ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ольга Балла-Гертман. МИФ, МИФ И МИФ

Ольга Балла-Гертман. МИФ, МИФ И МИФ


(О книге: Николай Байтов. Энциклопедия иллюзий / Вступ. ст. И. Гулина. – М.: Новое литературное обозрение, 2017. –  (Новая поэзия))


Книга эта – действительно, своего рода энциклопедия: в каком-то смысле, конечно, и иллюзий тоже (литературного сознания, сознания вообще), но главным образом – персональных байтовских способов работы с ними. Слово «работа» тут напрашивается настойчиво – и не будем ему сопротивляться; впрочем, ещё вернее бы тут было слово «практика» – в том же смысле, в каком мы говорим о духовной практике. Потому что, собственно говоря, поэзия (как и проза) Байтова – это именно духовная практика. Литературными средствами, да, – однако преодолевающими литературу в её устоявшемся понимании (преодолевающими любое устоявшееся понимание как таковое).

Книгу составили восемнадцать поэм (точнее сказать – больших текстов; в случае Байтова такая видимая неточность именно точна: этот принципиально ускользающий от определений человек должен же сопротивляться и определениям жанровым), написанных Николаем Байтовым более чем за четверть века, с 1984 по 2000 год, и расположенных в порядке почти хронологическом. Выбивается из этого порядка разве только текст, имеющий все основания претендовать на роль ключевого и давший книге название – «Энциклопедия иллюзий» – написанный в 1993-м, он стоит в начале, но это и понятно: ключевой же. Да почти декларативный. Практически, обнажающий приём.

Как будто это утро раннее,
на самом деле это утка раненая.

Как будто это автомат,
на самом деле это водопад.

Как будто это мост через овраг,
на самом деле это дуб № 500.


Как справедливо пишет Игорь Гулин во вступительной статье к сборнику, «в европейской традиции жанры большой поэтической формы – от баллады до романа в стихах, – это жанры уверенности. Подобные тексты описывают мир». Именно в этом смысле – и тут уже автору вступительной статьи, считающему, что «к поэмам Байтова это разительно не относится», можно возразить – Байтов вписывается в европейскую традицию совершенно. Он тоже описывает мир!

Он вообще о том только и говорит, как мир устроен. Правда, делает он это через демонстрацию разных способов того, как об этом говорить невозможно, каким описаниям основы мира в руки не даются (а никаким не даются). Более того: он говорит об этом – когда вдруг находит нужным – на редкость реалистично, с почти натуралистической точностью.

Ночью снег сквозь воду проступал сыпью:
солью на неверном юном льду в проруби.
Вьюга шелушила чешую рыбью,
мутным комом леденела слизь с кровью.

К сроку я безгласного заклал агнца
(выпучены мёртвые глаза, - круглый
рот хватает холод, - плоский хвост в танце
судорожном стынет), – и уже в угли,

солью внутренности окропив, сунул.
Ни огня вокруг на берегу белом.
Только тусклый жар ещё не весь умер,
разметаемый в золе сырым ветром.


(«Пасха в декабре», 1989)

Байтов хитёр – он даёт читателю увидеть, понюхать, пощупать чрезвычайно убедительные слепки с разного рода оболочек и участков мира, и читатель, чувствующий себя почти физически присутствующим при том, о чём идёт речь, отождествившийся сочувственно уже и с запекаемой в костре рыбой, и с тем, кто её запёк, – совсем готов поверить, что дело именно в этом.

Иногда Байтов как будто попросту тащит в текст куски наскоро, подручными литературными средствами обработанной реальности, – можно подумать (да, ошибёмся), что он просто фиксирует её в том виде, в каком она подворачивается его наблюдающему взгляду:

Видите ли эти великие кукиши,
бойко друг против друга вздымающиеся? –
Скоро на месте их раскинут пустоши
до горизонта только мусор дымящийся.
На ржавой проволоке цветочки бумажные,
хвоя, хвоя и ленты вылинявшие.
От лени и долгой скуки упавшие,
тлея, блекнут эмблемы пышные…


Протоколирует эту реальность двумя руками сразу, не успевая одной, – левой и правой, в два столбца: два – перебивая друг друга, переходя друг в друга и снова раздваиваясь, оспаривая друг у друга первенство, так и не обретая согласия – параллельных потока наблюдений, две линии событий – внешняя и внутренняя, наблюдения и воспоминания, факты и внутренние голоса, повседневность и история, физика и метафизика, натурализм и апокалиптика. 

Дым весенний горек.
                 Цветёт мать-и-мачеха.
На солнцепёке за оградой неспешное
звяканье, –
            там дышат соляркой
                           и флажками помахивают
на путях промасленные,
                                       обгорелые сцепщики.

Упадут с грохотом – поднимутся немо,
как на прокручиваемой назад киноленте.
Гравитация, перекинувшаяся в небо,
пули без выстрелов вернёт в пистолеты.
Кто маршалом был,
                           тот встанет маршалом,
пятясь, пятясь, на мавзолей взойдёт
дым фанерного бронепоезда
                              промашет над ним,
оседая в золе, – и в мезозой назад.

А то и просто – чистое уже протоколирование: реальность сырая, неочищенная, литературно невозделанная – перечень имён на попадающихся навстречу надгробиях:

Шкатуло
       Трифон Иванович –
Зоя Евгеньевна Слоновская –
Кормышовы –
Богуш –
Антоновы –
Анна Филипповна Сукозова –
Вьюнов, Вьюнова –

Это «Ваганьково» (1987), один из самых «понятных» текстов в этом сборнике.
Чем, однако, каждое из таких описаний вернее, тем увереннее заявляет оно о собственной недостаточности.

Что до текстов откровенно «непонятных», то они просто заявляют то же самое совсем уж в лоб:

Левая скобка, левая скобка, ротор
синус-два-альфа, дай синих шлейфа, минус –
надо де-эль по де-эф по контуру против
а-угловое-катое… брызнул индекс
белым… и – арфа косить на косинус-флейта…


(«Пустыня. Вторая книга». 1985)

(По датировке, кстати, можно заметить, что эволюция Байтова шла не в направлении убывания или, наоборот, прирастания темноты его речи. Она была какой-то другой, какой – над этим ещё следует думать. Мне пока не ясно.)

Для того, что культивирует своими текстами Байтов, напрашивается также название апофатической онтологии.

Здесь речь вот о чём: есть зримое, осязаемое, исследимое разумом – и есть незримое, неосязаемое, разумом не исследимое: собственно, главное, благодаря чему и ради чего вся эта зримая чувственная шелуха и существует.

Байтов показывает различные виды виртуозной, сложноорганизованной растерянности перед миром – и в таком определении одинаково важны обе его части: и то, что это растерянность, и то, что она – сложноорганизованная и виртуозная. Тут принципиальна также и множественность стилей, с которыми по-хозяйски управляется автор, демонстрируя, что всё это – не более, чем инструменты из его инвентаря. А версификатор Байтов – блестящий. Он владеет – не говоря уже о тонкой, чуткой звукописи – изрядным разнообразием стилистических регистров, наработанных культурой и хранящихся в литературной памяти способов имитации реальности, и не упускает случая это владение продемонстрировать, – как, например, в насквозь и нарочито «литературном», сшитом из цитат и аллюзий, блестяще имитирующем вторичность тексте «Нескончаемые сетования» (1994-2000).

Уж осень. Зябко на ветру
дрожит засохшая травинка,
склоняясь к твоему бедру.
Кругом холодный дождик сеет,
и нагота твоя белеет
на постаменте средь кустов
полунагого бересклета.
Твои глаза застыли слепо
среди живых его зрачков, –
упёрлись окнами пустот
в скелет разрушенного лета,
в его прорехах ты за ним
вплотную следуешь, как эхо…
Когда-нибудь мы вспомним это,
и не поверится самим.


Это – апофатика многоречивая, говорящая обилием разных языков, включая языковидное звукобормотание, возникающее на ходу, куда речь поведёт, стремящееся стать языком – вот-вот, кажется, получится! –

В огне схасур я хынше нанов.
Десла не мисьпаю, а тич.
Ой, кабы сою лес в сейсуле…


- и терпящее поражение прямо на наших глазах:

в окно зима, – да на носу ли
мои очки? – одень и виждь!


(Или это выбивается из-под засохшей речевой корки, мгновенно обнажая её условность и хрупкость, предречевой хаос?)

Во всяком случае, сразу думается о том, что байтовская речь – это речь принципиального, намеренного поражения так называемого здравого смысла.

Да, Байтов описывает мир – однако со стороны его неочевидных движений, которые не ловятся заготовленными шаблонами, видятся как бы боковым зрением, не-зрением, улавливаются такими чувствами, для которых не заготовлено имени. Собранные как будто из узнаваемых сходу элементов принятого в нашей культуре мироописания («Дым и сырость, запах мокрых ёлок, холод, / в зарослях движенье: тихий шорох капель…»), – эти тексты дают понять доверившемуся было всем этим деталям, потерявшему бдительность читателю, что мир ни предлагаемыми элементами, ни хоть даже всей их совокупностью не улавливается. Он сквозит в щелях между ними. И если автор в чём-то совершенно уверен, то именно в этом.

Как будто это звук, фон, дым, речь, фильм, клип, сленг и знак,
на самом деле это миф, миф и миф.

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 326
Опубликовано 18 июл 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ