(рассказ)
Один мой дед был большевиком, другой - нэпманом.
Деду Данилу в 20-е годы было около 30-ти. Он владел московской колбасной фабрикой. Судя по тому, что они держали свору такс, не маленькой. Дрессировали такс так: в бочку с голодной крысой бросали щенка. Если он побеждал, то превращался в непревзойденного крысолова.
Думаю, во времена нэпа большинство московских фининспекторов, следователей ГПУ и нэпманов ходили в одну и ту же синагогу. Помните, как в "Записках Следователя" Льва Шейнина? Приходят к нэпману со шмоном:
- Мы знаем, что ты прячешь бриллиантовые серьги по 2 карата на ухо.
- Товарищ оперуполномоченный, смилуйтесь! У меня дочь Двойра в девках засиделась. Все знают - не красавица и не семи пядей во лбу. Наконец, посватался к ней жених, хороший парень. Серьги - ее приданное. Я вас, как еврей еврея прошу: дайте ей хотя бы под хупой в этих серьгах постоять.
- И я вам, Арон, как еврей еврею кое-что имею сказать: жених - наш человек.
Полагаю, нэп и нэпманов начали душить налогами, а уж после стали физически истреблять, как классово чуждый элемент. О дне, когда к нему должны были прийти с обыском и арестом деда Данила предупредил кто-то из друзей или тех, кто был у него "на кормушке". Дед решил рвать когти. Но на руках у него жена, два пацана 7-ми и 5-ти лет и 3-х летняя дочь. Зашли в контору:
- Данил, нам стало известно, что ты планируешь бежать из Москвы.
- Да вы что, товарищи! Куда бежать? Я производство расширяю. Вот вам налоговый взнос. Заходите еще через пару недель, я вам все до конца квартала вперед выплачу. Те смотрят на фасад, а там бригада нанятых дедом маляров здание фабрики перекрашивает. Это, плюс пачка денег на столе. Подумали: да куда он денется? Через две недели еще бабла срубим. Ну не псих же он, в самом деле, на маляров тратиться, если бежать собрался. Ушли. Той же ночью дед исчез из Москвы.
Так оказалось, что мой отец рос на окраине Тбилиси, в бандитском районе Нафтлуги. По странному совпадению, в нем же позже располагался госпиталь ЗАКВО, где он работал. Начинали трудно. Нажитое нэпманством богатство дед бросил на документы, взятки и билеты. У него было чутье на выживание и он умел всё поставить на кон. В 20-е, судя по фотографии, он отдыхал на одном из курортов Германии. Мог остаться. Но передумал. Что стало с евреями Германии в 30-е хорошо известно. Со временем, дед устроился бухгалтером на тбилисскую фабрику сельхозкормов и сказочно разбогател на... свиньях. Схема была простая. В грузинскую деревушку привозили поросенка. Договаривались с крестьянином: будешь приезжать на фабрику за бесплатным кормом. Его хватит, чтобы вскормить и нашего, и одного из твоих. Через полгода приедем забирать свинью. Сбывать мясо, естественно, прибыльнее, чем пиздить с фабрики силос. Дед даже статью опубликовал в соавторстве с каким-то грузинским сельхозакадемиком - об оптимизации состава кормов в животноводстве. Сам свинины не ел. Был членом третейского суда, щедро жертвовал на синагогу. Тем, у кого не было денег на обрезание, оплачивал процедуру. За это ему давали держать малыша на руках, что считается мицвой и индульгенцией от грехов. Он знал множество талмудических и светских баек. При случае, умело вкраплял их в беседу. Старший сын, 19-летний Сёма, погиб в первые дни войны. Мой отец, которому ещё не было 18-ти, рванул на фронт. Закончил войну в Берлине, лейтенантом, вся грудь в орденах. Вернулся в Тбилиси, запил. Дед сначала отдал его в подмастерья знаменитому зубному технику, а через год, когда отец всё умел делать руками, отправил учиться в Москву.
Отец закончил 3-й Мед. Стал стоматологом. Фронтовой офицер, шутник, жгучий брюнет, он крутил романы со всем, что движется. Тетка Сара вспоминает, как он как-то завалил в гости с Плисецкой. Два года по распределению отец проработал директором стоматологического техникума в Пятигорске. А после стал выбор: назад в Москву к друзьям и кузенам или в Ленинград, откуда мама и мамина родня. Но дед Данил не был готов потерять второго сына. И он начал торг:
- Ты можешь делать всё, что угодно. Но, если вернешься в Тбилиси, я оставлю тебе свою квартиру (себе с бабкой он строил кооператив), в ней мы оборудуем зубоврачебный кабинет. Я полностью оснащу его всем самым лучшим. Тебе останется только приехать и начать частную практику. Первый год не придется покупать ни одного сверла. И отец клюнул. Днем он работал стоматологом в поликлинике ЗАКВО, а вечерами зарабатывал в своем кабинете. Дед устроил так, что на видном месте у поворота в наш переулок висело объявление "ВРАЧ-СТОМАТОЛОГ и проч., и проч." Отец волновался: а что если пациенты не придут? "Первые несколько месяцев назначай всех на один и тот же час",- посоветовал дед,- "пусть люди видят, что в твоей приемной очередь."
ПЕРВАЯ БАЙКА ДАНИЛА. В уездный город N приехал молодой врач, отучившийся в Европе. Первое, что он сделал - нанял дорогой экипаж с кучером. Он останавливался перед самыми богатыми домами города, входил в подъезд, проводил в нем около получаса и отправлялся дальше. "Видимо он очень хороший врач, раз его услугами пользуются такие люди,- решили жители города,- "и лошади у него холеные, значит он неплохо зарабатывает."
И стали приглашать его на визиты. Так он, будучи, к тому же, прекрасно образованным, со временем, весьма преуспел.
ВТОРАЯ БАЙКА ДАНИЛА. У богатого негоцианта была дочь, которой взбрело в голову, что, когда она спала на лужайке, в ухо к ней забрался лягушонок. Это служило причиной нестерпимых головных болей. Негоциант возил ее от одного светилы к другому. Все они заглядывали девушке в уши и в один голос заявляли: "Никаких лягушат там нет." В конце-концов, один старый лекарь, осмотрев больную, увидел в ухе лягушонка. Он предупредил, что извлечь его - дело непростое. Девушка не должна шевелиться, а, лучше всего, если она уснет. Он поставит у ее уха блюдце с молоком и земляникой и будет ждать. Когда девушка проснулась, лекарь показал ей лягушонка, которого его ассистент принес с соседнего пруда. Головные боли прошли.
Моя тетка Сара была завучем в одной из элитных московских французских школ. Жертва материнской любви - говорила она о себе. Мать её Рахиль была младшей сестрой моей очень красивой, но глупой бабки со стороны отца. Она была похожа на мышонка с номером "Нового Мира" или "Роман-Газеты" прилипшим к ее старческим коленям. Как то Данил, который сам много читал, восхищаясь её эрудицией, заметил:
- Во-первых, не понимаю как у одних родителей могли вырасти настолько разные дочери, а, во-вторых, представляю каких вершин ты могла бы достичь, если бы где-нибудь серьезно училась. А, впрочем,...
ТРЕТЬЯ БАЙКА ДАНИЛА. В одном уездном городке жили два брата. Старший - удачливый бизнесмен. Младший - растяпа и неудачник - за что ни возьмётся, всё из рук валится. Любое дело, в которое его пытался пристроить брат, он умудрялся разорить. В конце-концов, брат нашел ему должность шамеса - мелкого служки в синагоге, в обязанности которого входило переворачивание страниц во время молитвы. Но младший, не умея читать, не вовремя перевернул страницу, за что и был с позором уволен.
- Всё! - сказал старший брат. Нет больше моих сил. Вот тебе два мешка пшеницы, иди куда знаешь и больше ко мне за помощью не обращайся.
Младший был чемпионом среди растяп, и даже эту пшеницу он умудрился рассыпать по дороге домой. Но, на удивление, она взошла и дала сказочный урожай. На следующий год ещё один, потом ещё и ещё... Младший стал одним из крупнейших зерноторговцев Европы. Как то в Париже, увидев на витрине колье за 100 тысяч франков, он зашёл в ювелирный магазин и попросил доставить его в отель с букетом цветов и открыткой для своей жены.
- Хорошо,- обрадовался ювелир, увидев перед собой не торгующегося покупателя. Оставьте расписку.
- Расписку я вам не оставлю.
- ?!?
Ювелир решил рискнуть. Назавтра ему доставили всю сумму.
Через неделю ювелир, узнав зерноторговца на приеме у премьер-министра, подошел к нему и спросил:
- Скажите, чем объясняется такая странная прихоть не оставлять расписок?
- Это не прихоть. Я не умею писать и читать.
- Боже! Такой человек! Представляю, кем бы вы могли стать, если бы знали грамоту!
- Я бы стал шамесом, - улыбнулся зерноторговец.
А дед Носон вырос в семье управляющего лесозаготовками. Учился в местной гимназии, попал под влияние социалистов. В 16 лет подбил рабочих лесопилки на забастовку. Отец молил не губить себя, его, будущее семьи. Напрасно. В 18 лет, за год до революции, дед стал членом ВКПб. Возил через границу листовки и партийную литературу. Как то лежал на верхней полке, под головой рюкзак, в нем номера "Искры", прокламации, наган, а внизу обсуждали, что Распутин и жиды сгубили Россию. "Да-а!" - согласился блондинистый дед, косящий под латыша. Бабушка вспоминала, что их городок Жлобин Гомельской области несколько раз за месяц переходил из рук в руки. То белые - перевешают красных, синих, зеленых, перетрахают всё, что можно и нельзя, водрузят свой флаг на городской управе. Наутро просыпаешься - город взял атаман Орлик. Флаг сорвали, всех перетрахали, перестреляли белых, красных и зеленых. Через неделю красные - вышибли Орлика, всех перевешали, кого могли перетрахали. И так по кругу. 20-летний дед пленил 17-летнюю бабку, как она шутила, вороным конем, самым большим маузером и абсолютным бесстрашием. Бури Гражданской утихли, семья перебралась в Питер. Заняли коммунальную квартиру, в которой когда-то проживал Ф.М. Достоевский. Бабка вспоминала, что, увидев на Литейном автомобиль, дед восхищался: "Скоро у нас будут тысячи, десятки тысяч автомобилей!" "Носон,"- говорила практичная бабка,-"В Гостиный Двор завезли свитера - импортные, шерстяные, по талонам. Ты старый большевик, тебе не откажут, тебе полагается, в конце-концов!"
"Ничего,"- говорил дед,- "Я пока в старом могу походить. Не на всех у нас пока хватает добротных теплых вещей. Но скоро наступит время, ты увидишь, Сима, как мы заживем!" Мелкобуржуазная Сима только плечами пожимала. Нарожала этому утописту двух дочерей и стала ждать лучших времен. Дед работал старшим мастером цеха Путиловского завода. Был у него начальник и друг Николай, одинокий мужик лет сорока, большевик, герой Гражданской, главный инженер. Он часто заходил к бабке с дедом пообедать, любил её борщ. После убийства Кирова он мрачно сказал: "Носон, о тебе сегодня приходили справляться в отдел кадров. Увольняйся." Дед Носон к тому времени, уже, видимо, не очень верил, что у всех скоро будут красивые свитера и уволился. А спасший его Николай, через две недели исчез без следа. Потом дед участвовал в обороне Ленинграда, был ранен и, не дожив нескольких месяцев до моего рождения, умер в 1956 году.
Бабушка росла озорным, всеми любимым ребенком. Родители умерли рано и лет 4-х отроду она осталась на попечении пяти братьев и сестры.
Старший, Симон, начал хлебопекарное дело и, по словам бабушки, очень красиво курил папиросы. Зяма славился тем, что гнул подковы, рвал цепи и опекал сирых и убогих. По пятам за ним бегал местный сумасшедший. Беня был авантюрист. Он продавал и покупал контрабанду и вечно строил грандиозные планы. В конце-концов, его посадили. Кажется, на год. Но Беня знал, что сумеет бежать. Со стены тюрьмы его сняла пуля конвоира. После него осталась малолетняя дочь, которая выросла в мою "тетку" Берту, преподавателя математики одной из московских школ, спекулянтку, авантюристку и блядь в хорошем смысле слова. Соломон славился не столько умом, сколько умением "наводить порчу" на рекрутов царской армии. За умеренную мзду он заводил добровольную жертву в сарай и кому выдавливал грыжу, кому ломал большой палец правой руки. Когда призывная очередь дошла до Соломона, он поступил хитро: расковырял на голени рану и стал подсыпать в неё соль и порох. Его положили в лазарет, где за месяц, его усилиями, рана так и не затянулась. К концу этого месяца началась революция и Соломона послали на все четыре стороны. Рана так никогда и не зажила. Гирш был младшим партнером Симона в бизнесе и, говорят, был настолько красив, что женщины заходили к ним в булочную только ради того, чтобы на него посмотреть. Он мало кому отказывал.
Бизнес, кстати, пошел, и зерно перед революцией они покупали вагонами. Был контракт с белорусами-мукомолами. Но "контракт" - громко сказано. Купля-продажа часто осуществлялась "ударом по рукам". Слово и репутация тогда ещё много значили. По пятницам из белой муки пекли халы - и на продажу, и бесплатные, для бедных, чтобы все могли отметить шабес достойно, по-людски. Когда бабушке было лет пять, на постой к ним поселили усатого капрала (может, польской армии? не знаю). Бабушка его побаивалась, а однажды, играя в его комнате, опрокинула бутылку со "святой водой", стоявшую на подоконнике. Этой водой усатый капрал каждое утро полоскал горло, приговаривая, что она очень полезна и спасает его от всех хворей. Бабушку охватил панический ужас: теперь капрал заболеет и умрёт, придут казаки с нагайками и всем непоздоровится. Нашлась старшая (на 2 года) сестра Суля (Суламифь). Девочки налили в бутыль обычную колодезную воду и стали ждать. За оздоровительной процедурой капрала на следующее утро напряженно следили две пары широко раскрытых детских глаз. Капрал так же пригубил, так же крякнул и так же, как обычно, похвалил целебность воды. Возможно, именно поэтому бабушка выросла атеисткой, а Суля, став врачом, широко использовала эффект плацебо.
В том же, примерно, возрасте бабушке заказали новые ботинки. "Ты какие хочешь, со скрипом или без?"- поинтерсовался местный сапожник. "Со скрЫпом!" - выдохнула бабушка. "Ну тогда неси сахар",- серьезно сказал ремесленник. И бабушка несколько раз бегала в сапожную мастерскую, чтобы следить за тем, как продвигается работа и добавлять куски сахара, которые, по ее соображениям, сапожник втирал в коричневую кожу, чтобы ботиночки получились как можно более скрипучими.
Суля поступила в медицинский. У неё был бурный роман с известным питерским адвокатом, в прошлом бундовцем, Минкиным. Она сделала от него поздний аборт. Её муж Семен Антонович Ленский, военный инженер, крепкий кряжистый мужик, с которым она прожила 50 лет и ездила по городам и весям нашей необъятной родины, был моложе её на семь лет. Но он этого не знал, как и причины того, почему у них не было детей. В коммунальной квартире на Казначейской они занимали большую светлую комнату. В ней по четвергам собирались сослуживцы Семена Антоновича играть в преферанс. Как то Семен Антонович проиграл карманные золотые часы "Брегет" конца XIX века, которые Суля, в тайне от него, выкупила назад. Перед моим отъездом из Совка она дала их мне "на дорожку". Маму мою они любили, как дочь, а меня, как внука. Мне, кстати, в жизни повезло - "как внуком" я был для многих и, в первую очередь, для наших тбилисских соседей этажом ниже - Евгении Адольфовны и Валентина Ивановича Тулашвили. В детстве я любил сидеть на подоконнике в кабинете отца и наблюдать как он лечит зубы Евгении Адольфовне. Это была удивительная пара. Чудом уцелевшие осколки старого режима. Она - худая, плоская, как жердь, для развлечения переводила с французского всё, что могла найти в местной библиОтеке (именно на "о" она почему-то делала ударение). Отец её держал сенбернаров и последний из них умер на его могиле. В их темной квартире всегда вкусно пахло кожей, книгами, какими-то химикатами (Валентин Иванович работал фотографом в Музее Искусств Грузии) и кексами с корицей. Иногда у них собирались странные люди и листали неизвестно откуда взявшиеся журналы "National Geographic", а по воскресеньям, сквозь шипение глушилок, слушали "Голос Америки". Они приучили меня читать хорошие книги, дарили редчайшие издания из своей библиотеки, кропотливо прививали вкус к литературе о животных и путешествиях в экзотические страны. Я в ту пору твёрдо знал, что вырасту мореплавателем и натуралистом. Родни у них не было. Сын-скрипач в 40-летнем возрасте то ли умер, то ли исчез. О нем никогда не говорили. Валентин Иванович был из тех грузинских аристократов, которые не говорят по грузински. Это был гладко выбритый, подтянутый, красавец-старик. После революции он несколько лет жил в Швеции. Евгения Адольфовна его безумно любила и ревновала. Когда он, по просьбе жившей в нашем доме бывшей актрисы Лидии Ивановны Сизовой, что-то ей приносил или чинил, Евгения Адольфовна шипела: "Он опять пошел к этой проститутке!" По выходным Валентин Иванович ходил в походы. Благо, практически от любого района Тбилиси, до горных троп было меньше часа на автобусе. Евгения Адольфовна умерла первой. На похороны пришла красивая пожилая грузинка. Оказалось, у Валентина Ивановича был дом в Сололаки. В нём много лет жила эта женщина. И Валентин Иванович ходил не только в походы. Надеюсь, Евгения Адольфовна об этом не знала. Она никогда не выходила за пределы нашего переулка. Целовала она меня всегда в затылок - говорила: "моё местечко". Валентин Иванович умер уже после нашего отъезда. Говорят, от холода. Помимо прочего, он научил меня никогда не оставаться в долгу. "Если ты никому не обязан", - говорил он, - "Это добавляет некоторую степень свободы." Я это запомнил на всю жизнь.
_________________________________________
Об авторе:
САМУИЛ ЛЕВИН
С отличием окончил один из советских университетов по специальности «биофизика», работал репетитором, садовником, санитаром психушки. В 25 лет уехал в Австралию, переехал в США. Там стал врачом, окончив престижную медицинскую школу одного из университетов «лиги плюща». Прошёл четыре года резидентуры по специальности акушерство и гинекология и двадцать лет проработал в частной практике в Манхэттене, принимая роды и оперируя в госпитале для «богатых и знаменитых». Закрыл свою практику, вступил в американский «Корпус Мира» и год проработал волонтёром в Африке, где читал лекции в единственном медицинском университете на всю 16-миллионную страну Малави, лечил пациенток, боролся за права женщин и обучал молодых врачей-африканцев. Всю свою жизнь вёл дневники, куда записывал истории из жизни студентов-медиков, резидентов и своих коллег-гинекологов.
скачать dle 12.1
