___________________________
В сентябре 80-го при газете «Вечерний Минск» открылось литобъединение. «ВМ» считался самой читаемой городской газетой, поэтому объявление об открытии лито увидели многие. Среди разновозрастных самодеятельных писателей и поэтов, пришедших на первое заседание, был высокий общительный юноша, говоривший чуть ли не басом. При знакомстве молодой человек сообщил собранию своё имя – Игорь Поглазов, – отрекомендовался поэтом, рассказал, что летом, после окончания средней школы, пробовал поступать в Литинститут, был на могиле Высоцкого. Одним из первых вызвался читать стихи:
Это зеркало, эта вода,
Эти скаты бесчисленных кровель.
Смотрят женщины в зеркала,
В зеркала деревянных надгробий…
Я распят над твоею кроватью.
Что мне слезы и что мне обман?
Двухкрестовое это распятье,
Может, снится тебе по ночам?..
…Я, постигающий науку мастерства,
Перевидавший то, чего не сможет
Изобразить уж ни один художник,
Я, как портной бледнеет перед тканью,
Бледнею перед выдержкой железной,
С которой мастер обнажил страданье
Безумных красок, подчиненных пиру…
Аудитория в своём большинстве осталась к стихам безучастной. Впоследствии всё общение в лито приняло типичный формализованный характер. Нескольким новым друзьям, которые вскоре стали собираться на квартире, Игорь признался, что накинул себе год и в действительности учится в 10-м классе. Тогда же выяснилось, что его «официальная» дневниковая фамилия – Шнеерсон, а Поглазов – это псевдоним, по фамилии матери. Компания была старше Игоря, но он во всём держался на равных: уже курил, первым бежал за вином и в выпивке не отставал, а эрудицией и остроумием – блистал. Всю осень он интенсивно писал, читал и посвящал друзьям стихи. В декабре они с опозданием узнали, что Игорь покончил с собой, повесился, в неполные четырнадцать лет (27.12.66 – 14.12.80). Был восьмиклассником. В кармане у покойного нашли предсмертное стихотворение:
* * *
Пажити мои, пажити.
Пожить бы еще, пожить бы.
Со спасения нашего
За Спасителя нашего.
Не дали мне, не дали.
Ангелы обедали.
Встанут, посторонятся,
Даже не поклонятся.
Не жили вы, не жили,
Мои руки прежние,
Мои мысли прошлые
Да дела острожные.
Не были, как небыли.
Спросишь: «Это небо ли?»
Я отвечу небылью:
Где мы? Где мы? Где мы?
Впервые самиздатовскую книжку стихов Игоря Поглазова я увидел на столе у Кима Хадеева. В 82-м. Книгу собрали и штучным тиражом издали родители. Стихи меня поразили. Они не были какими-то особенно интеллектуальными или виртуозными – стихи были бездонными:
…И надо мною катят тучи
Свои бездонные колодцы…
…Но для меня есть озеро и солнце,
И темный, вдалеке от жизни лес…
…И запах трав слышней на дне колодца,
И звуки все куда нежнее в нем…
…Вот и дверь третьим солнцем зарделась.
Шесть часов или восемь минут…
…Темный угол стихотворенья
Освещая огромным лбом…
…Там едина ночь без понимания
Сыплет звездами и тихо говорит.
Там березка, как мое страдание
На фаворе празднества стоит…
…Там огонь, скрипучие ворота,
И длиннее журавля апрель…
…Журавль Ветхого Завета
Который день в моем окне
Теряет точность силуэта.
Он неизменен на земле…
…Он, как скрипучие ворота,
И напоен, как май листвой…
…И листья ног Христовых целовать,
И тихо плакать, и часы считать…
… Мы отмерим себе понемногу
За свою оскорбленную даль…
Нас с тобой одеялом накроет
Это пыльное сито дорог…
Мой младший сверстник говорил из опыта, превышавшего опыт моей юности, опыт, полученный мною в семье, и, казалось, весь опыт моего чтения. Неточно зарифмованные строки задевали что-то глубинно-главное, что до сих пор неуязвимо спало во мне, чего я в себе не ведал. Стихи меня мучили, обличали и меняли.
Это не была умная или тонкая компиляция заёмных образов, но целый живой организм, растущий из своей оглушительной тишины. Не культурная маска, а лицо мальчика, минского школьника, помещённое в плазму мировой трагедии.
Пращур Игоря по отцовской линии, ребе Шнеур-Залман Борух, был легендарным основателем белорусского хасидизма. Дед Игоря по материнской линии, горячо любимый, был православным верующим, состоял в переписке с епископом.
Участие подростков в таинствах Церкви городскими властями преследовалось, Игорь участвовал. Объяснить трагедию я не могу, живу с вопросом.
Дмитрий Строцев
___________________________
* * *
Рассвет поднимался перьями селезня,
Крася палубу в розовый цвет,
И продолжался чудною песнею,
Будто бы в чём-то неся ответ.
Он разливался по палубе розовый
В щели кают и в глаза голубей,
Он даже пахнул немного берёзовым
Или запахом тополей.
Он вспоминался в набросках зачёркнутых,
В старой скамейке, в забытых друзьях.
Он занимался за речкой отчётливо
И уплывал на светящих ладьях.
ТВОРЧЕСТВОВот и дверь третьим солнцем зарделась.
Шесть часов или восемь минут...
Ты бежишь из ничтожных пределов,
Покидая стодневный уют.
Безобразьем цепляясь за ноги,
Вьётся тракт, и просёлки манят.
Ты бежишь в кандалах и тревоге
Инкубаторами цыплят.
Стройный хаос бессмертных страданий.
Заклиная оживший портрет,
Ты – Пикассо, другим в назиданье,
Ты – на шаре других планет.
И дорогу пройдя в отчужденьи,
Весь уже ты заброшенный дом,
Тёмный угол стихотворенья
Освещая огромным лбом.
ОСЕНЬВечер. Падают листья. Падает дом. Падают машины на мокрой блестящей мостовой.
Купол церкви жёлт, как листья. Он пахнет апельсинами, а листья горчат лимоном.
Это осень, посмотрите – это осень. Осень на земле, осень в жизни, осень в душе. Только сейчас я разгребаю ногами листья, которые падают на землю, влекомые её притяжением.
Кружится, кружится всё. Дом, машины, деревья. Я тоже кружусь. Кружусь и пою.
Это осень, это осень – посмотрите. Эти листья, эти травы – это осень. Свет фонарный, свет шафранный – это осень.
* * *
Обвяжи мне шею лебяжьими руками.
Что же было с нами?
Ты меня целуешь нежными губами.
Что же стало с нами?
Ты проходишь мимо, задевая пламя.
Что же будет с нами?
* * *
Всё застыло, как на фотографии.
Дым огня, сыпучие пески.
Мишка, Мишка, едем в Бессарабию,
Там осталась тень моей тоски.
Там едина ночь без понимания
Сыплет звёздами и тихо говорит.
Там берёза, как моё страдание,
На Фаворе празднества стоит.
Там огонь, скрипучие ворота,
И длиннее журавля апрель.
Мишка, Мишка, я хочу до рвоты
Догонять летящих журавлей.
* * *
Я распят над твоею кроватью.
Что мне слёзы и что мне обман?
Двухкрестовое это распятье,
Может, снится тебе по ночам?
Словно бог, позолоченный солнцем,
Я распят у тесовых ворот.
А она ещё громче смеётся,
Проходя мимо этих ворот.
Что ж ты смотришь, ну что же ты смотришь?
Я уже не могу на кресте.
Двухкрестовое это распятье
Пусть приснится однажды во сне.
ЧЁРТОВ ПРАЗДНИКЧёт, чёрен, чёт,
Черна чёрная чертет,
Черна черень чер черна,
Не звонят колокола.
Гей, бей чер – тей,
Не жалей костей.
Чер чёрен чёрный чёт,
Речка чёрная течёт.
Чернак, черно, очернулись,
Черны чары, черна речь,
Черти водкой захлебнулись,
Больше некого жалеть.
Эй, чёт, чёрен чёт,
Черна реченька течёт.
* * *
Кто-то умер. Мне музыка слышится.
Под окном не меня ли несут?
Не моя ль голова колышется
По дороге на Страшный суд?
Не меня ли руками трогают?
Ниспадая по двум щекам,
Две слезы ... Кто там в небе вороном?
Уж не я ли сам?
А глаза отражаются в месяце.
Я прошу, я молю, теребя:
«Уходи. Я тебя ненавижу.
Бог ты мой, как люблю я тебя».
* * *
Люблю смотреть Россию из вагона
Сквозь перелесья дикой красоты,
Сквозь пальцы рук. О, сколько здесь родного,
О, сколько здесь потеряно любви.
Люблю не спать, когда в России еду,
И каждый стык воспринимать душой,
И ждать, и жить, и верить откровенно
За паранджою рощи голубой.
И в это время ни о чём не думать,
И скудный миг как праздник принимать,
И листья ног Христовых целовать,
И тихо плакать, и часы считать.
* * *
Журавль Ветхого Завета
Который день в моём окне
Теряет точность силуэта.
Он неизменен на земле.
Он, как скрипучие ворота,
И напоён, как май листвой.
Он Бальмонт, он ругает чёрта
На порыжевшей мостовой.
И он идёт домой зачем-то,
Он понимает, боже мой,
Журавль Ветхого Завета
Печати родины больной.
* * *
Берберский король с голубыми глазами,
На сереньком ослике, в ветхом кармане
Принёс мне зелёную ветку агавы ...
Люблю! – мне кричали зелёные травы.
Люблю! – мне кричали большие деревья.
Люблю! – проклинали, стонали и пели.
А он улыбался на сереньком муле,
Как пчёлка, в горящий летящая улей.
И если мне трудно без денег в кармане,
На сереньком ослике с веткой агавы
Он едет, мой друг, драгоценный и старый,
Берберский король с голубыми глазами.
* * *
Я не ваш, мои буйные степи,
Я не ваш, золотые пески,
Я не ваш, мои рабские цепи,
Я не ваш, мои горькие дни.
Я не ваш, облака серебристые,
Я не ваш, голубые снега…
Ветер волосы треплет мои, мои волосы – листья,
А в глазах моих – свет твоих глаз, будто от фонаря…
Я не ваш. Я не смею просить или верить,
Я не смею тебя полюбить.
И, скрываясь, как рыбы на нерест,
Мои мысли срываются вниз…
* * *
Мне кажется, что я пою
Смешно, нелепо и по-детски.
А в головах смеётся месяц,
И месяц плачет в головах.
И надо мною катят тучи
Свои бездонные колодцы,
В колодцах пусто, как в оврагах
Во время засухи скупой.
Мне кажется, что я один
Стою под канительным сводом
Берёз…
Я не слыву уродом
И этим счастлив я сполна,
И оттого мне жизнь понятна,
И оттого мне так легко.
Не гнаться – жить.
…И на запятках
За королевой – в казино!
* * *
В. БежановуМы отмерим себе понемногу
За свою оскорблённую даль.
Мы увидим земную дорогу
И увидим земную печаль.
Мы отмерим себе эту осень,
Этот вереск шумящих равнин.
Мы вдохнём эти ветхие сосны
И рассвета клубящийся дым.
Эту жизнь мы отмерим с лихвою
И уйдём ночевать за порог.
Нас с тобой одеялом накроет
Это пыльное сито дорог.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ ПОГЛАЗОВ (1966 – 1980)
«Я стою перед дерзкой картиной. Это, кажется, Юность моя». Автор этих строк – Игорь Поглазов. Он ушёл из жизни на пороге Юности в городе Минске 14 декабря 1980 г. Ответа на главный вопрос «Почему?» – нет. Не ищите в стихах Игоря подростка, растерявшегося перед вступлением в Юность. Коротка или продолжительна жизнь – это вопрос второстепенный. Вся суть в духовности и богатстве её содержания - для себя и других. А при таком раскладе жизнь Поглазова – СОСТОЯЛАСЬ. Он не только выглядел лет на пять старше себя, развивался по собственному календарю и жил в реальности, какую ему диктовало его воображение. Все этапы человеческого бытия: детство, юность, зрелость – были пройдены им стремительно и безоглядно. И не тогда ли, когда он черкнул строки «Я стою перед дерзкой картиной. Это, кажется, Юность моя» – тот, ВСЕВЫШНИЙ и ВСЕСИЛЬНЫЙ, кто определил ему именно ЭТУ СУДЬБУ, положил руку на его плечо. Предел. У Игоря Поглазова уже не было ни завтра, ни послезавтра. Жизненный путь, предназначенный ему судьбой, завершился. Он это предчувствовал. Знал. Он всё понял. У Андрея Вознесенского есть такие строки: «Мне не было пути назад. Вошёл я злобно и неробко – вместо того чтобы нажать, я вырвал с проводами кнопку». НЕ случайно в ТОТ ДЕНЬ на столе Игоря лежало начатое письмо поэту Андрею Вознесенскому.
Восемь лет стихи Игоря Поглазова существовали в самиздате, пока не пробил молчание ленинградский журнал «Аврора». Первым, кто протянул ему руку, был журналист Дмитрий Губин. Следом отозвались московская и белорусская печать. В 1991 году в издательстве «Мастацкая лiтаратура» вышла книга поэзии Игоря Поглазова «Закрываю двери, которые не открыл». В 1994 году друзья по литобъединению издали его книгу «Стихотворения». Его творчеству были посвящены две литературные передачи на белорусском радио и одна – в Нью-Йорке (США)*.
Вера Борисовна Поглазова,
мама Игоря
_______________
*Стихи Игоря Поглазова с предисловием Дмитрия Строцева были также опубликованы на сайте «Полутона». скачать dle 12.1
