(О книге: Елена Лапшина. Сон златоглазки. – М.: Русский Гулливер, 2018) Редкость — мне очень захотелось прочесть полностью книгу стихов и написать отклик. Несмотря на то, что вышли уже четыре профессиональные рецензии, а печатный экземпляр «Сна златоглазки» мне не достать по географическим причинам моего проживания. Так мне закоротило, что обратилась к автору, поэту Елене Лапшиной, с просьбой подсказать, где можно достать электронный вариант её нового сборника избранных стихотворений. Небывалая инициативность, скажу я вам, себя не узнаю. Но факт. И Елена, совершенно не раздумывая, поделилась своим сокровищем абсолютно бескорыстно! За что моя большая благодарность Елене!..
Объяснить не смогу, откуда взялось требовательное влечение к этой книге, но ощущение той недосказанности, непрочитанности, которую я могу и должна заполнить, не оставляет меня. Наверно, отступит, когда допишу свои помышления о «Сне златоглазки» Елены Лапшиной.
Итак. Сначала несколько конспективно, так как читала и сразу записывала возникающие у меня ассоциации и мысли.
— Начало, первое стихотворение, от мужского лица. Почему? Содом. Золотое марево. Случайно? Автор свои стихи считает грехами?
— Лирическая героиня не Ева, а душа…
— Мазай — «неведома зверушка» — так только сам автор о стихах может сказать.
— Антиной – раб и бог. Миф.
— Златоглазка — душа.
…Адам — тело. Ева — душа.
«Неужели, Господи, так и сгинем…» — речь жителей Содома.
«Кто в доме лубяном?» — голос из толпы пришедших «познавать» гостей Лота.
«Забери, забери, забери…» — очень мужское стихотворение. «Говоришь: дурачок, червячок…» — быстрое, пунктирное. Лот так мог бы думать.
Яблоко — как путеводный клубок, ведёт параллели и библейского сюжета, и сказочного: «Вот бы и мне в девичестве сесть за прялку, / яблоко съесть, а далее — по сюжету…» Яблок очень много. Как и всего живого из мира растений, птиц, рыб. Природа обожествлена и прекрасна. Волк человечен. Во всём Бог. Есть гимны и молитвы. Но лирику Елены Лапшиной я не назову религиозной. Не в моём понимании. Стилистика не обманывает, она подчёркивает, окантовывает страсть. Ту страсть, которую автор старается скрыть, но не спрятать. Как тот, кому запрещено по медицинским показаниям загорать под прямыми лучами солнца, подставляет лицо и плечи солнечным боке, спрыгивающим сквозь листву растопырившего ветки дерева. Неважно какого, лишь бы существующего. Страсть совсем не религиозная, нет ни капли фанатизма или экзальтированности. Это чувство намного сильней любого канона. Вера. А мы понимаем, что понятия религии и веры не тождественны. Будто форма и содержание.
Образы библейские соседствуют с мифологическими и сказочными героями. Жена Лота и Спящая Красавица, Кай и Каин, Авель и Антиной — некоторая паронимичность образов прослеживается в авторском отношении к ним. А по максимуму это отношение растворяет и тут же вновь синтезирует Элеонору-Елену-Еву — главную героиню «Сна златоглазки». Но не женщину-деву-девочку, а её душу.
Вся книга — это Поиск. Лабиринт. Лабиринтный сон. Идёшь и читаешь подсказки, но их тихое отчаянье сбивает с выбранного, кажется, пути. Каждое стихотворение как ребус. Он хочет быть разгадан здесь и сейчас, именно он, сам, без привязки к собратьям по несчастью. Но не имеет права рассказывать ВСЁ. Он звено, он часть. Расскажет один — оголятся другие. А чем они хуже? У любого есть сущее: душа, детство, страх и старость. Голос через подушку. Отковыривать
всю втрамбованную цепь нельзя им. Автор запретила. «Это там — в небесах — наши нерасторжимые узы. / А пока я одна с этой цепью на шее стою». Обет молчания в наисложнейшей форме. Говорящий немой. Это «русалочий голос таится в груди». «И во всей красе — / всё равно, как все».
Композиция книги выстроена от поздних стихотворений к ранним с единственной ясной целью — автор желает вернуться в молодые свои годы. А может и придумать свою историю заново. Что по мере чтения и происходит, когда в финале королевне Элеоноре всего двенадцать, и спит она безмятежно, а вещие, чудесные сны только-только кто-то посулил:
Смяты длинные ресницы.
Ей когда-нибудь приснится,
как таинственно волнует приближение весны.
Ангел мой, Элеонора,
для тебя моря и горы,
в небе — звёздные просторы, для тебя — любые сны. Главный мотив своей книги Елена Лапшина чувствует в старости и в страхе не успеть совершить что-то олицетворяющее полную живую жизнь:
Осмелиться если б, устать и истаять,
застыть в запредельной безвылазной коме.
И больше уже никогда не проснуться,
не сбыться дряхлеющей девой в сединах.
Замедлить дыхание, лбом прикоснуться
и спать меж лопаток его лебединых.Старение как форма жизни в усечённой форме. Содержание — душа — не претерпевает возрастных изменений. От стихов, по хронологии новых, исходит плотная аура определённости, их центробежная сила велика и пикируют как голуби — камнем, прям камнем. А по мере чтения происходит сгорание в горячих слоях атмосферы поэзии всего напускного. Взрослые мнят. Взрослые минуют своего ребёнка. Хорошо, если он гостем был… Снег тоже седина. Природа старости не боится, следом весны черёд. Пробуждение. Как и в «Сне златоглазки» — к младости и пылкости движется лодка с шёлковым животом. Такой живот у юных и любимых, а напиться из ключиц хочется, пока можется…
Все тексты мифологичны. Архетипичность проступает рельефом воспоминаний. Тайна рождения — один из классических сюжетных столпов литературы — в книге Елены Лапшиной не в прямом смысле тайна, а особая тема, ахиллесова пята, роковое таинство, о котором ни молчать, ни кричать. «В доме, где по-прежнему чужда, / встретятся больное чувство долга / и любовь по имени “нужда”» — откровенность поражает строгостью в оценке. Неумолчная работа сердца и совести. Степенное, хирургически педантичное, до одержимости, вычищение ран от гноя, не боясь и не брезгуя раскрывать все ткани, спускать, отводить дурную кровь. Увечные черты — «выструпленная спина», «бельмастые глаза»; троекратные повторы и однородные характеристики — «проходи насквозь, выживай, терпи», «из тесноты, из ветхости, из тела», «продолжай, продолжай, продолжай…», «стрелок-миляга-враль-барон», «всё сминая, корчуя, корёжа» — так хладнокровно и одновременно упоённо вяжется рубаха из крапивы, которую автор надевает на лирическую героиню, прикрывая её язвы. Но и это способ бичевания, ибо жжётся полотнище, разъедает не полностью затянувшиеся раны, сдирая тонкую кожицу забвения, бередит вибрирующие фантомной дёргающей болью рубцы. Не даёт покоя жажда материнства и обременённость «дочкостью», усталость быть без продолжения, где «и плоть от плоти — не даёт плода», но:
И всё, что даётся, и всё, что кончается здесь,
вне места и времени длится,
и длится,
и длится...«Сон златоглазки» Елены Лапшиной — ювелирное произведение. Избранные стихотворения подогнаны, собраны, сцеплены так точно и крепко, что нет слабого звена, будто изначально задумывалось, писалось именно сюда. Тут и бисером, и проволокой, и жемчугом, и солью, и лунным камнем. Золота довольно. Оно тяжёлое и символизирует смерть. Красота золота алчна. И, увы, вечна. А человек смертен; его глаза вполне могли бы показаться золотыми, если б и мы, со стороны, конечно, видели Тот Свет, прорезающий мертвеющие зрачки… А мастерица очень требовательна к себе, не позволительны ни уныние, ни ропот.
И жаждой своей недужной
я мучаюсь, как виной.
Как столп становлюсь — бездушной,
бессмысленной, соляной.Труд и смирение страстей, понимание глубины собственного страдания и принятие себя в нём даёт неподсудное право на достоинство, что горчит и гаркает иногда, и даже позволяет или, скорей, вынуждает её на некоторую надмирную проницательность — беспримесную, лютую, тяготящую: «Мне б только не уснуть… Я щупаю затылок. / И всё бы хорошо, да коготок увяз».
О любви огромней и чище всех слов о ней пишет Елена Лапшина в цикле «Стихи Илье». Такая удивительная, отчаянно смелая откровенность, через всю книгу пронесённая сдерживаемая страсть расцвела именем, звуком, явью, прошлым, которое автор не будет признавать прошедшим. Эти стихи раньше написаны, чем те, что открывали книгу и вели к развязке. Вели и спрашивали: «Веришь или уже нет?» Автор же упорно прокладывала дорогу к себе через эти терновые вопросы и шла, шла, шла — возвращалась, возвращала веру в себя. В одном из заключительных стихотворений «Джульетта» об этом твёрдо сказано:
Опять бежит ночная мгла
невольным холодком по коже.
Но я б не слушать не смогла,
и ты, наверное, не сможешь.И теперь я вижу «Сон златоглазки» — не просто Поиском, а Дорогой. Душа обязана трудиться, да? Да, вера — величайший труд. Поэт Елена Лапшина не жалеет души и усложняет задачу: верить в страдании. Самопожертвование? Быть может. Но мне кажется, что любовь выше, и это читается в пробуждающих ото сна стихах Тацуйи, не религиозных, а стихах для верующих в свою душу. Любовь не стареет.
Королевне Элеоноре вновь двенадцать…
скачать dle 12.1
