(рассказ)
Дерево сирени.
Или куст.
Куст, добившийся статуса дерева.
Толстый кривой ствол, крепко торчащий из земли, и разлапившаяся цветная крона.
С этим кустодеревом меня познакомила бабушка. Мы с ним приносили друг другу пользу. Весной мы с ба обкапывали его, чтобы корням легче дышалось, а потом, в мае, обламывали цветущие ветки, чтобы древесный организм не затрачивался на содержание стольких букетов.
Каждой весной мы вдвоём с деревом становились больше, а ба, наоборот, мельчала. Однажды в дверь позвонили соседи и сообщили, что она стоит во дворе возле сирени и спрашивает прохожих, как пройти домой. Когда мы спустились за ней, я заметил, что одна из пуговиц на её синем плаще пришита ярко-зелёной ниткой. В тон распускающимся листьям.
***
Совсем недавно мы с Кисонькой вернулись домой из театра. Был вечер чтения прозы. Известный артист, талантливый и самодовольный сначала опоздал, а потом вальяжно шутил, путал имена писателей и слова в рассказах. Все полтора часа, пока длился литературный концерт, я ждал, когда будут прочитаны мои заветные страницы.
Не дождался. По ходу чтения артист устал и плод моих трудов попал под сокращение.
Гневу моему и отчаянию не было предела. Ладно бы я пережил позор наедине с собой и полным залом чужих мне людей, но рядом сидела Кисонька.
И отец.
И Кисонькина подруга.
Их деликатное молчание лишь ширило бездну, в которую я проваливался.
На праздничной вечеринке, куда меня любезно пригласили, я в каждом взгляде видел издёвку. Точнее, чувствовал её через затылки – все от меня отворачивались. Все вокруг только и думали о том, что «звезда» счёл меня балластом, шушукались и прятали лица.
Я пнул оказавшийся рядом диван так, будто это был ненавистный чтец. Они были похожи: оба белые, плотные, кожаные. Предмет моей ненависти тем временем позировал фотографам.
Увидев избиение дивана, Кисонька поволокла меня домой. Отец, к счастью, уже ушёл, да и подруга ретировалась.
И вот перед домом мы увидели ту самую сирень. Корни выворочены, ствол опилен.
***
Накануне моего театрального фиаско у погоды случился припадок. Ветер рвануло туда-сюда, замешкавшегося голубя швырнуло о стену, небо вывернуло дождём, и всё это принялось буйно колотиться.
По тротуарам носило людей на зонтах и прочие незакреплённые предметы. Закреплённые тоже носило. Деревья валило. Тополя, липы, всё без разбора. В том числе и сирень, ту самую.
Припадок миновал, из-за домов засветился лучезарный закат, въезд во двор перекрыла завалившаяся ива, в новостях сообщили об одиннадцати погибших.
Во двор прибыла бригада пильщиков. Первым делом взялись за стволы, мешающие проезду, обрубки сваливали в контейнер. Обкорнали и сирень, один пенёк с вывороченным корнем оставили. Впрочем, корнать пришлось не так уж и много – перед появлением пильщиков я обломал все цветущие ветки.
***
Мой дед, бабушкин муж, в молодости воевал. Как-то раз я провожал его в деревню. Он предложил выпить по пятьдесят в привокзальном буфете - признал во мне взрослого. Я с радостью согласился.
Дед сразу захмелел, я же, напротив, держался молодцом. Юность. Это теперь я косею после первого глотка. Но не буду отвлекаться, тем более, дед заговорил о ранении. За все предыдущие годы ни слова, как я ни упрашивал, а вокзал и первая совместная рюмка с внуком разбудили в нём красноречие.
Рассказ этот не был обстоятельным, никакой торжественности, дед просто начал бубнить без вступительного слова. Тихо и невнятно. Как на допросе, когда после долгих истязаний мучители уже потеряли надежду что-либо из него выбить, он вдруг сам решил всё рассказать.
Он не помнил, что произошло. Видимо, взрыв. Бой был ночью, а очнулся он ближе к полудню. Много часов сознание деда блуждало в потёмках, небесный монтажёр вырезал эти часы из его жизни. Мог бы и вовсе оборвать, но, видать, зрители потребовали продолжения.
Дед очнулся от того, что кто-то теребил его руку. Деревенская девочка снимала с него часы.
Судя по звякающей торбочке, мой предок был не первым, кого в то утро обобрала рачительная крестьянка. Не первый обкраденный мертвец, но первый оживший. Крепко cхватив испугавшуюся собирательницу, дед предложил ей выбор: либо он сворачивает её немытую шейку, либо она помогает ему доползти до дороги. И часики придётся вернуть.
Склоняясь к поваленной сиреневой кроне, обламывая цветущие ветки, я вспомнил этот случай. Вспомнил рукопожатие деда. Каждое его рукопожатие было хваткой не желающего умирать. И вот родной внук воскресшего обирал мертвеца. Разница была лишь в том, что сирень, отдав мне свои сокровища, не потребовала ничего взамен.
Кстати, сирень эту дед сам когда-то и посадил.
***
Рассмотрев в свете фонаря свежий пенёк с клубнем ободранных корней, мы c Кисонькой поняли друг друга без слов: она придерживала дверь, а затем лифт, а я волок изуродованную представительницу семейства маслиновых. Хорошо, ночь, соседи не видели. Всегда неловко, когда воруешь или делаешь добро. Особенно, когда одновременно. Древний богатырь приспособил бы сирень-инвалида под палицу, мы же с Кисонькой взялись за упаковывание.
Она расстелила на паркете плёнку, припасённую для домашних косметических процедур. Обёртывание, слыхали, наверное? Тело обмазывается чудодейственной вонючей жижей из водорослей, затем обматывается плёнкой и нагревается на электрической простыне. Жижа питает кожу, организм здоровеет. В целях экономии и семейного единения процедуры обёртывания мы с Кисонькой осуществляем в домашних условиях своими силами. Она готовит жижу, расстилает полиэтилен и ложится сверху. Я обмазываю её сначала с одной стороны, потом с другой, плотно оборачиваю, накрываю одеялом и включаю подогрев.
Кисонька засыпает, а я лезу в интернет ставить лайки.
Положенные полчаса обычно растягиваются на подольше. Идиллия прерывается либо по причине пробуждения перегретой Кисоньки, либо потому что в тот день бабские селфи мне надоедают раньше, чем обычно.
Я отлепляю плёнку с подсохших разводов, покрывающих любимое тело и веду Кисоньку в ванную. Это сближает.
Расправив плёнку, Кисонька взяла таз, положила в него брикет размером с пачку масла и залила водой. Брикет молниеносно превратился в целую шевелюру рыхлой волосатой земли. Кисонька выращивает цветы, у неё таких брикетов завались. Облепив обрывки корней, мохнатыми комьями, мы замотали всё плёнкой и прислонили к комоду.
До поездки в деревню оставалось несколько дней, наутро я обнаружил муравьёв. Разведчики ползали по крышке комода, изучая местность, в которую их занесло.
***
Когда дед вернулся с войны, его жена и сын были мертвы.
И он завёл себе новых таких же.
Жену и сына.
Имя второй, моей ба, совпадало с именем первой, нового сына, моего отца, назвал в честь предыдущего.
Мой отец в каком-то смысле живёт не свою жизнь. А значит, и я тоже. Мы - счастливые дубликаты, которых судьба выхватила со скамейки запасных.
***
В деревенском саду я выкопал яму, опустил туда корни и присыпал перегноем. Кисонька полила удобрением, а отец залепил свежие спилы специальной замазкой.
Через неделю обрубок сирени пустил побеги. Началась вторая жизнь.
***
Вот закончил на светлой ноте - и уймись, пожинай плоды, но что-то зудит. Среди читателей наверняка есть педанты, интересующиеся судьбой муравьёв. Скажу честно, мне их судьба не известна. С целью пресечения распространения их по квартире я опрыскал комод ядовитым газом, и больше никто по нему не ползал.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР СНЕГИРЕВРодился и живет в Москве. Окончил Российский университет дружбы народов как политолог. Публиковался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и др. Автор книг «Вера», «Чувство вины», «Как мы бомбили Америку», «Нефтяная Венера» и др. Лауреат премий «Русский букер», «Дебют», «Венец» и др. Живет в Москве.
скачать dle 12.1
