(О книгах: Сергей Буров, Людмила Ладенкова. Александр Введенский: равнение на смерть. –СПб.: Изд. дом «Петрополис», 2017. – 312 с.; Сергей Буров. Хармс против Пастернака: контексты пародий. –СПб.: Изд. дом «Петрополис», 2018. – 276 с.)
Исследование наследия ОБЭРИУ относится к самым активно функционирующим разделам филологической русистики, хотя, как это часто бывает, плотность публикуемых работ подчас порождает конфликтные ситуации (в этом смысле обэриутоведение, кажется, можно назвать областью не только крайне насыщенной и продуктивной, но и конфликтной).
Работы Сергея Бурова (написанные отчасти в соавторстве с Людмилой Ладенковой) в этом смысле явственно оказываются на дискуссионном поле. Это касается и целого ряда статей, посвященных одному из центральных стихотворений отечественного авангарда, «Элегии» Александра Введенского, опубликованных в «Новом филологическом вестнике» и в пятигорском сборнике «Русский язык и межкультурная коммуникация» и вылившихся в результате в рассматриваемую монографию.
Перед нами подробный, построенный разбор «Элегии». В филологической литературе существует известная работа, также связанная с медленным прочтением «Элегии» - это известная статья Павла Успенского и Вероники Файнберг «Как устроена "Элегия" Александра Введенского?»[1]. Обе пары соавторов рассматривают интертексты и подтексты этого стихотворения, что значимо и важно среди общих причин и потому, что на фоне общей обэриутской поэтики и, в частности, поэтики самого Введенского «Элегия» пользуется (во многом ложной) репутацией «прозрачного» произведения. С другой стороны, вообще выявление подтекстов в случае ОБЭРИУ отличается от подобной работы в отношении многих сочинений модернистских и даже авангардных: слишком велик разброс неожиданных отсылок и охват несовместимых, казалось бы, контекстов, которые так или иначе могли учитываться обэриутами в ходе творческой работы. К тому же специфика «звезды бессмыслицы» часто порождает две радикально отличных, но в равной степени сомнительных интерпретационных стратегии: первая подразумевает тотальный асемантизм обэриутских текстов, особенно «левых» (Введенский, по определению Николая Заболоцкого, данному в известном манифесте, «крайняя левая нашего объединения»[2]), вторая — столь же тотальное полагание чуть ли ни всего культурного архива потенциальным набором претекстов к произведениям группы ОБЭРИУ. Внятное прочтение «Элегии» в этой ситуации закономерно порождает дискуссии о принципах самого понимания объема контекстов, необходимых для адекватного понимания стихотворения. Успенский и Файнберг, споря о смысле интертекстуальных связей «Элегии» с пушкинским «Путешествием в Арзрум», называют предшествующую монографии статью Бурова и Ладенковой «достаточно странной»[3]; в ответ на это в рассматриваемой книге исследователи высказывают свою программу понимания интертекстуальности в отношении «Элегии».
Тезис Успенского и Файнберг: «… смыслы стихотворения рождаются из языка, соединение элементов которого приводит к возникновению в сознании читателя того или иного значения. При таком рассмотрении "Элегии" интертекстуальные связи уходят на второй план»[4], - вызывает ответную реплику Бурова и Ладенковой: «На наш взгляд, "Элегия" совсем не тот текст, который мог бы объясниться изнутри его самого. Чтобы в сознании читателя возникали значения, ему необходимо не просто знание языка, но знание явлений культуры, память о которых этим языком (индивидуальным языком поэта) впитана. В противном случае любое произведение Введенского будет оставаться для такого читателя "абсурдом", "нелепицей", "абракадаброй", никогда не будет адекватно понято и не станет для такого читателя явлением искусства. Отсюда — первостепенность рассмотрения текста как системы отбора поэтом реалий материального и духовного миров, а также вскрытия значений интертекстуальных связей» (с. 12-13).
Как раз в случае замечательной работы Успенского и Файнберг речь может идти лишь о взаимной корректировке выводов, возможно — о приоритете в рассмотрении того или иного источника. Но в целом перед нами в самом деле немаловажная проблема. Особое отношение обэриутов к предшествующему культурному материалу очевидно, но отказ от понимания, подчеркнем вслед за Буровым и Ладенковой, часто приводит к заведомому упрощению самой сути творчества ОБЭРИУ: можно вспомнить тут не только превращение обэриутских поэтики и мировоззрения, до крайности упрощенных и сильно искаженных, в явление массовой культуры (в основном это коснулось фигуры Хармса, но не только), - от разнообразных «Хармс-фестивалей» до заведомо трэшевых спектаклей, от фольклорного оглупления до псевдоакадемической неразборчивости (сравните в старой рецензии В.Комарова <А.Герасимовой> на фильм «Стару-ХА-рмса»: «Ясно, что этот диалог не имеет для создателей фильма никакого смысла. Впрочем, как и другие написанные Хармсом слова, которые в изобилии кричат с экрана разные посторонние люди...»[5]).
Во многих работах обэриутская поэтическая картина мира выводится в значительной степени из мистических и эзотерических контекстов. Буров и Ладенкова, вслед за рядом исследователей (А. Г. Герасимова и А.Т. Никитаев, Ж.-Ф. Жаккар, Л.Ф. Кацис, И.Лощилов, Д.В. Токарев и другие) демонстрируют в «Элегии» Введенского пласты, соотносимые с Торой и Каббалой, буддийской и средневековой европейской мистической символикой. Архетипические основания оказываются важными для понимания построения «Элегии», явственно принадлежащими самой конструкции стихотворения. Впрочем, не только такого рода глубинные пласты отмечаются исследователями, но и многочисленные переклички с отечественной культурой, порой неожиданные (от «Слова о полку Игореве» до А.А. Блока, от красноармейских песен до оперных постановок Вагнера и Чайковского).
Буров и Ладенкова дают одну из возможных интерпретаций отличия «Элегии» от иных текстов поэта: «Семантическая ткань не только не упрощалась, но усложнялась всё более, поскольку на нее накладывалась необходимость выдерживания классического жанра и формы» (с. 4). Это понимание диалектики формальной строгости при насыщенности и сложности, создающей ложный эффект простоты, вполне убедительно; по словам исследователей, «Элегия» «… в высшей степени автокоммуникативна и эзотерична» (там же).
Если в первой книге речь идет об одном из центральных для всего наследия обэриутского круга произведении, то в недавней книге С.Буров обращается к теме, казалось бы, глубоко периферийной, неожиданной и даже отчасти странной. Заочный диалог Даниила Хармса с Борисом Пастернаком, срывающийся почти постоянно в дискоммуникацию, или в пародийную установку, или в резкое разграничение культурных полей. Принадлежа, казалось бы, к общему полю отечественного авангарда, Пастернак и Хармс находились с неизбежностью в максимально отдаленных его зонах, пересечения между которыми не могло бы не привести к семантическому коллапсу, разрушению выстроенных с обеих сторон диспозиций. Пастернак для Хармса, безусловно, был изменник делу левого искусства, своего рода жупел, тем более раздражающий, что некогда принадлежал к реальному пространству авангарда (и в этой своей измене оказывавшийся более враждебным, нежели вовсе не существующие в качестве литературного факта пролетарские писатели). Хармс для Пастернака — никто, представитель даже не маргинальной, а непрозрачной, серой, следовательно — несуществующей культурной страты.
Буров подробнейше рассматривает миниатюру «Экспромт» («Как известно, у полупоэта Бориса Пастернака была собака по имени Балаган...» и т. д.), список «Вот что плохо», пьесу «Елизавета Бам», стихотворения «Тюльпанов среди хореев», «Фадеев Калдеев и Пепермалдеев», «Мчится немец меж домами» и некоторые другие тексты Хармса, а также его рисунки, в которых усматривает шаржи на Пастернака. Исследователь предлагает соотносить пародийное отношение Хармса к Пастернаку по аналогии с известным тыняновским анализом пародии Достоевского на Гоголя в «Селе Степанчикове и его обитателях», - пародии не столько на тексты пародируемого, сколько на его личность; в этом смысле Буров видит резонным вспомнить и о другой идее Тынянова, связанной с литературной эволюцией и непрямым наследованием. В финале книги возникает предположение о принадлежности и Пастернака, и обэриутов — несмотря на тотальное неприятие младшими поэтами старшего — к «герметико-каббалистической традиции в ее русском изводе первой половины ХХ века» (с. 231)… При всей спорности такого рода выводов, они разворачивают исследовательскую программу, связанную с русским модернизмом, в том числе и в авангардном изводи, в сторону прояснения эзотерических подтекстов. Эта работа, начатая исследованиями Н.А. Богомолова, Л.Ф. Кациса, других ученых, в книгах и статьях Бурова и Ладенковой находит достойное продолжение — достойное не только споров, но и глубокого внимания.
_____________________________
[1] Успенский П., Файнберг В. Как устроена «Элегия» Александра Введенского? // И после авангарда — авангард: Сборник статей. - Белград: Универзитет у Београду, Филолошки факултет. 2017. - С. 22-90.
[2] <Заболоцкий Н.> Поэзия обэриутов. Цит. по: Поэты группы «ОБЭРИУ». - СПб.: Совентский писатель, С.-Петербургское отделение, 1994. - С. 539.
[3] Успенский П., Файнберг В. Указ. соч. - С. 69.
[4] Успенский П., Файнберг В. Указ. Соч. - С. 43.
[5] Комаров В. Чудотворец был высокого роста // Герасимова А. (Умка). Проблема смешного. Вокруг ОБЭРИУ и не только. - М.: Пробел-2000; Umka Press, 2018. - С. 372.
скачать dle 12.1
