Редактор: Ольга Девш
Обсуждение рассказа Романа Сенчина «Шанс» на семинаре молодых критиков Союза писателей МосквыС 4 по 8 декабря 2019 года состоялся XIX сезон Ежегодных семинаров для молодых писателей Союза писателей Москвы, которые проводились в рамках социально-значимого проекта "Путь в литературу. Продолжение" в подмосковном парк-отеле "Ершово" при поддержке Фонда президентских грантов. На семинаре критики в Ершове состоялся круглый стол, посвящённый анализу рассказа Романа Сенчина «Шанс» (1). Предполагалось, что обсуждение этого небольшого, мастерски сделанного текста задаст формат работы семинара. Но критическая мощь дискуссии оказалась так велика, что было принято решение спасти от забвения боевые легионы обретённых в полемике смыслов и опубликовать материалы круглого стола, которые получились крайне любопытным и с литературно-критической точки зрения, и как живой человеческий документ, отражающий внутреннюю работу семинара критики СПМ.
Участники дискуссии:
Дмитрий Бак, Валерия Пустовая, Елена Сафронова, Анна Жучкова, Екатерина Агеева, Сергей Баталов, Анастасия Бездетная, Арина Буковская, Алла Войская, Александр Евсюков, Мария Лебедева, Алия Ленивец, Антон Мельников, Станислав Секретов, Иван Стариков, Евгения Тидеман, Анастасия Трифонова.
Екатерина Агеева: мне понравилось авторское чувство юмора, несмотря на драматическую ситуацию.
Елена Сафронова: что вам показалось ироничным? Как смеётся Сенчин? Это не пустой вопрос.
Антон Мельников: например, человек сжал автомат-
ик. И стал
поливать пулями. Ещё мне показалось, что автор здесь как бог из машины. Он появляется несколько раз… «ропот и скулеж мгновенно стихли». «Скулёж» – это авторская оценка. То есть он вне ситуации и, как бог, смотрит на героев. Персонажи для него как будто марионетки.
Елена Сафронова: а зачем вы взгляд со стороны называете богом из машины? Это скорее камера обскура – видит, но не вмешивается. Не бог, а наблюдатель.
Антон Мельников: да, наблюдает в маленькое окошечко.
Анастасия Трифонова: мне рассказ напомнил пьесу Метерлинка «Слепые». Есть группа людей, которые не знают, что происходит за стенами их мирка, в данном случае комнаты. Но если у Метерлинка герои теряют верю, волю и не знают, как выбраться, то здесь у них есть шанс, хоть и иллюзорный, выбраться через портал, но они его не используют. В результате заканчивается всё сходно. У Метерлинка идёт звук, появляется нечто, ребёнок плачет, он, кажется, кого-то видит, но непонятно – это пришла новая вера или смерть. Здесь звук тоже очень важен. И захват, и расстрел – эти ключевые моменты звуком не сопровождаются. «Поливал пулями», но не было ни треска, ничего.
Елена Сафронова: они уже умерли, поэтому ничего и не слышат.
Александр Евсюков: Сенчин для меня как рыбий жир, который приходится каким-то образом употреблять, хотя и не хочется. Здесь я бы сказал: Сенчин – зритель «Кин-дза-дза!». Посмотрел про перемещение, портал, и, чтобы добро не пропадало, решил написать рассказ. И ввести туда ещё террористов. Для меня это выглядит даже не как полуфабрикат, а как четвертьфабрикат рассказа. Люди настолько стёрты, настолько неинтересны, что их даже никто не посчитал. В условиях паники это естественно, но они долго там сидят и можно посчитать, что их, скажем, 16 человек, а не «примерно пятнадцать».
Дмитрий Бак: было бы интереснее, если бы были подробные психологические характеристики, как у Льва Николаевича? Стёртость – это недостаток, а не приём?
Александр Евсюков: если приём не сработал, я его считаю неудавшимся. Абсолютная безжизненность, неспособность к волевым, даже не волевым, хоть каким-то действиям – это очень скучно. Самый волевой из персонажей, человек, похожий на офицера, «сам, не дожидаясь ответа, медленно обвёл взглядом комнату». Мощное действие – обвел взглядом комнату.
Елена Сафронова: это и есть та самая сенчинская ирония, которую почему-то искали в «автоматИКе».
Александр Евсюков: с сильными героями Сенчин не знает, что делать. Не знает, как их изображать, что они чувствуют и т. д.
Дмитрий Бак: недоделанность, четвертьфабрикат, об этом речь?
Александр Евсюков: да! Мысль Сенчина, что сильных людей нет и, максимум, все прикидываются, я не разделяю. «Похожего на офицера стало пробивать бешенство; так бывает с теми, кто долго заставляет себя выглядеть сильным и рассудительным посреди хаоса и ужаса». То есть исключительно все могут только прикидываться. Сильных быть не может.
Для меня не хватает реальности, путь даже фантастической. Стёртость языка, стёртость ситуации, стёртость террористов – она раздражает уже после трети рассказа. И хороша лишь удачная концовка провального в целом произведения. Хочется, чтоб всех взорвали уже, расстреляли, чтобы всё это закончилось. И это удачная концовка.
Алия Ленивец: я не всё читала у Сенчина. Но допущение фантастического, мне кажется, не совсем для него характерно. Этот портал и террористы. Но по ходу чтения понимаешь: это всё же Сенчин. И особенно финал – Сенчин! Иначе и быть не могло. По большому счёту, это могут быть террористы, не террористы, всё, что угодно, придумайте, что хотите. Ему просто нужно было запаковать некоторое количество разных людей в замкнутом пространстве. И стёртость – это скорее к ним относится. Они настолько невразумительны, настолько масса, что даже в этом маленьком замкнутом пространстве никто из них не выделяется как личность.
Дмитрий Бак: это плохо или это приём, который говорит, что в такой ситуации все стёрты?
Алия Ленивец: нет, это Сенчин говорит о людях. О людях, которые таковы.
Дмитрий Бак: то есть это не недостаток?
Алия Ленивец: да нет, какой же недостаток! Сенчин, мне кажется, из тех писателей, которые очень много думают, много, наверное, вычёркивают, перерабатывают, вообще очень много работают с текстом.
И в общем не важно, портал не портал, террористы не террористы, важно, что у людей был шанс – изменить, спасти свою жизнь. Но ни у кого из них не хватило смелости.
Дмитрий Бак: это месседж? То есть это не четвертьфабрикат?
Алия Ленивец: нет-нет. Это может быть формально не похоже на то, что пишет Сенчин. Но, по сути, это всё равно очень встраивается в то, о чём он всякий раз говорит. Он говорит о людях, которых устраивает эта жизнь. Всё равно ничего не сделаем. Очень чеховское.
Дмитрий Бак: что показалось недокрученностью – есть сознательный приём...
Станислав Секретов: персонажи рассказа продолжают традицию Сенчина. Это та же сенчинская тоска. И его персонажи – проигравшие, слабые люди. Сенчин говорит: я ищу сильного человека и никак не нахожу. Александр упомянул про «примерно пятнадцать тел», и это, на самом деле, очень хорошо, потому что это люди проигравшие, слабые, из которых никто ничего не сделал. И их не четырнадцать, не шестнадцать, а примерно пятнадцать. Не человек, а тел. Этот приём работает.
А вот финал меня разочаровывает. Всех убили, застрелили, примерно пятнадцать тел – и что? Я перелистнул страницу и стал жить дальше. И, в принципе, об этом забыл. Как-то обсуждать, полемизировать не хочется, поскольку, на мой взгляд, рассказ проходной.
Сергей Баталов: я, кстати, попробовал пересчитать персонажей, которые активно действуют в рассказе. У меня получилось двенадцать. То есть даже не все из этих пятнадцати обрели голос.
Голос: нет, их пятнадцать, у меня они пронумерованы.
Сергей Баталов: но они безымянны. При том что есть определённые типажи: мужчина-офицер, мужчина-типичный слесарь, мужчина с ноутбуком. Портретов нет, но персонажи охарактеризованы яркой деталью. Сенчин создаёт микромодель нашего общества. Поэтому, наверное, ему и не требовалось психологической достоверности каждого персонажа.
Что меня смутило? Он, видимо, пытался какую-то притчу создать. Поставить людей перед моральным выбором: уйти в этот непонятный лаз или ждать спасения. Люди выбор делают – им неохота лезть в лаз и возвращаться в прошлое. Но эта мотивация не очень убедительная, ибо нет людей, которые за последние три года жизни не хотели бы ничего изменить. И отказываются они не потому, что в их жизни хорошо, а потому что боятся лезть в лаз – неизвестно, что там будет, может, портал их отправит в другую вселенную. Ну и потом, они надеются на спасение, что придёт спецназ и их вызволит.
Алия Ленивец: бог из машины.
Сергей Баталов: да, бог из машины. И выбор идёт не между очевидно плохим и очевидно хорошим, а между вероятностями, каждая из которых не очевидна. Поэтому чёткой морали, которая свойственна притче, не получается.
Екатерина Агеева: вот, кстати, интересно: я мотивацию поняла с точностью до наоборот. Что у них в эти три года всё было плохо, и только-только стало становиться хорошо – поэтому они не хотят пройти через это снова. Но интересно, что на фоне пассивности, которую показывает автор, по словам самих персонажей, они как раз очень активные. Одна подняла на ноги больную мать, другой наконец с девушкой-абьюзером расстался, то есть, по их собственному представлению, они активные деятели в жизни, которые многого достигли.
Валерия Пустовая: очень интересное замечание.
Арина Буковская: мне кажется, здесь довольно понятный и чёткий месседж, и мысль довольно печальная: как наш народ ни дави, в какой бараний рог не скручивай, как ни подвергай жизнь опасности, как ни унижай – мы очень долго будем раскачиваться, чтобы что-то с этим сделать, как-то спасти себя и окружающих. Потому что как бы чего не вышло. Мы не уверены, у нас нет гарантий, что наши действия дадут результат. И чтобы показать эту мысль, Сенчин моделирует локальную ситуацию, которая делает более внятной эту идею. Для этого все фантастические допущения, для этого показывает нам террористов. Опасность совершенно очевидна: там, за дверью, в людей уже начали стрелять (стук каблучков бегущей женщины, выстрел, крик), то есть они уже знают, что скорее всего их расстреляют. Но у них появляется шанс на спасение. И что они делают вместо того, чтобы спасаться? Сенчин прописал самые популярные виды действий в этой ситуации. Они надеются, что им поможет кто-то со стороны. Они успокаивают друг друга. Они обвиняют тех, кто успел спастись сам, кто сбежал, условно говоря, за бугор. Обрывают тех, кто сеет панику. Человека, который предлагает выход, – девушку, которая рассказывает им о портале, – они называют вражеским агентом: ты пособник террористов. Временами им кажется, что вообще всё лишь привиделось. Нам тоже так часто кажется в сложных жизненных и социальных ситуациях. Они беспокоятся о своих частных проблемах, вместо того чтобы решать проблему глобальную. И продолжают сидеть и причитать.
Дмитрий Бак: это уже социология.
Мария Лебедева: по-моему, здесь всё строится на жанровых ожиданиях. Сенчин раскидывает по тексту маркеры массовости. Как «Рен ТВ» накидывает травмы сверх меры, так что они перестают ужасать: когда в «Игре престолов» сто десятый герой умирает, уже не страшно – ты ждешь, что он умрёт. Так и здесь смерть, сексуальное насилие в каждой строчке. Но при этом нет героя. В фантастической жанровой литературе обязательно появится хороший герой и всех спасёт. Но здесь никто никого не спасёт, потому что люди у Сенчина мерзкие. Я не хотела бы видеть мир глазами Сенчина, это страшно. Читатель не может испытывать симпатию к этим людям, потому что они сами к эмпатии не способны. Они думают только за себя. Для меня это жанровое ожидание, которое не оправдалось, потому что это не жанровая проза. Сенчин хочет показать: я пишу высокую прозу, а не следую жанровым канонам. Он делает новеллистический пуант в конце, чтобы люди подумали: «О боже! Они всё-таки умерли!»
Дмитрий Бак: не много ли домысливаете? Сенчин всерьёз хотел масслит? Это приём или недостаток?
Мария Лебедева: я думаю, он осознанно играет с жанровыми ожиданиями. Говорит, сейчас я вам покажу рассказ, построенный по критериям фантастической массовой литературы, но вы узнаете, что все не так, потому что жизнь не фантастика.
Иван Стариков: когда в начале выступают основные персонажи, появляется чувство, что до финала они вряд ли доберутся. И в этом смысле Сенчин вполне оправдывает ожидания. Некая такая предсказуемость.
По поводу месседжа. Мне кажется, он распадается на несколько подчастей. Об одной ещё не сказали – довольно ярко показана безынициативность людской массы, толпы, в данном случае группы из пятнадцати человек, в которой каждый находит какие-то оправдания для того, чтобы не действовать активно. Всех останавливает неизвестность. И хотя в литературе много раз обыгрывался страх неизвестности, здесь, мне кажется, Сенчину удалось по-новому это сделать. Какая ни есть стабильность – плохая, некомфортная и прочее – это лучше, чем что-то, чего мы не знаем.
По поводу литературных параллелей, мне вспомнился рассказ Пелевина «Фокус-группа». Там похожая ситуация: замкнутое пространство, несколько разных типажей, человек восемь в некоем лимбе. Но другой принцип движения к финалу – их постепенно засасывает в портал и от этого никуда ни деться. Даже последнего героя, который пытается с этим бороться, всё равно затягивает. Не знаю, пытался Сенчин как-то отталкиваться от этого или нет, скорее всего нет, но параллель любопытна.
Евгения Тидеман: мне показалось, Сенчин намеренно использует приметы классического триединства. У него всё действие происходит в одном месте в течение примерно часа и идёт по определённому сценарию. То есть мы наблюдаем практически «голый» сюжет. И интересно проанализировать, почему рассказ называется «Шанс». Я, наверное, повторю многих говоривших: у человека, быть может представителя российского общества, есть некий фатализм. Этот фатализм не даёт использовать шанс, вернуться назад и прожить заново три года или тридцать лет – неважно. Мне кажется, тут есть какие-то элементы гротеска, но этот гротеск… он не дотянут. Я как читатель хочу больше гротеска, раз он начался. И ещё мне как читателю не хватает психологической характеристики в диалоговой части. Чтобы они говорили по-разному, чтобы лексика у них была разная. Мне показалось, что это одноклассники, которые выросли и оказались в одном пространстве – они говорят на одном языке.
Дмитрий Бак: не лексика, интонация скорее?
Евгения Тидеман: интонация, но и лексически недотянуто. В остальном соглашусь с тем, что уже говорилось. Особенно про то, какой тут месседж, потому что для меня он был совершенно неясен. Я прочитала и подумала: и что?
Дмитрий Бак: Жень, а обязательно нужно «что»? Не бывает без «что»?
Евгения Тидеман: я читаю и испытываю ощущение, что какая-то недоигранность. Иду по сюжету и не вижу каких-то вкусных, в кавычках, деталей, которые мне бы добавили что-то интересное… Я иду фактически по сценарию эпизода в сериале.
Дмитрий Бак: вам не хватает какого-то общего «что» или прописанности деталей?
Евгения Тидеман: мне не хватает либо деталей и, возможно, гротеска усиленного, либо другой концовки.
Дмитрий Бак: возникает такой фоторобот: глаза уехали, рот переехал. Противоположные какие-то вещи… Страшно любопытна вот эта коллективная правка. Все вносят правки в интерактив, и на выходе – Сенчин плюс.
Евгения Тидеман: интересная деталь с пятнадцатью персонажами – сразу ловится как приём. Их человек пятнадцать – сказано в начале. Потом – примерно пятнадцать тел. А в середине, когда девушка рассказывает про портал, говорится, что на неё уставились пятнадцать пар округлившихся глаз. То есть их шестнадцать получается.
Голос: пятнадцать плюс Сенчин.
Другой Голос: тут вопрос с количеством как раз, потому что или спасся человек, или не спасся. Трупов, мы знаем, пятнадцать. Может быть, кто-то все-таки спасся.
Дмитрий Бак: видно, что вы орнитолог!
Анастасия Бездетная: я вынуждена оппонировать Марии Лебедевой. Мне не показалось, что это мерзкие персонажи, я им сопереживала. Не всем, но, во всяком случае, мне жалко маму двоих детей, которая вышла за пиццей, и мне не показалось, что она мерзкая.
Мария Лебедева: может, сам по себе человек и не мерзкий. Но Сенчин описывает его как мерзкого.
Дмитрий Бак: вот это очень важная дефиниция. Мерзкие или мерзко изображены.
Иван Стариков: если по отдельности, то каждый не мерзкий. А в массе коллективный персонаж мерзкий.
Арина Буковская: как описывает Сенчин своих героинь: одна у него жирная, другая костистая, третья сука со стразами, которая орёт на своего мужа, и даже милая девушка и та с глуповатыми глазами. Ну и мужиков примерно так же.
Анастасия Бездетная: мне кажется, здесь страшная ситуация, когда людей берут в заложники, преуменьшается настолько, насколько это возможно, за счёт лексики: мы видим здесь не удары, а ударчики, не автомат, а автоматик, и ситуация захвата происходит за кадром, тем самым преуменьшаясь. И при том, что ситуация из ряда вон, точно так же, как и портал, мы при этом погружены в повседневность. Я думаю, именно за счёт этого персонажи инертны. За счёт того, что повседневность для них более поглощающа, чем ситуации, которые выходят из ряда вон. И дело даже не в том, что они надеются на что-то, что их внезапно спасёт, а в том, что они отвлекаются на повседневность.
Дмитрий Бак: ну то есть три уровня мерзости. Мерзость людей, которые сами по себе плохие. Мерзость, что с ними происходит из-за среды, И мерзость как позиция автора, который… О какой мерзости из трёх идёт речь?
Анастасия Бездетная: мне кажется, повседневность делает их мерзкими. Ещё я себе на память выписала «колокольчик сопливый, которого я чуть за мужчину не приняла» – звучит прикольно.
Алла Войская: мне нравится, как Сенчин подводит читателя к замыслу. Текст достаточно тривиален. Описания минимальны. Примитивная экспозиция. Место действия – торговый центр. Место действия хорошо выбрано: это что-то максимально приземлённое, такая людская масса. И персонажи делятся бытовыми деталями своей жизни. Но тут возникает абсурд. Внезапный портал, причём где он находится? Под холодильником. Опять снижение, тривиальность, бытовой элемент. Меня больше всего зацепил образ девушки – работницы торгового центра. Героев очень удивляет: как же так, она попала на три года назад и ничего не изменила в своей жизни. Единственное, не пошла на тот самый корпоратив. А ведь она могла место работы изменить, да что угодно со своей жизнью сделать. Все этому удивлены – и в итоге поступают точно так же. Мне кажется, сила рассказа в этом полном обезличивании героев. Важно подчеркнуть, что эти люди не субъекты действия, а объекты. Их характеристики – костистая, жирная – напоминают персонажей в «Незнайке», где даётся имя по яркой черте или профессии.
Алия Ленивец: суть рассказа в том, что эта девушка и не полезла в портал. Хотя, казалось, должна была первой. А она не хочет ничего менять в своей жизни. Всё её устраивает. Даже пальцем не пошевелит. Пусть будем тут трупами валяться. Эта некая сенчинская безжалостность – каждый сам виноват, что он такой, это его собственная жизнь. Он в каждом своём тексте об этом говорит.
Станислав Секретов: человеческий инфантилизм это называется.
Елена Сафронова: всё зависит от того, в каком жанре рассматривать этот рассказ, и те, кто заговорили о жанровой литературе в каком-то смысле правы. Потому что как ни крути, это хоть сенчинская, но фантастика. И для жанровой прозы этот рассказ неудачен. Потому что в нём не прописан основной фантастический элемент. Конечно, справедливость требует отметить, что этот основной фантастический элемент во всех произведениях, которые построены на шаге назад по времени, – общая ахиллесова пята, и из неё как только ни выкручиваются. Ведь если ты в прошлом что-то меняешь, то меняется всё, как у Брэдбери в «Грянул гром»; но если ты не меняешь ничего, то нет и произведения. Из этой вилки люди находят или какие-то причудливые выходы, или стараются сделать вид, что ничего не было и эту заминочку как-то микшируют. Как будто можно в прошлом что-то немножечко изменить и вернуться в то же самое, с чего начали. Понятно, что этого быть не может.
Это вечная литературная беда, поэтому я и задумалась о том, к какому жанру мы это причисляем. Всё дело в том, что, действительно, мы не понимаем, что изменится, если пролезть в портал. Да, тебя откинет на три года назад. И девушка проживёт ту же самую жизнь и поменяет в ней только маленький элемент – не пойдёт на корпоратив, на котором её чуть не изнасиловали. При этом она всё помнит, как во сне. Если, действительно, проживать ту же самую жизнь, то никакой это не шанс, и название рассказа безбожно врёт.
Антон говорил, что Сенчин действует как демиург. Он ни разу не демиург. Он наблюдатель. Он не даёт нам даже возможности представить, до какой степени человек может изменить свою жизнь. Там только на уровне предположений звучит – а может, тебя в другую галактику кинет? А может, вообще в будущее?
Потому что это социальная фантастика, которая написана ради социальной сатиры. И те правы, кто говорил, что это социология. Такая социологическая фокус-группа. Или портрет современной России, как «Елтышевы» и много других портретов современной России, которые Сенчин наделал.
И ещё хотела отметить – люди уподобляются скотам с помощью правильно раскиданных по тексту словечек, типа «загон», и безличных глаголов.
Муж мне как-то рассказывал перестроечную байку, как поехал покупать живого бычка на мясо. Пошли хозяин с покупателями к бычку, а бычок перескочил через ограду и побежал. То есть бычок не стал рефлексировать и говорить, что он три года назад корову схоронил, а побежал, спасая свою жизнь. И в рассказе чуть ли не развенчание цивилизации.
Голые инстинкты – все себя спасают. Образованность и культура – все сидят и мудрствуют.
Анна Жучкова: продолжу с иллюстрации последней мысли: «этот торговый центр – единственный, им городские власти очень гордились, сделали символом цивилизации. Может, поэтому именно его террористы решили захватить…» Террористы вынесены вовне, как некое абстрактное зло – поменяй на что угодно, а проблема останется та же.
Мне нравится, что в рассказе много уровней и о многом можно поговорить: и социальный он, и психологический, и философский, а может, и жанровый. Сюжет с террористами можно взять как формулу экшена – придёт герой и всех спасет. Портал – из фантастической литературы. Есть и литературные формулы, некоторые из которых уже называли: сопоставление со «Слепыми» Метерлинка – символ цивилизации. Мысль про типы, собранные вместе, – «Пышка» Мопассана, где в одной карете едут аристократ, священник, буржуа и т. д. – до проститутки. Также притча беккетовского абсурда «В ожидании Годо», кода сидят двое и думают – придёт Годо и сделает нашу жизнь лучше. Может, сами? Нет, нет, придёт Годо и всех спасёт. Я лишь подытожила, что говорили, и очень рада, насколько интересное и яркое получилось обсуждение.
А теперь о том, о чём я мало услышала, но чего мне бы тоже хотелось – об опоре на текст. Все в основном начинают говорить про свои мысли: мне откликнулось, мне не откликнулось. Не скажу, что это неинтересно, это круто! Но хотелось бы, чтобы всё начиналось с текста.
Образ стада формируется с первых же строк. «На третьем этаже находились кафе, предприятия быстрого питания» – привычное общество потребления. «Заперли человек пятнадцать. Продавцов, поваров и посетителей» – неважно сколько, неважно кого. Запертые ведут себя соответствующе: «сбившись в кучу у дальней от двери стены», и так же говорят: «сука», «я ему устрою, скоту».
Здесь представлены не только типажи, но и характеристики нашего общества:
Чуть что, персонажи начинают спорить про м/ж:
— Не надо женщин обзывать, – сказала моложавая со стразами.— Хм! Вам можно своего парня скотом, а мне – нет?— Потому что скот он. Скотина!Они инфантильны: «Мама, прости, ты в детстве учила, что нельзя, нельзя на включенной плите ничего оставлять», – говорит женщина за пятьдесят.
Ждут начальника, как в школе: «Дежавю! Дежавю! – подсказали несколько человек с таким пылом, словно именно от этого слова зависела их жизнь. Вот продемонстрируют, что знают его, дверь откроется, и их выпустят».
Кстати, «похожий на офицера» неожиданно оказывается чуть ли не вором в законе: «Давай без «ну». Если ты нам тут лепишь, то ведь пойдёшь как пособница. Учти!». Ни с того ни с сего вдруг прорезалось у человека, который был похож на офицера.
Елена Сафронова: а может, милиционер? Был бы реально вором в законе, не стал бы манежиться, полез в портал.
Валерия Пустовая: мифологизация вора в законе.
Елена Сафронова: ну типа того, тут всё по формулам. Я на этой фразе тоже споткнулась. Мне стало интересно, почему она пособница и кому. Наверно, всё-таки мент. И тоже боится чего-то, системы или чего-то ещё, потому и не воспользовался шансом.
Анна Жучкова: и последнее. Сенчин говорит, что в каждом его рассказе есть Сенчин. Понятно, что в ранней прозе Сенчин везде, но даже в последнее время, когда он стал дифференцировать персонажей, всё равно в каждом рассказе есть Сенчин. И здесь есть интересный герой – «типичный слесарь», который время от времени подкидывает остальным мысли, меняющие ход их рассуждений. Все уверены, что от террористов их спасут. Типичный слесарь: «Ну-ну, помним, какой ценой». Он даёт им возможность подумать. Почему они уверены, что спасут? Не стоит ли делать что-то сами? Через некоторое время все, наоборот, начинают паниковать. А типичный слесарь снова меняет вектор:
– Да всё будет нормально, – сказал типичный слесарь. – Лежит ваш этот ноутбук с нашими телефонами в мешке. Когда кончится – вернут.Мужчина с сумкой посмотрел на него с сомнением, зато другие облегчённо зашуршали:– Кончится… Освободят… Вернут…Он предлагает им быть осознанными. Но они этого не ловят, не хотят думать самостоятельно.
И ведь именно этот типичный пополз в финале к порталу. В тот момент, когда услышал животную правду в словах парня-наркомана, который сказал, что чувствует смерть:
– Э, действительно чувствуешь? – Типичный вгляделся в него, что-то понял и медленно, на заду, пополз к холодильнику.Ничто их не убеждало: ни возможность спасения, ни перенесение во времени, но человеческая отзывчивость – убедительна. И для Сенчина как писателя в том числе.
Елена Сафронова: и если кто и спасся, то, наверное, всё-таки он.
Дмитрий Бак: бедный Рома, бедный Рома. Мы как будто заранее знаем, что такое Сенчин? Текст живёт сам по себе. И Сенчин является писателем вопреки тому, что о нем принято думать. Стремление прожить ровно то же – почему это плохо? Почему безынициативность – это плохо? Почему мы привыкли осуждать инертное общество? Чернышевский так писал про «Асю»: там повесть о любви неудавшейся, а он говорит, какие у нас плохие люди, ставит обществу диагноз. «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”» Борхеса – рассказ о ценности того, что повторяется ровно так же, как было. Второй пример – Лева Одоевцев («Пушкинский дом»): как ни меняй, получится то же. Это абсолютно не жанровая вещь. Она проецируется куда угодно, вплоть до Эдипа. И судьбы. Поэтому если это и хорошо, то хорошо именно потому, что никуда не выскочишь, и слава богу! Вся русская литература на этом построена. Лиза Калитина могла бы полюбить, а вот нет. Это просто сущность этих людей. Этого общества. Этой страны. Этого мира. Это не плохо и не хорошо. Не надо делать из слона бегемота. Можно из «Матеры» сделать то, что сделал из неё Сенчин, а можно сделать «Аватар»: тоже дерево в центре и какие-то сухорёбрые ребята защищаются.
Сенчин мрачно говорит, что всё плохо и распадается, но подключается к традиции там, где сам этого не понимает. И тем он хорош и интересен. Для меня, по крайней мере.
Анна Жучкова: но шанс на жизнь у них был?
Дмитрий Бак: никакого шанса нет, все смертные! Никакого шанса сделать из России Китай и Южную Америку, из Венесуэлы Бирму.
Валерия Пустовая (сама себе): никакого шанса нет, все смертные…
Анна Жучкова: а чего бы им тогда не прожить ещё раз три года?
Дмитрий Бак: так пожили уже. У меня был студент, который хотел прийти на мою лекцию второй раз. Да никогда не надо ходить ни на какие лекции второй раз! Я уже выпил этот чай. Второй раз чай выпить нельзя. Это просто ложная установка.
Елена Сафронова: в принципе, неизвестно, в который раз это происходило в этой самой комнате.
Дмитрий Бак: именно. Вот это я и хочу сказать. Это не дурная бесконечность.
Елена Сафронова: но если вы правы, то это как раз дурная бесконечность.
Алия Ленивец: но опыт уникален! Мы проживаем день, даже если он такой же, как этот, но опыт-то другой. Мы просыпаемся другими…
Дмитрий Бак: не другой. Я проснулся, а он здесь. То есть я.
Алия Ленивец: такой же как вчера? И пять лет назад? Абсолютно такой же?
Дмитрий Бак: если нет, то я тогда могу изменить женщине, изменить религию, дорогу, пол, цвет кожи. И где я сам?
Анастасия Бездетная: а как же Гераклит с его «нельзя войти в одну реку дважды»?
Дмитрий Бак: нет-нет, не будем вдаваться. Просто я хочу, чтобы вы увидели этот смысл. Если Сенчин интересен, то он такой. А не то, что из него малюют.
Алия Ленивец: Сенчин интересен таким, какой он есть, это да, но…
Дмитрий Бак: не он какой, а какие тексты.
Алия Ленивец: да, тексты его. И сам он, я думаю, тоже. Но мне кажется очень спорной мысль, что ничего не меняется и ничего невозможно изменить.
Дмитрий Бак: это я не от себя говорю. Однако такой уровень смысла есть. И меня это будоражит. В меня это попадает, как говорят мои студенты-актеры. Это главное, а не – намажься кремом, ты этого достойна. Убеги от террористов. Покрась губы. Измени что-то. Съезди на курорт. Поучись на коучингских курсах. Научись писать… Главное – почувствовать, что есть ровно другое. Постоянное, обычное, неизбежимое. Ну есть же что-то неизбежимое в мире? Ничего страшного.
Валерия Пустовая (сама себе): ничего страшного...
Дмитрий Бак: но на самом деле страшная трагедия для тех, кто привык инновационно меняться. Избегать террористов. Зачем их избегать-то?
Валерия Пустовая: этот излом ещё более фантастичен, чем у Сенчина. Елена Сафронова упрекнула, что у Сенчина не проработан фантастический план, а Дмитрий Петрович нашлепал ему ещё этот прекрасный абсурдный, взрывающий мозг парадоксальный смысл. В этом мы поработали за автора, мне кажется, Сенчин вряд ли об этом писал.
Дмитрий Бак: а что мы делаем, когда пишем критику?
Валерия Пустовая: додумываем за автора?
Дмитрий Бак: а что делает критика вообще? Придумывает, продолжает, интерпретирует.
Станислав Секретов: это у вас другой Сенчин вообще. Вам такой и нужен?
Дмитрий Бак: и прекрасно. Тот не нужен вообще.
Анна Жучкова: какой тот, Дмитрий Петрович?
Дмитрий Бак: который говорит, что всё социально, псевдопочвенный, и как оборотная сторона – псевдолиберальный.
Анна Жучкова: мне кажется, это его маска.
Алия Ленивец: маска, маска, маска, маска.
Дмитрий Бак: если маска, тогда я согласен. И надо искать настоящего.
Валерия Пустовая: меня волнует этот момент – что нас тут в разные стороны понесло. Одно дело, когда Сенчин приговаривает за неосозанность, другое дело, кода он говорит: живи как есть, ты все равно ничего не поменяешь, и это та жизнь, которая тебе дана. И, мне кажется, ни то ни сё – немного не Сенчин. Потому что Сенчин рождается из проблематизации, из конфликта с самим собой. Вопрос должен действовать в Сенчине, чтобы он был писателем, чтобы его текст давал эффект. Чем мне не интересен этот рассказ, «Шанс»? При всей его мастеровитости, он не даёт эффекта откровения, весь его месседж приговаривающий, он прочитывается заранее. Здесь нет проблематизации
кажимости жизни и желания не жить. И получается, мы либо в одну сторону решаем эту проблему и говорим: больше осознанности, давайте расшевелимся. Или в другую: не надо шевелиться, жизнь такая в своей органике, примите её. Но для Сенчина нерв там, где он не может понять, где мечется. Проблема этого рассказа в том, что здесь он всё заранее решил и «дано» сошлось с ответом. И рассказ не чудо из-за этого. Но очень мастеровитая вещь. Есть элементы современной драмы, очень яркие. Дмитрий Данилов недавно написал псевдопьесу док, которая при этом не док, а написана Даниловым. Так вот то же самое делает Сенчин, и при этом очень давно.
То, что в этом рассказе всё сходится, и здесь нет проблемы для него самого – для меня не чудо. И благодаря вам я это поняла. Здесь есть ответ, а у настоящего Сенчина, болевого, от которого бесишься и на стену лезешь, у него нет ответа. Потому что он сам его не знает. Потому что он сам говорит: сука, живи давай, шевелись, что ты, блин, ничего не делаешь?! На этом нерве он начался, Сенчин, и на этом нерве и продолжается.
________
1. https://magazines.gorky.media/znamia/2018/5/shans-2.html
скачать dle 12.1
