ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Бахыт Кенжеев. САМОБЫТНЫЙ ПОЧЕРК, ЗАПОРОЖСКИЙ НРАВ

Бахыт Кенжеев. САМОБЫТНЫЙ ПОЧЕРК, ЗАПОРОЖСКИЙ НРАВ


(О книге: Александр Кабанов. «Волхвы в планетарии». Харьков, Фолио, 2014)


Лет десять назад я уже писал о Кабанове, который тогда был восходящей звездой, восхищаясь (прошу прощения) его тонким лиризмом, гармонично сочетающимся с иронией. Или что-то в этом духе.
         Теперь вышла книжка избранного за 25 лет + новое.
         То есть, речь о поэте матером, и как бы сформировавшемся.
         Поэт драгоценный, однако чрезвычайно неудобный.
За десять лет он продолжал оттачивать свои любимые приемы, пожалуй что и доведя их до совершенства. Приемы понятные: глубокая ирония рядом с не менее основательной взволнованностью; лирическая дерзость, граничащая с наглостью; любовь к словам, сходная с любовью дрессировщика к щенятам.
         Должен признаться, что из поэтов своего поколения он мне интересен больше всех.
         Отчасти, может быть, потому, что много и плодотворно учился у предшественников – и у предыдущего поколения, и у классиков, и сумел их опыт – развить и обогатить.
         Предшественникам и классикам было в известном смысле легче.
         О да, человеческий удел – страдание, преодолеваемое красотой, зачем же лодке доверяем мы тяжесть урны гробовой, дар напрасный, дар случайный, голова моя машет ушами, как крыльями птица, на Васильевский остров я приду умирать и все такое.
         Однако за пределами этого высокого мира, в земной юдоли, мы (говорю за свое поколение) могли опереться на четкую систему ценностей.
         Мы были изгои. Мы были поколение дворников и сторожей.
         Мир относился к нам если не враждебно, то с брезгливой настороженностью, и мы отвечали ему тем же самым.
         Назывался этот мир – советская власть. И был он, не скрою, гадок. Был он – чудище огромно, обло, стозевно, которое лаяло дурным голосом из оруэлловских уличных репродукторов, а в хорошем настроении, оттянувшись водочкой с любительской колбасой, – пело сладчайшие песни о покорении голубой-голубой тайги или слушало военные марши.
         Само собой подразумевалось, что советская власть и есть истинная причина почти всех наших скорбей.
         Потом она кончилась, и началась совсем другая история. Житейский опыт моего поколения оказался никому не нужен, кроме постаревших диссидентов. (Опыт эстетический – другое дело; политических стихов мы почти не писали – много чести было бы помянутому выше чудищу).
         Тем, кому сегодня 25, то есть даже вовсе и не юношам, вряд ли придет в голову судить нынешние проблемы по меркам 70-х годов.
         Иными словами, хрестоматийное «ворюга мне милей, чем кровопийца», похоже, безнадежно устарело.
         Молодость Кабанова пришлась на годы зрелого социализма, который, однако, не поразил его так глубоко, как предыдущее поколение. Соответственно, его взгляд на имевшие место тектонические сдвиги был трезвее.  
         Есть такое грузинское вино (паленое, должно быть) под названием «Васнаебали».
         Подозреваю, что Кабанов пишет свои гражданские (да и лирические) стихи, налив себе порядочный бокал этого популярного на постсоветском пространстве напитка. Может быть, даже бадью. (Это я ради красного словца. По жизни он предпочитает Bordeaux и Jameson).
         При этом он слишком горд и талантлив, чтобы жаловаться. Да и на что жаловаться?  
         Или сбруя не шелкова, не злачены стремена?
Однако светлого капиталистического будущего явно не вышло.
         А светлое настоящее не дает поэту никакой возможности сосредоточиться исключительно на прекрасном и высоком.
Но там, где Ходасевич в старенькой, но тщательно выглаженной белой рубашке, писал «Мне невозможно быть собой, / мне хочется сойти с ума, когда с беременной женой / идет безрукий в синема – мне лиру ангел подает, мой мир прозрачен, как стекло, а он сейчас разинет рот пред идиотствами Шарло…»), наш поэт в джинсах и футболке не отделяет себя от «толпы».
Мир поэта Кабанова - идиотический карнавал, где высокое и низкое образуют взрывоопасную и неразделяемую смесь. (Заметим, что тоталитаризм – будь то советская власть или власть вора и денежного мешка - карнавала не терпит.)
А на карнавале, как известно, разрешается все.
В том числе и отойти в сторонку, чтобы на безлюдной набережной второстепенного венецианского канала (туристов нет и в помине, местные жители почивают, и окна наглухо задраены ставнями, выкрашенными в застиранный зеленый цвет) снять маску всезнающего шута, повертеть ее в руках - да и захлебнуться горькими, я бы даже сказал, горючими слезами.
         Нельзя не отметить, что Кабанов, как ни крути, все-таки эмигрант, хотя и поневоле. И это сообщает его душе необходимую для поэта степень неприкаянности, которая, впрочем, может достигаться и иными способами.     
Разбор его отношений с Россией и Украиной не входит в мои задачи, тем более что подавляющее большинство стихов из «Волхвов в планетарии» написаны до нынешних трагических событий.   
Отмечу только, что Бродский, оказавшись в Америке, пришел в такое огорчение от несовпадения мечты с действительностью, что обозвал ее «страной зубных врачей». Несправедливо и обидно, но сильно.
         Рiдной Украйне наш поэт тоже не дает спуску.

«Новый Lucky Strike» — поселок дачный, слышится собачий лайк,
это едет Бэтмен Сагайдачный, оседлав роскошный байк.
Он предвестник кризиса и прочих апокалипсических забав,
но у парня — самобытный почерк, запорожский нрав.
Презирает премии, медали, сёрбает вискарь,
он развозит Сальвадора Даля матерный словарь.

В зимнем небе теплятся огарки, снег из-под земли,
знают парня звери-олигархи, птицы-куркули.
Чтоб не трогал банки и бордели, не сажал в тюрьму —
самых лучших девственниц-моделей жертвуют ему.
Даже украинцу-самураю трудно без невест.
Что он с ними делает? Не знаю. Любит или ест.


Сейчас, когда идет война, подобные (достаточно многочисленные) стихи могут иным показаться бестактными. Но поэт живет в вечности, ему простится.
Тем более что не менее насмешливо он пишет про свою виртуальную родину – Россию вместе с  ее дугинско-лимоновской, прости Господи, «национальной идеей».

Резервация наша обширна, покуда обыватель богат и ссыклив,
час прилива, и море похоже на блюдо — маринованных слив,
вдоль веранды — прохладная синь винограда, накрывают столы,
конституция — наша, чего тебе надо, благодарности или хулы?

Коренастые слуги взрыхляют салаты, задыхаясь от быстрой ходьбы,
присягали на верность, и все ж — вороваты из Бобруйска и Львова рабы,
лепестки оленины, цветные цукаты, звон приборов — и вновь тишина,
как люблю я, товарищ, российские штаты, Шишиа ты моя, Шишиа.


Поклонники песни «Я люблю тебя, Россия, дорогая наша Русь» вполне могут счесть кабановское творчество кощунством. Добросовестные либералы, впрочем, тоже  поморщатся, прочитав, как «уходят полицаи в Бабий Яр расстреливать жидов и пидарасов». И тех, и других следует с карнавала прогнать взашей, зануды нам ни к чему.
За стихами Кабанова - любовь и мука.
Я уподобил бы их речам Демосфена, которые тот учился произносить с камешками во рту. Только камешки эти – раскаленные.
Он умеет по-хозяйски обращаться с языком на всех уровнях, от звуков до слов и цитат.
Речь его, по большому счету, горька и безысходна. Но она звучит, а это уже подвиг в нашем страшном мире (другого, простите, не знаю).

Мне подарила одна маленькая воинственная страна
газовую плиту от фирмы «Неопалимая Купина»:
по бокам у нее — стереофонические колонки,
а в духовке — пепел, хрупкие кости, зубные коронки,
и теперь уже не докажешь, чья это вина.

Если строго по инструкции, то обычный омлет
на такой плите готовится сорок пустынных лет;
всеми брошен и предан, безумный седой ребенок,
ты шагаешь на месте, чуешь, как подгорает свет
и суровый Голос кровоточит из колонок.  


А еще Кабанов пишет на традиционные поэтические темы, в смысле о любви и о смерти. И тоже хочется поёжиться от смущения, потому что и тут он, в общем, хулиганит, и наотрез отказывается щеголять поэтическим фраком с гвоздичкой в петлице.

За окном кудрявится, вьется вдалеке —
дым, как будто волосы на твоем лобке,
спят окурки темные в спичном коробке.
«Хьюстон, Хьюстон, — это опять Джигурда...»
золотой культей направляет меня беда:
«Дурачок, ты — всовываешь не туда»,
и тогда я всовываю — туда, туда...


Я уже поминал зануд – иногда кажется, что Кабанов нарочно над ними издевается. Его стихи о смерти, которая боится щекотки (и которой он «засадил по самые помидоры»), уже, кажется, стали классикой.

...Где-то на Ukraine, у вишневом садочку —
понесла она от меня сына и дочку,
в колыбельных ведрах, через народы,
через фрукты-овощи, через соки-воды...

Говорят, что осенью — Лета впадает в Припять,
там открыт сельмаг, предлагая поесть и выпить,
и торгуют в нем — не жиды, ни хохлы, не йети,
не кацапы, не зомби, а светловолосые дети:

у девчонки — самые длинные в мире пальцы,
у мальчишки — самые крепкие в мире яйцы,
вместо сдачи они повторяют одну и ту же фразу:
«Смерти — нет, смерти — нет, наша мама ушла на базу...»


Говорят, легендарного хулигана и пересмешника Юза Алешковского когда-то упрекнули в том, что у него нет ничего святого.
«Ошибаетесь, - вежливо ответил он, - у меня этого святого хоть жопой ешь.»
Хорошо, что есть такой Александр Кабанов. Имеющий уши да слышит. Ни от смерти, ни от отчаяния он не спасет, на это есть иные фигуранты (или нет? – мнения на данный счет расходятся), но образец чистой поэзии, чтобы разбередить душу читателя и облагородить ее – изготовит.
А это редкость, друзья мои. Большая редкость.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 181
Опубликовано 28 окт 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ