ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Марина Кудимова. НЕ НА ТОЙ СТОРОНЕ РЕКИ

Марина Кудимова. НЕ НА ТОЙ СТОРОНЕ РЕКИ


О Вячеславе Тюрине (1967 – 2017)


Был период, когда Слава Тюрин писал мне каждый день. Нынешнее «писал» заведомо предполагает электронную эпистолярную связь. Она не требует трудозатрат времен Абеляра или Макара Девушкина. Переписка была длительной и, не скрою, утомительной. Подписаны все письма были одинаково: «Поклонник Вашего певчего дара Слава». Я тоже пользуюсь автоматической подписью и вполне допускаю здесь утилитарный подход. Но соседство «дара» и «славы» в данном конкретном, как говорится, случае не только каламбурно, но и закономерно. Карл Маркс, наваявший три поэтических книжки, в письме к И. Вейдемейеру проговорился: «...поэт – каков бы ни был как человек – нуждается в похвалах и поклонении. Я думаю, что такова уж их природа».

Отвечала я Славе неаккуратно и нерегулярно. Позже прочла у него:

Деревья после ветра молчаливы,
как буквы безответного письма.


В каждом Славином письме были стихи. Он и автобиографию закончил: «Об остальном расскажут мои стихи…» Автобиография за небольшими изъятиями была такая: «Появился на свет 23 марта 1967 года в стране карликовых берёз и вечной мерзлоты, – ныне республика Саха. Наша семья долго кочевала по Северу, пока не осела в Красноярске, в Северо-Западном районе, где я окончил восьмилетку, а затем, в силу целого ряда обстоятельств, мы оказались в поселке Лесогорск, где я написал львиную долю (если не все) стихов и доучивался уже в вечерней школе. Стихи пишу с 1992 года. В 1998-м занял первое место в номинации «Поэзия» на областной конференции «Молодость. Творчество. Современность». А в 2001-м удостоился Гран-при конкурса «Илья-премия» по СНГ: издание книжки «Всегда поблизости» (500 экз.) с предисловием Марины Кудимовой.
В 2006-м вышла в свет моя вторая книжка «Розы в стране гипербол» (700 экз.)».

По давности написания не упомянута третья книга, вышедшая в Усть-Куте, с характерным названием: «И все же несколько минут я был свободен» (2010). Зато наличествует приписка: «Со всей очевидностью полагаю изящную словесность прямым и непосредственным продолжением Священных Писаний и высшим смыслом моей жизни. Вот и всё, пожалуй…» Именно так он и жил. Ровно так – и никак иначе! Слава был из тех, кто вне поэзии жить просто не способен – ни физически, ни химически, ни социально. Это подтвердит всякий, кто Славу знал.

Те, кто читает много чужих рукописей, может быть, мою утомляемость поймет. Тексты писем представляли неизменную аллегорию хронического ожидания: «Вы же знаете, как я дорожу Вашим мнением. Отпишите, когда сможете». «Подтвердите, пожалуйста, получение, ибо неопределенность – весьма тяжёлое состояние духа». Когда я не отвечала незамедлительно или не могла скрыть досады, следовала фраза: «Без Вас трудно». Постыдность моих реакций – досады, раздражения – особенно очевидна, если учесть, что когда я сидела в Тамбове – областном, что ни говори, городе с литстудиями и достаточным общением, – моим повторяющимся сновидением было следующее: я выхожу на лестничную площадку, открываю дверцу почтового ящика (в нашем подъезде они были деревянные, крашенные кубовой краской), и оттуда в подставленные руки вываливается ворох писем. Белых писем без обратных адресов… А Слава Тюрин существовал в рабочем поселке Лесогорск, «на отшибе русской изящной словесности». И писал в дневнике: «Люблю покинутые места: пустую чашу стадиона, пляж в ноябре, да и сам ноябрь, пожалуй, с его перегоревшими бульварными звёздами, лирописью нагих ветвей и вылинявшим дерном». Не знаю, какой там пляж – на брегах Джидыкана, в эвенкийских этих местах. Красота кругом беспилотная. Музыкальная школа, варварский лесоповал, дающий прокорм. Нашла на якутском сайте рубрику: «Ими гордится Усть Нера: Творческие люди, родившиеся в Оймяконье». Творческий человек Слава там присутствует. А на сайте иркутской Централизованной библиотечной системы нашла заметку «Провинциальный поэт: к 50-летнему юбилею Вячеслава Тюрина». 50 лет ему должно было исполниться 23 марта, через месяц после смерти. Интересная вещь эта окраинная гордость!

Живу в провинции, в стране
огромной. Эту
страну не поменяю я:
подохну здесь я.
Пусть нету денег у меня,
зато есть песня.


И некролог появился в местной газете тоже через месяц. Хоронили Славу, год назад потерявшего подряд мать и отца, чьи пенсии хоть как-то поддерживали жизнь, на деньги местных предпринимателей. После смерти отца он мне уже не писал.  

Славина странность, неотмирность была подлинной именно до раздражения. На его фоне неприлично выглядела тоскливая «нормальность» московских стихописцев, кое-как прикрытая актуальными личинами. На посиделках в честь выхода книги первого лауреата Илья-премии, а именно Вячеслава Тюрина, чудесным образом однофамильца Ильи Тюрина, давшего премии имя, журналистка спросила, как полагается: «Что вы почувствовали, когда узнали о победе в конкурсе?». Слава, в невообразимой толщины и мохнатости самовязном полярном свитере, ответил: «Блаженство». Прямо как в «Фаусте» в переводе Холодковского:

Любовь, блаженство, сердце, Бог!
Нет имени ему! Всё – в чувстве!
А имя – только дым и звук…


Не славы, а Имени жаждут поэты! Чтобы произносили «в час печали, в тишине», а лучше – во всеуслышание, по радио и голосом Левитана. Анатолий Кобенков, много Вячеславу помогавший, грустно говорил: «…каково живётся Славе Тюрину? Я знаю, что Славе Тюрину живется очень плохо. Тепла ему не хватает». Сколько калорий необходимо, чтобы согреть человека? Тогда не было записи в Славином дневнике, свидетельствующей о понимании – попадании в суть самого себя: «Считать счастливым еще живущего человека – все равно, что провозглашать победителем еще сражающегося воина». Белобилетник Слава – и мудрость самурая или кшатрия! Каждое его письмо и каждое стихотворение вызывало во мне, наделенной сильным материнским инстинктом, монолог Отца – спившегося адвоката из фильма Копполы «Бойцовая рыбка»:
– Нам то и дело встречаются люди, которые видят мир совсем не так, как большинство. Но они не сумасшедшие… И твой брат не сумасшедший, вопреки расхожей точке зрения. Просто он – персонаж другой пьесы. Он родился не в то время не на той стороне реки.  

Пророк Исаия говорил: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою» (Ис., гл 5). Имитацию «священного безумия» сегодня многие натренировали по олимпийской программе. Слава не был ни мудр, ни разумен в глазах мира, но в стихах – на диво здравомыслящ, ироничен и собран.

«Не смотри в одну точку: сойдёшь с ума», –
говорила мне мама. Была зима,
и мелькал за окном лопоухий снег,
и стоял на дворе двадцать первый век.


Рукопись, присланная им в первом после миллениумного скандала году XXI века на первый тур Илья-премии, полностью отвечала своему первозначению: кипа бумаг, руками исписанных. Или третьи экземпляры, выкрученные из машинки «Ятрань». Интернета в таёжном поселке еще не было. Хватило терпения кипу разобрать и прочитать. Так появилась книга «Всегда поблизости». «Путь всегда поблизости, но люди ищут его вдали от себя в необычных учениях» (Лю Имин, «Плач о Пути»). Такой экзотикой, «необычным учением» что в сокольнической пустыни Ильи, что в лесогорском отшелье Вячеслава. был в тот период Иосиф Бродский. Разбор завалов лесогорского послания напрочь уничтожил следы географического умиления глухоманью обратного адреса. Дух дышит где хочет – и какую бы кислоту выражений лиц это утверждение ни вызывало, чудесная рукопись восстанавливала его во всем полносмыслии. Третьи экземпляры и переписки свидетельствовали о присутствии в ювенальном мире, где паспортная молодость априори дает особые права и надежды, неровного, как все, находящееся в движении, но сложившегося и феноменально разнообразного поэта. По возрасту Вячеслав Тюрин находился на последнем пределе участия в конкурсе – ему было почти 35 лет. Рукопись густо отдавала Бродским, но это не уменьшало масштаба чуда. Бродскомания 2001 года еще не стала, как сегодня, фактом ригидности, задержки в развитии. Бродский еще проходил по разряду «разрешённого» и потому соблазнительного.

Я тогда написала о Славе так: «Чтение же этой, всё-таки отдающей мистикой, рукописи лишний раз поставило проблему актуальности авторства в его сокровенно бартовском понимании. Сильно ушибленный Бродским, зараженный болезнью под названием «релятивизм» в полную меру проживаемого времени, Тюрин-2 ничего не смог поделать с таким феноменом, как дарование, – безусловной предназначенностью данного человека к данному виду деятельности – предназначенностью, поставленной и регламентируемой явно где-то над личностью, во всяком случае – вне её амбиций и притязаний…  

Жизнь изменяет мне с лестничным сквозняком
оставленных накануне землетрясенья
квартир, где гуляют призраки босиком
в надежде на воскресенье.


«Бродские» инверсии заполнены таким живым и не доступным имитации трагизмом, которые вождь и учитель равно обоих Тюриных, на мой взгляд, к концу земного срока научился-таки подменять чистым синтаксисом. Все сошлось. Все совпало. Илья и Вячеслав Тюрины, которые разведены неумолимым Стрелочником и не могут быть друг другу конкурентами, то есть столкнуться лоб в лоб, космически встретились и продолжили на совершенно ином уровне дело учителя, подмертвленное мумиеподобными эпигонами – имя же им легион. Причём Тюрин-2 был явно пущен в послание Тюриным-1, которому, возможно, одиноко в его любви к Бродскому и который не может из Элизиума говорить с нами на уже мало кому понятном суггестивном языке. И я, которая считает суггестивную лирику безнадежно уставшей и больной, встретила их обоих в этом взаимном послании и – о чудо! – узнала безошибочно».
В предисловии к книге я высказалась несколько трезвее: «Послебродского» поэта… не могло не случиться в интродукции нового тысячелетия и в контрапункте ушедшего. Таков музыкальный строй великой русской трагедии. Собственно, у Бродского, в любви к которому Тюрин признается легко и счастливо, он взял не так уж много. «Прогон сквозь прозу», по выражению Ходасевича, Бродский применял вполне в рамках традиции, начавшейся с Державина и развитой Некрасовым. Фразовую инверсию, которую так широко использует Тюрин, тоже не Бродский придумал, хотя мастерства он здесь достиг изрядного… Смешно говорить о «подражании», когда речь идет о преемстве… В поэзии нельзя заимствовать лишь интонацию и судьбу. То есть, конечно, можно, но невыгодно: выдадут с головой».

Илья-премия вынула Славу из небытия. Его увидели и услышали, «подобрали, обогрели», отправили учиться на ВЛК, достаточно широко распечатали, приняли во все подтверждающие статус организации. Как большинство провинциалов, Слава думал, что Москва восполнит все, чего лишил Лесогорск, – общение и «введение в контекст». «Нехватка тепла» ощущалась им в открытом космосе бытия, а не в практической повседневности. Поэту всего мало, а славы и «певчего дара» – заведомо. Психология «сражающегося воина» держится на длительности сражения. Но все сражения когда-то заканчиваются, и «пораженье» отличается от «победы» лишь глубиной возникшей пустоты. Москва требовала того, чего Слава не имел в принципе, – цинизма и стайности, игры «по понятиям». Лесогорская реальность с этого угла показалась раем. Мама – единственной женщиной, рядом с которой не страшно. В Москве Слава начал сходить с ума не «священно», а медицински, и удрал в Лесогорск раньше, чем столица его исторгла в не просто маргинальную нишу – там Славе было как раз комфортно, а за ее пределы, откуда нет возврата. Толю Кобенкова Москва съела через год после переезда. Слава Тюрин, судя по количеству публикаций, научился ориентироваться в изданиях, печатающих стихи, но не в муравьиной беготне внутри «литпроцесса».

Дар неравномерен. У него свои фазы приливов и отливов. Как говорил Франциск Ассизский: «Никто не должен думать, что вечно будет пребывать в милости Господней». Этого Слава как истинный поэт понять был тоже не в состоянии. Это лежало за гранью его сверххрупкого мира, не закрепленного в границах, и повергало в отчаяние. Он думал, что кризисы преодолеваются расчётом «коэффициента трудового участия», и если писать каждый день, то рано или поздно «вклад отдельного работника в достижение общего результата» будет вознагражден. Заняться в Лесогорске, помимо стихописания, было абсолютно нечем. Книги, которые стоило читать, были давно прочитаны. Маета глушилась единственным русским способом глушения. 

Стихи последних Славиных лет несут на себе все следы саморазрушения. Но в фазе прилива они по-прежнему полноводны, даже если стоять «не на той стороне реки»:

Если будет на то воля Божья,
то начнётся златая эпоха.


Воля – была, хотя эпоха всё не начиналась, но и Бродский уже не стоял преградой между ней и Тюриным. Только «воздушная громада» русской поэзии по совокупности. Поэзия относится к тому виду наследия, где душеприказчику приходится оглашать завещание, чего в рядовых случаях он делать не обязан, а душеприказчиком может стать любое заинтересованное лицо, и список таких лиц не ограничен.

Запиши меня в книгу памяти. Запечатай
сургучом разгневанной тучи. Швырни подальше.


Можно прочесть этот текст как завещание. Но разговор о поэзии Вячеслава Тюрина еще не начат. Для этого боль должна накопить запас остойчивости. Так называется степень защищённости плавсредства от опрокидывания.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 380
Опубликовано 08 апр 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ