Редактор: Евгений Никитин
18+
Комментарий Евгения Никитина:Одна из важных для меня особенностей этих стихотворений — интонация напряженного ожидания, в котором надежда смешивается со страхом. Даются необходимые условия, в которых произойдёт событие — в виде пророчества «Когда все семь небес придут на место сбора, / И президентом станет нейросеть» или инструкции: что делать, «когда девчонки ловят в тёмном переулке» (ответ — ничего). Что-то непременно свершится, и речь возникает на пороге этого свершения. Это точка высокого напряжения. Кажется, чтобы преодолеть, «заговорить» невыносимость ожидания, и звучат эти стихи, которые мой коллега из канала Метажурнал поэт Фридрих Чернышев как-то сравнил с детской считалочкой. Время в этот момент замедляется, иногда до забытья: думаю, поезд в стихотворении вечно идёт в Старобельск. Эта ситуация ожидания очень характерна для эпохи застоя, в которой мы очутились — вот-вот что-то произойдёт, должно произойти. Эта интонация делает эти стихи политическими. В ней есть качество достоверности.Проблема ожидания существует в этих текстах и на другом уровне. Мы читаем первую строчку — и вся стиховая, ритмическая память подсказывает, какие лексические ходы могут быть во второй. Но там их нет, автор идёт в сторону. Мы снова строим дорожную карту — как опытный читатель поэзии и как автор я сразу вижу коридор возможностей — но стихотворение снова чуть смещается, и я на новой территории, но и это обман — мы, говоря метафорически, всё ещё проходим все мытарства «в поезде на Старобельск». Тут вообще многое обманчиво: сам монтаж лексики держится на очень непрочной основе, на возгонке абсурда, поэтому многое кажется случайным (и это хорошо — благодаря этому появляется воздух), как часто бывает в текстах русского рока — и это, кажется, один из истоков этой лирики, второй — блатной шансон. Третий — шестидесятники, особенно ранняя Юнна Мориц. А ближайший родственник из современников — Игорь Караулов. Но все они звучат лишь на грани слуха: это стихи сегодняшние, и выше я уже объяснил, почему это так. Мне особенно нравится, как здесь обыгрывается мистический страх мужчин перед феминизмом: «В чаше пламени скачут три грации, / Но лежит человек недвижим / И не смеет уже домогаться / Он ни женщин вокруг, ни мужчин» или «Когда девчонки ловят в тёмном переулке, / «Рассудок или жизнь?». Для меня Юлия Фридман — одно из главных открытий последних лет. Очень хочется, чтобы литературное сообщество оценило ее по достоинству.* * *
Когда все семь небес придут на место сбора
И президентом станет нейросеть,
Поля, покрытые асфальтами позора,
Прикажет сахаром засеять,
В Кремле начнётся пир — не нужен кокаин,
Снег запрещён, никто не смеет таять,
И пытки до небес, где каждый — гражданин,
И каждый каждого пытает,
И насекомые — о да, сейчас достанет
Свой ядовитый член пчелиная ханум,
Весь улей, рой сестёр, весь коллективный ум
Раздвинет грани мирозданий,
И тайна такова, что все чего-то ждут,
Подвалы на Лубянке движут эхом,
И перманентна, вопреки помехам,
Сквозная революция минут,
Суровое вращенье круговое,
Зеницей ока круглый циферблат,
Свист пионеров, трели октябрят,
Рулады беззаботные конвоя,
И всех военных птиц колоратуры
Нам делают на сердце пустоту,
И огурцы небесных голотурий
Из сахарного зёрнышка растут.
* * *
Когда девчонки ловят в тёмном переулке,
«Рассудок или жизнь?» — едва успеешь вспять,
Ведь жизни не догнать, шаги у края гулки,
Рассудок роздан весь, и нечего сказать.
А хорошо бы — нет, в купе остался чайник
Горячего вина, и в нем отражена
Надутая щека и века окончанье,
И в скошенном зрачке застывшая вина.
Кто под землёй, а кто по городским берлогам
Хрипит в цепях уюта, их ручной медведь —
Он ждёт хоть бы цыган, но их теперь немного,
Их город проглотил, и следует терпеть.
Мы запинаемся, но в дебрях словарей
Нам можно пропадать, нас никому не надо,
И речь между корней петляет всё быстрей,
Подола не подняв, не поправляя взгляда.
СТАРОБЕЛЬСКТемней деревянного леса,
Прозрачней озёрной воды
Под рельсами бездна железа -
Стереть бы и сбросить следы,
Заглохнуть в своем уголке бы,
Но целится лестницей рельс
В дебелое рыхлое небо,
Как поезд бежит в Старобельск.
И там, где электромонтёры
С похмелья выходят на свет,
«Валуйки» откроется взору,
И будет — вокзальный буфет,
Звон вилок в облупленной зале,
На блюде кровавый карась,
И девушки смотрят глазами,
И юбка у них задралась.
И что нам помехой могло бы -
Где водка прозрачнее слёз,
Где если любовь, то до гроба,
До стука вагонных колёс.
АРМЯНСКОЕ РАДИОСерый дождик каплет на рекламный щит,
Армянское радио который год молчит,
Соседка воркует: как мне знать ответ,
Ты меня забудешь, а я тебя нет.
Мутабор, приём, в столице беда,
Вы меня забудьте, и я вас да,
С неба, как в Багдаде, крошится пыль,
В звёздах скорый катит автомобиль,
Вмёртвую и задним стеклом вперёд,
Собирает Брежнев родной народ,
С револьвером Пуго выходит в сквер:
Я оставлю внуку СССР,
Вечный Молдаванин, герой труда,
На бревне с бровями горит звезда,
Портсигар с секретом и доча б..дь,
На кого ты вздумал нас оставлять?
В голове моей пел хмельной туман,
Цаловал я лидеров братских стран,
Увезли мя змеи в змеиный храм,
Научили пьяного языкам.
Мой толмач бумажную пыль глотал,
Я слова берёзки ему шептал,
Разговор растений народ любил,
А сказал «чернобыль» — и всё забыл.
Строго смотрит Пуго и морщит бровь,
Только скулы сводит ему любовь,
Заряжает пушку, стреляет в лоб,
Подъезжает в бархате красный гроб.
И вдова всех мёртвых стоит бочком,
Привезли её, как сгорел партком,
Ей плакат про пиво закрывает грудь:
Я тебя забыла, и ты забудь.
* * *
Они встречались в непригодных
Местах для этих встреч вдвоём,
В садах поэзии народной,
В дому её, в гробу её.
Она четвероногая кокетка,
То жаркая, то смятая постель,
В нём рыцарь скачет сквозь метель,
Когда включается в розетку.
Скажи мне, Люся — Люсю отвлекли
Фонарные пропорции теней,
Она мне ничего не нарисует,
Листок огня теряется вдали,
Не отличу лису я от косули,
Насос или сосна, неясно мне.
Когда поэты пишут про слова,
Стихи и лайки, кажется, в фейсбуке,
Их надо убивать, ты, милая права,
Ты нежная, а ночь колышется едва
Подолом шёлковым — что, лучше им на руки
Наматывать кишки? Нет, оторвать сперва?
Они растут прилежно, как трава,
Ладони и из них такие штуки.
Я тоже часто вспоминаю,
Как в кухне загорелся газ,
А ты кастрюлями, больная
И пьяная, с врагом дралась.
Тот враг, как все, в тебя влюблённый,
Дав чувствам ход, разбил окно,
И весь январский, как в кино,
К нам снег ворвался раскалённый.
Четыре месяца у нас
Вертелась маленькая вьюга,
Курился дым, к окну клонясь,
И мы не видели друг друга.
Потом весна настала или лето,
Не помню, да оно и всё равно нам,
Лишь в памяти моей осталась эта
Дыра в окне, не пережив ремонта,
Но знаешь, если я и не дышу,
Когда твое лицо прозрачной плёнкой
Затягивает лужи, лёд ведь ломкий,
Мне снится, как Москва замкадышу,
То озеро в огне, точнее, то стекло,
И холодно вдвойне, а всё-таки светло,
Стоит топор на воздухе в дыму
И в битве нет пощады никому.
* * *
Лист мрамора, под ним журчащая трава
И лягушачьих жизней серебро,
Рабы немы́, но на заборах есть слова,
Студентам в чайнике заваривают бром,
Чтоб под кустом не стали размножаться.
Но всё-таки студенты нам нужны:
Предотвратив теченье менструаций,
Они солдат рождают для страны.
Всё будет новое, ведь старое забыто:
Литература, валенки в цвету,
Сын машиниста, бог канцелярита,
Платонов служит дворником в аду.
* * *
В чаше пламени скачут три грации,
Но лежит человек недвижим
И не смеет уже домогаться
Он ни женщин вокруг, ни мужчин,
Бесполезно глядеть в эти очи
Хищных бабочек и паучих,
Стало тихо в берёзовой рощице,
Только слышно, как сердце стучит.
Вся природа к нему подступает,
Все цветы, что тогда не сорвал,
И в глазах, как с экрана, читает
Подчинённой берёзы права,
Человек был зверей угнетатель,
Насекомых владетельный князь,
Подходил он к берёзе без платья
И её обнимал не спросясь,
А она трепетала, немея,
Беззащитна в своей белизне,
С облаками шептались каменья,
Усмехаясь, жалели о ней.
Наливался стыдом каждый атом,
День краснел, и краснела земля:
Человек, всех миров соглядатай,
Отойди, не гляди на меня!
Спрячь подальше свой принцип антропный,
Что ты точишь его, как топор,
Ты не ходишь звериными тропами,
Не способен к строительству нор,
Не умеешь светиться таинственно,
Видеть быструю мышь в темноте,
Паутину тянуть из единственной
Бородавки в твоем животе!
Человек, все поняв, отступается,
Скромно прячет свое естество,
И природа зелёные пальцы
Разжимает, жалея его.
* * *
Надоели мне многие реки, суетнохребтовые горы,
Надоели злаковые и магнитноэлектрические поля,
Меня ждут в заготпчелопункте Свердловской облпчелоконторы,
В городских узлах навсегда заблудившегося шмеля.
Жизненные лишения подрезали мои прозрачные крылья,
Украли моё мохнатое толстое брюхо, моё железное жало,
Злые женщины за мной свои тёмные окна закрыли,
Что жужжать мне для них: ни одна для меня не жужжала.
На двух жалких ногах, практически без опоры,
Расшифровывая запахов многословные письмена,
Я петляю кругами, меня посылают на
Перекрёстки, где нет ни одной облпчелоконторы.
Здесь ухмылки сарказма растут на безруких стволах,
И в домах, где могли б размещаться заготпчелопункты,
Гладбольмор трёхэтажный, в подвале его Мосгорстрах.
И жуки на колёсах в смертельные шины обуты.
Повстречавшись с собратом, заложим с ним за воротник,
Помнишь хмель, бузину, в волнах разбушевавшийся вереск,
Помнишь женщину-ночь и коварной акации ересь,
К чьим душистым губам, как к дешёвой бутылке, приник.
* * *
На мыслях накипь новогодняя,
Чай выпит весь какой-то сволочью,
На лавках, так скажу сегодня я,
Старушки множатся, как ёлочки,
Старушки множатся, как ящички,
Застрявшие в шкафу, но крепкие,
Сквозь щель нащупаешь таблетку ты,
Засунешь за́ щеку, как ящерку,
И что узнаешь, то не выразишь,
И если встанешь, сердце выронишь,
Из зеркала соседка вылезла,
Как Родина из телевизора.
Обратно уж не затолкать её;
Давай, пожалуй, рыться в памяти,
Как с парнем плавали на катере
То на хер, то к такой-то матери,
И перед этим горьким опытом
И смерть ничто, и жизнь видение,
По берегам реки забвения
Старушки множатся, как роботы.
* * *
В городе колодезных квадратов
К маленькой Татьяне подступает большая весна,
Полостная рана заката, потом гангрена,
Нож карантина, и ангелам не до сна,
В воздухе мало теней крылатых,
В каменных ульях держится запах тлена,
Татьяна слушает музыку,
«Кооператив Ништяк», а что же ещё,
Нужен реактив, чтобы растворить все опоры:
В этих тюрьмах ждут узники,
Они чувствуют холод, им горячо,
Но Татьяна чувствует только холод.
В городе колодезных квадратов
Татьяна, слыша слово «поэт», зажимает руками уши,
На барабанах бронхит, в голове играет мигрень,
Слышишь, как зеленеет медь, как топает троекратно
Подкованное копыто, ведь всадник уже в игре,
Закрой глаза, чтобы видеть лучше.
Татьяна слушает музыку,
Вчера было никогда, завтра опять сегодня,
Бойницы такие узкие,
Петропавловская крепость набухла этой весной,
Как наливной нарыв, в котором созреет гной,
Как большая почка, как семечко преисподней.
В городе колодезных квадратов,
Сползающихся к воде, похожих на перевёрнутые города,
Кто-то всплывает из-под асфальта, как из-подо льда,
Татьяна подходит к окну и улыбается: да,
Медный Всадник командует всем парадом,
Он влюблён в свое войско, он снова молод,
Он узнаёт Татьяну, он кивает ей, как всегда,
Но Татьяна чувствует только холод.
_________________________________________
Об авторе:
ЮЛИЯ ФРИДМАН Родилась в 1970 году в Новосибирске. Работает научным сотрудником в Курчатовском институте в Москве, с 2001 года сотрудник редакции детского журнала «Барсук». Печатается с середины 1990-х. Подборки стихов публиковались в разные годы в журналах «Новая кожа» и «Yep», переводы двух детских поэм Доктора Сьюза в соавторстве с Дмитрием Маниным выходили в издательстве АСТ в рамках проекта Ники Дубровской в 2008 году. Стихи переводились на болгарский и английский языки. Живет в Москве.
скачать dle 12.1
