ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Александр Поздняков. ГЕНЕРАЛ

Александр Поздняков. ГЕНЕРАЛ


(пьеса в 6 картинах)


Действующие лица:

КАРЦЕВ, генерал-лейтенант

Заключенные первого концлагеря:
СТРЕЛЬНИКОВ
ВОРОНЦЕВИЧ
ПОКРОВСКИЙ
ЗИНЧЕНКО
АКИМОВ
КЛИМКИН
ОБРЕЗКОВ
ПАРАСЮК
РЮХИН

Заключенные второго концлагеря:
1-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ  
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
4-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
5-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
7-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
9-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ

РАУШЕНБАХ, профессор
ПЛАТТ, полковник
ШТАЙНЕКЕ, штурмбанфюрер СС
КУРЦ, штурмфюрер СС

Другие заключенные, охранники концлагерей и тюрьмы

 

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Кабинет коменданта концентрационного лагеря. Стол, кресло хозяина кабинета, стулья; объемный шкаф; карта театра боевых действий; картина с батальной сценой и бюст, в виде мужской головы в треугольной шляпе. Входит Штайнеке, за ним Платт.

ШТАЙНЕКЕ. Прошу, полковник! Вот и последний пункт нашей обзорной экскурсии. Ваш служебный кабинет. Проходите, проходите, осваивайтесь. (Пауза, во время которой Платт оглядывает помещение.) Мебель … планировка. По-моему, все вполне.
ПЛАТТ. Вполне. Только …
ШТАЙНЕКЕ. Что?
ПЛАТТ. Не слишком ли, как бы это сказать, патетики?
ШТАЙНЕКЕ. В каком смысле?
ПЛАТТ. Я понимаю - карта. Но картина, бюст. Зачем? Мы же не в музее.
ШТАЙНЕКЕ. Не обижайтесь, старина, но у вас, армейских, всегда, почему-то, какое-то прямолинейное мышление. Если концлагерь, то, значит, что? Везде голые стены, да колючая проволока? (Показывает на картину.) Великий Бисмарк …
ПЛАТТ (поправляет). Блюхер.
ШТАЙНЕКЕ. Блюхер. Ведет кавалерию в бой при … э-э … (смотрит на картину в поисках подсказки) … в общем, не важно.
ПЛАТТ. При Ватерлоо. По-видимому.
ШТАЙНЕКЕ. По-видимому. (Кивает на бюст.) Великий Фридрих. Символ прусского могущества. Не забывайте, вы же будете здесь проводить беседы. С нашими подопечными. Пусть чувствуют. Дух нашей непобедимости. Проникаются.
ПЛАТТ. Я боюсь, Фридрих для русских не лучший пример.
ШТАЙНЕКЕ. Почему?
ПЛАТТ. Они его … как бы это … скажем так, огорчали. Несколько раз. В военном отношении.
ШТАЙНЕКЕ. Серьезно?
ПЛАТТ. Даже входили в Берлин. Неудобные ассоциации.
ШТАЙНЕКЕ. Старину Фрица заменим. На … на Бисмарка. Он в свое время тоже прижал к ногтю всю Европу.
ПЛАТТ. Опять же, кроме русских. С ними он всегда старался ладить.
ШТАЙНЕКЕ. Какой вы, однако. Прямо адвокат. Своих бывших. Вам слово, в ответ сразу два.
ПЛАТТ. Помилуйте, дорогой Штайнеке, какой я адвокат. И каких еще своих. Исключительно в целях объективности. Общеизвестные факты. Школьный курс истории.
ШТАЙНЕКЕ. Что-то я ничего подобного в школе не проходил.
ПЛАТТ. Программа, должно быть, изменилась. Мы учились в разное время.
ШТАЙНЕКЕ. И в разных местах. Я в Германии, вы в России.
ПЛАТТ. Вообще-то история не имеет национальности.
ШТАЙНЕКЕ. Ну конечно. Она первая ее и имеет. 
ПЛАТТ. Может быть.
ШТАЙНЕКЕ. Да не может быть, а именно так. Ладно, обойдемся без бюстов. Вас еще что-нибудь не устраивает?
ПЛАТТ. Ну что вы. Все устраивает. Абсолютно. Отличный кабинет. Это я так, к слову.
ШТАЙНЕКЕ. И правильно. В любом случае, здесь куда приятней, чем где-нибудь в блиндаже, на Восточном фронте. И теплей. Вы где там окопались до перевода сюда? На Севере, под Ленинградом?
ПЛАТТ. Почему это … окопался?
ШТАЙНЕКЕ. Ну вы же там вроде по тыловым делам были, если не ошибаюсь.
ПЛАТТ. И что? Между прочим, работа не менее ответственная. И опасная.
ШТАЙНЕКЕ. Разумеется.
ПЛАТТ. Да и город сам я привык называть несколько иначе.
ШТАЙНЕКЕ. Ну да. Как его …?
ПЛАТТ. Петербург.
ШТАЙНЕКЕ. Вы же там, насколько я помню, жили. Или нет, только учились. В юнкерском училище.
ПЛАТТ. Вы хорошо изучили мое личное дело, штурмбанфюрер.
ШТАЙНЕКЕ. Ну а как. Скажу больше. Во многом благодаря именно моим стараниям вы и попали сюда. Сменили каждодневную канонаду и стужу на тишину, покой. И солнышко Нижней Франконии. Согласитесь, многие мечтали бы оказаться на вашем месте. Так что, дорогой Платт, с вас причитается.
ПЛАТТ. О чем речь. При первом же удобном случае.
ШТАЙНЕКЕ. Его ждать не надо. Служба СС обо всем заботится заранее. Будьте любезны, полковник, открыть шкаф. Вон ту створку.
ПЛАТТ (открыв створку шкафа, обнаруживает внутри бар, заполненный бутылками).  Ого! Вот это выбор.
ШТАЙНЕКЕ. На любой вкус. С особым уклоном на русскую водку. Но вы, я знаю, предпочитаете французский коньяк.
ПЛАТТ. Вы меня просто пугаете. Своей осведомленностью.
ШТАЙНЕКЕ. Профессия. И призвание. Не скрою, люблю, когда человек у меня вот здесь, на ладони. Видны все пружинки. Винтики. Я даже знаю, что вы писали рапорты о переводе в Париж. Спору нет, вопросами снабжения там заниматься куда интересней.
ПЛАТТ. У меня были основания.
ШТАЙНЕКЕ. Конечно, конечно. Ревматизм, геморрой. Возраст. Но, согласитесь, дома тоже неплохо.
ПЛАТТ. Разумеется. Но … смена профиля.
ШТАЙНЕКЕ. И слава богу. Радуйтесь. Уж поверьте, ни в каком Париже у вас не будет таких шансов, как здесь. При этом новом профиле. И уж тем более там, откуда я вас вытащил. Где каждый новый день может оказаться последним. Даже и в обозе.
ПЛАТТ. Шансов на что?
ШТАЙНЕКЕ. На генеральские лампасы.
ПЛАТТ. Вы шутите?
ШТАЙНЕКЕ. Ничуть. Правда для этого придется хорошенько постараться. В любом случае, всё здесь будет зависеть только от нас с вами. И вот за это стоит выпить. (Достает из бара бутылку, рюмки. Наливает.) За успех нашего общего дела! (Пьет. Платт следует его примеру.) Что-то не вижу энтузиазма.Не рады новым перспективам?   
ПЛАТТ. Ну почему.
ШТАЙНЕКЕ. Или при слове Петербург молодость вспомнили? Ностальгия? Зря. Как бы не назывался этот город, его участь решена. Придется сравнять его с землей. Вы же знаете, фюрер дал команду не принимать капитуляцию. 
ПЛАТТ (осторожно). А русские ее уже предлагают?
ШТАЙНЕКЕ. Вопрос месяцев, если не недель. (Пауза.) Какие-то сомнения?
ПЛАТТ. Сомнений нет, но … мне уже за шестьдесят, Штайнеке. Жизнь научила не загадывать вперед. Мы осаждаем этот город с сентября, а уже весна. Они выстояли самое тяжелое время.
ШТАЙНЕКЕ. И не говорите. Эта чертова русская зима. Она нас здорово подвела.
ПЛАТТ. И не только она одна.
ШТАЙНЕКЕ. А что еще? (Пауза.) Ну давайте, смелее. Здесь все свои. Мой девиз – правда превыше всего.
ПЛАТТ. Та легкость, с которой все начиналось.
ШТАЙНЕКЕ. Да, немного, как бы это сказать, разнежились. Ослабили хватку. Ну ничего, самое время вносить коррективы.
ПЛАТТ. Это уже не наш уровень.
ШТАЙНЕКЕ. А вот в этом вы ошибаетесь, полковник. Я вам уже дал понять. Нам с вами в этом деле судьба отвела не самую последнюю роль. В Берлине вас известили о ваших новых функциях? Задаче.
ПЛАТТ. В самых общих чертах.
ШТАЙНЕКЕ. А именно?
ПЛАТТ. Мне передали приказ о назначении комендантом этого лагеря. Сказали, что он носит такой … специфический характер. Сюда, как я понял, отфильтровывают только военнопленных. Только русских. И только офицеров. Которыми предполагается комплектовать какие-то коллаборационистские части. А детали мне должны сообщить уже здесь. Представители службы СС.
ШТАЙНЕКЕ. То есть, ваш покорный слуга. Ну что ж, лирику в сторону. Не будем терять время. Приступим к делу. (Садится в кресло во главе стола и указывает на стул рядом.) Прошу вас. (Пауза.) Что такое? А-а. (Встает.) Прошу прощения господин комендант. Конечно же, на ваше законное место. Не будем нарушать иерархию.
ПЛАТТ. Да, господи, к чему этот формализм.
ШТАЙНЕКЕ. Как это к чему. Вы здесь начальник. Я - всего лишь ваша скромная тень. Итак, вы правильно поняли. Наше заведение – это нечто особое. Почему? Объясняю. Сейчас начало апреля. Еще месяц – полтора, дороги просохнут, и … что? Правильно, можно будет начинать полномасштабное наступление по всему фронту. Сил у нас, само собой, хватит. Чтобы, наконец, покончить с Советами. Уже в этом году. Но, согласитесь, платить за это одной немецкой кровью было бы крайне неразумно. Когда у нас такая орда пленных. Их же можно использовать. Нужно. Особенно на таких … проблемных участках.
ПЛАТТ. Согласен. Единственно …
ШТАЙНЕКЕ. Разумеется, строго дозировано. И с пулеметами за спиной, но все же. Тем более, многие из них сами рвутся в бой. Чтобы поквитаться с большевиками. Ну … рвутся, это я, конечно, слегка погорячился. И не так их пока много, как хотелось бы. Особенно, что касается командного состава. Вот потому-то, дорогой Платт, и было принято решение создать этот лагерь. И свозить сюда всех таких … недозрелых. Но с перспективой. И наша с вами задача пустить весь этот мусор в обработку. Чтобы на выходе иметь материал, готовый отдать жизнь во славу великой Германии. С отходами нам, естественно, позволено не считаться. Главное, чтобы конечный продукт был качественный. И не скудный.
ПЛАТТ. Установлены какие-то количественные показатели? Сроки?
ШТАЙНЕКЕ. Ну а как же. Намеченный объем - не меньше дивизии, к началу лета.
ПЛАТТ. Ого!
ШТАЙНЕКЕ. Но это не только для нас с вами. В целом. Работают же и другие объекты. Назовут это сборище, естественно, армией, вы понимаете. Для листовочек и прочей агитки. Но это уже забота ребят из министерства пропаганды. Они умеют ягодки срывать. На чужом поту. А потеть нам.
ПЛАТТ. А что относительно методов?
ШТАЙНЕКЕ. Тоже никаких ограничений. Но - важная деталь - основной упор здесь, у нас, сделан на, так сказать, гуманизм. Кормежка, режим - всё как в санатории. Прогулки, минимум хозработ. Даже форму им свою оставили, никаких полосатых роб. По сравнению с теми местами, откуда их всех сюда согнали, рай на земле. Да вы сами видели, во время обхода.
ПЛАТТ. Видеть-то видел, но … сравнить не с чем. Здесь бы следовало добавить: к сожалению, но язык как-то не поворачивается.
ШТАЙНЕКЕ. Ах да, я забыл. Вермахт есть вермахт. Аристократы, белая кость. А дерьмо разгребать – это нам, чернорабочим. Сорняки рвать, пропалывать.
ПЛАТТ. Я ни в коей мере не хотел вас обидеть, штурмбанфюрер. Ваша работа важна как никакая другая. А условия здесь и в самом деле - на удивление. Тем более, для военного времени.
ШТАЙНЕКЕ. Так-то оно так. Но, вы, полковник, гусь бывалый, и, наверно, уже успели заметить … за вашу долгую жизнь, что человек, в принципе, существо неблагодарное. Что уж говорить о представителях низших рас.  
ПЛАТТ. Увы. И из этого следует …?
ШТАЙНЕКЕ. Из этого следует, что рай ни в коем случае не заменяет ад. Они просто соседствуют. И если вам здесь придется выступать в роли такого … святого Петра, … покровителя, радетеля, … то рядышком уж, как положено, мы, люциферы. С угольками горящими. Плетьми, крючьями. Так сказать, для контраста. И вразумления. Тех, кто туго соображает. И не ценит. Прелестей жизни. 
ПЛАТТ. Ясно.
ШТАЙНЕКЕ. Ну а теперь о нашей главной задаче. Любая армия только тогда чего-нибудь стоит, когда у нее … что?
ПЛАТТ. Ну … тут целый ряд факторов.
ШТАЙНЕКЕ. Есть стоящий командир.
ПЛАТТ. Это само собой.
ШТАЙНЕКЕ. И мы, кровь из носу, такого командира должны родить. В фигуральном, естественно, смысле, вы понимаете. И сделать это нам надо как можно шустрей. Чтобы опередить конкурентов, действующих параллельно в том же направлении.
ПЛАТТ. Я понимаю. А исходный материал …?
ШТАЙНЕКЕ. Имеется. На учете у нас с вами числится порядка двух сотен высших офицеров. Из них дюжина полковников. И три генерала.
ПЛАТТ. Та-ак. А …?
ШТАЙНЕКЕ. Контингент весьма разнородный. Есть такие, что хоть сейчас сразу к стенке. И их, буду откровенен, хватает. До вашего прибытия мы здесь успели проделать колоссальную работу. В том числе, оперативную, объяснять, надеюсь, не надо. В итоге, уже, в целом, имеем. Общую картину. Кто есть кто, и на что годится. Но не до конца. Мути еще много, можем ошибиться. (Подходит к шкафу и открывает его основную секцию, заставленную архивными папками.) Дела. На экземпляры, требующие повышенного внимания. Я специально сделал для вас дубликаты. Чтобы не было нужды всякий раз бегать ко мне. 
ПЛАТТ. Я вам весьма признателен, штурмбанфюрер.
ШТАЙНЕКЕ. Здесь все, кто представляет для нас особый интерес. Среди них есть те, кто, в принципе, уже готов к работе. Это, естественно, необходимое условие. Что же касается кандидатуры на самую главную роль, то, вы сами прекрасно понимаете, полковник, она, несомненно, должна еще и звучать. Так, чтобы о ней все спрашивали не: «А это еще кто такой?» А: «Неужели это тот самый?» Улавливаете разницу? Ведь ей предстоит стать таким … как бы это сказать …
ПЛАТТ. Символом?
ШТАЙНЕКЕ. Да. Знаменем. Это должна быть фигура. А вот в этом плане выбор у нас, прямо скажем, небогатый. Два генерал-майора. Из них один какой-то вечно хворый.
ПЛАТТ. Что-то серьезное?
ШТАЙНЕКЕ. Да не поймешь. То понос, то простуда. Не исключено, что и самовредитель. Или симулянт.
ПЛАТТ. Другой?
ШТАЙНЕКЕ. Другой вроде бы подходит. По ряду параметров. Важная деталь: в плен сдался сам. Добровольно. И еще с кучей всяких штабных бумажек.
ПЛАТТ. Ну вот вам, пожалуйста. (Штайнеке морщится.) Что такое?
ШТАЙНЕКЕ. На мой вкус, жидковат. Не тот калибр. В резерве держать, конечно, будем, но …  Я максималист, дорогой Платт. Хотелось бы чего-нибудь посолидней.
ПЛАТТ. А вы сказали, здесь три генерала. Значит, есть третий?
ШТАЙНЕКЕ. Есть. И вот это, конечно, был бы вариант близкий к идеальному. Из всех возможных. (Достает папку и кладет ее на стол, перед Платтом.) Целый генерал-лейтенант. Мало того. Доктор наук, профессор.
ПЛАТТ. Профессор?
ШТАЙНЕКЕ. По инженерной части. В своей среде человек известный. Трудов каких-то там понаписал. Переводился. В том числе у нас. Фамилия – Карцев. Не слышали?
ПЛАТТ. Да как-то, знаете … (Открывает и начинает листать дело.) Я, честно говоря,  теорией никогда особенно не увлекался. Тем более, такой … специфической.  
ШТАЙНЕКЕ. Фото посмотрите. (Пауза.) Никаких подсказок? (Платт отвечает неопределенной гримасой.) А ведь вы могли встречаться. Да наверняка встречались. (В ответ на вопросительный взгляд Платта.) Вы где служили накануне войны?
ПЛАТТ. В Штеттине. Второй военный округ.
ШТАЙНЕКЕ. Да не этой войны. Той, прошлой.
ПЛАТТ. Прошлой? Ну … саму войну я встретил в Вильно.
ШТАЙНЕКЕ. А до того? В Ревеле?
ПЛАТТ. Да.
ШТАЙНЕКЕ. Ну вот. В то же самое время там служил и Карцев.
ПЛАТТ. Да вы что. А кем он там …?
ШТАЙНЕКЕ. Дело перед вами.
ПЛАТТ (смотрит в дело). М-м, фортификатор.
ШТАЙНЕКЕ. Он там укреплял береговые батареи. Ну что, не помните такого?
ПЛАТТ. Там знаете, какой гарнизон стоял. Одних офицеров на целый батальон. Пехота, моряки, артиллерия. Саперы. Даже авиаторы были. А лет сколько утекло. (Снова заглядывает в дело.) Как его по имени-то?.. Николай Ильич. А фотография только эта, старых нет? (Штайнеке разводит руками.) А вы знаете, если присмотреться, что-то есть. Знакомое.
ШТАЙНЕКЕ. Та-ак.
ПЛАТТ. Он высокий же такой, да?
ШТАЙНЕКЕ. Ну … повыше нас с вами.
ПЛАТТ. А жена у него тогда была?
ШТАЙНЕКЕ. Узнаю старого ловеласа. До таких подробностей мы пока не добрались. Да ладно, не мучайтесь. Вспомните вы его, или нет, по большому счету не так уж и важно. Главное – уже есть почва. Для развития контакта. Общее прошлое. Наверняка и знакомые общие найдутся. Какие-то ситуации. Вдруг он вас вспомнит. Вы как там, вообще, блистали?
ПЛАТТ. В каком смысле?
ШТАЙНЕКЕ. Ну, я не знаю, … стрельбы, скачки. Балы, кутежи. Романы. Дуэли.
ПЛАТТ. Не хочу хвастаться, но … в отстающих не числился.
ШТАЙНЕКЕ. Ну вот. А ему говорите смело, что помните его. Польстите. Какой он тогда молодец был. То в том, то в этом.
ПЛАТТ. Можно впросак попасть. Ляпнешь чего-нибудь, да не то.
ШТАЙНЕКЕ. Чушь. Лести много не бывает. Что вы людей не знаете? Укрепления похвалите. Им возведенные. Да что я вас учу. Вы же калач тертый. Даже, как выразился один из ваших былых сослуживцев по второму округу, мастер интриг.
ПЛАТТ. Я? Но позвольте …
ШТАЙНЕКЕ. Ладно, не петушитесь. Я же это как комплимент. С другой стороны, есть в вас и такое … как бы вольнодумство. Легкое. Проскальзывает иногда. И ничего, нормально, для дела это сгодится. В данном случае все средства хороши. Хочу сразу предупредить. Экземпляр непростой. Даже очень непростой.
ПЛАТТ. Имеется в виду …?
ШТАЙНЕКЕ. Имеется в виду, что желанием идти на сотрудничество пациент пока не горит. Мягко говоря. И к нашим традиционным методам как-то так … не очень восприимчив. Он же сначала в других местах содержался. Где к нему был применен весь спектр воздействия. Безрезультатно. Так что придется другие ключики подбирать. Но уж коль подберем и сделаем это достаточно резво, считайте, вытянули козырного туза. Учтите, этот вопрос находится в ведении самого рейхсфюрера. Я лично каждую неделю готовлю для него отдельную сводку. Теперь, я надеюсь, вы оценили, всю, так сказать, степень ответственности.
ПЛАТТ. Ну, в общем …
ШТАЙНЕКЕ. Тогда за дело. (Смотрит на часы.) Через десять минут у нас по распорядку общее промывание мозгов. Лекция о международном положении. И киножурнал. Я пойду поприсутствую. Понаблюдаю за контингентом. А Карчева прикажу доставить к вам. Для знакомства. То есть, отставить, для встречи старых знакомых.
ПЛАТТ. Прямо так сразу?
ШТАЙНЕКЕ. А чего тянуть. Когда каждый день на счету. А повозиться с ним придется, уж поверьте.
ПЛАТТ. Верю, но … я не вполне готов.
ШТАЙНЕКЕ. В каком смысле? Моральном?
ПЛАТТ. Да нет. Чисто практически. В плане информации. Только же приступил. Хотелось бы ознакомиться. (Кивает на папку.) Так, повнимательней. Изучить.
ШТАЙНЕКЕ. Да, знаете, без шпаргалок оно, может, и к лучшему. Для первого раза. Понатуральней. Здесь ведь что важно? Впечатление. 
ПЛАТТ. Чье? Мое о нем?
ШТАЙНЕКЕ. Его о вас. Главное сейчас – войти в доверие. Расположить. Кстати, хоть он немецким тоже владеет, давайте сразу на русском. Не забыли еще?
ПЛАТТ. Да нет. В детстве он был у меня даже первым языком. Так получилось.
ШТАЙНЕКЕ. Ничего страшного. Бывает.
ПЛАТТ (помявшись). Ну … хорошо. Неожиданно, конечно, все это, но ладно, попробуем. А …
ШТАЙНЕКЕ. Да-да?
ПЛАТТ. Могу я ему уже, скажем, что-то обещать? В случае позитивного развития.
ШТАЙНЕКЕ. А как же.
ПЛАТТ. А что именно? Каковы, так сказать, пределы моей …
ШТАЙНЕКЕ. Пределов нет. Сулите всё, на что фантазии хватит. Лишь бы заглотил. А вот после этого пойдут уже предметные разговоры. Но – важный момент. Есть такой метод. Постепенного вовлечения. Слышали о таком?
ПЛАТТ. Более или менее.
ШТАЙНЕКЕ. Рекомендую взять на вооружение. По этому поводу есть одно соображение. Сверху его, кстати, одобрили. Общая идея изложена здесь. (Достает из шкафа тонкую папку, а из нее бумагу и протягивает ее Платту.) Можете уже озвучить. Пусть исходит от вас.   
ПЛАТТ (читает документ). М-м, интересный ход.
ШТАЙНЕКЕ. То есть, вы понимаете. Надо спешить, но не форсировать. То, о чем мы с вами говорили, это конечная цель. Задача максимум. Начнем с малого. И потихоньку, шажок за шажком ...
ПЛАТТ. Разумно. А ... он сейчас где размещен? В общем бараке?
ШТАЙНЕКЕ. Кто, Карцев? Да, в специальном. Для старших офицеров.
ПЛАТТ. Может быть, предложить ему индивидуальное размещение? Для затравки.
ШТАЙНЕКЕ. Думали уже. Палка о двух концах. В этом случае он, конечно, уже не сможет влиять на остальных. Дурным образом. Но как мы тогда узнаем о его умонастроениях?  Вот если он сам, лично, вас об этом попросит – тогда … дело другое. (Смотрит на часы.) Всё, пора, я пошел. Желаю удачи. Вы осваивайтесь пока тут, старина, осваивайтесь. (Покровительствено похлопав Платта по плечу, уходит.)

Оставшись один, Платт подходит к входной двери; прислушивается к удаляющимся шагам; отходит к шкафу; слегка поколебавшись, наливает себе рюмку, выпивает и неожиданно, со злостью, бьет рюмку о пол.
 
ПЛАТТ. Щенок, выскочка! (Пародийно.) Вы осваивайтесь, старина! … Конечно же, ваше законное место! … Мастер интриг! (Со злостью.) Дерьмо собачье! Сволочь!
        
Внезапно осознав возможность прослушки, Платт зажимает себе рот рукой и оглядывается по сторонам; затем проверяет различные места на предмет наличия спрятанного микрофона. Немного успокоившись, аккуратно закидывает ногой под шкаф осколки стекла; садится в кресло, за стол, и начинает листать лежащее на нем дело. Раздается громкий стук, после чего выходит эсэсовец-охранник, с приветственным взмахом руки, и, пропустив вперед Карцева, молча удаляется. Пауза. 

ПЛАТТ (подняв, наконец, глаза от папки). Здравствуйте, господин генерал. (Пауза.) Ах да, вы уже, должно быть, успели отвыкнуть от подобного обращения. Ничего не попишешь. Признаюсь честно, «товарищ генерал» звучит для меня слишком дико. (Пауза.) Но, вы правы, к чему этот официальный тон. Надеюсь, вы дозволите мне вас величать без чинов. По имени и по батюшке. Да, да, не удивляйтесь, Николай Ильич. В том числе и тому, что говорить мы с вами будем по-русски. Если вы, разумеется, тоже не против. Хотя, я знаю, немецким вы владеете не хуже. (Пауза.) Почему вы молчите?
КАРЦЕВ. Вы можете говорить на любом языке, каком хотите.
ПЛАТТ. А вы?
КАРЦЕВ. А мне с вами говорить не о чем.
ПЛАТТ. Это отчего же-с?
КАРЦЕВ. Нет вижу предмета.
ПЛАТТ (оглядывается). Какого предмета? (Сообразив.) А, в этом смысле. Ну почему же, предмет есть. И, уверяю вас, весьма занимательный. (Показывает на стул.) Прошу вас! (Карцев не реагирует.) Прошу, прошу. В ногах, как известно, правды нет. А мы с вами, батенька, увы, уже далеко не в отроческом возрасте. (Пауза.) Ну, что за упрямство.
КАРЦЕВ. Мне так удобней.
ПЛАТТ. Понимаю. Вы знаете, честно признаться, у меня самого с возрастом от длительного сидения тоже некоторым образом неудобства. Ужасно неприятная вещь. 
КАРЦЕВ. Не страдаю.
ПЛАТТ. А что же тогда? А-а, ну да, гордость! Между прочим, в иных случаях недуг куда более опасный. Хотя, дорогой генерал, уж кому-кому, но не нам с вами друг перед другом гонор показывать. Учитывая целый ряд обстоятельств. В том числе, касающихся нашего с вами общего прошлого. Вы, конечно, хотите спросить, какого? Законный вопрос.Ну … подумайте.Например, откуда мне известно про ваш немецкий.
КАРЦЕВ. Перед вами мое досье.
ПЛАТТ. Я знаю гораздо больше, чем там указано.
КАРЦЕВ. Поздравляю.
ПЛАТТ. Вам не интересно, откуда?
КАРЦЕВ. Нет.
ПЛАТТ. Напрасно. В любом случае, позвольте представиться. Полковник Платт. Петр Георгиевич. Да, да, именно это имя я получил при крещении.
КАРЦЕВ. Вы и сейчас так именуетесь?
ПЛАТТ. Какая разница. Для вас я Петр Георгиевич. Вы меня можете звать именно так. Вы снова хотите спросить, что я здесь делаю и зачем вас вызвал. Отвечаю. Я – вновь назначенный комендант данного заведения. Полистав ваше досье, я был приятно удивлен. Воистину пути господни неисповедимы. Оказывается, судьба нас сводит не в первый раз. Заинтриговал? (Поспешно, не дожидаясь ответа.) Я так и знал. Имею честь напомнить. Двенадцатый год. Город Ревель. Вы - … (аккуратно подглядывает в дело) …  командир саперной роты. Я – сначала в пехоте, потом по интендантской части. Между прочим, батенька, в одних чинах тогда ходили. За это время вы, правда, успели меня перещеголять. По части званий. Но сейчас это вряд ли сможет сильно вас утешить. Положение, согласитесь, не самое завидное.
КАРЦЕВ. Согласен. И соболезную.
ПЛАТТ. Кому, … себе?
КАРЦЕВ. Вам, полковник.
ПЛАТТ. А в связи с, простите, чем?
КАРЦЕВ. Неплохо, вроде бы, начинали. Ревель, пехота. И такой конец.
ПЛАТТ. Я не совсем понимаю. А, это в том смысле, что из строевых, мол, да в тюремщики? Ну это еще не конец. Уверяю вас. Далеко не конец. Так, временное явление.
КАРЦЕВ. Такое же временное, как и все остальное.
ПЛАТТ. Что вы имеете в виду?
КАРЦЕВ. Например, ваши победы. Прошлогодние. Которыми вы так гордитесь.
ПЛАТТ. Ах вот вы о чем. Да прошлогодние  это только цветочки, наивный вы человек. Нынешним летом мы вам такого перца зададим. Если за Уралом остановитесь – считайте, повезло. И очень крупно.
КАРЦЕВ. Да, ничему вас прошлое не учит.
ПЛАТТ. Какое еще прошлое. Святого князя Александра Невского вспомнить хотите?
КАРЦЕВ. Зачем. Есть примеры посвежей. Что там у вас под Москвой приключилось?
ПЛАТТ. Это все ерунда. Случайность. Осечка. Нет, я понимаю, можно, конечно, мечтать. Грезить. Но вы же разумный человек. Опытный. Профессионал. Вы просто не можете не понимать, что ваша армия обречена. Да бог с ней, с армией. Вы о себе подумайте. Это ведь у вас положение дрянь. Хуже некуда.
КАРЦЕВ. Да вы что.
ПЛАТТ (фыркает). Вы даже не представляете, что вас может ждать, в случае… в случае неблагоприятного развития событий.
КАРЦЕВ. А сейчас они развиваются благоприятно?
ПЛАТТ. Пока, на данный момент, вполне. Вы живы, здоровы. Сыты. К вам не применяют мер устрашения. Уже не применяют. Но все же может измениться. Очень быстро. И очень радикально.
КАРЦЕВ. Какой ужас.
ПЛАТТ. Ну … ничего страшного. Все еще вполне поправимо. При желании. Тем более что … вам несказанно повезло. Не каждому в таких условиях выпадает удача встретить  старого товарища.
КАРЦЕВ. Кого?
ПЛАТТ. Сослуживца. Послушайте, но мы же непременно должны были где-то пересечься. На стрельбах, маневрах. На складах. Мы саперам тоже что-то доставляли. Шанцевый инструмент, кирпич, тол.
КАРЦЕВ. Брезент не вы доставляли? У нас пару раз была недостача.
ПЛАТТ.  Брезент? Не помню. Или вне службы где-нибудь. Скажем, Общество любителей охоты. Вист по средам у присяжного поверенного, как же его, … забыл. Балы у предводителя. Я определенно вас где-то видел.
КАРЦЕВ. В обществах не состоял. На балы не ходил. Картам предпочитаю шахматы.
ПЛАТТ. Да, господи, где угодно могли встретиться. В синематографе, на променаде. Ну давайте, давайте, совместными усилиями. Может, знакомых общих вспомним. Драгунский ротмистр Зарецкий. Такой … бонвиван. Бретер. Его превосходительство, полковник барон фон Шуппе. Начальник береговой артиллерии. (Пауза.) Не хотите вспоминать.  
КАРЦЕВ. Не хочу.
ПЛАТТ. Почему же, позвольте полюбопытствовать? (Пауза.) Считаете меня предателем? Однако, смею напомнить, чуть позже, в семнадцатом, не я один изменил присяге. И царю-батюшке. Все изменили. Поголовно. И вы в том числе.
КАРЦЕВ. Но не все изменили отечеству.
ПЛАТТ. Отечеству. Вы знаете, мой прадед приехал в Россию из Вюртемберга. Так что насчет родины … Между прочим, я честно служил России. И тогда, и позже, уже на войне. На той войне. Я воевал практически с самого первого дня. Все три года. Против своих же, будем говорить прямо, братьев по крови. И в Восточной Пруссии и в Прибалтике.
КАРЦЕВ. Воевали тоже по интендантской части?
ПЛАТТ. Не важно. У меня была сотня возможностей. И сдаться, и перебежать. Но я выполнил свой долг. И не моя вина, что в вашей … в нашей стране все пошло шиворот-навыворот. Когда уже сам черт не мог разобрать, где свой, где чужой.
КАРЦЕВ. Вы напрасно передо мной оправдываетесь. Я не пастор, отпущений не даю.
ПЛАТТ. Я не оправдываюсь. Просто … хочу объяснить. В любом случае я искренне любил Россию. И люблю ее по-прежнему.
КАРЦЕВ. И потому пошли на нее с оружием в руках. 
ПЛАТТ (саркастично). Я пошел. (Понизив голос). Это что, моя личная прихоть? Или вы не знаете, где принимаются такие решения. И потом … (громко) … германские войска пришли, чтобы освободить вас.
КАРЦЕВ. Меня?
ПЛАТТ. И вас в том числе. Всю Россию.
КАРЦЕВ. От кого?
ПЛАТТ. От большевизма. И Сталина. Его тирании.
КАРЦЕВ. Пока вы освобождаете нас от другого.
ПЛАТТ. От чего?
КАРЦЕВ. Одних от жизни, других от свободы.
ПЛАТТ. Ну тут уж, извините, все от вас самих зависит. Каждого из вас. И жизнь сохранить, и свободу. У каждого есть возможность одуматься. И встать на сторону нового порядка. Великого нового порядка.
КАРЦЕВ. Ну вот, наконец.
ПЛАТТ. Что, наконец?
КАРЦЕВ. И вы попали, полковник.
ПЛАТТ. Куда попал?
КАРЦЕВ. В логическую мышеловку.
ПЛАТТ. Я вас опять не понимаю, генерал.
КАРЦЕВ. Скажите, а как бы вы сами поступили на моем месте?
ПЛАТТ. Если бы оказался здесь, в концлагере?
КАРЦЕВ. Нет, если бы вы оказались у нас в плену. И я сделал вам аналогичное предложение.
ПЛАТТ. Ну, милостивый государь, это все, знаете ли, опять. Из области фантазий. Какой плен, о чем вы? Ну ладно там, будь я на фронте, на передовой, еще можно было бы допустить. Чисто теоретически. Но здесь, где я и где плен?
КАРЦЕВ. Вы помните историю?
ПЛАТТ. Ну, смотря о чем вы.
КАРЦЕВ. Был такой царь. Крез. Считал, что нет его счастливей. И что ему сказал один мудрец?
ПЛАТТ. Что он ему сказал?
КАРЦЕВ. Не гордись счастьем данной минуты. Атлета венчают лавром не во время состязания, а только после него. Как в воду глядел. Прошло совсем немного времени, и Крез взошел на костер.
ПЛАТТ (морщится). Да что вы, в самом деле. Со сказочками какими-то, допотопными. Я же серьезно.
КАРЦЕВ. И я. Ну так что, полковник Платт, согласились бы вы изменить Германии? И вашему фюреру.
ПЛАТТ. Я на глупые вопросы не отвечаю.
КАРЦЕВ. Да, вы их задаете другим.  
ПЛАТТ. Послушайте, да с вами просто невозможно разговаривать.
КАРЦЕВ. Молодец, вы поняли это гораздо быстрее остальных ваших … братьев по крови.
ПЛАТТ. Но вы же еще не знаете, что я хочу вам сказать.
КАРЦЕВ. И слава богу.
ПЛАТТ. Есть очень интересные вещи.
КАЦЕВ. Я переживу.
ПЛАТТ. Да послушайте же, в конце-то концов. Я не собираюсь вас ни к чему склонять. Ни к какой измене. Больно надо. Хотите хранить верность вашему этому … вурдалаку, да ради бога. Я же тоже солдат. Понимаю. Все эти предрассудки. У меня совсем другое предложение. Вот послушайте. Только не перебивайте, умоляю. В Берлине … принято решение создать такую … как бы комиссию. По составлению … как бы это сказать … истории операций Красной Армии. С начала текущей войны и по сей день. Такой … как бы обзор. Анализ. Оценка. Исключительно научная цель. Никакой политики. Предлагается участие всем желающим. Разумеется, в силу их компетентности, вы понимаете. А таковых, насколько я осведомлен, здесь хватает. И вы один из первых. Если не первый. Это еще не все. Слушайте дальше. Все, изъявившие согласие, … так сказать, участники процесса, … получат дополнительные льготы. Усиленное питание. Отдельное помещение. Уже полностью благоустроенное для работы. И, естественно, проживания. Кроме того, слушайте внимательно, предусмотрен гонорар! Всем авторам, за их труды. Литературные, или как там правильно, исторические. Но самое главное - никакой цензуры. Вообще. Полная свобода действий. То есть, мысли. Можете высказывать любую точку зрения. Даже если она полностью противоречит доктрине.
КАРЦЕВ. Чьей, нашей? Или вашей?
ПЛАТТ. Э-э … любой. Повторяю, любой. Чистая … как это … объективность. Только факты и никакого мусора. И, вы видите сами, речь не идет ни о каком предательстве. Ни Родины, ни … чего там … долга. Даже ни малейшего запашка. Сплошная наука. Как вы, ученые, любите выражаться, что и требовалось доказать. Вот. Вот теперь можете говорить. 
КАРЦЕВ. Что?
ПЛАТТ. Все, что пожелаете. (Пауза.) Ну, как вам идея?
КАРЦЕВ. Заманчиво.
ПЛАТТ. Заманчиво! Не то слово. Считайте, вам завещали целое состояние. В других лагерях все просто умрут от зависти.
КАРЦЕВ. А они лишены такого счастья?
ПЛАТТ. Ну … пока да. Я полагаю. 
КАРЦЕВ. Как я им завидую.
ПЛАТТ. Не надо никому завидовать. Нужно просто собраться. Освежить память. И не беда, что вы попали в плен в самом начале войны. Нам очень важен ваш взгляд и на события после того. Комиссия приедет, снабдит вас необходимыми материалами. Инструкциями. И вперед, за работу. С божьей помощью. И прошу вас, Николай Ильич, сделайте одолжение, забудьте. Забудьте, голубчик, о том, что вы военнопленный. Вы здесь – почетный гость. Для меня, а значит, и для всех остальных. Да, да, именно так, и никак иначе. (Пауза.) Ну что, потрудимся, коллега? (Поспешно.) Исключительно ради истории. Я понимаю, всё это, конечно, неожиданно. Некоторым образом, сюрприз. Необходимо всё … как это сказать, переварить. С остальными поделиться. Обсудить. Да и утомились вы, поди. В стойке «смирно» тут передо мной тянуться. Зачем-то. Одним словом, не хочу вас больше мучить. На первый раз. Единственно … может быть, отметим? Нашу встречу. Такую неожиданную. И приятную. Во всяком случае, для меня. (Подходит к шкафу и открывает створку барной секции.) По рюмочке, а? Коньячку.  Или водочки. Нашей, «Московской». Ну ладно, ладно, вашей. (Пауза.) Не хотите, бог с вами. С собой хотя бы возьмите. Бутылочку. Не для себя, для товарищей. По несчастью. (Достает бутылку и протягивает ее Карцеву.) Ну берите, берите. Гешенк, от коменданта.
КАРЦЕВ. Им вредно. Голова закружиться может.
ПЛАТТ. Ну, будто бы. С чего? Не на пустой же желудок. Питание у вас здесь, насколько я знаю, вполне приличное. По сравнению с другими местами.
КАРЦЕВ. Да вот то-то и оно.
ПЛАТТ. Знаете, я, почему-то, не всегда могу понять вашу эту … игру слов. Хотя, вроде, говорим на одном языке.
КАРЦЕВ. Может быть, это такая месть. С его стороны.
ПЛАТТ. С чьей стороны?
КАРЦЕВ. Русского языка.
ПЛАТТ. Это за что же-с?
КАРЦЕВ. За отступничество.
ПЛАТТ (сухо). Всего хорошего, генерал. Я вас больше не задерживаю. На сегодня. (Подходит к двери и, приоткрыв ее, дает команду в коридор.) Абфюрен!

Выходит эсэсовец-охранник и кивает Карцеву в сторону выхода. Карцев уходит в сопровождении охранника. 
        
ПЛАТТ. Боже, как я от них устал. Ото всех, (Подходит к бару и наливает себе рюмку.) Хоть рапорт пиши. Обратно. В ад этот кромешный. (Хочет выпить, но задерживает движение.) А вот это уж дудки. (Выпивает.) Этот еще тоже. (Саркастично.) Генерал! Тоже мне. Пуп земли. (Пародийно.) А как бы вы сами поступили на моем месте? Ханебюхен ангебер! Денкфауль! Шайзе!



КАРТИНА ВТОРАЯ

Внутреннее помещение барака в концентрационном лагере. Посередине длинный грубый стол, табуретки. На заднем плане двухэтажные нары. В дальнем углу, на нижней койке лежит, накрывшись с головой одеялом и не шевелясь, Стрельников. Воронцевич сидит за столом и что-то увлечено рисует и подписывает, так что не замечает вошедшего Карцева, который, приблизившись к нему, молча наблюдает за процессом. 

ВОРОНЦЕВИЧ (заметив Карцева, вздрагивает). О, Николай Ильич. (Переворачивает лист тыльной стороной вверх и встает). Недолго они вас промурыжили.
КАРЦЕВ. А вы думали, уже все, с концами?
ВОРОНЦЕВИЧ. Да нет.
КАРЦЕВ. Чем это вы тут так увлечены, товарищ интендант второго ранга?
ВОРОНЦЕВИЧ. Да так, ерунда.
КАРЦЕВ. А все же.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … помните, герр штурмбанфюрер задание дал.
КАРЦЕВ. Не помню.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну как же. Позавчера. На вечерней поверке, перед строем. Такой … как бы конкурс. На лучшую листовку. Для наших там.
КАРЦЕВ. Слух у вас – диву даешься. Я вот ничего не слышу, хоть убей.
ВОРОНЦЕВИЧ. Вы можете себе позволить.
КАРЦЕВ. А вам кто может запретить?
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … как говорят в борьбе, разные весовые категории.
КАРЦЕВ. Мы не на арене. И категория у нас, у всех, сейчас одна.
ВОРОНЦЕВИЧ. Так-то оно так, то … (оглянувшись и понизив голос) … товарищ генерал-лейтенант. Но к вам у них все равно побольше почтения.
КАРЦЕВ. А почему, не задумывались?
ВОРОНЦЕВИЧ. Авторитет.
КАРЦЕВ. А чем он приобретается?
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … не знаю. Звание. Возраст. И немецким вы владеете как родным. Кстати, не подскажете? Кое-какие словечки. А то я не силен. Учили ж кое-как. Кто думал, что так все обернется.
КАРЦЕВ. Кое-какие подскажу. А кое-какие посоветую забыть. И накрепко.
ВОРОНЦЕВИЧ. Да мне самые простые.
КАРЦЕВ. Для листовок?
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … и для них.
КАРЦЕВ. А не позволите? Полюбопытствовать.
ВОРОНЦЕВИЧ. Пожалуйста. (Берет со стола лист и протягивает его Карцеву.)
КАРЦЕВ. У-у. Да у вас талант. Не формально к заданию подошли. С рисунками.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … надо чем-то заняться, пока дневалишь. Всех на политинформацию угнали. Вот и … от нечего делать. Дожили, да? Старший начсостав в дневальных ходит.
КАРЦЕВ. Не переживайте. С таким рвением повышения ждать недолго. Скоро часовым поставят.
ВОРОНЦЕВИЧ (оглянувшись и понизив голос). Вам легко говорить, товарищ генерал. А мне каково, с моей фамилией.
КАРЦЕВ. Чем плоха фамилия Воронцевич?
ВОРОНЦЕВИЧ. Ничем не плоха. Но не в эти времена. И не в этом месте. Сразу подозрения на принадлежность … сами знаете к кому. Что уже равносильно приговору. И поди тут, докажи, что ты потомственный белорус. С польской примесью. Меня ж еще на пересылке хотели отфильтровать. И … сами знаете, куда. Хорошо, герр штурмбанфюрер на селекцию приехал. И сюда, к себе отобрал.  
КАРЦЕВ. Должок отрабатываете?
ВОРОНЦЕВИЧ. Да почему отрабатываю. Это же я все так … для отвода глаз. Вы же ума палата, Николай Ильич, сразу должны понять. Вот, видите. Тут все хитрó. Я же ни к чему не призываю. Сдаваться в плен, и так далее. Просто. Как бы обучение немецким фразам. Что может пригодиться военнопленному в лагере. «Дайте мне еще добавки». «Где можно поменять постельное белье?» «У нас перебои с горячей водой». И так далее. Расчет тут на что. С виду никакой прямой агитации. И, в то же время, тоже, вроде, воздействие. Только закамуфлированное. На психику. Сидите, мол, тут, у себя, в окопах. Голодные, в грязи, во вшах. А что в плену люди? Смотрите, пожалуйста. Как сыр в масле катаются. Такой как бы … тонкий ход. Немцам должен понравиться. По их строению ума. Вот. А что у нас на самом деле?
КАРЦЕВ. Что?
ВОРОНЦЕВИЧ (понизив голос). А на самом деле кто на это клюнет. Да наши солдатики, когда такое увидят, да прочитают, со смеха животы надорвут. Какая добавка, какая горячая вода. У нас здесь этого нет, а уж в обычном-то лагере. Лохань отбросов они получат. Одну на всех. А на добавку - прикладом в зубы. Что ж они этого не знают. Вот. Вот и выходит, что … с одной стороны, задание как бы выполнено. А с другой - проку от этой листовки, как, извиняюсь, от бумажки для сортира. Как говорится, и волки целы, то есть, сыты. И, соответственно … Вот такой вот маневр. А, как, ловко?
КАРЦЕВ. Ловко. Но чересчур. Я боюсь, у немцев, по их строению ума, подозрения только усилятся.   
ВОРОНЦЕВИЧ. Подозрения в чем?
КАРЦЕВ. В принадлежности. Сами знаете, к кому.
ВОРОНЦЕВИЧ. Вы думаете?
КАРЦЕВ. И уже сам штурмбанфюрер не поможет.
ВОРОНЦЕВИЧ. М-м. И что же делать?
КАРЦЕВ. Есть выход. Забыть.
ВОРОНЦЕВИЧ. О чем?
КАРЦЕВ. О своих творческих способностях. На время. Неопределенное.
ВОРОНЦЕВИЧ. Забыть-то забыть. (Понизив голос.) Но мы же должны здесь как-то … выкручиваться. Чтобы выжить. Чтобы принести пользу. Потом. В нужное время.
КАРЦЕВ. Мы не рыба, Воронцевич. Это она нерестится по графику. А для нас, в нашем положении, любое время нужное.
ВОРОНЦЕВИЧ. Но надо же как-то так … с маскировкой. Чтоб ЭТИ не заметили. Не догадались.
КАРЦЕВ. Но тогда и все остальные могут не заметить. И не догадаться. Есть от нас польза, или так, одна маскировка. И почему вы все время шепчете, Воронцевич?
ВОРОНЦЕВИЧ. Мы здесь не одни. (Показывает в угол.) Генерал Стрельников. Он опять занемог. Разрешили тоже остаться.
КАРЦЕВ (подойдя к Стрельникову и присев на край нар). Терпеть и держаться – солдатская доля. В походе, в бою, на параде, в неволе. (Стрельников стягивает с себя одеяло и кряхтя занимает сидячее положение.) Что болит?
СТРЕЛЬНИКОВ. Не знаю. Был бы верующий, сказал бы – душа. А так … Всё болит. Воздуха не хватает. И в башке пусто. Будто насосом все выкачали.
ВОРОНЦЕВИЧ. Может, вам чайку, Василь Кузьмич? То есть, кипяточку. Могу доставить. Из лазарета. Нам разрешили. По крайней надобности.
КАРЦЕВ. Доставьте, товарищ интендант.
ВОРОНЦЕВИЧ. Я живо. (Уходит.)
 СТРЕЛЬНИКОВ. Можешь не спешить. (Карцеву.) Я все слышал, Николай Ильич. Да, чуднó. Сколько ни живу на свете, не перестаю удивляться. Как мудрено человек устроен.
КАРЦЕВ. Венец природы.
СТРЕЛЬНИКОВ. Да уж. Откуда они только такие берутся. Венцы. Муштровали их, воспитывали. И так, и по партийной. Как на трибуне, или на собраниях где речи толкать - прямо заслушаешься. Какие несгибаемые. Верные. А в переплет попали – всё. Сразу на маневры потянуло. Туда, сюда. (Пауза.) Хотя … сам-то я, что, чем-то лучше? В тридцать восьмом когда взяли, тоже ведь … Нет, поначалу-то я держался. Почти до последнего. Почти. Но, в конечном итоге …
КАРЦЕВ. Подписал?
СТРЕЛЬНИКОВ. Два ребра сломали, ключицу. Половину зубов на полу оставил. Но держался. До того момента, пока на колени перед одним гадом не поставили. А тот на меня нужду справил. А за ним и все остальные. На том и спекся. Комбриг Стрельников. Выпустили - не поверишь - больше года как пришибленный ходил. Уж восстановили, дивизию дали. Накануне войны только-только в себя пришел. Воевать начал - вроде ушло все, будто дурной сон. Но пистолет всегда наготове держал. Всё, думал, теперь уж дудки. Второй раз меня никто не возьмет. Ни свои. Ни чужие. Ан вон как вышло. И знаешь как? Водитель мой меня же и … Едем как-то пролеском, вдоль передовой. Чего-то, говорит, с колесом, заносит. Выйдем, мол, товарищ генерал, посмотреть надо. Вышел, а он меня сзади какой-то железякой, в машину, и прямым ходом к немцам. Это мне потом они сами и рассказали. Сейчас, сволочь, кому-то из них сапоги драит. А может, и на повышение пошел. Ну этот-то ладно, призывник. Выкормыш какой-нибудь кулацкий, недоумок. Или из вредительской семейки. А у нас ведь здесь сплошной комсостав. И не только с кубарями в петлицах, а и со шпалами. Уж среди них-то, подумать, откуда гниды. Ан нет, посмотришь, и такие есть, что дай винтовку - и хоть завтра против своих. Или вот вроде этого. (Кивает в сторону кулис.) Маскировщики. Будто не понимают - коготок  увязнет, всей птичке пропасть. Целиком сожрут. С потрохами.
КАРЦЕВ. Они это понимают. В душе. Признаться себе только не хотят. Боятся.
СТРЕЛЬНИКОВ. Так это ж еще хуже.
КАРЦЕВ. Ничего. Мы им поможем.
СТРЕЛЬНИКОВ. Как?
КАРЦЕВ. Словом. Делом. Личным примером. А то какие ж мы после этого генералы. Так, одно название.
СТРЕЛЬНИКОВ. Да что мы тут можем, скакуны стреноженные. Какие дела.
КАРЦЕВ. Разные.
СТРЕЛЬНИКОВ. Рвануть отсюда – вот это было б дело. Но это ж надо все готовить. Рассчитать. Места слабые найти. На это время нужно. Оружие какое-никакое. В тайне, опять же, сохранить. От дерьма, от всякого.
КАРЦЕВ. Ну вот, гляди, уже сколько дел. Сам насчитал. Поди, успей переделать.
СТРЕЛЬНИКОВ. Да это всё мелево, помол скоро ли будет. На одних лясах далеко не умчишь. А главное – дальше-то что? Ну, положим, удалось всё, вырвались. Даст бог, один из десяти. И куда? Мы ж в Германии. Почитай, в самом ее сердце. Если б у нас где. Или хотя бы в Польше. А так … какой смысл? Все это, признаться, детские игры. Мечты.
КАРЦЕВ. О смысле вспомнил. Правильно. Нет его, и тебя нет. А есть он, и все уже нипочем. И дурные мысли все сразу прочь, как вши от керосина. Мечты, говоришь? Да, мечты. А чем вообще живет человек? Мечтой. В мечте надежда. В надежде сила. И смысл. 
СТРЕЛЬНИКОВ. Да, складно гутаришь. Прямо как Максим Горький. Одна беда. Сил-то как раз и нет. Понимаешь, Николай Ильич. Ни капельки. Вытекли все. Как из худого корыта. И ждать мочи нет. Терпеть все это. Уж хоть бы вывели поскорей куда за забор. Да шлепнули, к чертовой матери. Иль самому в удавку.
КАРЦЕВ. А вот эти разговоры, товарищ генерал-майор, чтоб я больше не слышал. Нытье и раскисон отставить. Раз и навсегда. Надеюсь, приказ ясен? Старшего по званию.   
СТРЕЛЬНИКОВ. Ясен.
КАРЦЕВ. Не уверен. Подъем. (Пауза.) У вас что-то со слухом, генерал Стрельников? Не слышали команды? Встать, я сказал! (Стрельников встает.) И живо привести в порядок! Себя, спальное место.
СТРЕЛЬНИКОВ. Есть. (Одевает сапоги, застегивает на все пуговицы гимнастерку, заправляет постель.)
КАРЦЕВ. Будь я старшина, а ты – новобранец в учебке, заставил бы повторить. Но на первый раз …

Выходит Воронцевич, несёт в руках две дымящиеся кружки.

ВОРОНЦЕВИЧ. Угощение пожаловало. Прошу! (Карцеву, после того, как Стрельников взял кружку.) А вы, товарищ генерал-лейтенант?
КАРЦЕВ. Спасибо, Воронцевич. Себя угостите. Уморила, поди, беготня.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ничего. Воздержусь. Не по чину.
КАРЦЕВ. И манеры денщицкие пора бросать. С ними здесь добра не жди.
СТРЕЛЬНИКОВ. Да как же их бросишь. Это ж у нас в крови. Привыкли, понимаешь. Перед начальством лебезить, с подчиненных потом три шкуры драть.
ВОРОНЦЕВИЧ. Это вы о ком, товарищ генерал-майор?
СТРЕЛЬНИКОВ. Да есть типажи.
ВОРОНЦЕВИЧ. Зачем вы так, Василий Кузьмич. Я же всё чтоб как лучше.  (Карцеву). Да, Николай Ильич, а вас-то куда таскали? Всех в клуб, вас в другую сторону.
КАРЦЕВ. К коменданту новому. Теперь у нас еще одно начальство. Помимо вашего штурмбанфюрера.
ВОРОНЦЕВИЧ. Почему это, моего?
КАРЦЕВ. Ну он же, вроде, крестник ваш. От селекции спас.
ВОРОНЦЕВИЧ. Да это неизвестно. Спас, или еще горше участь уготовил, (понизив голос) сволочь. Ну а новый как? Тоже из этих, «черных»?  СС, то есть.
КАРЦЕВ. Да нет, армейский. Причем, ваш коллега.
ВОРОНЦЕВИЧ. Чей, мой?                    
КАРЦЕВ. Ну да.
ВОРОНЦЕВИЧ. Какой еще коллега?
КАРЦЕВ. Из интендантов. По происхождению.
ВОРОНЦЕВИЧ. О господи, а я уж невесть что подумал. Ну … это, наверно, хорошо, что он из тыловых, нет?  (Смотрит на Стрельникова.)
СТРЕЛЬНИКОВ. Да от вас, котов амбарных, больше вреда, чем от всех их СС. Мы под Могилевым оборону держали - неделю подвоза не могли дождаться. Из-за таких вот. Ремни аж варить начали. С булыжниками на танки бросались.
ВОРОНЦЕВИЧ. Опять вы, товарищ генерал-майор. Всех под одну гребенку. Прям обидно. Я, между прочим, оттого сейчас здесь с вами и валандаюсь, что самолично колонну со снабжением к передовой повел. Черт дернул.
СТРЕЛЬНИКОВ. И что, не туда привел?
ВОРОНЦЕВИЧ. Туда. Да только не те там уже ждали. А ведь мог бы и кого-то заместо себя отправить. А сам сидел бы сейчас где-нибудь … (Карцеву.) Ну и о чем вы с ним беседу вели? С комендантом новым. 
КАРЦЕВ. Молодость вспоминали.
ВОРОНЦЕВИЧ. Чью? Его?
КАРЦЕВ. Нашу. Общую. Мы с ним, как выяснилось, вместе служили.
ВОРОНЦЕВИЧ. Это как это? (Смотрит на Стрельникова.)
СТРЕЛЬНИКОВ. Где служили?
КАРЦЕВ. В одном гарнизоне.
СТРЕЛЬНИКОВ. Когда?
КАРЦЕВ. Перед войной. За два года.
СТРЕЛЬНИКОВ. Не понял.
КАРЦЕВ. Перед той войной. Первой германской.
ВОРОНЦЕВИЧ. А-а. Так он русский, что ли?
КАРЦЕВ. Немец. Обрусевший. Недообрусевший.
СТРЕЛЬНИКОВ. Знакомая история. Меня когда в пятнадцатом призвали, у нас батальоном такой же командовал. Капитан Шток.
ВОРОНЦЕВИЧ. Сейчас, небось, тоже каким-нибудь лагерем заведует.
СТРЕЛЬНИКОВ. Если только воскрес. Мы его в семнадцатом на штыки подняли.
ВОРОНЦЕВИЧ. Лютовал?
СТРЕЛЬНИКОВ. Да я бы не сказал. Придира был, это да. Порядок прежде всего. Николашку когда скинули – неудовольствие свое высказал. Ну и … Мы еще шутили потом. Шток на штык сел. Генрих Петрович звали, как сейчас помню.
ВОРОНЦЕВИЧ (Карцеву). А этого, вашего, как величают, Николай Ильич? Ну, в смысле, нашего, нового.
КАРЦЕВ. А нам это, собственно, зачем? 
СТРЕЛЬНИКОВ. Да.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ни за чем. Так, для общего сведения. (Карцеву.) А он вообще как? По замашкам. Не зверюга?
КАРЦЕВ. Да нет. Обходительный. Водки предлагал.
ВОРОНЦЕВИЧ. Да вы что.
СТРЕЛЬНИКОВ. С закуской, или без?
КАРЦЕВ. С закуской. И еще какой. Усиленный паек, отдельное проживание. И даже гонорар.
СТРЕЛЬНИКОВ. Это за что же? Такие милости.
КАРЦЕВ. За обзор. И анализ.
СТРЕЛЬНИКОВ. Какой еще анализ?
КАРЦЕВ. Исторический. Операции Красной армии в текущей войне. Научная работа.
ВОРОНЦЕВИЧ. А … это он только вам одному предлагал?
КАРЦЕВ. Да нет. Всем желающим.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ничего себе. Вот это да.
КАРЦЕВ. Заинтересовало? Предложение.
СТРЕЛЬНИКОВ (Воронцевичу). Ну говори, душа каптерная, чего мнешься.
ВОРОНЦЕВИЧ. Да нет. Я как все. Как вы. Если все согласятся. (Понизив голос.) Это же тоже можно будет использовать. Для наших целей.
СТРЕЛЬНИКОВ. Каких целей?
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну … чтобы время потянуть. Бдительность усыпить. Сохранить силы. (Карцеву.) Да, Николай Ильич?
КАРЦЕВ. Воронцевич, Воронцевич.
ВОРОНЦЕВИЧ. Что, товарищ генерал?
КАРЦЕВ. Хоть кол на голове теши.
 
На сцену медленно, молча выходит группа военнопленных. Среди них: Покровский, Зинченко, Акимов, Климкин, Обрезков, Парасюк. Карцев оборачивается в их сторону. Вновь пришедшие останавливаются, некоторые принимают подобие строевой стойки. 
          
КАРЦЕВ. Ну и …?
ПОКРОВСКИЙ. Товарищ генерал-лейтенант инженерной службы, разрешите доложить.
ЗИНЧЕНКО (заканчивая за него). С очередных клистирных процедур прибыли.
КАРЦЕВ. Вольно. (Пришедшие расходятся по помещению.) Генерал Рюхин за добавкой остался?
АКИМОВ. Как всегда.
ЗИНЧЕНКО. Кому и рвотный порошок слаще меда.
КАРЦЕВ. Ну а у вас как самочувствие? От процедур.
ЗИНЧЕНКО. Бодрое. Нам вливают, мы крепчаем.
КАРЦЕВ. Похоже, не все. Кое-кто будто с похорон явился. А, майор Климкин?
КЛИМКИН. А чему радоваться. Япошки уж вон, всю Азию, почитай, к рукам прибрали.
ВОРОНЦЕВИЧ. Как, всю? Совсем?
КЛИМКИН. Ну … почти. Где уж только не хозяйничают.
КАРЦЕВ. И что?
ОБРЕЗКОВ. И то. Аппетит сейчас нагуляют. Мощѝ накопят. Да и врежут нам по тылам.
КАРЦЕВ. Так пробовали же уже. У речушки одной, в Монголии. Или забыли? Чем там все кончилось.
ОБРЕЗКОВ. Когда это было.
КАРЦЕВ. Трех лет не минуло.
ПОКРОВСКИЙ. Сейчас каждый год как вечность.
ВОРОНЦЕВИЧ. Это вы про Халхин-Гол, Николай Ильич?
КАРЦЕВ. Знакомые места?
ВОРОНЦЕВИЧ. Не довелось. (Стрельникову.) Вы, Василь Кузьмич, вроде, там были, нет?
СТРЕЛЬНИКОВ. Я … в других местах был.
КЛИМКИН. Я тоже. Академию заканчивал.
ЗИНЧЕНКО. Я просился, не пустили.
АКИМОВ. Я там был. Артдивизионом командовал. «Красную звезду» получил.
КАРЦЕВ. И какие впечатления, подполковник Акимов?
АКИМОВ. От кого, от самураев? Ну так, ничего. Упертые. Хотя и пожиже немца. Холку мы им тогда, конечно, взбили знатно. Оттого-то после в другие края и двинули. Где отпора меньше.
КАРЦЕВ. Выходит, отрезвила взбучка?
АКИМОВ. Отрезвила. Но тут опять же, товарищ генерал, от фрицев всё зависит. Будет им и дальше фортуна, или как. А то ведь, Обрезков прав, могут и обратно лыжи повернуть, друзья узкоглазые.
ОБРЕЗКОВ. Естественно. Чтоб своего не упустить. И успеть. До шапочного разбора.
ПАРАСЮК. А нэ поспиють, так побачать дулю з маслом. И скажэ им нимэць. На тобы Гаврыло, що мэни нэмыло.
СТРЕЛЬНИКОВ. О как мы лихо. Уже шапочного разбора дожидаемся.
ОБРЕЗКОВ. Мы не дожидаемся. Мы просто … 
КАРЦЕВ. Что просто?
ПОКРОВСКИЙ. Прогнозируем. Так сказать, в стратегической перспективе.
КАРЦЕВ. Слышу речь не мальчика, но штабиста.
СТРЕЛЬНИКОВ. Так он из этих самых и есть.
ПОКРОВСКИЙ. Я, товарищ генерал-майор, с июня сорок первого на передовой. Между прочим. До войны, да, служил в оперативном отделе штаба округа. И что?
СТРЕЛЬНИКОВ. Ничего. Теперь понятно. Почему мы до Москвы докатились. С вашими прогнозами.
ПОКРОВСКИЙ. С моими? Вот это дивно. Может, за это с кого повыше спросить? За все провалы.
ПАРАСЮК (негромко). И спросымо.
КАРЦЕВ. Решил Фома с Бога спросить за то, что тот ему ума не дал. Как не дал? – опешил Боженька – дал, как и всем. Дать-то дал, - плачет Фома, - да в башке спрятал, а как вытащить я не знаю.
ПОКРОВСКИЙ. Это вы к чему, товарищ генерал-лейтенант?
КАРЦЕВ. К тому, полковник, что виновного отыскать не сложно. Когда есть в чем упрекнуть самого себя.
ПОКРОВСКИЙ. Но это, наверно, не только меня одного, всех касается.
КАРЦЕВ. Разумеется. Так что вы там насчет японцев прогнозируете?
ПОКРОВСКИЙ. Я, собственно, не то, чтобы … В принципе. Допускаю возможность. А … вы считаете, не нападут они на нас больше?
КАРЦЕВ. Я не считаю, я знаю.
ВОРОНЦЕВИЧ. А почему, Николай Ильич?
ЗИНЧЕНКО. Надо полагать, клиентура знакомая. Да, товарищ генерал?
КАРЦЕВ. Знакомая.
КЛИМКИН. Вы с ними тоже там, на Халхин-Голе?
КАРЦЕВ. Чуть раньше. Лет на тридцать, с гаком.
ПОКРОВСКИЙ. Это еще в ту, что ли, японскую?
КАРЦЕВ. В ту, полковник, в ту.
ОБРЕЗКОВ. Ну и почему же это, интересно, они сейчас не нападут?
КАРЦЕВ. Потому, майор, что есть у них пословица. Укушенный змеей шарахается от гнилой веревки.
ОБРЕЗКОВ. И что?
КАРЦЕВ. АКИМОВ, объясните.
АКИМОВ. Ну …  А что объяснить, Николай Ильич?
КАРЦЕВ. Японцы у нас какой народ? Помимо того, что упертый.
АКИМОВ. Гонористый. Пуще поляков. Но не на показуху, как те, а больше так, в себе.
КАРЦЕВ. Еще?
АКИМОВ. Еще расчетливые - семь раз отмерь. Опасливые, опять же. Для них в лужу сесть, да еще на публике – хуже смерти.
КАРЦЕВ. Особенно, если перед этим уже хорошенько по зубам получили. Резюме. Кто бы что ни говорил, а пока мы немцу отпор даем, будут сидеть смирно.
КЛИМКИН. Так немцы сейчас к лету опять попрут.
КАРЦЕВ. А на это у японцев другая присказка. Вылез гвоздь вверх – не беда, молоток обратно вобьет.
ПОКРОВСКИЙ. Что-то пока  как-то не очень получается.
ОБРЕЗКОВ. Да, лезут гвоздики. Все выше и выше. Так им и никакие япошки в подмогу не понадобятся.
ПАРАСЮК. Воны сами вже пив-Афрыкы захапалы. До цього вже дийшлы, як  його ...
ВОРОНЦЕВИЧ. Куда дошли?
ПАРАСЮК. Ну як його … в кино показувалы (Смотрит на Покровского.)
ПОКРОВСКИЙ. До Египта.
ПАРАСЮК. Так точно.
ЗИНЧЕНКО. Где Египет и где мы, земеля. Это ж две разные точки Вселенной.
ПАРАСЮК. Я тоби не земеля, майор. Ты йих в иншому мисци пошукай. Можэ знайдешь.
ЗИНЧЕНКО. Ах ну да, забыл, луганские хохлам какая родня. Мы по молодости Петлюре, часом, нэ прыслужувалы? А то чегой-то пошел. Запашок.
ПАРАСЮК. Кому я служыв – цэ моя справа.
СТРЕЛЬНИКОВ. Подполковник Парасюк, а что это мы вдруг так резко русскую речь забыли? А?
ПАРАСЮК. Тому, генерал Стрельников, що я тепер, слава Богу, можу говорыты на тий мове, якою хочу.
ЗИНЧЕНКО. Ну да, зачем нам русский. К нам же в нэньку новый пан пожаловал. То есть, звиняйте, херр. Надолго ли?
ПАРАСЮК. Надовго. Що в кино говорылы, добрэ слухав?
ВОРОНЦЕВИЧ. А что еще говорили? (Зинченко.) А, Степ?
ЗИНЧЕНКО. Да что они могут говорить. Одна пластинка. Заезженная.
ВОРОНЦЕВИЧ. Ну а все ж таки. Египет, Азия – это все у черта на рогах. На нашем-то направлении как? (Покровскому.) А, Алексей Кирилыч?
ПОКРОВСКИЙ. На нашем направлении собирают новый кулак. Чего, в принципе, и стоило ожидать.
ОБРЕЗКОВ. Грозятся взять. Еще до лета.
СТРЕЛЬНИКОВ. Кого это взять?
ПОКРОВСКИЙ. Столицу. Обе столицы.
АКИМОВ. Ну это они, положим, загнули. До лета.
КЛИМКИН. Ясное дело, загнули. Хотя …
ЗИНЧЕНКО. Ну как же. Сам фюрер обещал. С трибуны слюной брызгал. Не хухры-мухры.
ВОРОНЦЕВИЧ. Н-да. (Смотрит на Карцева.) Сам фюрер.
КАРЦЕВ. Что-то не похоже.
ВОРОНЦЕВИЧ. Что сам?
КЛИМКИН. Или что возьмут?
КАРЦЕВ. Вообще. На немцев не похоже. Как-то скромно. Могли бы и возвестить, что уже взяли. Публика же доверчивая.
КЛИМКИН. Приучили. Перед войной нам, помнится, тоже песни пели.
ОБРЕЗКОВ. Только из другого радио.
ПАРАСЮК. И яки гарни писни.
КЛИМКИН. А мы верили. На чужой земле. Малой кровью.
КАРЦЕВ. И какой из всего из этого вывод?
КЛИМКИН. Не знаю я, какой вывод.
АКИМОВ. Да чего тут знать. Вывод один. Не говори гоп ...
ЗИНЧЕНКО (заканчивает за него). … пока не получил в лоб. Правильно, Ваня. Мы свое получили, ученые. Теперь на фрица подивимся. Он решил наш передовой опыт перенять. Не поймав утки, уж пух щиплет. Скатертью дорога. Результат известный.
КАРЦЕВ. На фрицев надейся, а сам не плошай. Шишек на лбу мы еще себе, конечно, набьем. Ученые, да мало. Но столиц наших им не видать как своих ушей. Ни одной, ни другой. А время придет, и чужие возьмем. Да, Воронцевич?
ВОРОНЦЕВИЧ. Хорошо бы коли так.
ЗИНЧЕНКО. Возьмем, Петюня, и к гадалке не ходи.
РЮХИН (вышедший незадолго до этого и молча следивший за разговором). Какая несокрушимая уверенность. Прямо на зависть. Где б такой только разжиться.
КАРЦЕВ. А это совсем несложно, генерал Рюхин. Для того, кто привык жить своим умом.
СТРЕЛЬНИКОВ. А не смотреть в рот. Хозяевам новым. И лизать им. Сапоги, и то, что повыше.
РЮХИН. Ну конечно, генерал Стрельников, старым хозяевам лизать было куда приятней. Всяким стратегам великим. Вроде маршала Ворошилова.
ПАРАСЮК. Тэж ж голота луганская.
ЗИНЧЕНКО. Кто еще про луганских слово тявкнет, познакомится с кулаком. Шахтерским. Лбы кроит справно. Особлыво ти, що пид осэлэдцэм. (Показывает кулак.) Ось, бачив?
РЮХИН. Ну надо же, сколько сразу защитников. У славного наркома. Объявившего кобылу главной ударной силой Красной армии. Да, Воронцевич?
ВОРОНЦЕВИЧ.Да, попотешил он всех, конечно, тогда. Климент Ефремыч, незабвенный. Чайку не хотите, Антон Романыч? То есть, кипяточку. Остыл уже, правда.
РЮХИН. Благодарю. А что это вы так усмехаетесь, генерал Карцев?
КАРЦЕВ. У вас, я так понимаю, к бывшему наркому что-то личное. Помешал успешному продвижению по службе?
РЮХИН. Личное?  Вот еще. Много чести. 
КАРЦЕВ. А что ж вы тогда небылицы сочиняете. Сами-то это объявление слышали? Про кобылу.
РЮХИН. Слышал.
КАРЦЕВ. Да вы что. Где, когда? По какому поводу? (Пауза.) Понятно, предпочитаете повторять анекдоты.
АКИМОВ. Конницу так и так списывать рано. Доватор под Москвой с ней вон каких дел наделал. Орудия опять же тягать. Машин не напасешься.
РЮХИН. Да причем тут это. А в Финскую кто в калошу сел? Не Ворошилов? А Ленинград кто чуть не сдал? И смылся. Кишка тонка оказалась.
КАРЦЕВ. А вот об этом судить может только тот, у кого самого она оказалась крепкой. В нужный момент.
ЗИНЧЕНКО. Вот именно. А не тот, кто с первым залпом в штаны наделал. И к немцам сам в ножки кинулся.
РЮХИН. Ой, Зинченко, кому-кому, а вам бы лучше помалкивать.
ЗИНЧЕНКО. Это почему же?
РЮХИН. Потому что есть вещи, которые вам, увы, понять не дано.
ЗИНЧЕНКО. По причине?
РЮХИН. По причине скудости. Ума и фантазии. И, похоже, это касается не только вас одного.
КАРЦЕВ. А кого еще? (Пауза.) Ну смелей, Рюхин, что вы мнетесь. И что же это, интересно, нам не дано понять? По нашей скудости.
РЮХИН. А то, что у людей, представьте, могут быть свои убеждения.
КАРЦЕВ. Например?
РЮХИН. Например, что-то кроме. Тупого поклонения. Мерзкому ничтожеству. Возомнившему себя гением и великим вождем. И разным идейкам бредовым. Которыми одурили народ. Чтоб его потом легче в лагерях гноить было. Почище германских.
КАРЦЕВ. А у вас была возможность сравнить? Что чище.
РЮХИН. Она была у тысяч людей. Десятков, сотен тысяч.
СТРЕЛЬНИКОВ. Ты, Рюхин, не виляй. Спросили, говори прямо. Сам сидел?
РЮХИН. Сам я, положим, не сидел. И что?
СТРЕЛЬНИКОВ. Так какого хрена ты тут тогда свистишь, а?
РЮХИН. Это не меняет сути дела. Абсолютно.
КАРЦЕВ. Ну почему же. Меняет. Ведь это что получается. И репрессии нас не коснулись. И чин генеральский подоспел. Невзирая на молодые годы. То есть, выходит, что идей-то мы придерживались тех же самых. Бредовых. До поры, до времени. И великому вождю со всеми вместе стоя аплодировали. Иначе как же. А вот как только пропели репродукторы о вероломном нападении, так сразу же и …
РЮХИН. Господи, Николай Ильич, ну хватит. Не надоело еще? Лицемерить. Сами будто не знаете, чего на самом деле стоила вся эта наша … идейность. Липовая.
КАРЦЕВ. Относительно вашей идейности сомнений, полагаю, здесь ни у кого уже нет.
РЮХИН. Повторяю еще раз. У меня были и есть свои убеждения. Внутренние. И то, что я не выставлял их напоказ, никого не волнует. 
КАРЦЕВ. Предательство часто оправдывается внутренними убеждениями. Но это почему-то всегда слабо убеждает. В первую очередь, самого предателя.
РЮХИН. Чушь, игра слов. То, что вы называете предательством, на самом деле не что иное как …
КАРЦЕВ. Как что?
СТРЕЛЬНИКОВ. Обыкновенная подлость. И ничего больше. 
КАРЦЕВ. Если бы это была только подлость – полбеды. Это прежде всего глупость.
ПАРАСЮК (удивленно). Глупость? (Спохватившись.) Дуристь? Чому ж так?
КАРЦЕВ. Тому, Парасюк, что не было еще ни одного предателя со счастливой судьбой. История не знает.
ПАРАСЮК. Ой, та повно.
КАРЦЕВ. Например?
ПАРАСЮК. Прымиром …
КАРЦЕВ. Если насчет Мазепы, не годится. Анафема и беглец.
РЮХИН. И что, что беглец. Почил, хоть и в изгнании, но, как помнится, мирно. И пожил тоже, вроде, немало. По тем временам.
ПАРАСЮК. Та й смачно пожыв. Трэба думаты.
РЮХИН. А насчет анафемы, это вообще смешно. Так что … судьба - дай бог каждому.
КАРЦЕВ. Вы, похоже, полагаете, что судьба человека заканчивается со смертью. Это смешно вдвойне. Она в этот миг только начинается.
РЮХИН. Это доказанный научный факт?
КАРЦЕВ. Несомненно.
РЮХИН. Кем же? Имя этого гения? Ломоносов? Дарвин? Или, может быть, сам Маркс?
КАРЦЕВ. Данте Алигьери. Все, надеюсь, слышали? И читали. Божественную комедию. (Смотрит на Воронцевича.)
ВОРОНЦЕВИЧ.Вообще-то я атеист.
КАРЦЕВ. Понятно. Но уж вы-то, Рюхин, читали наверняка.
РЮХИН. Допустим. И что?
КАРЦЕВ. Не напомните, кто там в самом жутком кругу Ада обитает? Последнем. Вмерзнув по шею в лед.
РЮХИН. Не напомню.
ЗИНЧЕНКО. Я могу подсказать. Хотя и не читал.
КАРЦЕВ. Правильно, майор. Иуда и вся его компания.
РЮХИН. Ну вот мы и докатились. До поповских сказок. Других аргументов нет? 
КАРЦЕВ. Есть. Аргумент самый простой. Всегда можно найти кучу разных доводов. Можно чем угодно убедить, а точнее, обмануть самого себя. Но предательство всегда останется предательством. Его ничем не прикроешь и не утаишь. Оно как голый король из детской сказки. Люди могут лицемерить, хваля его наряды. Воображаемые. Но правду всё равно видят все. Измена еще может быть по душе. Тому, кому она несет выгоду. Но самих изменников ненавидят и презирают все. И прежде всего их новые хозяева. Потому что знают: предавший однажды предаст всегда. Это процесс последовательный. И необратимый.
РЮХИН. Замечательная лекция. Я бы даже сказал, проповедь. Аж слезу вышибает. Одна беда. Здесь все ж таки не идиоты. И не дети. А воробьи стреляные. Которых самих и обманывали, и предавали. И в окружении бросали. И на танки, с голыми руками.
СТРЕЛЬНИКОВ. Ты это о ком, агитатор? Какое окружение, какие танки? Ты ж сам к ним перебежал. Едва ль не в первый день.
РЮХИН. И правильно сделал. Жалеть не о чем.
КАРЦЕВ. Да, тяжелый случай.
ПОКРОВСКИЙ. Вы, конечно, всё правильно говорите, товарищ генерал. Но тут опять же …
КАРЦЕВ. Что?
ПОКРОВСКИЙ. Есть вопросы, как говорится, стратегии. А есть тактики.
КАРЦЕВ. От кого-то я сегодня нечто подобное уже слышал. (Смотрит на ВОРОНЦЕВИЧа). Да, в жизни бывает все. Человек попадает в беду. В тяжелые, даже невыносимые условия. И тогда закономерно возникает соблазн. Даже не отступничества, нет. Просто … его имитации. Вот сейчас мы вроде бы согласимся. Слегка. Для виду. Прикинемся. А потом, в нужный момент … Не получится, полковник. Засосет. Это вообще гиблый путь. Думать о потом. Думать надо о том, что произойдет сейчас. Сейчас и здесь. Потому что в следующее мгновение уже будет поздно. Переступив черту, знай: возврата не будет. Уже не отмоешься. И не искупишь. Поэтому прежде, чем сделать что-то, представь, что здесь, рядом с тобой, находится твой сын. Или твоя дочь. И подумай. Как они оценят то, что ты собрался сделать. Будут ли они после этого уважать своего отца. И гордиться им. Ведь твой позор ляжет потом и на их плечи. 
ВОРОНЦЕВИЧ. Эх, судьба наша горемычная. Куда не кинь …
КАРЦЕВ. И судьбу винить нечего. Выбрав профессию, мы выбрали и ее. Сами. И, значит, все уже для себя давно решили. Долг солдата – служить Родине. И умереть за нее. Если надо. Это и есть наша судьба. На этом митинг объявляю закрытым.



КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Место и обстановка картины первой. Платт сидит в своем кресле и дремлет, откинувшись назад. Выходит Штайнеке и, подойдя к столу, грузно садится на стул. Платт не реагирует.

ШТАЙНЕКЕ (после паузы, нарочито громко). Хайль Гитлер, господин комендант!
ПЛАТТ (встрепенувшись, начинает перебирать лежащие перед ним на столе бумаги.). Хайль. Я вас приветствую, штурмбанфюрер. Как съездили?
ШТАЙНЕКЕ. Как съездил? Да, боюсь, не совсем оправдал ваших ожиданий, полковник. Рыцарского креста вам не привез. Погон новых тоже. Так же как, впрочем, и самому себе.
ПЛАТТ. Да я, собственно, и не ожидал.
ШТАЙНЕКЕ. Да? А вот я, представьте, ожидал. И не просто ожидал. А даже строил некоторым образом планы. И, знаете, почему?
ПЛАТТ. Ну … вы человек еще молодой. Амбициозный.
ШТАЙНЕКЕ. Потому что у нас с вами для этого были все возможности. Я вам об этом талдычил с самого начала. Да вы и без меня всё прекрасно знали сами.
ПЛАТТ. Ну, если бы человек использовал все свои возможности. И если бы всё зависело только от нас. Знаете, у русских есть поговорка. Человек предполагает, а бог располагает. В смысле, его не очень волнуют наши предположения. Но это, согласитесь, не повод, чтобы впадать в уныние. 
ШТАЙНЕКЕ. В уныние? Вы знаете, Платт, еще несколько часов назад я был в такой … в таком состоянии, что готов был просто разорвать вас на части. Вместе со всем остальным окружающим миром. Ваше счастье, что все предназначенное для вас досталось шоферу. Я боюсь, как бы бедняга после этого не тронулся умом. Или повесился на ремне где-нибудь в сортире.
ПЛАТТ. Господи, да что случилось?
ШТАЙНЕКЕ. Что случилось. Когда меня вызвали в Берлин, я надеялся на серьезную аудиенцию. Как обычно. Уж никак не ниже начальника управления. В итоге меня не пустили дальше приемной. Сунули в зубы предписание. И отправили восвояси. 
ПЛАТТ. Какое предписание?
ШТАЙНЕКЕ. Такое. Всё, господин комендант, эксперимент закончен. Всех, кого можно отсортировать как профпригодных, отправляем на сборный пункт, в Силезию.
ПЛАТТ. В Силезию? А что там?
ШТАЙНЕКЕ. Короткая переподготовка и …
ПЛАТТ. На фронт?
ШТАЙНЕКЕ. Ну конечно. Вы на себя такую ответственность бы взяли?
ПЛАТТ. Ну … тут трудно сказать.
ШТАЙНЕКЕ. Вот и там (показывает пальцем вверх) люди не дурней.
ПЛАТТ. Понятное дело. А …?
ШТАЙНЕКЕ. Решили сначала на партизанах опробовать. Обкатать.
ПЛАТТ. Логично. На польских? Партизанах.
ШТАЙНЕКЕ. Знаете, в эти детали меня как-то не посвятили. А есть разница?
ПЛАТТ. Для меня нет. И когда отправляем? Профпригодных.
ШТАЙНЕКЕ. Послезавтра утром.
ПЛАТТ. Выходит, в запасе у нас только день. На всю возню. Да, придется попотеть.
ШТАЙНЕКЕ. Ну хоть иногда-то можно. И попотеть.
ПЛАТТ. Можно подумать, мы тут только и делаем, что баклуши бьем.
ШТАЙНЕКЕ. А что еще можно подумать? Что еще? Результатов ноль.
ПЛАТТ. Ну … прямо так уж и ноль.
ШТАЙНЕКЕ. Почти. Большой очереди из рвущихся в бой за великую Германию пока что-то не наблюдается. Затея с комиссией с этой, дурацкой, исторической, тоже псу под хвост.
ПЛАТТ. Почему под хвост. Нашлись же желающие, пишут.
ШТАЙНЕКЕ. Пишут те, кто и так уже, без этого, был готов на все. А то, что они понаписали … это вообще лучше никому не показывать.
ПЛАТТ. Но, в конце концов, это же была не наша с вами идея.
ШТАЙНЕКЕ. А провал ее в любом случае спишут на нас. Вполне естественно. Схема известная. Не смогли найти нужных методов. Подходов.
ПЛАТТ. Н-да.
ШТАЙНЕКЕ. И вообще, полковник, … должен признать, вы были правы тогда. В самом начале.
ПЛАТТ. Относительно чего?
ШТАЙНЕКЕ. Того, что надо было поместить Карчева отдельно от общей массы. Изолировать. Вообще. Начисто.
ПЛАТТ. Вряд ли это смогло бы на него повлиять. В нужном плане.
ШТАЙНЕКЕ. Зато это повлияло бы на остальных. Общение с ним разложило их практически всех. У меня уже сейчас в затылке ноет. От одной только мысли.
ПЛАТТ. Какой мысли?
ШТАЙНЕКЕ. Чего там от них теперь ждать. Каких фортелей. От всей той швали, что мы с вами спровадим отсюда как благонадежных. Как бы не разбежались все. Еще по дороге. Или и того хуже.
ПЛАТТ. Ну … будем надеяться. Непонятно вот только …
ШТАЙНЕКЕ. Что?
ПЛАТТ. Что-то как-то … слишком резкие движения. С отправкой. Вам не кажется? Прямо все так спешно. Внезапно. У нас все в порядке? Я имею в виду, в целом. На фронтах там. И вообще. Вам ничего не шепнули? В приемной.
ШТАЙНЕКЕ (усмехается). Да, … уж что-что, полковник, а нюх у вас работает. Шепнули. Всего сказать не могу, но … Короче говоря, в Сталинграде, будь он неладен ...
ПЛАТТ. Что … в Сталинграде?
ШТАЙНЕКЕ. Не все так гладко, как бы хотелось.
ПЛАТТ. Мы ж уж, вроде, в реку их скинули. Судя по сводкам.
ШТАЙНЕКЕ. Похоже, я вас перехвалил. Сводки вспомнили. Да в них уже наши пациенты не верят. Как вскрытие показывает.
ПЛАТТ. А что ж там на самом-то деле? В Сталинграде.
ШТАЙНЕКЕ. Да черт его знает. Сам не пойму. Все в тумане. Вот так. Ладно, что бы там ни было, гадать не будем. У нас своя задача. Первоочередная. Собрать партию. И обеспечить отправку.
ПЛАТТ. Обеспечим. А что с оставшимися?
ШТАЙНЕКЕ. А оставшихся переводим на обычный режим. Нормальный. Никаких поблажек. Все по-спартански. Чтоб взбодрились. Почувствовали разницу. И поняли, идиоты, какой шанс они упустили.
ПЛАТТ. Карцева это тоже касается?
ШТАЙНЕКЕ. Нет, не касается. (Пауза.) Карцева от нас забирают.
ПЛАТТ. Забирают? Тоже?
ШТАЙНЕКЕ. Вы расстроились?
ПЛАТТ. Да нет. С какой стати. Просто. Странно немного. С точки зрения его профпригодности.
ШТАЙНЕКЕ. А он не в Силезию поедет.
ПЛАТТ. А куда?
ШТАЙНЕКЕ. Да какая разница. Куда б не поехал, факт остается фактом. Мы доказали свою полную неспособность вылепить из него что-то стоящее. Символ ли, знамя.
ПЛАТТ. Простите, штурмбанфюрер, но, что касается меня, я, со своей стороны делал все возможное. Да вы сами прекрасно видели.
ШТАЙНЕКЕ. Я вижу только одно. Он как был мужлан, твердолобый осел, с парой извилин, так таким и остался. Мало того. Он хуже чумы. Бациллоноситель какой-то. Даже тем, кто еще что-то соображает, умудрился мозги замусорить.
ПЛАТТ. Да, тип преотвратный.
ШТАЙНЕКЕ (задумчиво.) Или это действительно наша вина. Не смогли подобрать ключ. Чего-то не испробовали.
ПЛАТТ. Да всё испробовали, что только можно.
ШТАЙНЕКЕ. Ну … не знаю, не знаю. Между прочим, как мне сообщили в Управлении, нас с вами обскакали. Да, представьте. И очень лихо. Ребята в другом месте проявили куда больше умения. И прыти. Им тоже попал в обработку крупный туз. Причем, не так давно. Тоже генерал-лейтенант. И они его сумели весьма быстро обломать. Или он не счел нужным кочевряжиться. Вот так.
ПЛАТТ. Удача - дама капризная. Понимаете, Отто, нам с этим Карчевым просто не повезло. Вот и все. Причем, дико не повезло. Как в рулетку. Поставили всё, да не на тот цвет, и вот – пожалуйста. Поверьте, я пожил на свете, знаю. Жизнь – штука дрянная, полна несправедливости. Кто ж знал, что именно нам такой экземпляр достанется. Скользкий, хуже угря. И упрямый. Правильно вы говорите, осел.
ШТАЙНЕКЕ (после паузы). Скажите, Платт. Вы же немец, чистопородный?
ПЛАТТ. Разумеется.
ШТАЙНЕКЕ. Никаких примесей сомнительных?
ПЛАТТ. Ну что вы. Ни полпроцента. Я могу предъявить метрики. Родословную.
ШТАЙНЕКЕ. Да я не про то. Вы ведь в России долго жили?
ПЛАТТ. Ну, не так чтобы … В тридцать семь лет репатриировался на родину.
ШТАЙНЕКЕ. Вполне достаточно. А предки?
ПЛАТТ. Всего два-три поколения.
ШТАЙНЕКЕ. Но русских-то самих вы, должно быть, хорошо изучили, знаете?
ПЛАТТ. Да … как сказать. В целом, конечно, если брать … Хотя, с другой стороны … А что именно вас интересует?
ШТАЙНЕКЕ. Почему они такие. Не все, конечно.
ПЛАТТ. Какие такие?
ШТАЙНЕКЕ. Как Карцев, ему подобные.
ПЛАТТ (после паузы). Вы знаете, честно говоря, для самого загадка.
ШТАЙНЕКЕ. Нет, я еще мог бы понять, если бы он кричал о своей верности Сталину, коммунизму. Человек оболваненный, фанатик, что с него взять. Но ведь он же несет какую-то чушь. Несусветную. Поговорки, прибаутки. Басенки. Но все его слушают. И слушаются. Во всем он уверен. Японцы, мол, не полезут. Почему – непонятно. Объяснения какие-то детские. Не полезут и всё. И все верят. Мы русским этим летом удар за ударом. К Волге вышли, к Кавказу. Он им: ерунда, все равно победим. И опять ему верят. Мы им каждый день всё по полочкам. Вот газеты – смотрите. Хроника. На картах рисуем. Где мы, где русские. В каком они положении, сколько им осталось. Он – опять какую-то галиматью. И ему снова верят.
ПЛАТТ. Не все.
ШТАЙНЕКЕ. Но большинство.
ПЛАТТ. Да, кровушки он нам, конечно, попортил изрядно. Что есть, то есть. Я ж говорю, не повезло.  Но … вопрос, как я понимаю, всё, закрыт. Ну и, как говорится …
ШТАЙНЕКЕ. Слава богу. Да?
ПЛАТТ. В конечном счете, дорогой Штайнеке, всё, что ни делается, …
ШТАЙНЕКЕ (снова заканчивает за Платта) ... к лучшему. Ну конечно, конечно. (Закрывает лицо рукой.) Боже, как я устал. Как … я … устал.
ПЛАТТ. Может … рюмочку?
ШТАЙНЕКЕ. Не обижайтесь, Платт, но я, честное слово, иногда не могу понять, чего в вас больше.
ПЛАТТ. В смысле?
ШТАЙНЕКЕ. Вы что, еще не поняли?
ПЛАТТ. Что я не понял?
ШТАЙНЕКЕ. Что кандидатура на роль командующего всей этой ратью вшивой, освободительной, уже найдена. На ту роль, куда прочили Карцева. То есть, задание рейхсфюрера выполнили совсем другие люди. А мы с вами прилюдно обделались. И очень жидко.
ПЛАТТ. Да, это, конечно, печально, но …
ШТАЙНЕКЕ. Печально? И только? А что вы скажете, когда я вам сообщу, что Карцева забирают не куда-нибудь, а в Берлин?
ПЛАТТ. В Берлин? А зачем?
ШТАЙНЕКЕ. Хороший вопрос. Действительно, если материал отбракован – процедура проста. Утилизация.
ПЛАТТ. Естественно.
ШТАЙНЕКЕ. Может, хотят в зоопарке его показывать? Как невиданное чудо природы. А, как думаете? (Пауза.) Вот я тоже что-то сомневаюсь. А давайте-ка покумекаем. Напряжем извилины. В самом деле, зачем же он им там все-таки мог понадобиться? А?
ПЛАТТ. Ну, … возможно, там решили сами с ним поработать.
ШТАЙНЕКЕ. Возможно. А почему?
ПЛАТТ. Может быть, там думают, что мы здесь с вами …
ШТАЙНЕКЕ (продолжает за Платта). Законченные лодыри и неумехи.
ПЛАТТ. Не исключено.
ШТАЙНЕКЕ. Или полные кретины.
ПЛАТТ. Или так.
ШТАЙНЕКЕ. Хорошо бы. Если только так. А не чего похуже.
ПЛАТТ. Что вы имеете в виду?
ШТАЙНЕКЕ. А вы представляете, что будет, если у них там с Карцевым что-то получится. И получится быстро. Что нас, с вами в этом случае может ждать?
ПЛАТТ (глубокомысленно). Ну …
ШТАЙНЕКЕ. Вот именно. И я того же мнения. Тут уж, боюсь, одним срамом не отделаться. Умыслом попахивает. Саботаж.
ПЛАТТ. Вы думаете?
ШТАЙНЕКЕ. Важно не то, что я думаю. А что другие люди и в другом месте могут думать. Точнее, что им выгодней будет думать.
ПЛАТТ. Да, нехорошо.
ШТАЙНЕКЕ. Очень нехорошо. Поэтому вот что, полковник. В нашем распоряжении остался один-единственный день. Я бы, конечно, сам поговорил с ним. По-свойски. Если б чаял, что будет хоть какой-то прок. Но, боюсь, только шкурку попорчу. Еще взыщут потом. За ненадлежащий товарный вид.
ПЛАТТ. Да, тут надо поаккуратней.
ШТАЙНЕКЕ. Рад такому единомыслию. И, значит, что?
ПЛАТТ. Что?
ШТАЙНЕКЕ. Настало время вашей финальной сольной арии. Крутите его, как хотите. Пугайте, обольщайте. Обещайте, я уж не знаю что. Но результат должен быть. До его убытия отсюда.
ПЛАТТ. Результат какой? (Поймав выразительный взгляд Штайнеке.) Но я же и так с ним полгода, почти каждый божий день. И все без толку.
ШТАЙНЕКЕ. Ну … что ж. Яблоко вон сколько зреет, а падает за секунду. С вербовкой то же самое. Знаете, медвежатник так в сейфе шифр крутит. Колесики. Туда-сюда. Одна комбинация, другая. И все, вроде, впустую. А потом вдруг раз – щелчок, и дверца открылась. Поймите, ПЛАТТ, это наш последний шанс. Если мы его упустим и останемся с носом, это будет катастрофа. Вы, в лучшем случае, отправитесь назад. И уже не в обоз, а в самое пекло. Командиром какого-нибудь штурмового полка. Да какого полка. Батальона. Да и мне не поздоровится. Так что, соберитесь. Мобилизуйте все свои внутренние ресурсы. Интеллект. Выспитесь хорошенько. Никакого спиртного. И завтра, с утречка, на штурм. Всё, желаю удачи, полковник. (Уходит.)

 

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Место и обстановка картины первой. Карцев стоит, Платт с раздраженным видом расхаживает рядом.

ПЛАТТ. Господи, генерал! В конце-то концов. Да что ж это за упрямство-то, за такое. Ну присядьте вы, Христом-богом прошу. Хоть раз поговорим нормально, по-человечески. Ну забудьте. Забудьте вы про свои принципы дурацкие. Хоть сегодня.
КАРЦЕВ. Сегодня особенный день?
ПЛАТТ. Представьте себе. Как это там, у Гоголя. Я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие.
КАРЦЕВ. Неужели? Наши взяли Берлин?
ПЛАТТ. Всё шутите. Нет. Эта новость касается вас, лично. И, поверьте, она не сулит вам ничего хорошего. (Пауза.) Что вы молчите?
КАРЦЕВ. Огорошен. Пытаюсь придти в себя.
ПЛАТТ. Ну хватит уже, наверно. Я говорю о серьезных вещах. Очень серьезных. Вы доигрались. Информация о ваших выкрутасах дошла до самого верха. А там, в отличие от нас, разговор короткий. Одним словом, поступило указание о вашем переводе отсюда. Вот так.
КАРЦЕВ. Какая неприятность.
ПЛАТТ (внимательно посмотрев на него). Ну, … извините, сами виноваты.
КАРЦЕВ. Не оправдал возложенных ожиданий?
ПЛАТТ. И это. И не только.
КАРЦЕВ. А что еще?
ПЛАТТ. Что еще. Дурно влияете, генерал. Очень дурно.
КАРЦЕВ. На вас?
ПЛАТТ. На остальных на всех, на ваших. Даже этот вон … Воронцевич, и тот.
КАРЦЕВ. А что Воронцевич?
ПЛАТТ. Да уж, вроде бы, казалось, человек благоразумный. Во всяком случае, всегда производил впечатление. И тоже – на тебе. Вызываю его тут как-то. На беседу. А он бестолочь какую-то понес. Его о деле спрашивают, а он в ответ – в эмпиреи. Канта, видите ли, вспомнил. Чего-то там про моральный закон во мне.
КАРЦЕВ. В вас?
ПЛАТТ. Имеется в виду, в себе. В каждом из нас. Наверно. Где он такого только нахватался.
КАРЦЕВ. Ума не приложу. Может быть, в первоисточниках?
ПЛАТТ. Ну конечно. Поет с чьих-то слов. Или просто врет.
КАРЦЕВ. Я бы на вашем месте все-таки проверил. А вдруг, правда.
ПЛАТТ. И что? Да Кант ладно. Он потом еще и Данте приплел. Вообще уже бред полный. Круги Ада какие-то. Прямо Чехов, палата номер шесть, честное слово.
КАРЦЕВ. Кошмар.
ПЛАТТ (после паузы). А вы, я смотрю, довольны.
КАРЦЕВ. Поводов скорбеть не нахожу. Человек развивается в нужном направлении.
ПЛАТТ. В нужном - это по направлению к могиле? Ну-ну. А ведь это всё ваше влияние, КАРЦЕВ. И не пытайтесь даже отрицать.
КАРЦЕВ. Как скажете.
ПЛАТТ. Меня не проведешь.
КАРЦЕВ. Я это уже понял.
ПЛАТТ. Думаете, они вам за это будут благодарны? Все эти ваши … чада совращенные. Как бы не так. Проклинать будут. Плевать вслед. Как только поймут, куда вы их завели. Со всей своей философией. Поверьте, я людей знаю. Все они, в конечном счете, только и думают, что о собственной шкуре.
КАРЦЕВ. Невысокого же вы мнения о людях.
ПЛАТТ. Я реалист, генерал, и отношусь к ним так, как они этого заслуживают.
КАРЦЕВ. Чтобы опустить их еще ниже.
ПЛАТТ. А для вас они все святые.
КАРЦЕВ. Нет. Но я привык давать людям небольшой кредит. И, как правило, они его оправдывают. Становятся чуть лучше.
ПЛАТТ. Я боюсь, у вас уже больше не будет такой возможности. Всё, кредитная контора закрывается. Завтра, с утречка, в путь-дорогу. (Пауза.) Вам не любопытно, куда?
КАРЦЕВ. Нет.
ПЛАТТ. Докладываю. В Берлин. (Пауза.) Не ожидали?
КАРЦЕВ. В Берлин, так в Берлин.
ПЛАТТ. И радужных надежд вам от этой поездки питать не стоит.
КАРЦЕВ. Правда? А я уж было возмечтал. Значит, не судьба.
ПЛАТТ. Что … не судьба?
КАРЦЕВ. Прогуляться. По аллеям Тиргартена. Попить пивка где-нибудь на Александрплац. 
ПЛАТТ (бросив на него очередной внимательный взгляд). Ну, … в принципе, это еще все в ваших руках. Я так думаю. И прогулки всякие, и пиво. Надо только поторопиться. Времени уже нет. Всё, вышло. В песочных часах наверху осталась пара крупинок. Совсем немного.
КАРЦЕВ. Для чего?
ПЛАТТ. Для того, чтобы принять правильное решение. И сделать это надо сейчас. И здесь. Пока вас еще не забрали. Чтобы мы смогли все правильно преподнести. Высшим инстанциям. Только так мы сможем помочь вам избежать самого ужасного. Хотите спросить, чего? Отвечаю. Есть в Берлине одно миленькое заведеньице. Кстати, совсем недалеко от вашего Тиргартена. Только не такое романтичное. Моабит, может быть, слышали? Такой большой домик, с крепкими решетками. И глубокими подвалами. Где куча разных приспособлений. Которые очень быстро помогают осознать. Всю бренность нашего существования. А уж какие там костоломы. Самый лютый лагерный охранник херувимом покажется. Вот такие, Николай Ильич, ваши ближайшие перспективы. (Пауза.) Ну, что скажете? 
КАРЦЕВ. Занятно.
ПЛАТТ. И только? Других эмоций нет?
КАРЦЕВ. Есть. Беспокойство.
ПЛАТТ. Та-ак.
КАРЦЕВ. Охота к перемене мест. Весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест.
ПЛАТТ. Опять вы со своими цитатками. Ей-богу, ну неужели не надоело еще? Послушайте, я высоко ценю ваше мужество. Стойкость. Это замечательные качества. Достойные настоящего солдата. Но только в том случае, когда они имеют хоть какой-то смысл. Когда у человека еще есть, ради чего бороться. И чему-то служить. Но вам то, вам уже просто нечего защищать. У вас ничего не осталось.
КАРЦЕВ. Да вы что.
ПЛАТТ. Почти ничего. Кроме казахских степей и сибирской тайги. Да очнитесь вы, наконец, раскройте глаза. Наши в Сталинграде уже вышли к Волге. Еще один рывок, на ту сторону, и всё. Вся река в наших руках. Кавказ тоже наш, с его нефтью. Чем вы будете заправлять свою технику? Талой водой?
КАРЦЕВ. Перестаньте, полковник. Никакой Волги вам не видеть. И Кавказа. Все вы врете.
ПЛАТТ. Я вру? Но позвольте …
КАРЦЕВ. Или вам врут, а вы верите. И повторяете все эти небылицы.
ПЛАТТ. Но вы же тоже слушаете радио. Смотрите хронику.
КАРЦЕВ. Ваше радио. И вашу хронику.
ПЛАТТ. И что. Они вполне информативны. Конечно, кое-что приукрашивают. Как и везде. Кое-что, может быть, замалчивается. Но съемки документальные. Там не может быть сплошного вранья. 
КАРЦЕВ. Да, правду скрыть невозможно. Она все равно проявится. В какой-нибудь мелочи. И от этого вся остальная ложь становится еще более явной. И нелепой.
ПЛАТТ. Что вы имеете в виду?
КАРЦЕВ. С лиц ваших героев куда-то исчезли улыбки. Не заметили? Весной … да какой весной, еще пару месяцев назад они так и лились с экрана.
ПЛАТТ. И что?
КАРЦЕВ. А то, что им, похоже, приходится ох как туго. И наши скоро вам так врежут, Москва цветочками покажется. За Вислой остановитесь, считайте повезло.
ПЛАТТ. Мне импонирует ваша убежденность. Но на чем она, простите, основана? Только на отсутствии улыбок?
КАРЦЕВ. Не только.
ПЛАТТ. А на чем еще?
КАРЦЕВ. Подумайте. (Пауза.) Да на вере обычной все основано. Знаете такое слово? Вы же верующий человек. По крайней мере, когда-то, наверняка, были. Хотя в Германии, в последнее время, я знаю, это не модно.
ПЛАТТ. Не модно! В нынешней России это вообще запрещено. Что вы улыбаетесь?
КАРЦЕВ. Вы всерьез полагаете, что человеку можно запретить во что-то верить? Не подскажете способ? Так что вера, полковник. Вот что, в конечном счете, определяет все. Вера и желание. А они, знаете ли, имеют свойство материализовываться.
ПЛАТТ. Но … им противостоит и другое желание. С нашей стороны. Полностью противоположное вашему.
КАРЦЕВ. Важна сила желания. Его совокупная мощь. А здесь вам нас не превзойти.
ПЛАТТ. Это почему же?
КАРЦЕВ. На чьей земле бои сейчас идут?
ПЛАТТ. И что?
КАРЦЕВ. Эта земля нам такую силу дает. А у вас забирает.
ПЛАТТ. Демагогия. Сказочки для ваших бойскаутов, или как они там сейчас у вас называются. Мы воевали на земле почти всей Европы. И она покорна легла под наши ноги.
КАРЦЕВ. Но мы-то не Европа. Уж вам ли это не знать.
ПЛАТТ. А кто же вы? Скифы? Азиаты? Как там писал этот ваш, как его …
КАРЦЕВ. Мы – русские. Тычь, тычь в карту, рвань немецкая. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом. Мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя – уже не ариец. Мы – варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ – будет единственно достойным человека. Европа – смерть. Россия – жизнь. (Пауза.) Что вы будто окаменели, полковник? Это не мои слова. Это написал всё тот же человек, чье имя вы только что пытались вспомнить. Но вы их намотайте на ус. И хорошенько. Они еще пригодятся. И вам, и вашим потомкам.
ПЛАТТ. Да, как все-таки с вами тяжело, генерал. Ладно, это всё … поэзия. Вернемся, как говорится, к прозе жизни. Ваше упрямство … и бравада, которые вы, надо полагать, наклонны почитать за такую … жертвенность, имеют один изъян. И существенный. Они бесполезны. Их никто не оценит. И никто не скажет вам спасибо. Вы умрете с клеймом предателя.
КАРЦЕВ. Кто вам это сказал?
ПЛАТТ. Да ваш Сталин. Кто. У нас нет военнопленных, есть лишь дезертиры, изменники Родины и эти … как их … враги народа. Это чьи слова?
КАРЦЕВ. Он вам сам лично их на ушко шепнул? По-свойски?
ПЛАТТ. Да это всем известно, господи. Приказ же ваш, пресловутый, двести семьдесят, не об этом ли? Вам же здесь зачитывали. В порядке воспитания.
КАРЦЕВ. Я таких слов там что-то не припомню.
ПЛАТТ. Да какая разница. Такие слова, другие. Смысл-то один. Вас все будут считать, да уже считают изменником. Изменником и никем иным. Точка.
КАРЦЕВ. А вы?
ПЛАТТ. Что, я?
КАРЦЕВ. Вы лично как считаете? Для вас, полковника Платта, я кто?  Изменник?
ПЛАТТ. Изменник чего?
КАРЦЕВ. Родины. Своей Родины.
ПЛАТТ. Ну … А причем тут, собственно … Мало ли что я там думаю, лично.
КАРЦЕВ. Совсем не мало. Вы же сказали, все считают. Выходит, уже не все. И у меня есть подозрение, что вы в этом не будете одиноки. Но не в этом суть.
ПЛАТТ. А в чем?
КАРЦЕВ. Самый главный ответ нам всем, в любом случае, не перед Сталиным держать. Или Гитлером. Или кем-то еще.
ПЛАТТ. А перед кем?
КАРЦЕВ. А вы не знаете?
ПЛАТТ. Богом, хотите сказать?
КАРЦЕВ. Одни это называют так. Другие иначе. Совестью.
ПЛАТТ (морщится). Ну вот, опять все сначала. Совесть! Честь! Долг, достоинство. Можно подумать, я заставляю вас от чего отрекаться. Или нарушать. Бред какой-то. То, что я вам предлагаю, и все это время предлагал, никоим образом не посягает на все эти ваши … 
КАРЦЕВ. Ну да. Исторический обзор. Операции Красной армии в текущей войне.
ПЛАТТ. Именно. Именно. Вообще ничего зазорного. Абсолютно невинные вещи.
КАРЦЕВ. Невинность, полковник, вещь хрупкая. Ее теряют один раз. Первый. Потом уже просто идут по рукам.   
ПЛАТТ. Да бросьте вы эту свою … Между прочим, генерал, всё поправимо. При желании. Говорят, в Гамбурге, в свое время, были такие умельцы по части реставрации дамского целомудрия, что … Но, не будем отвлекаться. (Оглянувшись по сторонам, говорит ускорено, в пониженном тоне.) Слушайте меня внимательно. Завтра вас должны увезти. И это дорога не в Берлин, нет. А дальше. Прямиком на тот свет. Только пока вы здесь, еще есть какая-то надежда. Но, чтобы оставить вас, нам надо основание. Понимаете?  Иначе никак. Ничего больше не говорите, умоляю. (Обычным голосом, демонстративно бодро, одновременно начиная писать что-то на листке бумаги). Итак, генерал, ситуация такова. У нас возникли проблемы. С группой этой, исторической. Работа зашла в тупик. Понаписали, черт знает чего. В огороде бузина, в Киеве - дядька. Надо привести все в божеский вид. Слепить воедино. Тут уже мозги нужны. Навык. Организаторское начало. Повторяю, ничего предосудительного. Никакой политики. Одни факты. Анализ. (Протягивает Карцеву записку и кивком приглашает прочесть.) 
КАРЦЕВ (читает вслух). Ну что вам, так трудно сделать вид? Главное – остаться. Потом всегда сможете …
ПЛАТТ (бросившись к Карцеву, вырывает у него бумагу и, постучав пальцем по голове, шепчет).  Вы совсем уже спятили? (Обведя рукой вокруг, показывает на свое ухо.)
КАРЦЕВ. Но две души живут во мне. И обе не в ладах друг с другом. Гёте.
ПЛАТТ (с кислым видом прижимает палец к губам). Тс-с! (Оглянувшись, демонстративно бодро). Ну так что, генерал, значит, договорились? (Пауза.) Не нравится обзор, найдем другие варианты.
КАРЦЕВ. Скажите, а вам самому, вообще, зачем это нужно?
ПЛАТТ (снова понизив голос, сквозь зубы). А затем, что вслед за вами, и я могу вскоре отправиться. Туда, где раки зимуют.
КАРЦЕВ. Может быть, это не худший вариант. Не придется себя так изводить.
ПЛАТТ (после паузы, сухо). Ладно, всё, генерал, идите. (С истеричными нотками.) Идите, а то я за себя уже не ручаюсь!



КАРТИНА ПЯТАЯ

Одиночная тюремная камера. Яркий мигающий свет. Карцев лежит на откидной койке, закрыв лицо рукой. Дверь в камеру открывается. На пороге показывается охранник, который жестом пропускает в камеру Раушенбаха, и исчезает, закрыв за собой дверь. Раушенбах, не очень уверенно пройдя вперед, кашляет, чтобы привлечь к себе внимание. Карцев не сразу оглядывается и, приняв сидячее положение, выжидательно смотрит на пришедшего.

РАУШЕНБАХ (настороженно). Мое почтение. (Пауза.) Вы … говорите по-немецки? (Пауза.) Меня осведомили, что говорите. (Пауза.) Да, дурацкое положение. (Оглядывается на дверь.)
КАРЦЕВ. Я говорю, но не со всеми. Об этом вас не осведомили?
РАУШЕНБАХ. Нет.
КАРЦЕВ. Плохие источники. Имейте в виду. На будущее.
РАУШЕНБАХ (явно чувствуя неловкость). Я … вам не мешаю?
КАРЦЕВ. Ничуть. А я вам?
РАУШЕНБАХ. Да нет. (Пауза.) Странная лампа. Она, что, все время так мигает?
КАРЦЕВ. Все время.
РАУШЕНБАХ. И ночью?
КАРЦЕВ. И ночью.
РАУШЕНБАХ. Но зачем?
КАРЦЕВ. Я сам попросил. Хоть какое-то развлечение.
РАУШЕНБАХ. Глупый вопрос. Извините.
КАРЦЕВ. Ничего, я к ним привык. За последнее время. Так, что, наверно, скоро уже с трудом буду отличать от умных.

Мерцающий свет меняется на постоянный.

РАУШЕНБАХ. Перестало мигать.
КАРЦЕВ. Видимо, в вашу честь.
РАУШЕНБАХ. Да, с таким светом здесь, должно быть, не очень уютно.
КАРЦЕВ. Пустяки. Главное, во всем остальном полный уют. И блаженство.
РАУШЕНБАХ. Подозреваю, вам здесь приходится не сладко.
КАРЦЕВ. Да, сладостями не балуют. Компенсируют избытком соли. И дефицитом воды. (Пауза.) Не вешайте нос, коллега. К этому тоже не сложно привыкнуть. 
РАУШЕНБАХ. Вы назвали меня коллегой. Интересно.
КАРЦЕВ. Я не хотел вас обидеть. Просто не имею чести знать. С кем имею честь.
РАУШЕНБАХ. Ах да, прошу прощения. Я как-то слегка растерялся. В этой обстановке. Позвольте представиться. Профессор Раушенбах.
КАРЦЕВ. Раушенбах?
РАУШЕНБАХ. Вильгельм Раушенбах. Моя специализация – фортификационное искусство. И сопутствующие дисциплины.
КАРЦЕВ. Вот так сюрприз. (Встав, подходит к Раушенбах у). Я могу вас попросить повернуться в профиль? (Раушенбах поворачивается.) Надо же. Все точно, без обмана. Я видел ваше фото, профессор. Правда, только однажды, в журнале.
РАУШЕНБАХ. Я страшно не люблю сниматься.
КАРЦЕВ. Разделяю вашу фобию. Но послушайте, сюжет как в романе. Лучшего подарка я даже и не мог себе вообразить. Позвольте, в свою очередь, представиться. Профессор КАРЦЕВ. Из России. Тоже по военно-инженерному делу.
РАУШЕНБАХ. Эти пояснения излишни. Я наслышан о вас, генерал. И тоже мечтал о встрече с вами.
КАРЦЕВ. Вы даже не представляете, сколько ценного я у вас почерпнул. Разумеется, из всего того, к чему сумел получить доступ. (Показывает на край койки.) Прошу вас, коллега. Теперь я уже по праву могу вас так величать.
РАУШЕНБАХ. Благодарю. (Садится.) И я, коллега, давно слежу за вашими трудами. Многие идеи и решения заставили меня крепко задуматься. Некоторые, скажу без лести, просто очаровали. Но есть и то, о чем хотелось бы поспорить.
КАРЦЕВ. Желание взаимное. Слава богу, провидение предоставило нам такую возможность.
РАУШЕНБАХ. Ну да. А давно вы  …?
КАРЦЕВ. В ваших гостеприимных краях? Уже больше полугода.
РАУШЕНБАХ. И все время здесь?
КАРЦЕВ. На разных курортах. Вы уж извините, что не дал знать о прибытии. Не очень, конечно, вежливо с моей стороны.
РАУШЕНБАХ. Ну … А в этой тюрьме вы …?
КАРЦЕВ. Около месяца. Точнее сказать не могу. Был бы гвоздь – делал бы отметки на стене.
РАУШЕНБАХ. А у вас здесь нет даже элементарного карандаша и бумаги?
КАРЦЕВ. И стола элементарного, как вы можете заметить, тоже нет.
РАУШЕНБАХ. Это ужасно. Для любого человека. А уж для ученого. Когда нет возможности зафиксировать свои мысли. Гипотезы. Сделать какие-то расчеты.
КАРЦЕВ. Нет худа без добра. Приходится делать их в голове. Представляете, какой это тонус для мозга. Но вдвоем нам теперь будет сподручней. Это хорошо, что в здешнем заведении дефицит свободного пространства.
РАУШЕНБАХ. В каком смысле?
КАРЦЕВ. В одиночные камеры людей подселять начинают. Как мы здесь поместимся, на одной койке, ума не проложу. Ну да не беда. Разберемся. Главное, мы теперь сможем о стольком переговорить. Разумеется, в пределах, дозволенных уставом. (Пауза.) Что такое, коллега?
РАУШЕНБАХ. Я … боюсь, это вряд ли получится.
КАРЦЕВ. Почему?
РАУШЕНБАХ. Я, собственно, не собираюсь здесь … Вы неправильно поняли, генерал, меня не подселили.
КАРЦЕВ. Вот как? А что же?
РАУШЕНБАХ. А просто … попросили.
КАРЦЕВ. Попросили что?
РАУШЕНБАХ. Побеседовать с вами. Точнее, довести до вашего сведения одно … как бы это сказать, сообщение. То есть, послание. (Разводит руками.) Вот таким образом. Вы … не против?
КАРЦЕВ. Как сказать. Любого другого я, несомненно, сразу бы направил по известному курсу. Но отказать вам –  выше моих сил. Валяйте, доводите.
РАУШЕНБАХ (помявшись). Знаете, я, наверно, лучше прямо по тексту. Чтобы не было никаких …
КАРЦЕВ. Сделайте одолжение.
РАУШЕНБАХ (достает из кармана свернутый лист бумаги и, развернув, читает). Прежде всего, я уполномочен  выразить вам, господин генерал, свидетельство высочайшего уважения, как выдающемуся советскому ученому. И огромное сожаление за все причиненные неудобства.
КАРЦЕВ. Чье сожаление, ваше?
РАУШЕНБАХ. Ну … и мое тоже, разумеется. Но в данном случае, я так полагаю, речь идет о высшем руководстве Рейха.
КАРЦЕВ. Да вы что.
РАУШЕНБАХ. Далее. (Читает.) Объекту надлежит предложить. То есть, объекту, это в смысле …
КАРЦЕВ. Я понял, понял.
РАУШЕНБАХ (продолжает зачитывать). Предлагается … освобождение из заключения и личная свобода. С возможностью проживания на частной квартире. Полная материальная обеспеченность. А также неограниченная свобода работать по основному профилю научной и практической деятельности. Это предполагает, в числе прочего, открытый доступ во все библиотеки и книгохранилища Германии. При вас будет создана лаборатория, полностью  оборудованная и укомплектованная необходимым персоналом. Вам разрешается самостоятельный выбор тематики научных разработок. А также выезд в районы боевых действий для проверки теоретических расчетов в полевых условиях. Разумеется, кроме Восточного фронта. Всем чинам германских вооруженных сил будет предписано обращаться к вам, как к генерал-лейтенанту инженерных войск Третьего рейха. Вот … таким образом. Да, еще меня просили сообщить отдельно. Вас никоим образом не будут привлекать не только к боевым действиям против своих, но и к пропагандистским и прочим политическим мероприятиям. Никто не будет от вас требовать клеймить  Сталина  и большевистский режим. И все остальное в этом роде. Чистая наука и ничего кроме. Ну … вот, кажется, всё. Ужасно дурацкая миссия.
КАРЦЕВ. Да, дурнее не придумаешь.
РАУШЕНБАХ. Но вы должны меня понять.
КАРЦЕВ. Я понимаю.
РАУШЕНБАХ. Я вовсе не по собственной прихоти.
КАРЦЕВ. Разумеется.
РАУШЕНБАХ (после паузы). И … что вы ответите?
КАРЦЕВ. А что вы мне порекомендуете ответить?
РАУШЕНБАХ. Ну … я не знаю. (Понизив голос.) Здесь вообще можно говорить? Нормально.
КАРЦЕВ. Здесь – вы имеете в виду, в Германии?
РАУШЕНБАХ. Да нет, в камере.
КАРЦЕВ. А что такое?
РАУШЕНБАХ. Ну … мало ли.
КАРЦЕВ. Вы боитесь прослушки, профессор?
РАУШЕНБАХ. Я не боюсь, но … На всякий случай. А вдруг. Что … вы улыбаетесь? Думаете, ну и трус же этот Раушенбах. Да?
КАРЦЕВ. Это вопрос не трусости или смелости.
РАУШЕНБАХ. А чего?
КАРЦЕВ. Логики. Какой смысл оборудовать прослушкой одиночку. В надежде зафиксировать мои мысли? Вы же, немцы, практичные люди. Я даже не перестаю этому поражаться. Насколько рациональный подход у вас ко многим вещам. Взять хотя бы концлагеря. С их системой селекции. Утилизации. Да?
РАУШЕНБАХ. Вы знаете, я, на самом деле, далек от этих вещей.
КАРЦЕВ. Это удобно. И в русле традиции. Взять, к примеру, немецких романтиков. Они тоже стремились уйти от прозы жизни. Их герой – мечтатель на скале. Или на берегу моря. Но … прогресс неумолим. Герою нынешнему мечтать некогда. Газовые камеры работают круглосуточно. Только успевай обслуживать.   
РАУШЕНБАХ (после паузы). Вы знаете, я последнее время ловлю себя на мысли, что человек стал вызывать у меня ужас. Вообще человек. Как вид. Дикий ужас.
КАРЦЕВ. Ваш визит ко мне подкрепил это ощущение?
РАУШЕНБАХ. Ну что вы. Нет, конечно. Наоборот.
КАРЦЕВ. Значит, не все еще потеряно, коллега.
РАУШЕНБАХ. Дай бог. (Пауза.) И все же. Каков будет ваш ответ?
КАРЦЕВ. Вы знаете, у меня последнее время проблемы с деснами. Цинга.
РАУШЕНБАХ. Мне очень жаль, поверьте. Могу я что-нибудь для вас сделать? Что, естественно, в моих силах.
КАРЦЕВ. Можете. Передайте авторам послания, что мои убеждения не выпадают вместе с зубами. У них, на сей счет, почему-то, до сих пор какие-то иллюзии.
РАУШЕНБАХ (после паузы). Знаете, хоть я раньше и не знал вас лично, но, почему-то, ждал чего-то в этом роде.
КАРЦЕВ. Интуиция ученого.
РАУШЕНБАХ. Н-да. В какое все-таки жуткое время мы живем. Почему все так? И когда все это кончится.
КАРЦЕВ. Зависит от каждого из нас.
РАУШЕНБАХ. Ну конечно. Если бы. Что мы можем. Вы. Здесь, в тюрьме. Я. Пока хоть еще, слава богу, не здесь, но, извините, скован не меньше вашего. По рукам и ногам.
КАРЦЕВ. Главного у нас все равно никто не отнял. И отнять не в состоянии.
РАУШЕНБАХ. Это имеется в виду …?
КАРЦЕВ. Право выбора. Но, чтобы его реализовать, нужен один пустяк. Мужество.
РАУШЕНБАХ. Н-да. Я … пожалуй, пойду. Извините. Честь имею, генерал.
КАРЦЕВ. Прощайте, коллега.



КАРТИНА ШЕСТАЯ

Каменоломня. На заднем плане, в полутемноте, под наблюдением двух охранников с автоматами,  заключенные в полосатых робах и кандалах перетаскивают камни. Среди них Карцев. На авансцену выходят Курц и Штайнеке. 

КУРЦ. Ну вот, прибыли. Наш самый удаленный объект. Гранитный карьер. Здесь у нас задействованы самые такие …
ШТАЙНЕКЕ. Выносливые?
КУРЦ. Строптивые.
ШТАЙНЕКЕ. Понятно. А для каких целей камень?
КУРЦ. Раньше на столбики дорожные шел. В последнее время по другому профилю. 
ШТАЙНЕКЕ. А именно?
КУРЦ. Заказ управления тыла. Могильные плиты.
ШТАЙНЕКЕ. Да, спрос диктует.
КУРЦ. Хотя какие сейчас плиты. Подобрать бы успеть. Солдатиков наших. Землей хотя  бы присыпать. Интересно, сколько еще отступать будем? Уж куда дальше-то.
ШТАЙНЕКЕ. Об этом, штурмфюрер, есть кому позаботиться. Мы давайте думать, как свою работу лучше сделать. Какие мысли по поводу предстоящей акции? Этих как? (Кивает на заключенных.) Будем возвращать в лагерь? И там уже, вместе со всеми остальными? Или …?
КУРЦ. Да можно и здесь. Чего мудрить. Они часа два до лагеря плестись будут.
ШТАЙНЕКЕ. Допустим. Пулеметы у вас здесь есть?
КУРЦ. А зачем? Патроны тратить.
ШТАЙНЕКЕ. А вы что предлагаете?
КУРЦ. Здесь же река под боком. Водозабор, насосная станция. Сгоним всех в кучу, подключим брандспойты, и … Освежающий душ после рабочего дня. Морозец, благо, крепчает.
ШТАЙНЕКЕ. Да, и заметно (потирает уши).
КУРЦ. А после омовений они еще и поподвижней станут.
ШТАЙНЕКЕ. В каком, то есть, смысле, поподвижней?
КУРЦ. В смысле, таскать легче будет. Ледком схваченные лучше скользят.
ШТАЙНЕКЕ. А-а. А куда таскать?
КУРЦ. Да тоже рядом. В старый забой. Жаль, бульдозера нет. Мы бы их за пять минут всех сгребли. Потом сверху выработку – бой гранитный. И всё чинно, благородно.
ШТАЙНЕКЕ. Да, Курц, а мозги у вас, я смотрю, работают.
КУРЦ. Пока не жалуемся.
ШТАЙНЕКЕ. Только учтите. Управиться придется своими силами. Без бульдозера. Но предельно оперативно. Русские совсем уже близко. Километров сорок.
КУРЦ. Управимся. Если пораньше начнем.
ШТАЙНЕКЕ. А тянуть, штурмфюрер, никто и не собирается. Меня сюда направили с четким заданием. К утру завтрашнего дня от этого лагеря должны остаться одни вспоминания. Разумеется, только у нас с вами, а не у его обитателей. (Всматривается в группу заключенных на заднем плане.) Как они вообще не мерзнут? В этих обносках.
КУРЦ. Физический труд. Закаляет.
ШТАЙНЕКЕ. Н-да. Символичный, между прочим. Труд. Могильные плиты.
КУРЦ. Для них плиты – много чести. И щебенки хватит.
ШТАЙНЕКЕ. Прямо как муравьи. Копошатся, и не знают. Что для них счет уже на минуты пошел. А что это там за фигура? А, штурмфюрер?
КУРЦ. Где? Кто?
ШТАЙНЕКЕ. Да вон, старик. Другому подняться помогает.
КУРЦ. А-а. Этот старик любому молодому нос утрет. Двужильный. До нас кучу лагерей сменил. И все ему нипочем. Русский. Между прочим, генерал.
ШТАЙНЕКЕ. А как фамилия?
КУРЦ. Не помню, господин штурмбанфюрер. У нас ведь здесь учет по номерам.
ШТАЙНЕКЕ. Не Карцев?
КУРЦ. Возможно. Да их замучаешься запоминать. Эти русские имена – язык сломаешь.
ШТАЙНЕКЕ. Ко мне его, живо.
КУРЦ. Слушаюсь.

Курц отходит в глубину к заключенным, жестом вызывает Карцева и подводит его к Штайнеке.

ШТАЙНЕКЕ. Штурмфюрер, погуляйте минут пять. Тут неподалеку. Можете пока распорядиться. О подготовке. К дальнейшим действиям, вы поняли.
КУРЦ. Слушаюсь, господин штурмбанфюрер. (Уходит.)
ШТАЙНЕКЕ (после паузы). Вы меня не узнаете, генерал?
КАРЦЕВ. Узнаю.
ШТАЙНЕКЕ. Я вас тоже узнал. Причем, издалека. И даже в этом наряде. Вы, как ни странно, не сильно изменились.
КАРЦЕВ. Чего не скажешь о вас. Осунулись, постарели. Забот много?
ШТАЙНЕКЕ. Хватает.
КАРЦЕВ. Надеюсь, не приятных.
ШТАЙНЕКЕ. Надейтесь, ни надейтесь, а вам от моих забот радости тоже мало. Хочу … открыть вам один маленький секрет. Всё, ваша эпопея завершена.
КАРЦЕВ. Тоже мне секрет. Последние три с половиной года я только об этом и слышу.
ШТАЙНЕКЕ. Ну вот сейчас слышите в последний раз. Больше повторений не будет.
КАРЦЕВ. Не будет, значит, не будет.
ШТАЙНЕКЕ. Вы, похоже, не понимаете. Насколько ваше положение безнадежно.
КАРЦЕВ. Вы, похоже, тоже не понимаете. Насколько это придает сил.
ШТАЙНЕКЕ (морщится). Каких сил, Карцев. Всё, конец. Через полчаса вы будете на том свете.
КАРЦЕВ. И что? Вы так пугаете меня смертью, штурмбанфюрер, словно нашли способ сами ее избежать. Мне полчаса отмерили, а себе сколько? На востоке уже канонада слышна. Не по вашу ли душу?
ШТАЙНЕКЕ. Я отвечу вашими же словами, генерал. И что? Я не трусливей вас. И тоже не боюсь смерти.
КАРЦЕВ. А зря. Я бы на вашем месте так не хорохорился.
ШТАЙНЕКЕ. Это почему же?
КАРЦЕВ. Ответ держать не боязно? На страшном суде.
ШТАЙНЕКЕ. Представьте, нет. Я не блаженный дурачок, чтобы верить во всякую ересь. А во-вторых, и самое главное, моя совесть чиста.
КАРЦЕВ. Да вы что.
ШТАЙНЕКЕ. Абсолютно. Вот вы думаете, все вы думаете, Штайнеке такой … злодей, мерзавец. Исчадье ада. А я всего-навсего делаю свое дело. Вот и всё. Я ничем не хуже вас. Такой же солдат. Я выполняю свой долг. И долг этот заключается в том, чтобы обеспечить порядок. Порядок превыше всего. И на этом свете, и на любом другом. А вы на этот порядок плюете. И других за собой в яму тянете. И жертвы все, которые вы хотите приписать мне, на самом деле на вашей совести. Да, да. Это ваша вина. И таких как вы. За то, что мне и моим товарищам приходится … руки свои марать. Думаете что, я от этого всего удовольствие какое-то получаю? И мне не жалко всех этих …? Жалко. Как ни крути, люди есть люди. Не муравьи. Но, тем не менее …
КАРЦЕВ (заканчивает за него). Порядок есть порядок.
ШТАЙНЕКЕ. Именно. Именно. Солдат должен беспрекословно выполнять приказы своего начальства и честно воевать с врагом. Это касается всех. И нас, и вас. Но, попав в плен, он уже переходит в иное подчинение. Победителю. И обязан следовать всем предписанным правилам. Точно так же честно и безукоризненно. В этом его долг. Это и называется порядок. Без этого всё превращается в хаос. И смуту. Вся Европа это поняла. Почти вся. И поступила согласно правилам. И только вы, как варвары последние, всё наперекор. Всё по-своему. По-дикарски.
КАРЦЕВ. Есть с кого брать пример.
ШТАЙНЕКЕ. Какой еще пример? С кого?
КАРЦЕВ. Рим, в свое время, тоже видел в германцах варваров и дикарей. Чем это кончилось для Рима и его порядка?
ШТАЙНЕКЕ. А причем тут …?
КАРЦЕВ. История повторяется. Уже для вашего рейха.
ШТАЙНЕКЕ. Ну все, хватит. Который раз убеждаюсь, что с вами бесполезно разговаривать.
КАРЦЕВ. Тем не менее, попытки не прекращаются.
ШТАЙНЕКЕ. Это только доказывает нашу гуманность. Чрезмерную. И ее пагубность. Но разговоры – это всё уже в прошлом. Я приказал привести вас не для этого. (Пауза.) Желаете спросить, для чего?
КАРЦЕВ. Зачем? Вы уже открыли мне свой маленький секрет.
ШТАЙНЕКЕ. А зачем я это сделал?
КАРЦЕВ. Все та же гуманность, наверно. Чрезмерная.
ШТАЙНЕКЕ. Да нет. Я, знаете ли, генерал, … просто хотел посмотреть вам в глаза. Внимательно. И увидеть. Что у вас там, на самом деле, внутри. В душе, а не на показ. Когда вы уже знаете, и знаете наверняка, что … что …
КАРЦЕВ. Вы даже боитесь произнести то, чем хотите напугать меня.
ШТАЙНЕКЕ. Я боюсь? Чушь какая. Ничего я не боюсь. Вот еще. Просто …
КАРЦЕВ. Это ваша природная деликатность, я понял. Ну что ж, хотели смотреть, смотрите. (Пауза.) Ну, зачем же взгляд-то отводить, не надо. Смотрите, смотрите, штурмбанфюрер. Внимательно. Может быть, наконец, что-нибудь и поймете.
ШТАЙНЕКЕ (после паузы, усмехнувшись). Да, удивительно. Первый раз в жизни, пожалуй ...
КАРЦЕВ. Что? Сомнение кольнуло? По поводу предстоящей миссии. Ерунда, секундная слабость, справитесь. (Пауза.) У вас ко мне всё?
ШТАЙНЕКЕ. Ну, в общем …
КАРЦЕВ. Тогда я пошел. Вам готовиться надо. Исправно выполнить свой долг. А мне предстоит исполнить свой. (Уходит в глубину сцены и присоединяется к остальным заключенным.)
ШТАЙНЕКЕ (проводив его взглядом, громко, за сцену). Штурмфюрер Курц! Курц!

Курц поспешно выходит из-за кулис.

КУРЦ. Слушаю, штурмбанфюрер.
ШТАЙНЕКЕ. Ну, как там у вас? Готово?
КУРЦ. Не совсем. Рукава наращивают. Еще минут пятнадцать. От силы двадцать.
ШТАЙНЕКЕ. М-м. (После паузы, не очень уверенно.) А может, все-таки …
КУРЦ. Что?
ШТАЙНЕКЕ. Пулеметами. А?
КУРЦ. Пулемет у нас здесь всего один. На вышке.
ШТАЙНЕКЕ. Ну и автоматами. Все-таки, как-никак ...
КУРЦ. Помилосердней?
ШТАЙНЕКЕ. Побыстрей. Надежней.
КУРЦ. Это как сказать. Насчет того, что надежней. А быстро – это только поначалу. Я еще раз осмелюсь напомнить. Таскать тяжелей будет. И дольше. Провозимся. Личный состав, опять же, весь перемажется.
ШТАЙНЕКЕ. А если их прямо к забою этому, вашему, подвести. И там уже, на краю. Чтоб сами туда и падали.
КУРЦ. Они попадают. А нам потом что, самим туда лезть? Проверять, кто откинулся, а кто так лишь, глазки прищурил. Нам же чистая работа нужна?
ШТАЙНЕКЕ. Естественно.
КУРЦ. Ну вот. А самое главное, боезапас весь просадить можем почем зря. И что потом? До лагеря с пустыми магазинами топать? Мало ли что. Русские-то вон, вы ж сами говорили, в сорока километрах.
ШТАЙНЕКЕ. Это да.
КУРЦ. Можно бы, конечно, попробовать …
ШТАЙНЕКЕ. Что?
КУРЦ. По одному. На колени. И одиночными, в затылок. Чтоб наверняка. И огневого расхода меньше. Но это такая морока. 
ШТАЙНЕКЕ (после паузы, задумчиво). То есть, ничего другого не остается, кроме как …
КУРЦ. Самый идеальный вариант. Практичный.
ШТАЙНЕКЕ. Н-да. (Пауза.) Ладно, сделаем так. Вы, Курц, всё здесь организовывайте, и после, не мешкая, в лагерь. А я прямо сейчас туда. Надо решать насчет остальных.
КУРЦ. Там проще. Всех в баню. Скопом. Пустил парку, и готово. 
ШТАЙНЕКЕ. Ну конечно, проще. Пропускная мощь ограничена. А поголовье какое. Это сколько сеансов придется делать.
КУРЦ. Так большими партиями надо. И поплотней. Загнать впритык. Сколько влезет, под завязку. Еще и попрессовать можно. Как сено в брикеты.
ШТАЙНЕКЕ. А отходы потом извлекать как? Тоже брикетами? Ладно, вы о своей задаче думайте. И постарайтесь управиться до темноты.
КУРЦ. Будет исполнено.
ШТАЙНЕКЕ. Успеха вам. До встречи. (Уходит.)
КУРЦ (вдогонку ему). Хайль Гитлер! (Подходит к заключенным на заднем плане и громко командует.) Ахтунг! Арбайт цу беенден! Руепаузе. (Показывает жестом на авансцену). Алле дортхин цу геен! Форвертс! Шнеллер, шнеллер!

Заключенные, подталкиваемые автоматами охранников, переходят на авансцену и все, кроме Карцева, устало опускаются на землю. Курц и охранники уходит за кулисы. 
 
1-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (двигается, освобождая место стоящему рядом Карцеву). Садитесь, товарищ генерал. Отдохните.
КАРЦЕВ. Спасибо, капитан, я не устал.
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Мы тут, в каменоломне этой, издохнем все. А вам не работа – потеха.
КАРЦЕВ. Еще бы. Такой веселой работы у меня давненько не было.
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Веселой?
4-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А то. Тут и стахановцем стать не грех. Да, Николай Ильич?
КАРЦЕВ. Не грех. Лишь бы у работодателей наших нужда в этих камушках могильных не слабела. 
5-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А нам-то с того что за радость?
1-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А чего ж не радоваться, коли этой сволóты всё больше в ящик играет. Знать, и наши с каждым часом ближе.
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Чем наши ближе, тем и мы все ближе.
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Куда?
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. К могилке.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. К могилке? Почему?
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Потому, паря, что немчура нас туда вслед за собой потянет.
5-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А верней, поперед себя отправит.
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Когда?
5-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А я почем знаю. Чего там они на наш счет меркуют. Может, и ноне. Без дальних слов. Вон, глянь.
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Чего?
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Зашебуршились. Чего. Будто тараканы ошпаренные.
7-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. И нас чего-то тут сгуртовали. Еще ж ведь пахать и пахать. А они паузу. С какого хрена. (4-му заключенному.) А, Вась? Может и вправду чего удумали?
4-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Да, не нравится мне это.
7-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (Карцеву). А вы как мыслите, Николай Ильич? Чего это они тут затевают?
КАРЦЕВ. Да чего б не затевали. Какая разница. Им свое дело делать, нам наше.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А какое это наше?
КАРЦЕВ. Человеком быть. И оставаться. До самого конца.
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Значит, все ж таки конец. Э-эх. Как подумаешь, аж кишки выворачиваются. А какие были мечты. Планы. Жизнь столько обещала. (2-му заключенному) Да, Калуга?
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Тебе, Тула, может, и обещала. Ты тут, считай, новобранец. А я уж два года по этим преисподням мыкаюсь. И от жизни нашей, распрекрасной давно уже ничего не жду.
КАРЦЕВ. Зато она от вас кое-чего ждет, Морозов.
2-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Это чего же?
КАРЦЕВ. Подумайте.
1-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (2-му заключенному). А чтоб ты ныл поменьше. Два года он тут мыкается. А генерал Карцев уже четвертый. И что?
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ  (Карцеву.) Четвертый? Это ж когда вас в плен-то взяли, товарищ генерал?
КАРЦЕВ. В августе сорок первого.
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А как?
КАРЦЕВ. Контузия.
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Все ж не так обидно. А меня, представляете, три месяца назад. Уж, считай, под самим Будапештом. Разведгруппа выкрала, диверсанты. Я из штаба полка назад топал, сводку только доставил. Видать, в темноте за офицера приняли. И вроде ж здоровьем не обижен, а скрутили в момент, даже не пикнул. Одним словом, попался как сопливый пацан.
КАРЦЕВ. На войне всякое бывает. Главное, что держался ты не как пацан. Раз здесь оказался.
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Держался, как мог.
КАРЦЕВ. Вот и забудь. Про обидно. Значит, так было нужно.
8-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Нужно … что?
КАРЦЕВ. Чтобы ты на другом фронте повоевал. Уже здесь.
3-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А мы здесь воюем?
КАРЦЕВ. А как же. Еще как. Кто-то этого до сих пор не понял?
7-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Хороши вояки. Без оружия, в кандалах. Сами вечно под прицелом.
КАРЦЕВ. Оттого и война наша посерьезней будет. Мы же с кем прежде всего тут бьемся? Да с самими собой. Со своей слабостью, трусостью. Сомнением. И мы их побеждаем. Уже победили. И что нам после таких врагов какие-то там Гансы. Они и боятся-то нас пуще танков, да «Катюш». Потому что наша победа над собой – это победа над ними. Когда ты с врагом на равных, чего ж не воевать. А здесь – поди, попробуй. Но вы представьте только, что немцы думают о нас, обо всех, если не могут даже здесь одолеть. Голодных, изможденных, битых. Без оружия, в кандалах. Вечно под прицелом. А что ж им тогда там, на передовой ждать? От ребятушек наших. Сытых, да здоровых. Злых, как черти. И имеющих еще чем вдарить, помимо кулака. Да они от таких мыслей, там у себя, в окопах, перед каждой атакой раз по десять в штаны наложат. Потому что мы им здесь уже показали. Что русский человек непобедим. Смертен, но не победим. И остается им только одно. Драпать без оглядки, покуда мóчи хватит. Или сразу в землицу, под вот эти наши камешки. Вот что мы тут можем. Вот сколько. (После паузы, 9-му заключеному.) Да, Джордж? О чем это вы так задумались?
9-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (с акцентом). Что?
КАРЦЕВ. Все хорошо? Ту ва бьян, мон ами? Ол райт?
9-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Хорошо, да. Я просто … немного плохо понимать.
КАРЦЕВ. Что именно?
9-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Все слова. Что вы говорить. Вот ю а токин эбаут. Но я понимать, что это хорошо. Это правда. Зис из тру. Сэ врэ.
КАРЦЕВ. Ну вот, землячки. Берите пример с майора канадских ВВС. Летчик есть летчик. Слов всех не понял, а суть на лету схватил. (6-му заключенному.) Вас, рядовой Галкин, это касается в первую очередь. Что за панихидный вид?
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А каким он еще должен быть. Когда смерть в лицо уже дышит.
КАРЦЕВ. Как она может куда-то дышать, когда ее нет.
5-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Кого … нет?
КАРЦЕВ. Смерти.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Как это нет?
КАРЦЕВ. Так. Пока мы есть, ее еще нет. Когда она придет, нас уже не будет.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Вот именно. Не будет.
КАРЦЕВ. Этого всё равно не избежать. Никому.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Вам легко говорить. Вы пожили на этом свете. А я. Мне еще и двадцати пяти нет.
КАРЦЕВ. Николай Щорс погиб в этом возрасте. Сергей Лазо немногим позже. Лермонтов. Александр Македонский.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Но они столько успели.
КАРЦЕВ. Ты успел не меньше, сынок. Ты выстоял. И не дал себя сломать. Еще неизвестно, как бы они все повели себя на твоем месте. Жизнь сама по себе ничто. Это всего лишь шанс. Возможность. Совершить что-то стоящее. Достойное настоящего человека. И смерть – это не конец. Не тупик, не край. Это всего лишь дверь. За которой либо вечный позор, либо бессмертие. И нам здесь до него осталось сделать один шаг. Один маленький, великий шаг.
4-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (кивая за кулисы). Всё, началось. Сюда двинули. По нашу душу.
1-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Эх, сейчас бы хоть корягу какую в руки.
6-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Мама, мамочка …
7-Й ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Пресвятая троица, помилуй нас. Господи, очисти грехи наши …

Из-за кулис в быстром темпе выходят Курц и около десятка эсесовцев с автоматами и брандспойтами.

КУРЦ. Ауфштеен! Цеен шритте цурюк! Шнеллер, шнеллер! (Эсесовцы с автоматами, орудуя прикладами, оттесняют узников в глубину сцены.) Офнет ман ди хэне! Фоллер андранг!

Свет гаснет. По телам сбившихся в бесформенную кучу заключенных начинают беспорядочно скользить лучи прожекторов, имитирующие струи воды из брандспойтов. 

КАРЦЕВ. Сомкнуть ряды! Взяться за руки! Плотнее. Еще плотнее. Держать строй. Стоять! Держаться! (Слабее.) Держаться. (Еще слабее.) Держаться. (После паузы, с прежней силой.) Держаться!

Где-то вдали слышны звуки канонады. Постепенно гул нарастает, приближается и достигает такой силы, что находящиеся на сцене эсэсовцы в панике разбегаются. Слившиеся в единое целое заключенные стоят в свете одного мощного прожектора, заменившего скользящие лучи, застывшим живым монументом.   

КОНЕЦ







_________________________________________

Об авторе: АЛЕКСАНДР ПОЗДНЯКОВ

Место рождения с. Гадрут, Азербайджанская ССР, Нагорно-Карабахская АО. Постоянное место жительства: г. Москва. Образование: высшее, военное. Трудовая деятельность: служба в войсках и органах КГБ СССР; работа в общественных организациях.
Опубликованные произведения: пьесы - «Ужин на одну персону»; «Антипов»; «Самострел»; «Танго в зале ожидания»; «Батька»; «Беглец»; «Корецкий». Романы (под псевдонимом А. Надеждин): «Ахиллесова пята»;  «Возвращение Одиссея; «Турнир троянских коней».скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 771
Опубликовано 09 апр 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ