт шестидесятников, так и опыт андеграунда, нигилистической по своему настрою «третьей силы». И показательно: чем больше отдаляется перестройка и даже чем больше испаряется лихость 1990-х, тем менее интересно Наталье Борисовне писать об обществе и его настроениях, тем острее хочется вернуться туда, где были ажиотаж и ликование, светлые надежды, невероятный спрос на печатное слово. Тот же обзор 1998-ого года содержит много рассуждений о конце 1980-х. А 1999-ый – вообще отказ от какого-либо обзора, вместо него нам предложена остроумная игра в словарь.

Приведу пример. «Жанр. Серьёзная проза жанр теряет – и ищет его по полу руками в потемках, найти не может, натыкается на рваные бумажки и горелые спички. Все безразмерно скучное, неостановимо, бурляще, грамотно вялое – называется роман-эссе». Явно не случай этой книги.

Хорошо, а что же тогда её случай? Неужели только эксперимент?

Роман, в более-менее привычной его версии, – это в первую очередь герой и проблематика. Героя данной книги мы уже установили, проблематика тоже не оставляет сомнений – отношения с литературой, причём очень личные, окрашенные авторской эмоциональностью и связанные с персональной судьбой. Даже в третьей части, где размещены анонсы книг последних нескольких лет, Наталья Иванова не оставляет эту тему. Из анонса на книгу Игоря Свинаренко «ВЗПР»: «Хотела бы я, чтобы факты моей биографии и личной жизни попали к публике вне моих собственных сочинений? Категорически нет». Сказано о себе? О себе, да, но не только. Все-таки надо отдать должное, говоря о себе, автор пытается говорить, главным образом, об эпохе. Потому и в первой мемуарно-дневниковой части, и в приложении с обзорами нет самолюбования и самоупоения, нет обширных ссылок на собственные работы. А ведь не смысла замалчивать: статьи Натальи Борисовны прямо и косвенно влияли на литературную жизнь, вызывали полемику, радости и обиды, наконец, создавали обновлённую, недискретную историю русской литературы. Помню, как в 1997 году, готовясь к поступлению на филологический факультет Уральского университета, ответ на возможный вопрос по роману Бориса Пастернака выстроила по статье Натальи Ивановой «Смерть и воскресение доктора Живаго», которую нашла в хранящихся дома подборках журнала «Юность» за 1988 год (архивный и дебютный, по определению критика).

Поверим автору: роман-комментарий?

Из приложенной к третьей части книги статьи «Судьба романа»: «Роман не имеет канона. Роман – предельно свободное образование. Роман – постоянно становящийся, эластичный, неуловимый – жанр, для которого важен постоянный контакт с меняющимся миром. Роман остается сам собой. Роман меняется». Так что если роман-комментарий (почему бы ему не быть таковым?), то комментарий длиною в целую жизнь.

Всё это веду к тому, что «Дневные звёзды» (хочется спросить, а кто из поколения автора их не видел в конце 1980-х?), может быть, и не самая точная и оригинальная аналогия, но важно, что они так и не превращаются в «Бесконечный тупик» Натальи Ивановой.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 037
Опубликовано 25 май 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ