«Лиterraтура» расспросила нескольких писателей, переводчиков, редакторов и критиков о проблемах литературной критики за рубежом. Опрос провела Ирина Машинская, поэт, редактор журналов «Стороны света» и Cardinal Points. Респондентам было предложено выбрать один или несколько из нижеследующих вопросов:
1. Какие иноязычные критические издания пользуются у вас доверием? К каким изданиям вы периодически обращаетесь, как часто и с какими целями? Есть ли у вас любимые зарубежные критики?
2. Критические отделы каких не специфически литературных изданий – таких, как The Guardian,The New York Times, The New Yorker etс., –пользуются Вашим доверием?
3. Есть ли, на Ваш взгляд, разница в парадигме современной российской и зарубежной литературной критики?
4. Существует множество изданий, бумажных и сетевых, посвященных переводной литературе и переводу, – Modern Poetry in Translation, World Literature Today, Poetry International, Asymptote, Cardinal Points Journal и т. п. Какова, по-вашему, их роль в развитии искусства перевода? Насколько актуальна для вас критика произведений, читать которые вы можете только в переводе?
5. Существует представление, что лучшими критиками поэзии являются поэты, так как именно они – лучшие читатели стихов. Согласны ли Вы с этим? Если да, то существует ли разница в этом отношении между российскими и зарубежными критиками поэзии? Являются ли «практикующие переводчики» лучшими критиками иноязычной литературы в том, что касается качества перевода?
На вопросы отвечают Лиля Панн, Ольга Брейнингер, Энтони Вуд, Павел Лемберский, Ян Пробштейн, Андрей Грицман.
____________________
Лиля Панн, литературный критик (Нью-Йорк):
1-2. На литературную критику в Америке, как и повсюду, смотрят свысока: мол, не истинно творческая профессия. Если хочешь отлынить от участия в суде присяжных, отвечай на вопрос о роде занятий «literary critic» – забракуют; в моем случае импозантный седовласый чернокожий судья, иронически улыбнувшись, предсказуемо поинтересовался, могу ли я сама написать роман. Не могу. Но могу – и таких, как я, несметное число – так читать, что
я-читатель уже не может (в смысле не хочет) оставаться в одиночестве, ему желателен
ты-читатель... коего и днем с огнем не найдешь, а вот
ты-критик пока не перевелся. Оправдать критику можно если не эстетически, то этически: она – то место, куда всякому читателю можно пойти ради продления вполне невинного – эстетического – удовольствия. И как бы иронически ни улыбался мой судья в Городском суде Нью-Йорка, в самом-то городе даже солидные финансовые издания (даже The Wall Street Journal) порой печатают рецензии на книги из рода
fiction (читай: фикция, литература вымысла).
Критика для пришельца в иноязычную культуру может оказаться поначалу нужнее, чем чужая литературно-художественная первореальность. Чтение критики может погрузить литературоцентричного эмигранта из России в глубины незнакомой жизни с неменьшей оперативностью, чем газеты. Более того, не даст захлебнуться в газетной пене. Да, так было: книжные обзоры и литературные приложения к американским газетам сигналили, что мы причалили к берегам, где без литературы как искусства жизнь не мыслится. И мы не пропадем, стало быть! Что и случилось, когда руки дошли до самих предметов страстей довольно-таки пылких американских критиков и позже до их коллег-филологов.
Постмодернистские университеты я прошла в секции «искусство» газеты
New York Times, воскресного книжного к ней приложения, отдельного издания
The New York Review of Books и, конечно, еженедельника
The New Yorker. С годами лишь от случая к случаю я продолжаю их перелистывать (
Нью-Йоркера, признаться, еженедельно), убеждаясь чуть ли не каждый раз с облегчением: «наша держит!» (как советская женщина в гениальной репризе Жванецкого). Да, наша американская критика не сдается в боях за литературу, отдавая на воспевание книги силы, почерпнутые из неё же (вторичное ведь занятие), – так что не так уж редко встречается среди наших критиков тип, воспетый Оскаром Уайльдом в знаменитом эссе «Критик как художник». Однако, как ни дорог мне этот тип, в наши трудные для выживания художественной литературы времена (о бульварном чтиве –
pulp-fiction – речь, разумеется, не идет) нужен и критик, отстаивающий здравый смысл. Лишь бы его работа не мешала ему читать так, как он читал до того, как подался в критики. Есть и такие у нас. К одному из них я причитываюсь уже не первый год в журнале
The New Yorker. Стала и приглядываться, пошла на встречу критика с читателем: приятно ведь посмотреть на современника, взывающего к Пьеру Безухову как к родственной душе. Говорю о критике Джеймсе Вуде (James Wood).
Лет десять назад Вуд прославился изобретением термина «истерический реализм» (множество сюжетных линий, кишащих кричащими деталями
жизни как есть, ведущих в никуда). И не ради славы Герострата, а за серьезные эстетические провалы он занес (разнес!) в «истерический реализм» ряд нашумевших книг таких культовых прозаиков, как Дон ДеЛилло, Дэвид Фостер Уоллес, Зади Смит. С интересом жду, как он прочтет совсем недавно вышедший роман Джонатана Франзена «Чистота» («Purity»). Критика превознесла «американского Льва Толстого» (!) до небес, но Джеймс Вуд что-то молчит: подозреваю, готовит основательный разгром – есть за что!
Стратегия критической оценки Вуда определенно дерзка в своей простоте. Правда, много лет назад Вуду предшествовала Сюзен Зонтаг в эссе «Против интерпретации». Да, не интерпретировать, а читать и молчать – вместе (как квакеры, только наоборот: те молчат, потом говорят) – помнится, было такое немногочисленное движение (попытка) «молчальников». Но они слишком радикальны, человеку же хочется не только прочесть, но и поговорить о хорошей книге. Человек любит поговорить о любви вообще и о любви к литературе в частности. Путь Вуда – цитировать, цитировать и ещё раз цитировать – текст, о котором пишешь (любишь). Для критики стихов это более или менее годится (Оден, например, отстаивал такой подход), но о прозе хочется на «лестнице колючей разговора б». Пожалуйста: Вуд предлагает пересказ своими словами, только страстный пересказ («passionate redescription»). Но за жанр ли школьного изложения боролись критики всех времен и народов?! В том числе Шкловский, которого Вуд высоко ценит? Да нет, просто для критической статьи все средства хороши (то же «остранение» может сработать и в критике), лишь бы она стала захватывающим рассказом о том, чем хороша прочитанная книжка. Или о том, что она только кажется хорошей (среди развенчанных Вудом такие знаменитости, как Пол Остер или Салман Рушди). Пиши не
о книге, а
сквозь книгу. «
Используя всё» – так называется эссе-манифест критика Джеймса Вуда в его последнем сборнике статей «The nearest thing to life» («Ближайшая к жизни вещь», литература, конечно).
Ольга Брейнингер, прозаик, литературный критик (г. Бостон, США):
«
Есть ли, на Ваш взгляд, разница в парадигме современной российской и зарубежной литературной критики?» Такая разница, безусловно, существует и, на мой взгляд, корни ее уходят именно в специфический для русской культуры феномен «толстого журнала». В то время как на российской литературной сцене присутствует и в последнее время все более и более активно, академическая критика, которая создается по тем же канонам жанра, что и literary criticism англо-саксонской школы, – центральную позицию в русской литературе, тем не менее, продолжает занимать «толстожурнальная критика», которая представляет собой особый критический жанр со своей историей и законами.
«Толстожурнальная критика» в том формате, в котором мы представляем ее сейчас, уходит корнями в 1858 год – именно тогда журнал «Современник» объединил под одной крышей трех выдающихся литераторов. Николай Некрасов отбирал к публикации беллетристические материалы, Николай Чернышевский определял социополитический профиль журнала, а Николай Добролюбов – критическую повестку дня. Именно тогда, впервые в истории русской журналистики, было найдено единство трех элементов – критического, социополитического и литературного – которое было отчеканено позже в формуле «общественно-политический и литературно-художественный журнал».
«Триединство», лежащее в основе толстожурнальной традиции, получило «второе дыхание» в советское время, когда литература зачастую выполняла функции идеологического инструмента, а толстые журналы стали главным рупором соцреализма. Ангажированность, полемичность и даже некоторая нравоучительность литературной критики поощрялась и продолжила быть несущим элементом этого жанра вплоть до девяностых годов.
Традиция русской академической критики проделала за тот же отрезок времени гораздо более скромный путь. На фоне яркого, доминантного присутствия критики толстых журналов, филологический подход выглядел более тусклым и, прямо говоря, скучноватым. К тому же сильный разрыв академических дискурсов в гуманитарных науках в СССР и на Западе, отсутствие притока и взаимообмена новых идей и подходов привело к выхолащиванию традиции академической критики – лишь самые редкие ее образцы могли конкурировать с провокационным тоном и блестящими эскападами, допускающимися более свободным форматом «толстых журналов».
Ранний постсоветский период, пожалуй, не внес существенных модификаций в эту картину. Но за последние пять-семь лет русская литературно-критическая сцена, вне всякого сомнения, претерпела много изменений. С одной стороны, стал стремительно сокращаться разрыв в развитии гуманитарных наук; новые дискурсы и методологии стали частью нашего интеллектуального пространства. С другой стороны, традиционная идеологическая основа «толстожурнальной» критики подверглась ревизии. И, наконец, произошло сближение в рамках русской литературной традиции этих двух школ критической мысли – возможно, пока еще во многом условное, идущее под знаком эксперимента – но уже весьма плодотворное и многообещающее.
Энтони Вуд, литературный критик, переводчик (Лондон) [1]
:
1. «Критические разделы нелитературных журналов, которые читаю с доверием»: я расширю эту тему в своем ответе для того, чтобы осветить неспециализированные литературные журналы.
Я часто читаю критические разделы в The Guardian, The TLS, The Sunday Times, The London Review of Books, The New York Review of Books, и время от времени – The Spectator, London Magazine, Acme, Chapman, Stand and The Literary Review.
Я воспринимаю литературные суждения в вышеперечисленных изданиях серьёзно, но и с долей скептицизма, если только они не подкрепляются суждениями других авторов.
По большей части (и The London Review of Books, с недавно опубликованным там обзором (детальный комментарий Джулиана Барнса к новому переводу «Мадам Бовари»), – одно из немногих сразу приходящих в голову исключений) – я не нахожу и не ожидаю найти в этих изданиях каких-либо полезных для себя текстов, посвященных переводу как таковому.
Журнал Cardinal Points, – как мне кажется, исходя из моего читательского опыта, – публикует больше критических дискуссий, посвященных процессу перевода (зачастую в высшей степени поучительных), чем какой-либо другой из известных мне журналов; однако это издание, как мы знаем, ограничивается почти исключительно темами, связанными с русской литературой, а эссе о процессе перевода посвящены, главным образом, тому, как работает над переводами сам автор.
5. «…Представление, что лучшими критиками поэзии являются сами поэты»… Я согласен с этим утверждением в том, что касается поэзии в целом и переводной поэзии, воспринимаемой именно как
поэзия, а не перевод (см. ответ на следующую часть этого вопроса, относящуюся к поэтическому переводу). Сочинение стихов и чуткость к поэзии – это особый дар (как и в музыке?).
«
Являются ли практикующие переводчики лучшими критиками иноязычной литературы в том, что касается качества перевода?»
Я не думаю, что для того, чтобы оценить качество перевода, будь то проза или стихи, надо непременно быть переводчиком. Переводчик, оценивающий работу другого переводчика, зачастую ограничен собственными представлениями, не понимая и не принимая альтернативных подходов.
Более всего в критике перевода я ценю глубокое знание как языка оригинала, так и языка, на который осуществляется перевод, то есть в моём случае английского, а таким знанием обычно обладают лингвисты и литературоведы, не являющиеся писателями и поэтами.
Проблема в том, что такой специалист может быть очень чувствителен к одному аспекту поэзии и слеп к другому; один профессор литературы, автор недавно опубликованного в TLS обзора переводной пьесы, написанной белым стихом, одобрительно отозвался о том, как вышли стихи по-английски, но не услышал в переводе белого стиха. Этот профессор не учел эволюцию английского белого стиха в ХХ веке и основывал свои суждения о нем исключительно на метрически более регулярной классической модели, существующей в языке оригинала.
Павел Лемберский, прозаик, эссеист, Нью-Йорк:
Объединяю ответы на первые два вопроса. Мне интересны критические статьи писателей о писателях, например, публикации в The New York Times Book Review, которую читал в доинтернетные времена более регулярно, чем сейчас – иногда сохранял статьи на годы, незаметно переросшие в десятилетия. Речь скорее не о конкретных авторах, но о темах или исторических срезах, меня заинтересовавших. Писатели о писателях, историки об историках – дефиниция широкая, поскольку почти всегда именно так и происходит: автор одной-двух книг пишет о новой книге автора, как фикшн, так и нон-фикшн. Не так давно вызвала любопытство если не разгромная, то пристально-недоброжелательная рецензия Джойс Кэрол Оутс на нашумевшего «Щегла» Донны Тартт в The New York Review of Books, которое получаю и стараюсь просматривать регулярно. Обширной статьи оказалось достаточно, чтобы книгу не читать, тем более что и предыдущий роман Тартт, изобилующий деревянными и «фиолетовыми», на мой взгляд, кусками, особого воодушевления не вызвал.
Вероятно, сказывается филологическое мое пристрастие к металитературе, критике и теории, поэтому статьи, например, Джеймса Вуда в The New Yorker или London Review of Books, независимо от того, хвалебные они или наоборот, часто предпочту разбираемым им книгам. Недавно купил его сборник статей The Fun Stuff, к которому периодически с удовольствием обращаюсь. То есть можно говорить об интересе скорее к индивидуальным критикам, нежели к изданиям. По той же причине с благоговением достану с полки сборники критических эссе ушедших стариков Альфреда Казина, Эдварда Саида, Э.Л. Доктороу и ныне здравствующей Синтии Озик. Недавний пример – уже из области celebrity culture (и кто от нее свободен, просьба телеграфировать координаты вашего необитаемого острова) – огромное прошлогоднее признание в любви бывшей панк-принцессы и поэта Патти Смит Харуки Мураками – назовем жанр
фан-крит, по аналогии с фанфик, опубликованное в том же The New York Times Book Review к выходу книги Мураками «1Q84». Том почти в 1000 страниц не осилил, но когда читал панегирик, мысленно прочерчивал невозможную и неизбежную параллель со «старой» культурой: по масштабу фигур в поп-сознании – это как если бы Высоцкий, восстав из гроба, славословил… кого? наверно, Пелевина.
Продолжая тему междужанровых сближений: с любопытством, хоть и нерегулярно, читаю критику и диалоги писателей, поэтов с визуальными художниками на страницах издания Bomb – лет десять назад получал бумажную версию, сейчас довольствуюсь интернетными ссылками. Художников сейчас больше, чем когда-либо (на моей памяти), писателей тоже – поэтому информационная эффективность подобного двойного ликбеза для меня существенна. Ну и многие художники все же знакомы и памятны по 90-м и нулевым – любопытно, что они поделывали последние десять лет.
В поисках интервью с заинтересовавшим писателем – недавний громкий пример – Рэтчел Кушнер: обращусь к The Paris Review, журналу под редакторством Лорина Стайна, сменившего легендарного Джорджа Плимптона – изданию, в дополнительных рекомендациях не нуждающемуся. Люблю их эссеистику. То же могу сказать и про n + 1, журнал, в котором эссеистика, культурологические, социологические и политические обзоры поданы внятным, свободным от академического жаргона языком. Из авторов n +1 упомяну: Марка Грифа, Кита Гессена, Марко Рота.
В букинистических иногда покупаю старые номера Partisan Review – журнала, во многом определившего культурный климат страны на протяжении полувека. Старые, потому что новых не предвидится: журнал, основанный в 1934-м году, прекратил свое существование в 2002-м. Находить на его страницах первые публикации Т.С. Элиота, Сола Беллоу, Джорджа Оруэлла или эссе таких гигантов нашей и европейской критики и философии как Лаойнелла Триллинга, Клемента Гринберга, Ханны Арендт, Цветана Тодорова, Ирвинга Хау, Дуайта МакДональда и других – не знаю, с чем сравнить этот опыт.
Ян Пробштейн, поэт, переводчик, литературовед, Нью-Йорк:
1. PMLA, Twentieth Century Literature, Russian Studies, Modern Philology, Yale French Studies, American Literature, Russian Studies и другие отреферированные (peer-reviewed), то есть авторитетные издания. К этим и другим изданиям обращаюсь, изучая конкретного автора, и далее следую по авторам, эпохам, например, по Паунду: журнал «Paideuma», по младшим романтикам: «Keats–Shelley Journal», и т. д.
Критики: по романтизму – Меир Эбрамс, недавно скончавшийся в возрасте 102 лет, Дональд Рейман (Donald Reiman), специалисты по модернизму и постмодернизму – Марджори Перлофф (Marjorie Perloff), теория – Терри Иглтон (Terry Eagleton), более универсальны Джером Мак-Ганн (Jerome McGunn), Джордж Стайнер (George Steiner), Фрэнк Кермоуд (Frank Kermode); поэзия – особенно американская – Хелен Вендлер ( Helen Vendler), специалисты по авторам: Т. С. Элиот – Гровер Смит (Grover Smith), Хелен Гарднер (Helen Gardner), Лоуренс Рэйни (Lawrence Rainey), по Йейтсу и Джойсу – Ричард Эллманн (Richard Ellmann), Норман Джеффарес, (Norman Jeffares), Ричард Финнеран (Richard Finneran), Эзра Паунд – Хью Кеннер (Hugh Kenner), Питер Макин (Peter Makin), Массимо Бачигалупо (Massimo Bacigalupo), Кэролл Ф. Террелл (Carroll F. Terrell).
Русская литература: Роман Якобсон, Омри Ронен, Барри Шер, Виктор Террас.
2. The New Yorker, TLS и, отчасти, The Guardian, The New York Times, но рецензии на поэтические книги в двух последних, как правило, публикуют либо в связи с присуждением премии, как было, скажем, с Луизой Глюк, либо если это очень известный поэт, как Джон Эшбери, либо в связи со смертью, как было недавно после ухода прекрасного английского поэта Чарльза Томлинсона.
3. На мой взгляд, зарубежная критика, как правило, более фундаментальна, взвешена, объективна.
4. Роль этих изданий – держать читателя в курсе того, что происходит в практике перевода; критические разборы в этих изданиях меня интересуют меньше.
5. Не согласен категорически. Поэт по определению субъективен; в крайнем случае, выражает точку зрения определенной группы, направления. Осип Мандельштам однажды выгнал Липкина, Штейнберга, Петровых и Тарковского, а писал одобрительные рецензии на Санникова и мн. других ныне забытых поэтов. Владислав Ходасевич весьма критически отзывался о поэзии позднего Мандельштама, Пастернака, Цветаевой, терпеть не мог футуристов и т. д. Георгий Адамович поддерживал только поэтов «Парижской ноты», а ко всем остальным относился довольно непримиримо. Однако мнение большого поэта всегда интересно, даже если не всегда объективно.
Кроме того, существует также «групповщина»: нередко хвалят «своих» откровенно слабых стихотворцев и критикуют «чужих»: таким был Маяковский, критиковавший, к примеру, Багрицкого.
«Если да, то существует ли разница в этом отношении между российскими и зарубежными критиками поэзии?» Да, в современной русскоязычной критике еще более ярко проявляется заидеологизированность и «групповщина».
«Являются ли «практикующие переводчики» лучшими критиками иноязычной литературы в том, что касается качества перевода?» Российские переводчики, как правило, более субъективны и полемичны. Прекрасный переводчик Набоков, например, выступал только за буквальный, чуть ли не подстрочный перевод, но сам в своей переводческой практике, к счастью, этого как раз избегал: его переводы на английский его же собственных стихов, Тютчева или Ходасевича, отнюдь не буквальны. То же в отношении его переводов с английского на русский, например, Руперта Брука. Все зависит от конкретного переводчика: если это такой переводчик экстра-класса, как Виктор Голышев (проза), Владимир Микушевич, Григорий Кружков, Евгений Витковский, то к его мнению стоит прислушаться.
Как говаривал мой учитель Аркадий Акимович Штейнберг, «научить переводить я не могу, но у меня можно многому поучиться».
В остальных случаях квалифицированно разбирать перевод может филолог. Если он к тому же переводчик – тем лучше.
Андрей Грицман, поэт, редактор журнала «Интерпоэзия», Нью-Йорк:
1.
The New Yorker,
The New York Review of Books, The New York Times Book Review, The Times Literary Supplement, The Poetry, The American Poetry Review, несколько других. Постоянно что-то читаю с целью следить за американским литературным процессом. Джон Апдайк писал замечательные обзоры современной прозы, Чарльз Симик пишет эссео поэзии.
2.
The New Yorker,
The New York Review of Books,
The New York Times Book Review.
3. Зарубежная литературная критика, пожалуй, более систематизирована, академизирована. Существует больше специализированных изданий, есть традиция, не изуродованная годами советской критики. В программе Master of Fine Arts, которую я закончил, изучали классику американской и международной критики и литературной философии: Triggering town Richard Hugo, In the American Grain W.C.Williams, Wallace Stevens, Derrida, George Steiner. Существуют, конечно, русские международно известные и блистательные критики и философы: Тынянов, Бахтин, Анненский, Тартусская школа, Шкловский и ряд других. Но в нашем поколении они доходили как свет дальних звезд. Не могу сказать с уверенностью, как это происходит сейчас в Литинституте, но очевидно, что поток литературной критики на «Журнальном зале» имеет отдаленное отношение к упомянутым гигантам прошлого века.
5. Абсолютно согласен с тем, что лучшими критиками поэзии являются сами поэты. Прежде всего потому, что они органически, физиологически знают как это делается, чувствуют настоящие отношения автора и стихотворения. И, конечно, читатели стихов. Вспомним, как Мандельштам учил Яхонтова, кажется в Царском селе, как надо читать стихи. И яростную реакцию Бродского на чтение его стихов Михаилом Казаковым.
________________
1 Пер. с англ. Стеллы Кутенковой и Ирины Машинской. – Прим. ред.скачать dle 12.1
