(рассказы)
НИЧЕГО ЖИВЁМ...(Необходимое пояснение: знакомый литератор, прочитав этот текст, сказал, поморщившись: « Это же «чернуха»!». Хорошо ещё, что не порнуха… Хотя он к сожалению, прав. И мне надо было бы, согласно классической традиции, этот текст сжечь. Впрочем, сейчас сжигание уже не в моде. Сейчас просто удаляют. Но что-то остановило. Что? Может, то, что я считаю так называемую «чернуху» не таки уж и недостойным, пропащим жанром? Так что не сжёг, не утопил, не стёр и не вымарал. А вдруг читатели найдут в нём что-то своё, неизбывное и даже трепетное? Кто знает, кто знает… Никто не знает…)
Колька Пупасов утверждает, что водку пьёт не для удовольствия, а исключительно по необходимости. У меня, говорит, с водки очень здоровый сон. Без сновидений и вообще из пушки не разбудишь. А в трезвом состоянии - хроническая бессонница. Вот поэтому и вынужден практически ежедневно употреблять до усугубления.
Он врёт насчёт бессонницы. У нас на улице все врут. Собаки… Она, улица наша, так и называется – имени Фридрихсона. Кто такой этот Фридрихсон, зачем, с какого боку – ничего не понятно. Нет, чтобы назвали каким-нибудь Ломоносовым или Менделеевым. Даже товарищем Берией! Их же все знают! Им же все верят! Назвали Фридрихсоном. Петька Сукин говорит, что это какой-то видный большевик нашего, местного значения. Сукин, конечно, врёт. У нас какой город-то? Карл-Маркс-штадт, что ли? Ничего подобного. Обыкновенный Мухозаплюевск. Никаких штадтов. Да слушать-то этого Сукина…
Кстати, о нём, о Пете. Он у каждого забора орёт: «Я при Советской власти считался ударником коммунистического труда – а сейчас я кто?». Сейчас ты конь в пальто, отвечают ему. Алкаш обыкновенный. Не в этом дело, отмахивается Петя. Я и при Советской власти уважал культурно отдохнуть. Но тогда я считался ударником, а сейчас кем?
Ну, спрашиваем его. Кем? А я не знаю, отвечает он. Вот вы мне и скажите – кто я? Человек планеты Земля или… Далее следуют настолько матерные, но совершенно точные определения, что я их не только здесь написать - даже представить опасаюсь.
Кстати, фамилии у нас на улице под стать названию самой улицы. Вот, например, товарищ Лидкин. У него супруга – Лидка, дочь – Лидка, и сам он – Лидкин. Это разве нормально в психиатрическом отношении?
Или братья Уевы. Ребята хорошие, ничего плохого не скажу, работящие. Всегда семечек отсыпят или пипироской угостят. Но Уевы. Нет чтобы были какие-нибудь Зуевы, или Кукуевы, или Ху… Или даже Фридрихсоны Но ведь нет! Они – Уевы. Как хочешь, так и понимай! С далеко идущим намёком.
Или взять соседку мою, Шурочку Мухортову. Сколько её помню, она всегда рисовала, да и сейчас рисует стенгазету. Причём одну и ту же. Или, может, разные, но под одним названием – «КПСС и здравоохранение», хотя этого капээпэса нету уже тыщу лет в обед. А она рисует. Такая вот упрямая творческая натура!
Шурочка до самой пенсии работала в психиатрической больнице то ли медсестрой, то ли санитаркой, и это было глубоко символично, потому что она с этими стенгазетами и сама, в конце концов, поехала. Даже лежала там сколько-то раз. Обслуживающий персонал на неё нарадоваться. Потому что она и там в психушке не оставлялся своего стенгазетного увлечения, чем здорово выручала тамошний мадицинский персонал в отношении наглядной пропаганды. Так что клали её каждый раз с удовольствием. Сейчас удовольствия выказывают меньше, потому что с возрастом Шурочка стала слабеть глазами. Какая уж тут стенгазета! Себя-то в зеркале не видит! Да у неё и зеркала в доме, кажется, нет…
Кстати, про психиатрическую. В пятнадцатом бараке живёт Сява-дурачок. Этот по ночам шляется вдоль улицы и ноет оглушительно: «Дайте мне спортсменку! Дайте мне спортсменку!», а родственная ему по психическому состоянию Шурочка ему в ответ орёт через форточку: «А справисси со спортсменкой-то? А лопатой по своей наглой морде не хочешь?». Может, завидует, что этот дурачок спортсменку хочет, а не её, Шурочку… Но Сява – хитрый. Ему спортсменку подавай. Может даже мастерицу спорта. В упражнениях лёжа на спине. Дурак, а соображает!
Но это по ночам. Днём же он занимается не менее увлёкательным делом: крадёт шурочкины стенгазеты, которые она для быстрейшего просыхания красок оставляет в саду на столе. Крадёт не из вредности, а со смыслом: рвёт их на правильные квадратные кусочки и накалывает на гвоздь в уборной для последующего, понятно какого употребления. Дурак, говорила ему ласково всё та же Шурочка. Это же ватман. Им неудобно подтираться. Это сколько ж его мять-то надо, чтобы использовать по подтирательному назначению! Почему-то на Сяву такой убедительный довод не действует, и он продолжает шурочкины стенгазеты красть. При Сталине его бы наверняка расстреляли, поскольку шурочкины стенгазеты – совершенно конкретной идеологической направленности. Сегодня за это даже в дурдом не отправляют. Демократия..
Или ещё один уличный житель – Эмка Засядько. Нет-нет, я не напутал, именно житель! Полное имя – Эммануил, и он, естественно, мужского пола. Но то ли его папа с мамой при зачатии чего-то перемудрили, то ли всевышний с эмкиными гормонами нахимичил – внешне, и лицом, и фигурой, Эмка один в один самая настоящая девушка. Он после армии без работы сидел, такое было время, и мы ему ( в шутку, конечно) предложили: а иди банщиком в женскую баню! Тебя же один хрен не отличишь! Эмка помолчал. Эмка подумал. И через неделю по улице пролетела ошеломительная новость: Эмка на работу устроился. В женскую баню. Банщиком! То есть, банщицей! И проработал с полгода, пока его не разоблачили. И ведь попался-то совершенно по-дурацки: пошёл в баню, теперь уже мужскую, чтобы самому помыться – и нарвался там на завхоза женской бани, тоже мужика. Эмка рассказывал, что тот натурально остолбенел, когда увидал эмкино естество ( а он у него могучее. Почти до коленки). Ну и сдал, паскудник… А как же ты на работу-то устроился, спрашивали мы его. Очень просто, отвечает. По сестриному паспорту. Мы ж похожие. И звать её Эмма.
Ну, шустряк, восхитились мы. И как там? Никого из обмывавшихся не прижал? Да вы что, Эмка даже руками взмахнул. Это ж работа! Это не работа, а сплошные нервы, не согласились мы. И как ты только там полгода выдержал!
А вообще, ничего живём. Дерёмся редко и не до крови. И ругаемся всё больше матом… На том, как говорится, всем вам большой пирамидон…
ЯБЛОКИ
… давление было сто сорок на девяносто.
─ Хоть сейчас в космос, ─ сказал Кустиков и начал снимать с руки Павла Назаровича манжету. Снял, свернул трубочкой, сунул в чехол.
─ Таблетки-то пить? ─ спросил старик.
─ Вот эти, ─ ответил Кустиков. ─ Утром и вечером. А эти не надо. Неделю подождём, потом посмотрим.
Павел Назарович, кряхтя, поднялся с дивана, вышел в сени и вернулся оттуда с полиэтиленовой сумкой. В сумке были яблоки.
─ Не-не! ─ замотал головой Кустиков. ─ Не возьму! Ещё восемь вызовов! Радость какая, с этой сумкой мотаться!
─ После вызовов зайди, ─ предложил старик. ─ Куда девать-то? Пропадут ведь.
─ Ага! ─ ехидно поморщился Кустиков. ─ Ближний свет с известкового сюда топать!
─ А ты разве не на машине?
─ Да на какой машине! Один «газик» на восемь участков! «На машине»…
─ Пропадут яблоки-то, ─ огорчённо повторил старик. ─ Санька не берёт, ты отказываешься. Жалко. Ведь одна к одной…
─ На рынок отнеси, ─ посоветовал Кустиков.
─ Сроду не торговал…
─ И зря. Сейчас все торгуют. Кругом одни бизнесмены.
Кустиков поднялся.
─ Зайдёшь? ─ спросил Павел Назарович.
─ Дядь Паш! ─ повысил было голос Кустиков, но взглянул на старика и тон сбавил.
─ Не знаю. Может, зайду. Может, нет. Не обещаю.
Иван Сергеевич Кустиков работал участковым врачом уже одиннадцатый год, сразу после института. Сначала хотел пойти на «скорую», но передумал: на «скорой» работа хотя и поживее, зато колготная, ни днём, ни ночью никакого покоя. На участке работать, конечно, скучнее, зато спокойнее.
─ Работа для пенсионеров, - пренебрежительно сказал тогда, при распределении, Санька Ляпишев, ещё школьный, а потом и институтский товарищ. С Санькой он вместе и из школы, и из института выпускался, и вместе они вернулись в родной город.
─ На участке с тоски подохнешь. Только и будешь по старикам да хроникам мотаться, нытьё их выслушивать.
─ Тише едешь ─ дальше будешь, ─ ответил ему Кустиков. ─ Я ─ человек мирный. Не то, что ты, раздолбай михеич. Всё никак не успокоишься, всё приключений на свою ж… ищешь. Доищешься. Это всегда запросто. Было бы желание.
Так что Санька работал на «скорой», а Кустиков ─ на участке. Дружить не перестали, и при встречах «раздолбай михеич» по-прежнему беззлобно подтрунивал над приятелем. Правда, лет пять назад, когда получил на вызове ножевое ранение (один алкаш допился до «белой горячки», а спецпсихушка была на дальнем вызове, вот и пришлось ехать ему, «линейщику»), Санька на время утихомирился. Но рана оказалась нетяжёлой, оклемался быстро и вскоре начал по-прежнему «подкалывать» Кустикова его «пенсионерской» работой.
Хотя надо признать, что насчёт пациентов Санька был прав: большинство были действительно старики и хроники, как правило, и те, и другие в одном лице. Павел Назарович был таким типичным представителем, пенсионером-гипертоником. Появлялся у него Кустиков не сказать, чтобы часто (пару раз в месяц), но периодически, так что со временем отношения между ними стали близкими и даже доверительными. Как-то незаметно перешли на «ты», хотя старик называл Кустикова не по имени, а Сергеевичем, а Иван его - дядей Пашей.
На последнем вызове Кустикову неожиданно повезло: сын пациентки заехал домой на обед и теперь собирался назад, на работу.
─ Вы через порт поедете? ─ спросил Кустиков.
Мужик кивнул.
─ Меня до Красногвардейской подбросите?
Мужик снова кивнул: какой вопрос!
─ А куда на Красногвардейской-то?
─ Седьмой дом.
─ К дяде Паше, что ли? ─ догадался мужик.
─Ага.
─ Живой ещё?
─ Живой.
─ Сад у него шикарный! ─ неожиданно сказал мужик. ─ Яблони элитные. Он за ними специально в Москву ездил, на ВДНХ. Помню, в пацанах мы к нему за яблоками лазили. Да… Сейчас таких садов никто уже не держит. Легче купить, чем канителиться.
─ Чего купить? – не понял Кустиков.
─ Да яблоки эти! Хотя что за яблоки в магазине! Химия одна… Сдохнешь – и не поймёшь от чего…
─ Когда сдохнешь, то самому-то уже какая разница от чего, ─ хмыкнул Кустиков. Беседа начала его забавлять.
─ Это точно! – согласился водитель. ─ Живём ─ себя не помним. День прожили ─ и хрен с ним… Так что привет дяде Паше передавайте! Скажите: от Васьки Рябоконя, сына Дмитрия Силыча. Он вместе с батей на керамзитке работал, в одном цеху. Помнит, небось.
─ Передам.
Кустиков открыл калитку, прошёл по дорожке, обогнул угол дома и увидел Павла Назаровича. Старик неподвижно сидел на лавке, в ногах валялась знакомая полиэтиленовая сумка, из которой по земле раскатились большие румяные яблоки. Кустиков подошёл ближе, заглянул в уже ничего не видящие глаза. По привычке потрогал пульс, потом сверху вниз провёл по стариковским глазам ладонью, достал из бокового кармана своей куртки мобильный телефон, из другого ─ записную книжку, нашёл телефон павланазарычева сына и начал тыкать пальцем в клавиши…
_________________________________________
Об авторе: АЛЕКСЕЙ КУРГАНОВ
Образование – высшее медицинское. Живет в Коломне. Периодические литературные публикации в литературно-художественном издании "Коломенский альманах", сетевом журнале "Новая литература", газетах "Грань" (Раменское), "Моя семья" (Москва), "Наша гавань" (Новая Зеландия). Публиковался в журналах "Молодая гвардия", "Воин России", "День и Ночь", "Сельская новь", "Голос эпохи", "Природа и человек- 21 век", "Юный натуралист", "Северная Аврора", "Эдита-клуб" и "Зарубежные задворки", "Наша Канада". Дипломант международных литературных конкурсов "Купель-2010" и "Вечная память-2010". Неоднократный лауреат творческих конкурсов ГУВД Московской области. В 2013 году в издателстве СЕРЕБРО СЛОВ вышел сборник рассказов и миниатюр "Земляки". В октябре 2014 года в издательстве YAM-Publishing (Саарбрюкен, Германия) вышла книга "Соло на струнном инструменте (грустный детектив)". Сборники выходили в канадском издательстве Altaspera Publishing & Literary Agency Inc. (Онтарио, Канада).
скачать dle 12.1
